автордың кітабын онлайн тегін оқу Мила и Нолли
Мила и Нолли
I
У одного короля была дочка, которую звали Милой. Мила была тихая, кроткая
девочка, и каждый, кто проходил мимо нее, говорил:
- Посмотрите, какие у ней добрые голубые глазки, розовое личико и чудные
волосы, они сами вьются локонами, и вся она точно херувимчик с вербочки.
Мила крепко любила своего доброго отца, а матери у ней не было. Она умерла, когда Мила была еще очень маленькой девочкой.
Вскоре король женился на другой царевне и сказал Миле, чтобы она любила и
ласкала новую королеву, как родную мать. Но королева была злая и не
полюбила Милу. Она не полюбила ее за то, что все любовались на нее и
говорили при этом, что Мила не ее дочь. Она не полюбила ее и за то, что царь
всегда ласкал и целовал, и называл ее: моя дорогая, ненаглядная крошка!
По вечерам, когда закатывалось румяное солнце и царь с царицей и с Милой
сидели на большой террасе в саду перед светлым прудом, на котором плавал
белый лебедь, царь говорил:
- Спой мне, милая крошка, мою любимую песню.
И Мила пела тонким, серебристым голоском:
По синему озеру Лебедь плывет,
Лебедь, мой Лебедь, серебряный Лебедь,
И звонко он чудную песню поет.
Он песню поет о свободе святой,
Поет о далеких родимых водах,
Поет о блестящих и ясных звездах.
А воды и рощи полны тишиной,
И светлая зорька горит над водой.
И когда Мила пела, то Лебедь подплывал и слушал песню. Она очень нравилась
ему, и он хлопал от удовольствия крыльями, а царица ворчала и говорила, что в
этой глупой песне нет ни складу, ни ладу!
Что бы ни сделала Мила, что бы ни сказала, царица за все про все ее бранила, а
иногда и колотила. Она не давала ей есть по целым дням и спать по ночам.
- Отчего ты худеешь, моя дорогая Мила? - спрашивал царь.
- Оттого, что крепко люблю тебя, мой милый тату! - И она со слезами целовала
его.
У царицы был стремянной, который ездил с нею на охоту. Он был рыжий, горбатый и кривоглазый. Раз царица позвала его и сказала:
- Дрянная девчонка, царская дочка, мне не дает спокойно ни пить, ни есть, ни
спать. Пока она жива, мне жизнь не в жизнь. Сослужи мне службу верную, и я
тебя по гроб не забуду... Возьми ты хорошенькую змейку, тихоню Милу, что
приколдовала к себе сердце царево, посади ее в мешок и брось в глубокий пруд
на дно: пусть она там лежит и поет свою глупую песню про белого Лебедя.
И стремянной прокрался ночью в комнату Милы, схватил ее с ее постельки, зажал ей ротик, чтобы она не кричала, опустил в мешок, завязал его и бросил в
пруд. Все кругом спали. Не спал только один Лебедь. Он все видел, и как только
стремянной бросил Милу в воду, он нырнул и схватил мешок. Потом он
вытащил его на берег и расклевал веревки. Тогда Мила вышла из мешка, и он
сказал ей:
- Садись скорей на меня и полетим далеко-далеко за сине море, на Зеленый
Бархатный остров, а здесь злая царица непременно зарежет тебя или отравит.
- Ах, - сказала Мила, - я охотно бы улетела, но как же я оставлю моего дорогого
тату! Он умрет без меня с тоски.
- Э, нет! - сказал Лебедь, - он потоскует и забудет. Притом царица, когда не
будет тебя здесь, помирится с ним, и они будут жить счастливо.
Тогда Мила встала на колени и поклонилась в ту сторону, где была спальня
царя.
- Прощай, мой милый тату, - сказала она. - Спи спокойно, с богом... Забудь
скорей свою дочку и будь, дорогой мой, счастлив, а я никогда, никогда тебя не
забуду!
Потом она горько заплакала и села на Лебедя, обхватив ручками его шею, а
Лебедь широко взмахнул белыми крылами, закинул назад голову, громко
закричал на прощанье и полетел с нею далеко-далеко...
II
На синем Море-Океане стоит Зеленый Бархатный остров; он весь в кустах и
цветах, в нем растут высокие деревья с сладкими плодами, и летают
хорошенькие райские птички с золотыми перышками. Туда Лебедь отнес Милу.
- Живи здесь, - сказал он. - Кушай сладкие плоды, играй цветочками, а райские
птички будут петь тебе веселые песенки!
Но Миле было скучно посреди сладких плодов, красивых цветов и песен
райских птичек. Лебедь плескался перед нею в воде, он пригонял ей к берегу
целые стада золотых рыбок, он приносил ей чудные жемчужные раковины, пел
звонкие, лебединые песни. Но Миле было скучно...
- Вот что я сделаю, - подумал Лебедь, - я принесу к ней еще девочку или
мальчика, и вдвоем им не будет скучно. - И он полетел в далекое царство.
Там, в одной бедной деревушке, жил мальчик сиротка, которого звали Нолли. У
него не было ни отца, ни матери, и каждый обижал его и потешался над ним, как
над собакой, и спал он в собачьей конуре вместе с кудлатой собачкой Волчком.
Один раз Нолли сильно отколотили за то, что он не мог донести большую
корзину с яблоками, уронил ее и разронял яблоки. Тогда он горько заплакал и
сказал:
- Нет, не хочу я больше терпеть такой жизни! Не мил мне божий свет, не мила
родная земля! Пойдем, Волчок, бродить по белу свету, пойдем искать себе доли
у добрых людей! - И он пошел с Волчком в лес, из лесу через болото в поле.
Шел день, шел два, ел ягоды и корешки, а Волчок бежал за ним и ловил
маленьких птичек.
Наконец, пришли они на берег моря. Нолли сел на берегу, на камень, и горько
стало ему.
- Куда я пойду, - думал он, - впереди море, позади злые люди... Видно, для
бедной сиротинки свет клином сошелся. Утоплюсь я в синем море, похороню в
нем мое сиротское горе. Никому я не нужен. Прощай, вольный свет и мой
Волчок, прощай моя жизнь бесталанная.
А море шумело и пенилось, волна плыла за волной, и по синим волнам тихо
подплывал к берегу белый Лебедь.
- Погоди топиться! - сказал он Нолли; - еще нужна твоя жизнь такой же, как и
ты, горемычной сиротинке, что живет одна-одинехонька без отца, без матери, как былиночка на камешке, на далеком Зеленом острове. Бери свою собачку, садись ко мне на спину и полетим скорей.
