Оглавление

ВЛАДИМИР ЯКУБЕЦ
ИСТОРИЯ ОДНОГО БУДДЫ

ДЕНЬ ПЕРВЫЙ

Константин Петрович Саторинко налил себе полную рюмку шестидесяти градусной домашней чачи, залпом осушил её, закурил трубку и включил своё старенькое радио. Заиграла нежная восточная музычка, и жизнерадостный голос из радиоприёмника заполнил ночной сумрак комнаты: « Да славится Творец, над пониманием сущности которого прерывается научное разыскание, безумием оказывается мудрость и суетой — изящество словес! Доброго вам времени суток, уважаемые радиослушатели. Как всегда в этот поздний час с вами наша интеллектуальнейшая передача «Философское радио» и я её неизменный ведущий — Мафусаил Сысоевич Прыщ. И как всегда, по традиции, мы начинаем наш эфир с краткой философской притчи: как-то раз философ Кратил спросил у философа Гераклита:

— Учитель, что такое искусство?

— Сынок, искусство это то, в чем соблюдена мера. — Ответил Гераклит.

Вот такая вот, дорогие друзья, притча. А тем, кто к нам только что присоединился, я с удовольствием напоминаю, что с вами в прямом эфире передача «Философское радио» и её постоянный ведущий Мафусаил Сысоевич Прыщ. Сейчас, уважаемые радиослушатели, в нашей традиционной рубрике «Литературная колонка» вашему вниманию будет представлена первая глава романа «История одного Будды». Прежде чем предложить вашему вниманию этот многоплановый труд, я хочу сказать несколько слов об авторе этого произведения. Автор…»

Константин Петрович выключил радио, выбил из потухшей трубки пепел в пепельницу, положил трубку на стол рядом с пепельницей и пошел в комнату к своей супруге. Свет в комнате у супруги был выключен. Константин Петрович на тёмную подошел к кровати жены и сел на её край.

— Тебе чего? — спросила Нина Васильевна своего мужа.

— Нинуля, я к тебе в гости, — заискивающе пробубнил Константин Петрович.

— Секса, Костя, сегодня не будет… у меня голова раскалывается, — отрезала Нина Васильевна, а сама подумала: « Если каждый день давать, то можно власть над мужем потерять».

— Ну ладно, Нинуля, я тогда к себе, — ответил Константин Петрович кротким голосом, а сам подумал: « Вот сука, дать бы тебе пинка хорошего, чтобы голова у тебя не болела!»

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Не смотря на всё многообразие человеческих характеров и типов, всех людей можно поделить на два диаметрально противоположных сословия. К первому сословию относятся люди, которые при слове «путь» с недоумением пожимают плечами и откровенно начинают зевать, когда кто-либо пытается объяснить им значение этого великого символа. Ко второму же сословию принадлежат те люди, для которых слово «путь» имеет сакральное, глобальное и глубокое значение. Характерной деталью является то, что в таком делении людей не может быть промежуточного звена: либо человек понимает, что «путь» это «Путь», либо же человек просто бродит по жизни не задаваясь вопросом: откуда и куда он, собственно говоря, идёт? Учитывая всё только что сказанное, я справедливо опасаюсь, что не все из читающих эту книгу людей соблаговолят меня понять, но, как бы оно там ни было, я всё же скажу несколько слов о «пути», ибо без этого не получится достодолжного и плавного введения в эту историю того главного лица, которое на всей протяженности этого повествования будет занимать в этой истории центральное место.

Итак, уважаемый читатель, главный герой этого повествования, в бытность свою тем, кем он был в начале этой истории, был не знаком со словами Евангелия от Иоанна, которые написаны в главе 14-ой, стихе 6-ом; а там, если вы не помните, написано следующее: «Иисус сказал ему: Я есмь путь и истина, и жизнь; никто не приходит к Отцу, как только через Меня». И хотя главный герой наш был рождён в стране с тысячелетней христианской историей, однако, вышеприведённые слова Христа «о пути» были ему не знакомы. Из этого можно заключить, что герой сей был человеком, в лучшем случае, не книжным, ну, а в случае худшем — человеком невежественным и недалёким. Да, читатель, так оно и было. Но пусть это обстоятельство не приводит тебя в смущение, ибо нет такого усовершенствовавшегося, который когда-то не был бы невеждой — это во-первых; а во-вторых, быть невеждой в 19 лет — это вполне нормальное дело. Впрочем, говоря о невежестве, нельзя исключать и того факта, который свидетельствует о том, что многие субъекты, дожив до «семидесяти», остаются настолько невежественными, что сие трудно даже и описать. Что же касается нашего героя, то он был не просто девятнадцатилетним невеждой, он был — девятнадцатилетним гопом.

Слово «гопник» (или «гоп»), как и всякое ярлычковое слово, имеет историю своего возникновения, которая началась с того, что в конце 19-го века в России в городе Санкт-Петербурге силами местного муниципалитета (на Лиговском проспекте) было организовано Государственное Общество Призора — сокращенно ГОП, в котором помещались беспризорные дети и подростки, большая часть которых занималась хулиганством и мелким грабежом. После Октябрьской революции сие заведение было переименовано в Государственное Общежитие Пролетариата. Так в среде жителей города Петербурга появилось слово «гопники», которым горожане называли жителей ГОПа с Лиговки.

