Если конец сокрушенью — «прощай» говорю утешенью! Затем наступил перелом. У Серлона умер друг, тоже грамматик и диалектик; он явился Серлону во сне, одетый в пергаментную одежду с написанными на ней логическими «софизмами» и скорбным голосом сказал, что эта одежда давит его тяжелее, чем колокольня; он протянул к Серлону палец, с пальца упала капля пота, обожгла Серлону руку, поэт в ужасе проснулся, раскаялся в своей ветреной молодости и простился с миром стихами:
Ты — медовый поток, духовным устам излиянный, Ты — дыханье небес, сердце живящее нам. Горечь из глубей души исторгает вкушение меда, Дух зловонный людской тает в дыханье небес.
Авраам. — Кто стенания ее услышит, Тот в сердце их запишет, Кто сердечные угрызения ее узрит, У того у самого совесть заболит.
Не того осуждают, кому случится пасть, А того, кто не поспешит скорее встать.
Друзья. — Истинным другом и зовется лишь тот, Кто с ближним делится всем, что на долю ему фортуна пошлет. Каллимах. — Поделюсь я моим страданьем И утешусь вашим состраданьем. Друзья. — Что нам расскажешь, Тем и сострадание наше заслужишь; Если же нет, Постараемся мы душу твою отвратить от бед.
Друзья. — Истинным другом и зовется лишь тот, Кто с ближним делится всем, что на долю ему фортуна пошлет. Каллимах. — Поделюсь я моим страданьем И утешусь вашим состраданьем. Друзья. — Что нам расскажешь, Тем и сострадание наше заслужишь; Если же нет, Постараемся мы душу твою отвратить от бед. Каллимах. — Люблю я!
Отымите сердце мое, Жаждущее, но вбитое в смерть И не знающее, что оно есть, Ибо вечность — тоже ведь ремесло
Я боюсь, что четыре тихие времени взбушуют: Придет зима, и с моря настанет смерть, Пустошительница весна стукнется у дверей, Ее корни и побеги выедят нас насквозь, Гибельное лето выжжет ложе наших рек, И бедняк будет ждать нового гнилого октября. Разве станет лето нам утешением От осенних огней и от дымных зим? Что нам делать в летнем жару, Как не ждать в пустых садах нового октября? Неведомый надвигается мор. А мы ждем, мы ждем, И святые и мученики ждут, ждут новых мучеников и святых, И судьба ждет в Божьей руке, дающая облик безликому. В солнечной стреле видела я сама: Ждет судьба в Божьей руке, а не в руках владык, Которые числят и рассчитывают, иные к лучшему, а иные к худшему, И у каждого своя цель, но все они ложатся в круги времени. Приходи же, добрый декабрь! Кто тебя встретит и приветит? Вновь на соломе в убогом доме родится ли Сын Человеческий? Бедняки мы, деяния — не для нас; Нам — только ждать и свидетельствовать
Боже мой вчерашний, Потемневшее имя твое во тьме, Выроненное на житейском моем пути, — В сытый час, когда на лысый мой лоб ты веешь ласкою, Я стремлюсь в тебя, дрожа, как светильник в ночь И как синее пламя в желтое. Замирает в утробе бурчанье страсти, И я рвусь в твой взгляд из зеркала бытия, Чтобы сделаться алтарем твоему пламени, Боже мой Неведомый
Песни, сказки со счастливым концом: «Я люблю, ты любишь, мы любим». Сколько лет нам? Этот смех над собой. Что мы скажем ивам, заливам? В лунную мглу Умирают наши сердца без боли.