Целых семь дней добирались они до острова. Как обрадовалась Мила, увидав
Лебедя и с ним новых друзей: Нолли и кудластого Волчка.
И стали они все жить на острове. Мила называла Нолли своим милым, дорогим
братом, а Нолли целый день не отходил от своей названной ненаглядной
сестрицы. Они рассказывали друг другу про свою прежнюю жизнь и ходили
гулять по острову. Волчок весело бежал впереди, а они, взявшись за руки, шли
бодро за ним. Вокруг них летали райские птички, садились им на плечи и пели
чудные песни. По кустам цвели такие прекрасные цветы, а по ним порхали
красивые бабочки, у которых крылья блестели как яхонты, сапфиры, рубины и
изумруды. Из кустов к ним выбегали хорошенькие, маленькие зверьки с умными
черными глазками, и Мила кормила их разными ягодами и орехами, которые
Нолли собирал по дороге, а зверьки весело пищали, становились на задние
лапки и прыгали, помахивая своими пушистыми хвостиками. Потом выходили
Мила и Нолли на берег и собирали на песке красивые, пестрые и серебристые
раковины. По вечерам Нолли играл на свирели, которую сделал из тростника, что рос на берегу моря, а Мила слушала его и засыпала, положив свою головку к
нему на колени. Иногда Нолли пел ей песню о том, как живут божьи птицы на
вольной воле, без забот и печали. Порой Миле хотелось и самой спеть ему свою
песню о Лебеде, но она не могла, потому что только запоет она: По синему озеру Лебедь плывет... как голос ее начинал дрожать, а из глаз текли
слезы. Она тотчас вспомнила о своем отце, который был там далеко-далеко, и
которого она, может быть, никогда не увидит. Она вспоминала, как он каждый
вечер приходил в ее комнатку, как он крепко целовал ее, крестил и
приговаривал:
- Спи, моя родная крошка, и не случится с тобой никакой беды и несчастия! Но
тихо, невидимо собиралось новое горе над головками Милы и Нолли.
Узнала вдруг царица, что жива Мила, и где она живет. Был у нее друг
закадычный, злой колдун, который жил на высокой горе в крепком замке, за
семью стенами. Иногда он оборачивался черным вороном, летал кругом, всем
каркал беду и прилетал повидаться с царицей, которую крепко любил. Раз
вечером он прилетел на окно к ней и сказал:
- Я летал далеко, далеко, был на чудном Зеленом острове, что лежит на Море-
Океане: на этом острове живет хорошенькая девочка Мила, с мальчиком Нолли
и кудлатой собачкой, а вокруг острова плавает и сторожит их белый Лебедь. Он
вытащил Милу из озера, куда ее бросил твой стремянной, и унес на Зеленый
Бархатный остров. Как только услыхала об этом царица, она от злости вся
посинела.
- Полетим скорей на Зеленый остров, - сказала она колдуну, - я сверну голову
этому глупому, дерзкому Лебедю, и все там их гадкое гнездо разорю дотла.
- Хорошо, - сказал колдун.
Настала ночь, зашумела буря-гроза, закаркал громко Ворон, и прилетела
огромная летучая мышь.
- Садись и полетим! - сказал Ворон.
Села царица на летучую мышь, и они отправились. Впереди летел черный ворон, за ним на летучей мыши летела злая царица, а за ней неслась черная туча с
вихрем и громом.
И летели они сильнее ветра и бури и к полночи примчались на Зеленый остров.
Но не дремал Лебедь и зорко сторожил кругом острова. Он видел, как утром
прилетал на него черный ворон, садился на большом дереве и громко каркал.
- Ну, быть беде! - подумал Лебедь, и все смотрел в ту сторону, где жила царица.
Вдруг он увидел, что в той стороне низко над водой показалась тучка. Он
встрепенулся и начал громко кричать. На крик его прибежали Мила и Нолли с
Волчком.
- Бегите скорей за мной по берегу, - сказал Лебедь. - Показалась зловещая тучка, чует мое сердце, не с градом и громом летит она сюда, а несет она за нами
погоню.
Бежимте! - И он тихо полетел над водой, а Мила и Нолли побежали за ним, и
Волчок впереди. Бежали час, и два, и три, а тучка летит и растет все шире и
выше. Бегут Мила и Нолли, бегут, запыхались, а тучка черной тучей обхватила
чуть не полнеба, и потемнело ясное небо.
- Ой! - говорит Мила, - братец мой Нолли, дорогой мой Лебедь, нет у меня сил
бежать больше, - и упала она на белый песок.
А с тучи уж веет ветер, и видит сквозь кусты Лебедь, как летит впереди тучи, чернеет черный ворон, а за ним злая царица на летучей мыши.
- Бежимте! бежимте! - кричит он, а сам летит впереди.
Схватил тогда Нолли свою милую сестрицу, схватил на руки и побежал за
Лебедем. А из тучи летит уже вихорь, гром гремит, удар за ударом, и близко, близко подлетает к острову черный ворон.
- Сюда, сюда! - кричит Лебедь и, выбиваясь из последних сил, спотыкаясь и
падая, подбегают Нолли с Милой к груде больших серых камней, что лежали на
берегу.
- Скорей, скорей, отвалите этот камень! - кричит Лебедь.
Но нет больше силы у Нолли и Милы, пробуют они, толкают, толкают камень и
не могут его сдвинуть. Тогда Волчок завизжал и принялся помогать им. Он
быстро начал рыть и подрылся под камень.
- За мной! - вскричал Лебедь и нырнул под камень. За ним следом влез Волчок, а
за ним пролезли Мила и Нолли. Под камнем была глубокая пещера, и все
четверо они ушли в нее.
А ворон с царицей уже были на острове.
- Ага! - кричала царица, - вот где их поганое гнездо!
И она махала руками, и при каждом взмахе молнии летели и били во все
стороны, а от ударов грома земля дрожала. С треском падали и загоралися
высокие деревья, а вихорь вырывал их с корнями, рвал, метал и разбрасывал
далеко кругом в бурное море. Пылали леса и кусты с чудными цветами и
плодами, горела трава, трескались камни. Напрасно бедные хорошенькие
зверьки искали спасения и старались высоко выпрыгнуть из травы или укрыться
в норках. Их палило огнем, душило дымом, раскаленная земля жгла их, и они
падали и умирали в страшных муках. Напрасно золотые райские птички с
жалобным криком кружились над огнем, - им негде было присесть, под ними
было пламя и море. И они, усталые, запыхавшись, падали в огонь и горели.