По другой версии этимология слова «гопник» восходит к блатному словосочетанию «гоп-стоп», которое, само по себе, обозначает ничто иное, как ограбление в каком-либо месте кого-нибудь с нанесением или без нанесения легких (или не очень легких!) телесных повреждений.

Как бы оно там ни было, достоверно одно — со временем слово «гопник» отшлифовалось, отточилось и превратилось в распространенный в обществе словесный ярлык, которым, как правило, именуют определенную разновидность людей, отличающихся такими качествами, как-то: бескультурьем, грубостью, хамством, жестокостью, невоспитанностью, пошлостью, тупостью, наглостью, нахальством и т. д. и т. п.

Наш же герой подпадал под все смыслы слова «гоп», ибо был гопником, как и по содержанию своего внутреннего мира, так и по тому роду деятельности, которым он занимался в последнее время своей жизни. Звали этого гопника Константин Саторинко. Константин Саторинко был юношей среднего телосложения и среднего роста. Глаза у него были карие, а выражение лица чем-то напоминало выражение лица молодого Сальвадора Дали. Характер у него был вспыльчивый и своенравный, однако, отходил и остывал он тоже быстро. К этой характеристике не лишним будет добавить, что Константин, хотя тяжелой наркоты избегал, но травку покурить любил, любил также алкоголь и нюханину, и изредка разгонялся тереном, димедролом и другими подобными таблеточками. Жил Константин вместе с мамой и сестрой в небольшом собственном доме, который находился на окраине трущобного района города N.

Маму Константина звали Валентина Ивановна. Это была простая, трудолюбивая, честная женщина 56-ти лет, которая всю жизнь проработала медсестрой в инфекционной больнице, за что и вышла на пенсию в 50 лет.

О сестре Константина мы пока умолчим, скажем лишь то, что звали её Татьяной, и была она двадцатидвухлетней незамужней девицей-красавицей, такой же простой, трудолюбивой и честной, как и её мать, но, в отличии от последней, обладала сварливым и бранчивым нравом, проявлявшимся в особенности в её отношениях с младшим братом.

Отношения Татьяны и Константина были такими же, как отношения между кошками и собаками, с тою только разницей, что кошки и собаки питают к друг другу неприязнь по своей естественной природе, а Татьяна и Константин более в эту неприязнь играли, ибо на самом деле любили друг друга глубокой родственной любовью. Впрочем, эта любовь не мешала им, едва ли не каждый день, скандалить и сориться из-за каждого пустяка. Их обоюдные отношения дошли до того, что они, например, по именам друг дружку не называли: Константин, обращаясь к Татьяне, называл её «повёрнутая», а Татьяна, обращаясь к Константину, именовала его «недоделанный».

В тот вечер, о котором здесь идёт речь, Татьяна зашла к Константину в комнату и насмешливо возгласила:

— Слышь ты, недоделанный, иди там к тебе дружки твои недоделанные пришли!

На этот раз Константин не стал припираться со своей сестрой; он, молча, встал с кровати, накинул на себя спортивную курточку и, захватив с собой спички и сигареты, вышел на улицу. На улице Константина действительно поджидали трое дружков, которые были, что называется, классическими представителями босяцкой и мелкоуголовной богемы. Характеры у этих троих джентльменов были похожи, в том смысле, что эти три субъекта мало чем отличались один от другого, говоря же проще — они друг друга стоили. Имен эти люди не имели; вернее, они имели имена, но они им были без надобности, ибо эти ребята прекрасно обходились своими погонялами. Слово «погоняло» принадлежит к тому же разряду, что и слово «гоп», и означает оно человеческое прозвище или кличку, но, так как уважающие себя пацаны кличками не пользуются, — на том основании, что клички-де у животных — то в контексте словарного обихода людей подобной субкультуры применяется словечко «погоняло».

Итак, хотя это может показаться мало интересным, но я вынужден сообщить о том, что три джентльмена, зашедшие в этот вечер к Саторинко, имели следующие погоняла: одного из них прозывали Греча, другого Ушан, а третьего Коцык. Почему этих троих ребят звали так, а не иначе, я вам не скажу, ибо сам по этому поводу прибываю в полнейшем неведении.

Итак, многоуважаемый читатель, давай лучше мы вернёмся к этим парням и послушаем их небезынтересный разговор.

— Здорово, пацыки! — сказал Саторинко и протянул руку пацыкам.

— Приветик, Костян! — ответили пацыки в свою очередь, и протянули руки Константину.

Произошел обмен рукопожатиями.

— Ну шо, Костян… мы идём? — спросил Греча.

— Конечно идём, — утвердительно ответил Саторинко.

— Ты цепь берёшь? — вставил Коцык.

— По-любасу! — ответил Саторинко, улыбнулся и добавил — сейчас я в сарай за ней сгоняю.

Константин зашел во двор и, примерно через минуту, вышел, держа в своих руках толстую мотоциклетную цепь, которая была где-то метр в длину, и имела на одном своём конце некое подобие рукояти, а точнее, один её конец был аккуратно и плотно перемотан синей изолентой, — чтоб удобно было держать её в руке.

