Не скажу точно год, но еще до Первой мировой войны у Роберта Рафаиловича вдруг началась страшнейшая депрессия. Хотя поводов к ней, казалось бы, никаких не было – он довольно успешно работал, родители его были людьми состоятельными, семья ни в чем не нуждалась. Но вот – началась депрессия. Потом уже Фальк рассказывал мне: «Я физически стал чувствовать, что мне тяжело шевелиться, словно на мне надет ледяной панцирь, который мешает дышать». Его даже за границу возили лечиться. Но все было бесполезно и кончилось тем, что Фальк молча лежал все дни на диване, отвернувшись к стенке, и не хотел вставать.
А у него была старая нянька, которая в один из дней предложила ему пойти к священнику отцу Алексею, жившему на Маросейке.
«Я не то, чтобы атеистом был, – вспоминал Фальк, – но совсем не хотел видеть человека, который будет надо мной читать какие-то молитвы».
Роберт Рафаилович был крещен. Хотя одно время говорил, что неверующий. Все изменилось после того знакомства с отцом Алексеем. На их встрече настояла нянька. Да и самому художнику так было плохо, что он согласился и пошел с ней. Дверь им открыл старичок: «А-а, вы художник, мне Дуся говорила, заходите».
Фальк ожидал, что тот начнет немедленно что-то читать над ним. А священник показывает в сторону стола с плюшками и предлагает выпить чаю. «И мне вдруг так хорошо стало, – говорил Фальк, – что я сел за стол и начал пить чай. А отец Алексей говорит: «Вы же художник, как это прекрасно – все можете изобразить. Ну, расскажите, где вы были, что видели». И Роберт Рафаилович, с удивлением для самого себя, начал рассказывать.
А старичок слушает и только говорит: «Какой вы счастливый, вы же все это можете изобразить». Так и закончился вечер, никаких молитв отец Алексей произносить не стал. А Фальк, уходя, попросил разрешения еще раз прийти к нему.
«Обязательно, – ответил священник. – Каждую субботу и приходите». И Фальк стал ходить на Маросейку. И со временем депрессия исчезла.
– Что с вами происходило, Роберт Рафаилович? – спросила я.
– От этого священника исходила такая добро та, – ответил он, – что я чувствовал, как тот ледяной доспех, который стискивал меня, постепенно таял.