Высоко летели по ветру, неслись огненным вихрем огромные искры. Как от
громадного костра, большими, широкими клубами под-нимался дым от острова.
Яркое зарево блестело, разливаясь в черных тучах по далеким морским волнам...
Так погиб, сгорел Зеленый Бархатный остров!
III
Вышли на другой день из подземелья Мила и Нолли, выползли Лебедь с
Волчком.
Всплеснула ручками Мила и ужаснулась. Кругом был смрад, клубился густой
дым и расстилался как синий туман, а сквозь этот туман сквозила черная
обгорелая земля и груды пеплу, да кое-где виднелись деревья без листьев, с
черными сучками. Далеко по морю плавали разбросанные черные бревна. А от
раскаленного камня тихо подымался белый пар. Ни кустика, ни травки!
- Мои добрые зверьки, мои хорошенькие птички! что сталось с вами? горевала
Мила.
- Где же мы теперь жить будем? Неужели в этом сыром подземелье? спрашивал
Нолли.
- Не беспокойтесь, не тужите! - утешал их Лебедь, - велико Море-Океан. Не
один на нем Зеленый остров. Унесу я вас на Голубые острова. Мы жить будем
там. Там лучше нам будет и дальше от наших лихих врагов. Садись ко мне опять
на спину. Мила, и полетим, я отвезу тебя, а Нолли с Волчком подождут здесь.
Через трое суток я вернусь за ними. - И понес Милу Лебедь на Голубые острова.
Дивно прекрасны были эти острова! Лазурное море было кругом них, и вечно
ясное, синее небо над ними. Ни бури, ни ветры не налетали на это море, и только
порой широкие волны тихо набегали и мирно плескались в пологие берега, точно баюкали каждый остров. И каждый остров как будто спал под пологом
голубого прозрачного тумана.
Много было этих островов. И посреди них один больше, выше и лучше других.
На нем жила владетельница всех Голубых островов, добрая фея Лазура, в
чудном волшебном дворце из голубого хрусталя. Каждый остров имел свое имя.
Лебедь принес Милу на остров Попугаев, который был ближе всех других к
несчастному сгоревшему Зеленому острову. Как только он опустил Милу на
берег, множество попугаев прилетело к ней - и какие все они были красивые и
вместе смешные. Одни были белые, с большим высоким хохлом, другие
розовые, третьи были чудного голубого цвета, с длинными хвостами и с
оранжевой грудью! Были красные с синими крыльями. Были и зеленые, с
красной грудью и белой головой. Все ярко блестели на солнце, страшно
кричали, хлопали крыльями и кланялись Миле.
Отдохнул Лебедь, оставил Милу с попугаями и полетел за Нолли на Зеленый
остров. Подлетел он к острову и ахнул. Не было на нем ни обгорелых деревьев, ни пней, ни камней, ни пеплу. Весь был остров размыт, и волны далеко взбегали
на его берега. Подлетел Лебедь к подземелью и ужаснулся. Не было уж на нем
камней. Широко чернелся открытый вход в него, и вода плескалась там. Водой
залито было все подземелье до самых краев. Не верит глазам своим Лебедь, полетел он дальше, кружится над островом, смотрит во все стороны, кричит изо
всех сил:
- Нолли! Нолли! - Но нет нигде Нолли, - не видно, не слышно, только волны
шумят и плещут в берег, обдают его белой пеной!..
- Утонул! - вскричал Лебедь, - утонул! И, опустившись в изнеможении на воду, завернул под крыло свою голову...
Часа два-три сидел Лебедь на волнах и горевал. Наконец, взмахнул крыльями и с
жалобным стоном полетел назад к Миле. А Мила ждет не дождется дорогих
друзей.
Целый день и целых три дня Мила сидит на берегу и все смотрит в ту сторону, куда улетел Лебедь, а попугаи садятся с ней, и тоже ждут милого Нолли, и
дремлют, тихо качаясь на тонких ветках.
На третью ночь Мила ждала до утренней зорьки, а на утренней зорьке подул
сонный ветерок, свежунчик, подул прямо на Милу, и как она сидела, так и
заснула.
Тихо прилетел Лебель. Он принес с собой корзинку, которую Нолли сплел для
Милы, еще когда они жили на Зеленом острове, - он нашел эту корзинку далеко
в море. Она плыла и качалась на синих волнах. Подлетел Лебедь к Миле и
положил ей на колена корзинку. Это было теперь все, что осталось от Нолли.
Проснулась Мила, схватила корзинку и бросилась к Лебедю. Она целовала его, обнимала.
- Здравствуй, мой дорогой, ясноокий Лебедь! А где же мой милый Нолли и что
значит эта корзинка?
- Эту корзинку, - сказал Лебедь - прислал тебе Нолли на память. Он уплыл
далеко на самое дно Моря-Океана, в золотые луга и коралловые рощи.
Побледнела Мила и прислонилась к дереву, а корзинка выпала из ее маленьких
ручек и покатилась к синему морю...
И шли дни за днями, скучные, тяжелые дни. - Так же прекрасны были Голубые
острова, так же лазурно небо и море, так же роскошны зелень и цветы.
- Ах! - думала Мила, - зачем все так хорошо, ведь этим не может любоваться
мой мертвый братец Нолли?! Он лежит там далеко, на дне холодного моря, и его
бедное тело едят теперь большие черные раки! - И она целовала корзинку, ту
самую маленькую корзинку, которую принес ей Лебедь и которую сделал ее
Нолли.
Иногда по вечерам, когда красное солнышко опускалось в лазурное море и море
блестело розовым светом, Мила садилась на берегу перед Лебедем. Тихий
остров становился еще тише, покойнее, все попугаи сидели молча вокруг Милы, а она, положив свою головку на ладони, смотрела в ту сторону, где далеко-
далеко был Зеленый Бархатный остров и где теперь лежал ее милый Нолли.
- Травка, травка зеленая! - шептала она, - каждый вечер плачешь ты холодными
чистыми росинками; отчего же я, несчастная, не могу плакать, отчего все слезы
мои застыли в моем бедном сердце? Ах! если б я могла их выплакать, как бы
спокойно уснуло это больное сердце, а теперь оно будет тосковать, метаться и
биться всю ночь, и я вместе с ним. - И Мила не смыкала глаз до самого рассвета, пока, наконец, утренний ветерок, свежунчик, не навевал тихого сна на эти
усталые, сухие глазки.