— Ты её в карман приныкай, — сказал Греча, кивая головой на цепь, — а то менты спалят, будет нам тогда весело.

— Я это и без тебя знаю, — ответил Саторинко, пряча цепь в карман.

— Ну шо, братва, в путь?! — весело спросил Ушан.

— Идём, — проговорил Саторинко, и отправился с ребятами на дело.

Дело, на которое отправились эти парни, имело красноречивое по своей образности название, ибо называлось оно — «валить синяков». Для некоторых субъектов рода человеческого формула «валить синяков» означала едва ли не конкретную профессию, ибо сии индивидуумы занимались подобного рода промыслом чуть ли не ежедневно, что и служило им источником того насущного хлеба, без которого не обходится ни один человек. Формула «валить синяков» подразумевала под собой деятельность, сущность которой состояла в том, что конкретным лицом или конкретной группой лиц отслеживался полупьяный или пьяный (как говорили на жаргоне «синий») человек, или просто идущий домой одинокий человек, которого «валили», т. е. били, избивали, забивали для того, чтобы отобрать у него ценное имущество и, конечно же, деньги. В принципе, профессия «разбойник» была профессией древней и классической, так как она существовала в социуме с незапамятных времён, но, если в образе Шиллеровских и Пушкинских разбойников с большой дороги можно было увидеть оттенок некоего благородства и мужества, то в образе постсоветского гопника ничего, кроме изуродованной юной души, не наблюдалось.

В какой-то мере, дело «валить синяков» было чем-то похоже на рыбалку, ибо в деле этом (так же, как и на рыбалке) всё зависит от случайности того, какая рыбка поймалась на крючок. Саторинко со своими друзьями особой разборчивостью не отличался, поэтому «валил» того, кто в данный момент попадался под руку. В тот же вечер, о котором я повествую, ребятам попался под руку немолодой испитый мужичонка лет шестидесяти. Пацаны заприметили его на остановке. Мужичонка пошатываясь высочился из троллейбуса и, видимо, направился к себе домой. Пацаны осторожно пошли за ним, держась от него на расстоянии пятидесяти метров. Они шли молча, — как волки за своей жертвой. Мужичонка перешел улицу и, обойдя небольшой местный рынок, свернул на район. Пацаны, как тени, последовали за ним. Ни о чем не догадываясь, простодушная жертва свернула в переулок. Пацаны ускорились и подбежали к углу переулка.

— Я валю! — шепнул Греча и, отделившись от общей группы, побежал к мужичонке.

Мужичонка шел шатающейся, расслабленной походкой подвыпившего и уставшего человека. Греча набежал на него, в метре от него подпрыгнул, и, выставив ногу вперёд, всей своей массой, что есть силы, ударил мужичка ногой в спину. Мужичок вскрикнул и полетел лицом в асфальт. Подбежали пацаны. Мужичка обступили. Коцык зажег карманный фонарик и направил его мужичку в лицо.

— Ну и урод! — проговорил Греча, глядя на испуганное лицо лежащего мужичка.

— Ребята, только не бейте… у меня ничего нет… только не бейте! — простонал бедный мужичок.

— Молчи, мразь! — ругнулся Коцык, шаря по карманам бедной жертвы.

— Ребята, только не бейте! — повторял несчастный мужичок.

— Сука, тебе сказали молчать! — со злостью прошептал Греча и занёс свою ногу над головой мужичка для того, чтобы нанести удар в лицо.

В этот момент что-то шевельнулось в сердце у Константина. То ли лицо мучимого человека было жалко, то ли всеобщая картина издевательства, совершаемого этими парнями над пожилым и беззащитным мужичком, была отвратительна и печальна… в общем, что-то такое во всей этой сцене вызвало в душе Константина искру жалости к этому бедолаге, и Саторинко, резко оттолкнув Гречу, сказал:

— Стояночка, Греча, не гони!!!

— Тю, Костяныч, ты чё?! — пробормотал удивлённый Греча.

В этот момент Коцык, шаривший вместе с Ушаном по карманам, раздражённо произнёс:

— Пацыки, он пустой — коробок спичек и мелочь…

— Надо ему за это в голову дать, — сказал Греча.

— Пацаны, не трогайте его, пусть валит восвояси, — веско отчеканил Константин.

— Дадим ему в голову, и тогда пусть валит, — ехидно вставил Ушан.

— Пацаны, если вы меня уважаете, то пусть он идёт с миром, — тихо повторил Костя, и в голосе у него послышалась безапелляционность.

Пацаны Костю уважали, вернее, они не могли его не уважать потому, что Костя, если бы захотел, мог бы дать по шее каждому из этих троих; а если бы Костя очень сильно захотел, то, пожалуй, мог бы дать по шее и всем троим сразу. Поэтому пацаны сразу же дали заднюю, и кто-то из них, обращаясь к мужичку, сказал:

— Эй, ты, чучело, домой иди!

— Дома жена уже заскучала, — сострил Греча.

— Идёмте, пацыки… пусть батя тусует по-своему, — проговорил Константин и пошел прочь от лежащего мужичка. Пацыки, как волки, потянулись за своим вожаком.