IV
Раз, вечером. Мила сидела по обыкновению с своим другом Лебедем на берегу
моря и смотрела вдаль. Что-то темное плыло к берегу, но что такое, нельзя было
разобрать вдали. Зорко смотрел, нахмурясь. Лебедь и, наконец, решил, что это
плывет пустая бочка. Но впереди бочки еще что-то плыло, и еще пристальнее
стал всматриваться Лебедь: что бы это такое было?! Наконец, он весь
встрепенулся, подошел к Миле и начал ласкаться.
- Что, мой Лебедь, - спрашивает Мила, - что ты там увидел?
Но ничего не говорит Лебедь, только смотрит на Милу своими светлыми, умными глазами. Ближе и ближе подплывает бочка к берегу, и видит уже Мила, что бочка не пустая, что в ней что-то белеет и движется, а впереди плывет
большая кудластая собака и только одна голова ее видна из воды. Ближе
подплывает она вместе с бочкой, пристальнее вглядывается Мила: она уже
слышит, как визжит и лает собака, и вдруг по тихой воде, сквозь мертвую
тишину, прозвенел в воздухе и долетел до Милы тонкий голосок:
- Мила, Мила, дорогая моя Мила!
Вся задрожала, услыхав этот голосок, Мила. Обезумев, не помня себя, она
бросилась к морю и упала бы в него, если б не удержал ее Лебедь.
- Нолли!.. - хочет закричать Мила и... не может. Нолли! - шепчет она, и вся
дрожит, и краснеет, и бледнеет. - Друг мой, милый Лебедь, ведь это Нолли, ведь
он не во сне к нам плывет?!. Да! - И вдруг брызнули и полились в три ручья
слезы из светлых глазок Милы; она припала к Лебедю, целует его глаза, шею, крылья, она рыдает и смеется и гладит Лебедя маленькими ручками, а попугаи
кричат. - Нолли плывет! Нолли плывет! Милый Нолли! - а Волчок визжит и
лает, и гребет из последних сил к берегу. Он везет большую черную бочку, а в
ней стоит светлый и радостный Нолли и протягивает руки к своей милой, ненаглядной Миле...
И столько было тут радости при этом радостном свидании, и слез, и милых слов, и смеху, и поцелуев, что даже и в сказке не найти. И стал Нолли рассказывать, как он спасся от потопления и прибыл к Голубым островам...
А ночь давно уж лежала над островом и над морем, а на всем темно-синем небе
горели светлые, яркие звезды, и все они отражались в море, как в зеркале.
Словно и там было темно-синее небо с яркими, светлыми звездочками. Мила и
Нолли сидели рядом, взявшись за руки, и смотрели на эти звезды. А деревья все
уснули, а Волчок давно уже спал, и спали, обступив его кругом, попугаи. И
долго в эту ночь не могла спокойно уснуть Мила. Она дремала, вздрагивала и
просыпалась. Она вспоминала, что ее милый Нолли тут, он не умер, жив, возвратился и подле нее, и сердце у нее так сладко замирало. Она шептала:
"Милый, милый мой Нолли!" - и снова тревожно засыпала.
V
Весело зажили Мила и Нолли на острове Попугаев. Да и чего же не доставало
им для их веселья? Они жили без нужды, забот и горя. У них было постоянно
чисто, как новое, их платье, потому что у всех, кто жил на Голубых островах, никогда платья не изнашивались, не рвались и не пачкались. Попугаи приносили
им множество плодов, больших, сочных орехов, бананов и кокосов; они ели их
сырыми или испеченными в горячей золе и кормили ими также Волчка. Над
ними было постоянно голубое, ясное небо, а вокруг тихое, лазурное море. Весь
остров был, как райский сад, и они жили на нем, как в раю. Они бегали, резвились, смеялись, играли с Волчком, играли с попугаями. Они были
счастливы и веселы. Чего им недоставало?
- Скажи мне, Нолли, - говорила раз Мила, сидя вечером под большим деревом, -
скажи мне, когда ты, вот так, закроешь глаза и долго сидишь молча и потом
вдруг откроешь их, тебе не кажется, что ты был где-то далеко, далеко, и что
кругом тебя все незнакомое, чужое?..
- Нет, - сказал Нолли и закрыл глаза, и они оба сидели так долго и молча, закрыв
глаза.
- А не кажется тебе, Нолли, - вдруг спросила Мила, - не кажется тебе, когда ты
так сидишь, закрыв глаза и сложив на груди руки, что ты лежишь в глубокой, глубокой могиле, и там тебе хорошо и спокойно?
- Мила! - вскричал Нолли, задрожав. Он бросился к ней и схватил ее за руки.
Дорогая Мила, зачем ты это говоришь! Разве ты не любишь меня, разве нам не
хорошо здесь?!
Она молча смотрела своими ясными голубыми глазками на него, и вдруг две
слезинки выкатились из этих глазок и побежали по щекам.
- Мне скучно, Нолли, - прошептала она, - мне скучно, дорогой мой! Я живо
представляю себе, как больно было моему сердцу, когда я считала тебя
погибшим. Ах! я никогда не желала бы, чтобы эта ужасная боль снова
вернулась. Я знаю, что я теперь должна быть счастлива... а мне чего-то
недостает, Нолли, мне грустно, скучно, даже с тобой, моим дорогим другом.
На старом острове было все так хорошо, так свежо и молодо. Старые деревья
смотрели вечно юными, старые попугаи умирали, и на место их являлись новые, и никто не замечал этой замены.
Иногда Миле казалось, что все это так и должно быть и что лучше этого ничего
быть не может. Но когда она исходила весь остров вместе с Нолли, когда
каждый день и целый день перед ее глазами было все одно и то же, были те же
деревья и цветы, и небо, и море, и попугаи, то она закрывала глаза, и невольно
спрашивала; неужели все это будет вечно одно и то же, одно и то же?
И ей казались несносными, невыносимо скучными и вечно голубое небо, и
вечно тихое море, и вечно зеленые деревья, и цветы, и веселые попугаи. Она
сидела и думала: отчего все хорошее не может казаться постоянно хорошим?
Отчего посреди всех этих дивных красот сердце тоскует, и рвется, и просится
куда-то в далекую даль? Она думала, не манит ли ее туда, где она жила очень
маленькой девочкой с ее дорогим отцом, где была ее родина, где синело
широкое озеро в густой зелени высоких деревьев, по которому плавал друг ее, белый Лебедь?