Зашедши за угол, пацаны остановились, закурили и принялись обсуждать сложившуюся ситуацию.

— Бля, день сегодня невезучий! — сказал Ушан.

— Надо было тому Сидору в голову дать, тогда и удача бы была, — ни унимался Греча.

— Что делать будем? — спросил Коцык.

— Давайте сейчас рванём к вокзалу, — предложил Костя, — там на вокзале, может, кого-то зацепим.

— Давайте, — подтвердил Греча.

— Погнали! — сказал Ушан, и пацаны отправились к вокзалу.

По дороге к вокзалу волкам улыбнулась удача: проходя мимо какого-то кабачка, пацаны увидели как из дверей оного вышел какой-то здоровенный человечище в дорогой кожаной куртке. Волчьи глаза загорелись жадным огнём.

— Греча, ты видел?! — взволновано спросил Коцык.

— Да видел, видел!.. — с азартом прошептал Греча.

— Здоровый дядя, — прокомментировал Костя.

— Метра под два будет, — сказал Ушан.

— И вес у него килограмм сто тридцать, — вставил Коцык.

— Завалим его, как мамонта! — заключил Греча.

— Всё, пацыки, за ним, не отставать! — скомандовал Константин.

Человек шел по улице долго и медленно; по его походке было видно, что он находится под изрядным хмельком. Пацаны держались от него на приличном расстоянии, чтобы не привлекать к себе лишнего внимания. Вдруг человек резко перешел через улицу и свернул в какую-то тёмную подворотню.

— Чёрт, Костян, он уходит! — взволновался Греча.

— Бежим! — воскликнул Костя.

Парни побежали к подворотне.

— Стой, пацыки, не газуй! — бросил Костя братве. — Может, он сюда отлить зашел.

Пацаны остановились, спокойно прошли через арку и, войдя во двор, увидели человека, который стоял к ним спиной, метрах в десяти от них, и, очевидно, пытался прикурить сигарету.

— Ну шо, Греча, действуй, — сказал Ушан.

Греча побежал, а следом за Гречей побежали и все остальные. Греча добежал до человека, выпрыгнул и ударил того в спину ногой. После Гречиного удара произошло нечто неожиданное, а именно: человек от удара едва-едва пошатнулся, зато Греча отскочил от здоровенной спины человека, как резиновый мячик, и упал на землю.

— Не понял… — пробормотал человек пьяным голосом.

В это мгновение подбежали остальные и взяли человека в кольцо.

— Так… я не понял, — повторил пьяный человек, только на этот раз в голосе у него послышалось медвежье рычание.

— Сейчас поймёшь, тварь! — сквозь зубы процедил Греча и вскочил с земли.

Схватка этого человека с этими пацанами напоминала схватку огромного медведя Гризли с четырьмя маленькими, но свирепыми бультерьерами. На стороне Гризли были широченные плечи, двухметровый рост, 130 килограмм веса и два огромных, жилистых кулака; на стороне бультерьеров была их свирепость, была их несокрушимая воля к победе и их собачья злая хватка. Ни медведь, ни псы не собирались сдаваться. Это была бойня не на жизнь, а на смерть.

— Вали его! — закричал Коцык.

Человек повернул к Коцыку свою голову и прозевал атаку: Костя, как молния, бросился на него и всадил ему удар в челюсть. Этого удара словно и не было: мужик чуть качнул головой и в следующий момент отмахнулся от Кости своей громадной рукой. Рука угодила Косте по губам, и от этого удара Константин отлетел метра на два от человека и упал на землю с разбитыми в кровь губами. Тут на мужика кинулся Ушан с Коцыком: Ушан запрыгнул ему на спину, а Коцык кинулся под ноги. Пацаны хотели завалить его на землю, чтобы потом забить ногами; но этот человек был не из тех, кого легко свалить на землю. Одной рукой он ухватил Коцыка за шею, поднял его на метр в воздух и, словно пушинку, отбросил от себя. Коцык перекувыркнулся в воздухе и улетел в куст шиповника, росший по близости от места схватки. Тут в дело вступил Греча. Он подскочил к мужику и нанес ему удар между ног. Этот удар был сокрушительной силы. Любого нормального мужчину этот удар заставил бы потерять сознание; но этот человек мужчиной не был, ибо он был медведем Гризли. От этого удара он ещё больше разъярился. Медведь кинулся к Грече и обрушил на него свой тяжеленный кулак. Гречу спасло то, что на спине у медведя, мертвой хваткой, висел Ушан, поэтому удар у человека сорвался и попал Грече в плечо. Удар был настолько увесистым, что Греча сделал сальто назад в двухметровом полёте и, словно мертвый, грохнулся на землю. В этот момент Костя и вылезший из шиповника Коцык снова кинулись на мужика. Костик, Ушан, Коцык и мужик сплелись в один большой клубок. Коцык, как настоящий пёс, яростно вцепился мужику в ногу зубами и со всей силы его укусил. Мужик взревел, как раненый лев, и сделал резкий поворот корпусом. От этого поворота все разлетелись по сторонам. Секунда, и все были снова на ногах. В это мгновенье Греча заорал:

— Костян, цепь!!!

Мгновенье, и цепь уже была в руке у Константина. Пацаны действовали, как слаженный механизм: Ушан ринулся на мужика и ударил его ногой в бок; мужик рванулся к Ушану и повернулся к Костику спиной. Это была его роковая ошибка: цепь, словно стальная молния, обрушилась на голову несокрушимого медведя. Удар был такой дьявольской силы, что завалил бы не только медведя, но и Африканского слона. Человек покачнулся, схватился одной рукой за окровавленную голову, стал на колени и сказал:

— Ваша взяла…

Затем произошло следующее: четыре разъярённые собаки налетели на человека и, опрокинув его на землю, стали бить ногами. Человек лежал, прикрыв голову руками, и глухо кряхтел под сыпавшимися на него ударами. Когда мужика усмирили, Коцык и Ушан начали проверять его карманы, а Греча стал снимать с него часы.

— Бумажник есть! — радостно вскричал Ушан.

— Давайте куртяк с него снимем?! — предложил Греча.

Костик и Греча стали стаскивать с мужика куртку, но этого сделать не удалось, ибо в этот момент раздались звуки милицейской сирены, и во двор, мигая мигалкой, влетел милицейский воронок; видимо кто-то из тамошних жильцов, слышавший шум драки, вызвал наряд милиции.

— Пацаны, шухер!!! — крикнул Греча.

— Сваливаем!!! — взвизгнул Коцык.

И пацаны бросились на утёк. Они побежали в арку и выскочили со двора. Выбежав со двора, они увидели, что им на перерез заезжает ещё один ментовский воронок.

— Пацаны, под балконы! — прокричал Костик.

И они бросились под балконы. Ментовский воронок затормозил, открылись двери, и из машины выскочило трое ментов. Раздался звук свистка, и менты кинулись в погоню. Время было на стороне убегавших. Пацаны оббежали дом и, перебежав улицу, оказались на против высокого бетонного забора овощной базы. Костя прыгнул на забор, подтянулся и спрыгнул на территорию базы; вслед за Константином попрыгали Греча, Ушан и Коцык. Пацаны побежали вдоль длинного овощехранилища.

— Стой, Костян! — крикнул Ушан. — Вон лестница на ангар, лезем на крышу, там они нас не спалят.

Пацаны подбежали к лестнице и второпях стали карабкаться на верх; через двадцать секунд они были уже на крыше. Ещё через двадцать секунд послышался топот шагов и голоса, и через мгновенье под ангаром пробежало несколько ментов. Менты впопыхах не обратили внимания на лестницу и ринулись в глубину базы.

— Не засекли, — прошептал Греча.

Вскоре всё стихло. Прошло минут двадцать и ещё минут двадцать, — на территории овощной базы царило спокойствие, и никакого подозрительного движения не наблюдалось.

— Ну шо, братва, валим домой, — предложил Саторинко.

Пацаны спустились с крыши, аккуратно и тихо прошли к забору и, перелезши через него, отправились к себе на район. По дороге домой произошел делёж денег. В отобранном у мужика бумажнике оказалось 840 гривен (по тем временам это была приличная сумма); разделили по двести гривен на брата, а сорок гривен решили пропить.

— Сейчас берём пять бутылок водяры, хорошую закусь и валим к Аньке на хату, — сказал Греча.

— Вы, пацаны, идите… бухайте без меня, а я домой пойду, — проговорил Костя.

— Тю, Костяныч, шо случилось? — спросил удивлённый Греча.

— Костяныч, не гони! — воскликнул Коцык.

— Пошли с нами, Костяныч. Дельце выгорело, нужно его обмыть, — вставил Ушан.

— Нет, братва, я домой — спать, — ответил Константин.

— Ну, братан, ты не баба, чтоб тебя уговаривать. В случай чего к Аньке подтягивайся, мы там всю ночь висеть будем. — заключил Греча.

Ребята попрощались, и каждый пошел своею дорогой. Костя добрался к своему дому, сел на лавочку, которая стояла возле его калитки, закурил и задумался. Что-то не то было в этот раз на душе у Константина. Сотни раз ему случалось ходить на подобные дела, и всякий раз он возвращался после дела радостный и удовлетворённый, — но в этот раз было что-то не то. На этот раз на душе у Константина было чувство, как будто его накормили какой-то мерзкой, зловонной грязью. Почему было именно такое чувство, Константин не знал, но просидев около часа на лавочке и взвесив все «за и против», он решил, что сегодняшнее дело, было его последним делом в этом роде, и больше он «валить синяков» не будет.

ДЕНЬ ВТОРОЙ

Осушив залпом стограммовую рюмку шестидесятиградусной домашней чачи, Константин Петрович Саторинко закурил свою привычную трубку с крепким табаком-самосадом и включил своё старенькое радио. Заиграла нежнейшая восточная музычка, и мягкий голос из радиоприёмника вкрадчиво наполнил ночной сумрак комнаты:

«Слава Богу, слава вам, — Туртукай взят и я там! Доброго вам времени суток, уважаемые радиослушатели. Как и всегда, в этот поздний час с вами в прямом эфире наша интеллектуальнейшая передачка « Философское радио» и я её неизменный ведущий Мафусаил Сысоевич Прыщ. Как и всегда, по установившейся традиции, мы начинаем наш эфир с краткой философской притчи:

«Как-то раз философ Кратил спросил у философа Гераклита:

— Учитель, можно ли войти в одну реку дважды?