- Но ведь и там, - думала Мила, - все одно и то же.
Думала, думала Мила, где лучше? и не могла придумать, а Нолли спрашивал:
- О чем ты думаешь, моя Мила?
И Мила не могла сказать, о чем ноет ее сердце, чего жаждет оно. Она не хотела
сказать, что ей скучно, потому что боялась огорчить своего милого Нолли. Он
придумывал разные новые игры и занятия: они прокладывали новые тропинки, строили беседки, устраивали плотины на веселых, серебристых ручьях, строили
маленькие мельницы на быстрых, пенистых каскадах, учили говорить попугаев.
Но Миле было скучно.
- Все одно и то же, одно и то же! - часто шептало ее бедное, тоскующее сердце.
А между тем время тихо тянулось. Незаметно уплывали годы.
Мила росла и хорошела. Из маленькой, хорошенькой девочки развертывалась
чудная девушка. Тонкая, стройная, как гибкая речная тростиночка, с тихой, плавной поступью, с тихой, певучей речью. Приветливо улыбался ее маленький
ротик, приветливо светились ее светлые, задумчивые глазки. И вся она была
таким милым существом, что каждый, кто увидал бы ее, невольно остановился
бы в изумлении, любуясь, дивясь и думая:
- Есть много всяких красот на белом свете, но нет ничего милей и лучше такой
милой девушки!
Но некому было, кроме Нолли и Лебедя, любоваться на Милу, зато и любовался
и любил ее Нолли за всех людей, как только способно любить человеческое
сердце, ее, свою названную, дорогую, ненаглядную сестру Милу.
Он ведь и сам уж давно вырос из мальчиков и был чуть не целой головой выше
Милы. На его мужественном смуглом лице, окаймленном черными, густыми
волосами, уже пробивались маленькие усики.
И были забыты ими детские забавы. По целым дням, по целым вечерам, до
глубокой ночи, Мила и Нолли сидели, держась за руки, без дела, без мысли, все
проникнутые еще незнакомым, новым для них чувством, которое могучей, ласкающей волной обхватило все существо их и несло их куда? - они сами не
знали. Раз они оба пришли утром к Лебедю.
- Лебедь, - заговорила Мила, - держа Нолли за руку, и серебряный голосок ее
дрожал и звенел в утреннем тумане, а все лицо сияло глубоким счастьем.
Лебедь, дорогой друг мой, - говорила она, - я привожу к тебе уж не братца
Нолли, а моего дорогого жениха!..
И она, оставив руку Нолли, начала ласкать Лебедя и припала своим
покрасневшим лицом к его лебяжьей груди.
- Скажи мне, серебряный мой Лебедь, ведь мы будем счастливы? Да! Да! Да! и
она целовала его голову и его умные, светлые глаза, а Лебедь махал крыльями и
вырывался от ее поцелуев.
- Постой! - сказал он, наконец, освободившись из ее мягких объятий, постой! Я
сам не знаю, о чем ты меня спрашиваешь, но этот вопрос гораздо важнее, чем ты
думаешь. Садитесь вы оба сюда, на этот большой камень. Садитесь и
выслушайте то, о чем я должен теперь рассказать вам.
И Мила и Нолли сели, обнявшись, на камень, а Лебедь начал свой рассказ под
тихий, мирный плеск морской волны.
ИСТОРИЯ ЛЕБЕДЯ
"Моя родина здесь, на Голубых островах. Говорят, что я вышел из белой
водяной лилии, другие рассказывают, что в меня превратился белый цветок
махровой азалии, но это все равно. Я был таким же прекрасным юношей, как ты, Нолли, я был в среде множества сверстников, таких же стройных и красивых, как ты, я был в толпе чудных девушек, если не таких милых, как Мила, то таких
же прекрасных и пышных, как прекрасны махровые, пышные розы. И лучше
всех их блестела и сияла ослепительной красотой наша царица, наша дивная фея
Лазура. Весело, беззаботно неслась наша жизнь среди бесконечного ряда пиров
и всяких наслаждений; вся она была бесконечным весельем. Мы резвились, играли, пели и танцевали, вечно довольные всем, вольные, как воздушные
птицы, веселые, как дети, беззаботные, как мотыльки, что вьются около цветов и
блестят под светлыми лучами весеннего солнца. Чего нам недоставало?! Ах! я
тогда не знал ни страдания, ни горя людского. Теперь, да! только теперь я
понимаю всю прелесть этой веселой, беззаботной жизни.
Раз, вечером, на веселом пиру, я лежал подле Лазуры, в кругу всей нашей
веселой и веселившейся толпы. Лазура ласкала, улыбаясь, мои волнистые кудри, точно так же, как она ласкала всех без разбора, и я смеялся, ловил ее маленькие
бело-розовые ручки и целовал их. Потом она быстро вскочила и понеслась в
пляске с другим юношей, а я, вместо того, чтобы засмеяться и точно так же
броситься вертеться с какой-нибудь из тех прекрасных девушек, которые лежали
возле меня, я вдруг почувствовал, что я одинок и что все эти девушки не заменят
мне одной Лазуры. Когда Лазура вернулась на свое место, я хотел снова
положить голову на ее плечо, хотел схватить ее хорошенькую ручку и не мог. Я
чувствовал, что во мне происходит что-то странное, не испытанное. Она быстро
обернулась ко мне, улыбаясь, посмотрела на меня и потом вдруг захлопала в
ладоши, так что все к ней обернулись.
- Смотрите, - закричала она, указывая на меня, - вот чудо! Между нами чужой!
Он верно вырос из каких-нибудь семян, которые были принесены к нам водой
или ветром из людского света. Ну, мы сейчас будем охотиться за ним, а чтобы
прохладить его, мы его выкупаем. Кыш! ату его, чужой! - И она махнула рукой и
в то же мгновенье я, весь сконфуженный и перепуганный, полетел в виде лебедя
прямо в море, а вслед за мной полетели орехи, яблоки, апельсины, камешки; -
каждый бросал чем попало мне вдогонку, и все кричали: ату его, ату, чужой! и
все хохотали до упаду.