— Дорогой мой, всё настолько изменчиво и непостоянно, что в одну реку нельзя войти и единожды, — ответил философ Гераклит».

Вот такая вот, дорогие друзья, притча. А тем, кто к нам, возможно, только что присоединился, я с большим удовольствием напоминаю, что с вами в прямом эфире передача «Философское радио» и я её постоянный ведущий Мафусаил Сысоевич Прыщ. Сейчас, уважаемые радиослушатели, в нашей постоянной рубрике «Литературная колонка» вашему вниманию будет представлено продолжение радиочтения романа «История одного Будды». Я напоминаю, текст романа читает заслуженный артист Украины…»

Константин Петрович выключил радио, в тишине докурил свою трубку, выбил из неё пепел и, положив трубку рядом с пепельницей, отправился в комнату к своей дражайшей супруге.

Нина Васильевна, увидав в собственной спальне жалкую фигуру собственного муженька, особой радости не изъявила, и даже более того, она раздраженно подумала: « Опять припёрся! Тоже мне ещё герой-любовник!», однако вслух, обращаясь к своему супругу, спокойно произнесла:

— Костя, тебе чего?

— Нинуля, а я тебя проведать зашел, — выдавил из себя Константин Петрович, вошедшим в привычку, голоском провинившегося школьника.

— Ну, какие там ещё проведывания?! — рассердилась Нина Васильевна.

— У тебя что, Нинуля, опять голова болит? — заискивающе спросил Константин Петрович у своей жены.

— Причём тут голова?! — завелась Нина Васильевна. — У меня сегодня на работе дурдом — четыре контрольные!.. а завтра комиссия из ГОРОно, а тут ещё ты со своим проведыванием! — выпалила с раздражением Нина Васильевна, а сама подумала о мускулистой фигуре молодого физрука, который недавно устроился к ним на работу.

— Ну, тогда, Нин, я к себе… спокойной ночи, — мягко проговорил Константин Петрович, а про себя со злостью подумал: «Климакс наверное у чертовой бабы, раньше она такой не была… нужно себе какую-то молодуху найти, а то так и загнуться без секса можно!»

ГЛАВА ВТОРАЯ

Человечество, за всю свою историю, придумало множество различных напитков для того, чтобы сдвигать сознание с трезвой точки. Для этого существует алкоголь, чифирь, отвары из дурмана и мандрагоры, настойки из мака и галлюциногенных грибочков, сома, лигис, абсинтум и т. д. и т. п. Все напитки подобного рода требуют компетентной меры при своём употреблении, ибо, при отсутствии таковой, можно столкнуться с самыми неожиданными последствиями. Напиток под названием «княпа» тоже не является исключением из этого правила. Княпа готовится из двух основных ингредиентов — крапивы и молока. Молоко для приготовления этого напитка должно быть жирным, ибо чем жирнее будет молоко, тем большая вероятность того, что княпа получится удачной, — животный жир содержащийся в молоке, доведённый до температуры кипения, служит своеобразной вытяжкой для сульфатрибиннола, то есть того никтара, который содержится в листьях крапивы; поэтому, чем больше уварена княпа и чем более сульфатрибиннола в той крапиве из которой её варили, тем сильнее получается приятнейший эффект при её употреблении.

Возникает закономерный вопрос: зачем и для чего я всё так подробно здесь описываю? Да простит меня читатель не любящий подробных описаний, но я вынужден прибегнуть к этим описаниям, ибо повествование это собирается явить пред вами двух джентльменов, собравшихся сварить княпу; а так как не все из читателей находятся в курсе, что такое княпа, то я и описал то, что я описал.

Итак, начну по порядку. Два молодых джентльмена шли в город из близлежащего села; путь их проходил возле городской свалки. Идя мимо свалки по проезжей дороге, джентльмены заметили на обочине этой дороги одиноко растущий куст крапивы. Куст был не большим и не маленьким, говоря же точнее, — куст был средним. Джентльмены остановились возле этого куста и стали обсуждать сложившуюся ситуацию. Скрупулёзно проанализировав всё многообразие наличных фактов, оба джентльмена пришли к выводу, что торчащий пред их очами куст является растением дикорастущим, следовательно содержание сульфатрибиннола в нем равно минимуму устремляющемуся к нулю, и по сему срывать и кушать его не стоит, а лучше оставить его так как есть и пойти себе своей дорогой. Так они и поступили; но, пройдя несколько шагов, один из джентльменов сказал другому:

— Слышь, Ушан, а может, давай его сорвём и попробуем княпу сварить?

— Ты думаешь стоит? — спросил Ушан.

— Попробовать можно, а вдруг зацепит?

— Ты думаешь зацепит?

— Бля, Ушан, что ты заладил «думаешь, думаешь!», давай попробуем и узнаем.