И стал я жить лебедем между множества других лебедей, но они избегали и
дичились меня. Раз фея Лазура, со всей своей блестящей свитой, в жаркий
полдень, явилась на Лебяжий остров. Все стали купаться в море, все веселились, брызгались, шутили, хохотали, все играли с лебедями, которые также все были
веселы, хлопали крыльями, ныряли, брызгались и кричали, как бешеные. Мне
также было весело, я подплыл к фее Лазуре вместе с другими лебедями, она
брызгала воду нам в глаза, а мы хлопали ей крыльями по рукам. Вся облитая
солнечным светом, веселая, живая, она вся сияла неудержимым восторгом, и все
в хрустальных брызгах воды, как в бриллиантах, ее тело сверкало в голубых
волнах, как бледно-розовая морская пена. Я подплыл к ней ближе всех других
лебедей, я жадно ласкался к ней, ловил ее брызги, но другие лебеди постоянно
толкали меня и громко кричали. И вдруг какая-то злоба вспыхнула в моем
лебяжьем сердце. Я бросился, как бешеный, на всех моих товарищей и начал
жестоко бить их сильными крыльями.
- Что ты, что ты! - закричала фея Лазура. - Постой! Видно ты и в лебединой
шкуре остался все тем же человечьим отродьем! Нет, видно тебе не место между
нами! Прощай, ступай в тот самый мир страстей и пороков, добра и зла, лжи и
правды, которому ты принадлежишь по натуре. Ступай, и не возвращайся к нам
до тех пор, пока ты не узнаешь его и не почувствуешь к нему полного и
глубокого отвращения.
И как бы гонимый невидимой силой, я поднялся с родимых вод и полетел прочь
от Голубых островов, через синее море, в неведомую даль, в людской мир, далеко, далеко! Я не буду рассказывать вам, что я видел и сколько страданий я
пережил. Не раз я прилетал к Голубым островам с глубоким омерзением и
ненавистью ко всему людскому, с желанием остаться на них. Но невидимая сила
снова гнала меня прочь в этот ненавистный и презираемый мир, где я
принужден был скитаться. Наконец, я поселился на этом озере, где жила ты, Мила, с твоим отцом. Я думал, что мне удалось там найти спокойный приют
между добрыми, честными и любящими людьми. Злая царица и там уничтожила
мое тихое пристанище.
Когда я принес тебя сюда, я думал, что срок моего изгнания не кончен и что я
буду принужден искать снова тихого убежища для всех нас. Но я оставался
покоен, ничто не отгоняло меня от Голубых островов, и так я прожил с вами
целых пять лет. Правда, в моем сердце уже не было и нет никакого враждебного
чувства, в нем нет ни злобы, ни презрения, ни ревности, но в нем нет также и
любви, и мне не жаль вас потерять, только бы жизнь ваша изменилась к
лучшему. Вы оба - любящие и дорогие друг другу взрослые дети. В ваших
детских сердцах нет места никакому тяжелому, враждебному для кого бы то ни
было чувству, но эти сердца только тогда будут покойны и защищены от всякого
горя, когда в них не будет той страсти, которая горит в них теперь таким
чистым, но бурным огнем.
VI
И еще не договорил он последнего слова, как вдруг в воздухе, где-то вдали, раздалась чудная музыка. Звуки ее росли, разливались; она приближалась.
Лебедь, заслышав ее, весь встрепенулся. Он радостно закричал, поднялся и тихо
полетел ей навстречу. Мила и Нолли пошли за ним; за ними тихо побежал
старый, дряхлый Волчок, и полетели все попугаи, громко крича и каркая.
Когда все они обогнули высокий мыс и повернули на южную сторону острова, то перед ними развернулась вся широкая панорама Голубых островов, на
которую не раз любовались Мила и Нолли. Целый громадный круг этих
островов в самых прихотливых очертаниях расстилался перед ними. Они стояли
в синей воде, один возле другого, целой группой, как цветники или корзины с
чудными растениями. Они терялись вдали в голубом тумане, и между ними как
бы царил высокий остров феи Лазуры. Музыка неслась из этого голубого
тумана, она как будто плыла между островами, и жадно ловили Мила и Нолли
эти звуки и ждали: что, наконец, выплывет на простор синего моря из целой
рощи Голубых островов?
Показалось, наконец, что-то большое, волнующееся, как облако, блестящее, сверкающее радужными цветами. Больше и больше выплывал этот чудный
предмет из голубого тумана, ближе придвигался он к острову Попугаев, и, наконец, Мила и Нолли начали различать в этом хаосе ярких пятен и
сверкающих искр группы человеческих образов. Длинная вереница прекрасных
юношей и девушек, перегоняя друг друга или сплетаясь и расплетаясь в
прихотливых хороводах, неслась над водой, плыла по воздуху, а по морю плыла
большая лодка, и впереди нее плыло и летело множество лебедей. Ближе и
ближе подвигалась эта чудная группа. Громче гремела невидимая музыка. Ее
звуки дрожали и прыгали, кружились и искрились, и обхватывали каждого
каким-то бурным восторгом. Вот уже отделилась эта группа от всех островов и
прямо плывет к острову Попугаев; уже ясно различают Мила и Нолли чудные
веселые лица этого воздушного, ликующего каравана, в праздничных, легких, блестящих одеждах. Они видят, как группа чудных детей несется впереди всего
поезда, с детскими, радостными, смеющимися лицами, вся увитая и
перепутанная, как цепями, широкими гирляндами белых роз. Они видят и белую
лодку, изукрашенную тонкой золоченой резьбой и всю обвешанную густыми
фестонами зелени, над которыми широкими волнами развеваются по ветру
розовые ленты. Стаи белых голубей играют и вьются над лодкой. Громче и
громче несутся радостные звуки, уже можно различить веселый говор и смех и
крики лебедей и слова песни, которую хором поет, под лад чудной музыки, толпа детей и нарядных девушек:
Мы, дети природы,
Мы, птицы свободны,
Блестим и сверкаем,
Поем и играем.
В прозрачных, воздушных струях.
Без дум и сомнений,
В чаду наслаждений,
Кружимся, порхаем,
И горя не знаем
В чудных, роскошных садах...
Ближе и ближе лодка, громче и громче чудная музыка, и вот подплывает лодка к
берегу, где стоят Мила и Нолли, и вся смеющаяся, веселая толпа окружает их.
Шум, говор, смех! - Чудные девушки и юноши обнимают, ласкают и целуют
Милу и Нолли.
- Вы наши, наши, - кричат они, - наши дорогие, милые гости из скучного, далекого от нас, тяжелого мира!
Они быстро убирают цветами и листьями плюща Милу и Нолли, они постоянно
говорят, поют и смеются, а Мила и Нолли, сами не зная как, уже сидят в лодке, на высоких местах, среди цветов и смеющихся лиц. И лодка плывет сама собою
назад, посреди летящей и ликующей толпы, и снова гремит чудная музыка, и
снова раздается веселая песня:
Лазурное небо,
Лазурное море!