И джентльмены вернулись к кусту, оборвали с него все ветки, скомкали эти ветки, засунули их в пакет и пошли к себе на район. Пришедши на район, один из джентльменов заскочил на минутку к себе домой для того, чтобы прихватить из своего сарая небольшую алюминиевую кастрюльку, ножницы и два стальных полуметровых прута. Потом эти двое пошли на пустырь, но по дороге к пустырю успели заглянуть к одной бабушке, которая держала коз. У этой бабушки они купили двухлитровую бутылочку отменного, жирного козьего молочка. Придя на пустырь, джентльмены насобирали камней и соорудили некое подобие очага. Затем они насобирали веток и палок и разожгли в очаге огонь. Когда огонь разгорелся, джентльмены положили на камни очага стальные прутья, установили на эти прутья кастрюльку, влили в эту кастрюльку молоко и, когда оно стало закипать, стали, помешивая, заправлять в него крапиву, предварительно измельчая её ножницами. Таким образом процесс пошел. Чтобы сей процесс не был тщетным, джентльмены решили усилить крепость варимого пойла добавлением в него пяти-шести головок чеснока, кустами росшего здесь же на пустыре. Наверное это было излишним, но такова была прихоть их фантазии. Примерно через час княпа была уварена до необходимой консистенции; затем сваренный напиток был остужен и аккуратно перелит в бутылку из под козьего молока. После переливания княпы в бутылку, между джентльменами произошла следующая дискуссия:

— А вдруг она голимая?.. я вообще вкус княпы ненавижу, зря только давиться ею буду.

— Тю, Ушан, а шо ты предлагаешь?

— Давай ты выпьешь, а я посмотрю… если тебя накроет, тогда и я выпью.

— Ты шо, Ушан, охуел?! Я тебе сейчас в ухо дам!

— Да ладно, ладно… шучу!

— О, Ушан, а давай сейчас к Костяну зайдем, он все равно здесь недалеко живёт, и ему предложим выпить? Если его раскумарит, то и мы тогда выпьем, а если нет, то выльем её на хуй.

— Ага, а если Костян поймёт, что мы его нашняжить хотим?.. он нам тогда ебло набьёт!

— Ничего он не поймёт… вот увидишь!

— Ты думаешь?

— Ебать, Ушан, ты запарил со своим «ты думаешь»!

— Ну ладно… пошли.

Со времени нашего последнего свидания с Константином Саторинко прошло четыре года; за это время многое изменилось в жизни Кости. Во-первых, его блатная, гопническая жизнь пошла на убыль; он, конечно, ещё проказил и шалил, но делал это больше по инерции и не с такой страстью, как в 19 лет. Во-вторых, все эти четыре года Константин зарабатывал себе на хлеб честным трудом. За это время он успел сменить много профессий: он работал грузчиком на оптовой базе, реализаторм на овощном рынке, подсобником на стройке, охранником на цементном заводе, разносчиком рекламных брошюрок и даже помощником кинолога при собачьем питомнике областного МВД. Та работа, на которой Константин работал в последнее время, называлась «работой продавцом-консультантом» в магазине продаж спортивных тренажеров и спортивного питания для бодибилдеров и пауэрлифтеров. Константина устроил на эту работу один знакомый криминальный авторитет, который ещё лет 5—6 назад был лихим гангстером, но в последнее время, под давлением новых обстоятельств, оставил лихое бандитское поприще и превратился в благопристойного бизнесмена. Работа Кости оплачивалась смехотворными деньгами, — он получал 100 долларов в месяц, плюс небольшие проценты от продажи тех или иных товаров. Единственным существенным достоинством этой работы было отсутствие тяжелого физического труда при её исполнении. Костя работал 6 дней в неделю (с понедельника по субботу) — воскресенье был выходной. Описываемый мной день был как раз днем воскресным. В этот день Саторинко проснулся поздно, — где-то в 11 утра — голова у него слегка трещала, ибо вчера вечером он пил самогон с одной своей подружкой. Костик встал с кровати, одел носки, спортивные штаны и футболку. Стал искать в карманах сигареты. Сигарет не было. Константин произнес в слух нецензурное ругательство, затем открыл шуфлядку своего письменного стола, достал оттуда 20 гривен и, не умываясь и не вычищая зубы, отправился в ближайший магазинчик, находившийся в пяти минутах ходьбы от Костиного дома. Придя в магазинчик, Константин купил там две пачки недорогих крепких сигарет и полулитровую бутылку «тёмного» пива. Выйдя из магазинчика, Костя сел на ближайший бордюр, открыл бутылку с пивом при помощи зажигалки и стал жадно похмеляться. Выпив пиво и выкурив несколько сигарет, он вернулся к себе домой. Дома (на кухне) Костя перекинулся двумя-тремя словами с мамой и сестрой и пошел в ванную комнату — принимать душ. Освежившись под душем, Костик заварил себе кружку крепкого черного чая, отрезал большой кусок белого хлеба, намазал его толстым слоем масла, а поверх масла не менее толстым слоем мёда, и принялся завтракать. Позавтракав, Константин снова вышел на перекур; после чего зашел в дом, улегся на диван, включил телевизор и стал щелкать каналы. Через минут 40 в комнату к Константину зашла его мама и сказала:

— Костюша, иди, там к тебе ребята пришли.

Костик выключил телевизор, встал с дивана и пошел на улицу. Выйдя за калитку, Костя увидел перед собой двух своих старых знакомых — Ушана и Никитоса.