Прочь страсти и горе!
Вокруг нас вечная
Жизни весна
Придите, вкусите
От роз наслаждения
И страсти, волнения,
Раздумье, сомнения
Замрут в упоеньи,
Как тихого моря.
Немая волна.
Наконец, лодка круто повернула направо, вдоль голубого пролива, и за
последними кущами деревьев, уходивших на мысу в море, открылся громадный
остров феи Лазуры.
Мила и Нолли невольно схватились за руки, вскрикнули и замерли от
удивления. И действительно, ничего величественнее и великолепнее этого
острова никто никогда не видал ни во сне, ни в сказке.
Это было что-то необъятное, громадное, широко раскинувшееся над горизонтом
и высоко уходившее в темно-синее небо сверкающими вершинами. Это была
громадная гора, горевшая разноцветными огнями, блестевшая золотыми
пятнами, переливавшаяся всеми цветами радуги, всеми красками опала и яркого
перламутра.
Быстрее и быстрее плывет лодка. Остров Лазуры как будто идет ей навстречу.
Музыка гремит какой-то фантастический, веселый марш, и в ответ ей гремит с
острова другая музыка, еще фантастичнее и величавее.
VII
В восторженном упоении сидят Мила и Нолли, сами себе не веря, как будто
робея и радуясь чуду, которое совершается перед ними.
Вот уже можно различить, что белый пояс, который окаймлял остров, - не
морская пена, а целая полоса огромных белых водяных лилий. А над ними
снопы огромных трубчатых цветов, то белых, то сиреневых, высятся над
всевозможными листьями, а еще выше их возносятся кверху громадные деревья, то округлыми куполами, как массы неподвижных зеленых облаков, то прямыми, стрельчатыми пирамидами, то широко раскиданными и гордо качающимися
узорчатыми веерами.
Далеко в море выбегают из массы этой невиданной зелени два широких выступа
из голубого хрусталя, и на них стоят высокие серебряные канделябры, из чаш
которых несется густой расходящийся молочно-синими волнами благоухающий
дым. Между этими выступами начинается ряд широких лестниц, ведущих прямо
к огромной террасе хрустального дворца. Лодка тихо пристает к подножию этих
лестниц. Оба хора музыки сливаются в один общий веселый, торжественный
гимн, и под звуки его, среди блестящей, ликующей толпы, Мила и Нолли, сами
не понимая, что с ними делается, всходят по этой лестнице.
Выше и выше поднимаются они; сильнее и блеск, и шум, и говор, и громче, громче гремит чудная музыка. И вот, наконец, ступили они на последнюю
ступень, и широким полукружием развернулась перед ними блестящая терраса, вся залитая ярким солнечным светом, вся горевшая бриллиантовыми огнями.
Сотни фантанов и чудных каскадов летят по всем направлениям, бьют и
брызжут и сверкают целым потоком сияющих искр.
И волны яркого света переливаются над всеми, над целыми толпами, группами
чудных девушек и юношей, и в этих волнах носятся, то замирая, то снова
возвышаясь, звуки невидимой музыки. Ослепленные, пораженные этим блеском, остановились Мила и Нолли, крепко схватившись за руки. Они видят, что в
середине всей группы, там, где сильнее блеск и свет, на снежно-белом
возвышении, как на светлом облаке, облокотилась фея Лазура.
Они смотрят на ее дивно-прекрасное, приветливо улыбающееся лицо, и как
будто лучи непобедимого веселья выходят из этого лица и прямо льются к ним в
трепещущие сердца. Тихо поднялась фея Лазура, встала и, медленно протянув
руки к Миле и Нолли, пошла к ним навстречу. Смолкла музыка, затих шум и
говор, и среди тишины раздался, как чудная музыка, чарующий, ласкающий
голос прекрасной феи.
- Придите ко мне, - говорит этот голос, - вы, бедные скитальцы скучного мира
страстей и горя, придите ко мне, добрые, милые дети, и пусть сердца ваши
отдохнут в упоении светлых восторгов, свободные от всех тяжелых волнений
житейского моря! Придите в мирное пристанище, где горит вечный огонь
наслаждения и льются бесконечными волнами веселье и удовольствие!
VIII
Она тихо взмахнула руками, и снова раздалась веселая музыка, и под такт ее
аккордов медленно выступили из толпы четыре прекрасные женщины; это были
четыре помощницы феи Лазуры: Наслаждение, Веселье, Удовольствие и Забава.
Они захлопали в ладоши, и вся толпа закричала: На луг, на луг,
На мягкий, душистый ковер,
Под тень дубов вековых,
Под тень виноградной листвы!..
И не успели еще замолкнуть звуки последних слов, как со всех сторон раздались
звуки серебряных колокольчиков, послышался топот, от которого задрожала
земля. И вот из всех боковых аллей и рощ, примыкавших к дворцу, прямо на его
террасу ворвалось целое стадо белых, как снег, серебристых, стройных антилоп
и газелей. Все они были убраны розовыми лентами и обвешаны гремевшими
серебряными бубенчиками. Они смотрели веселыми, большими черными
глазами на всех, они смешивались с толпой, прыгали, ласкались. А юноши и
девушки вскакивали на них, смеясь и целуя их.
Еще не успели прийти в себя Мила и Нолли, как подхватили их и посадили на
белых газелей. И вот понеслись они вместе, воздушным полетом, с этим бурным
потоком, под звуки шумной музыки, под пенье громкого хора: На луг, на луг,
На мягкий, душистый ковер!..
И вот Мила уж на лугу, а вокруг нее щебечут, как ласточки, играют, как дети, ее
новые друзья и подруги. Они поднимают Милу на воздух, и хохочут, и
радуются, когда у ней кружится голова и замирает сердце от этого воздушного
полета. Мила ищет своего Нолли между всеми этими, столь похожими на него, юношами.
- Это ты, мой дорогой Нолли! - говорит она, обращаясь то к одному, то к
другому из них, а они дивятся и смеются ее словам.
- Мы все Нолли, - говорят они, - потому что у нас нет ничего своего, отличного
от других. Мы все, милая Мила, дети воздуха и света, и никто из нас не
принадлежит другому и мы никому не принадлежим: мы так же свободны и
безразличны, как воздух и свет.
И Миле становится тяжело среди этой чуждой ей, непонятной, блестящей
толпы.
- Нолли, где ты, дорогой мой? - думает она.
А Нолли далеко, в другой стороне громадного луга, и вокруг него также роятся, ликуют его новые друзья и подруги. Он также ищет между ними свою Милу, он
хочет спросить ее: весело ли ей, рада ли она, дорогая, довольна ли всем этим
блеском и неподдельным весельем? Но напрасно он вглядывается в смеющиеся, ликующие лица милых девушек, - между ними нет ясных, задумчивых, любящих
глазок и кроткой нежной улыбки его ненаглядной Милы.
- Нолли, Нолли! - раздаются вокруг него серебряные, ласковые голоса, и его
хватают за руки и увлекают в пестрые хороводы, в бесконечную вереницу, которая, под звуки ликующей музыки, как сверкающая змея, вьется, волнуется, летит над ярким, бархатным лугом.
Закатилось солнце. Фосфорический свет разливается в вечернем тумане, а
полный месяц выплывает из-за потемневших вершин, освещая зеленоватым
светом и широкий луг, и спящие рощи, и шумные каскады. Мила бродит одна по
полянам.
Мимо нее, как легкие тени, освещенные месячным блеском, проносятся все те
же веселые, довольные толпы и смеющиеся лица.
Они кружатся под бесконечные аккорды плавной музыки, тихой, как Эолова
арфа.
Отовсюду слышится легкий, сдержанный шепот, и тихий смех, и журчащий, отдаленный говор... Мила бродит усталая и везде вглядывается и ищет своего
Нолли.
Вся утомленная, подходит она к дереву.
- Это ты, Нолли? - говорит она какому-то призраку, стоящему у дерева, и хочет
идти мимо. Но призрак схватывает ее за руки.
- Мила, дорогая моя Мила! - говорит он дрожащим голосом. - Ты ли это? - и
Мила лежит уже на груди Нолли, бледная, без сознания от радости и утомления.
Берет ее Нолли на руки и несет к холму, где журчит ручей. Он трет холодной
водой виски Милы, он брызгает ей в лицо, и Мила тихо открывает глаза.
- Нолли, - говорит она, обняв его и целуя, - дорогой мой, я тебя везде искала
целый день!
- Разве тебе не весело было, разве ты не забыла меня?
- Ах, Нолли! Мне кажется, сердце не может забыть того, с кем оно сроднилось.
Оно ищет не ласк, не веселья, а глубокой любви! - И Нолли крепко поцеловал
свою Милу! Он смотрит, любуется на ее бледное лицо, на ее усталые глаза.
- Усни, дорогая моя, - говорит он, - ты утомлена всем этим шумом и блеском!
Усни и встань завтра свежая, как утро.
И он повел ее на небольшую лужайку, на которой росли высокие тополи. Он
уложил ее на мягкий мох, а сам, весь измученный впечатлениями дня, прислонился к толстому стволу тополя и так сладко задремал, что не слыхал, как
скатился на мягкую траву.
А Мила, припоминая все виденное и слышанное, долго не могла заснуть. Она
смотрела на светлый месяц, блестевший сквозь темные вершины, и на яркие
звезды.
- Нолли, - тихо заговорила она, - послушай! Они уверяли меня, что все знают; они знают, что делается на этом светлом месяце и на этих далеких звездах, и
вокруг нас, и в глубине океанов, и в глубине земли. Они уверяли, что лучше
ничего нет того беззаботного блаженства, в котором проходит вся их жизнь. Ах!
Нолли, неужели это правда?.. Ведь они точно маленькие дети! Такие же
простые, добрые и смешные!.. Нолли, ты слышишь?.. Но Нолли крепко спал...
IX
Высоко светило солнце над высокими вершинами тенистых деревьев, когда
проснулась Мила. Множество блестящих птичек носилось вокруг нее. Они пели, щебетали, садились к Миле на плечи и на руки, а Мила улыбалась им, протирая
глаза. Она встала и пошла к ручью, который шумел в стороне. Вокруг него
росли чудные, невиданные цветы. Она умылась холодной водой, нарвала
полный букет этих цветов и положила его перед глазами Нолли. Потом она
начала спускаться вниз с одного холма на другой. На каждом шагу ее поражало
какое-нибудь чудо из мира волшебных растений.
- Да, - думала она, - здесь действительно хорошо, но только вдвоем с моим
милым Нолли. Впрочем, с ним и везде хорошо! - И она продолжала спускаться.
Вдруг тихие, протяжные стоны донеслись до ее слуха.
- Как же, - думала она, - говорили они, что здесь нет страдания: разве это стоны
веселья?
Она шла к тем кустам, откуда раздавались эти жалобные стоны, ближе и ближе
слышались они, и вдруг на камнях, обросших мохом, она увидала что-то
небольшое, черное, косматое, лежит и стонет. Она сделала еще несколько шагов
и вдруг бросилась к этому странному предмету.
- Волчок! - вскричала она. - Бедный Волчок!
Да, это действительно был он, бедный Волчок.
- Волчок, мой добрый Волчок, - говорила она, - что с тобой?
Он узнал ее, встрепенулся и радостно завизжал; он смотрел на нее своими
умными, ласковыми глазами и лизал ее руки. Мила пробовала поднять его, поставить на ноги, но он не мог стоять и падал, как мертвый. Он весь дрожал, судорожно махал ногами, как будто хотел бежать, хрипел, и светлые глаза его
затемнились тусклой синевой.
- Нолли! - вскричала Мила, чувствуя, как слезы подступают ей к горлу и душат
ее. - Нолли, где ты?... Он умирает!..
А Нолли был уже тут, возле Милы. Он давно отыскивал ее. Он прибежал, наклонился над Волчком, и Волчок узнал его своими потухающими глазами. Он
собрал последние силы, подполз к ногам Нолли и, судорожно вытянувшись, умер у этих ног.
Нолли смотрел на него, гладил его труп, и воспоминания быстро пробегали в его
голове. Ему представлялось, как он лежал с Волчком в одной конуре, как
никогда он не разлучался с ним, как Волчок вез его в бочке по морю и как
привез, наконец, к его дорогой Миле, на остров Попугаев. И вот ничего, ничего
теперь не осталось от этой верной любящей натуры, кроме неподвижного трупа.
И сердце Нолли сжималось и ныло, а Мила рыдала, припав к плечу его. Слезы ее
падали на землю. Это были первые слезы на острове феи Лазуры, и каждая
слезинка, падая на землю, превращалась в черную розу.