— Шо надо? — спросил Костя, не здороваясь.

— Слышь, Костяныч, мы тут это… к тебе по дельцу пришли, — сказал Никитос.

— По какому ещё дельцу? — насмешливо спросил Константин.

— Да мы тут княпу сварили, — начал пояснять Ушан, — решили тебя пригостить.

— Хорошая? — по-деловому спросил Константин, и в его голосе прозвучал оттенок знания дела.

— Нормальная, — уклончиво ответил Ушан и замялся.

— А из какой крапивы варили? — допрашивал Константин.

— Из нормальной, — ответил Никитос.

— Я понимаю, что из «нормальной», но где вы крапиву взяли? — не унимался Костя.

— Нас знакомый угостил, — соврал Ушан.

— Какой знакомый?

— Бля, Костяныч, ты достал со своими вопросами… мы пришли тебя именно угостить, а ты начинаешь… — обиженно проговорил Никитос.

— Никитос, ты тут поменьше «блякай», а то я тебя так «именно угощу», что тебе хуёво станет! — отрезал Костя и со злостью посмотрел на пацанов.

— Тю, Костяныч, не гони лебедей… мы к тебе как к кенту старому зашли, тем более княпа действительно нормальная, — вставил Ушан и, глядя на Константина, заискивающе улыбнулся.

— А вы-то сами её пили? — полюбопытствовал Саторинко.

Пацаны засуетились, и Никитос, не глядя на Костика, невнятно пробормотал:

— Да это… нам тут сейчас ещё нужно на одно дельце сгонзать… с трезвым умом… мы вообще-то по вечеряни хотели накатить.

— Понятно, — протянул Саторинко.

— Что понятно? — спросил Ушан.

— А то понятно, что вы надёргали где-то бадыля, сварили хуйню… сами пить не хотите, а думаете: зайдем к Костянычу… пусть он выпьет, а мы посмотрим, что с ним будет!!! — взорвался Костя.

— Братан, зря ты так, — обиженно просюсюкал Ушан.

— Нас, в натуре, один знакомый пацык угостил и сказал: «кушать слабая, а на княпу пойдёт», — ввернул Никитос.

— В общем так, пацыки, или мы пьем её все втроём, или пейте её сами, а я домой пошел, — отрезал Костя.

Пацаны, не на секунду не задумываясь, ответили:

— Блин, Костяныч, в чем базар?! Мы же это тебе и хотели предложить.

— Ладно, — сказал Костя, — сейчас я стакан вынесу, не с бутылки же пить.

Через минуту Константин вышел из дому; в руках у него была литровая банка воды и пустой стакан.

— По сколько пить будем? — спросил он у Ушана и Никитоса.

— В принципе трава-то слабенькая, так что давайте по стакану, — предложил Никитос.

— Хорошо, давай бутылку, я налью, — сказал Саторинко.

Костя взял из рук Ушана бутылку, налил из неё в стакан грамм двести княпы, протянул стакан с рягой Ушану и сказал:

— Давай Ушан, ты первый.

После того, как Ушан осушил стакан с княпой и запил её водой из банки, Костя повторил процедуру с наливанием, но сам не выпил, а, протянув стакан Никитосу, сказал:

— Теперь ты, братанчик.

Никитос выпил стакан до дна, но, в отличии от Ушана, запивать водой не стал, а, вместо этого, закурил сигарету; Константин же, взяв в руки банку с водой, пустой стакан и бутылку с оставшейся княпой, произнёс:

— Ну всё, пацыки, я пошел, счастливо оставаться…

Ушан посмотрел на Костю удивленным взглядом, а Никитос растеряно пролепетал:

— А ты?..

— Что я? — спросил Константин и улыбнулся.

— А ты шо… пить не будешь? — произнес Никитос голосом человека, которого оставили в дураках.

— Да у меня ещё дела есть, которые требуют трезвого ума… я вечерком выпью, — ответствовал Константин.

— Тю, Костяныч, так не поступают, — проговорил Ушан с обидой в голосе.

— У вас шо, пацыки, какие-то проблемки?! Так я их сейчас быстро порешаю!!! — изрёк Саторинко и с вызовом посмотрел на Ушана и Никитоса.

«Проблемок» у пацанов не оказалось, и поэтому они, попрощавшись с Костей и пожелав ему «фарту и масти», пошли себе восвояси. Константин же зашел в дом, поставил бутылку с рягой к себе в комнату, надел мастерку и, захватив с собой 50 гривен, отправился по каким-то своим делам прочь со двора.

Домой он вернулся где-то около 8-ми часов вечера. Был конец августа, и на улице уже смеркалось. Константин зашел в дом. Мама и сестра смотрели по телевизору какой-то сериал. Он прошел на кухню, помыл под краном руки, подошел к холодильнику, собираясь достать из него кастрюлю с борщом, но вдруг неожиданно вспомнил: «Твою мать, там же у меня княпа в комнате стоит!» Он закрыл холодильник, прошмыгнул в свою комнату, взял там бутылку с княпой, вернулся на кухню, вылил княпу в пустую чашку, посмотрел на неё и подумал: « Её тут грамм 200, не меньше… точно эти клоуны фигню какую-то сварганили… нет, я её пить не буду — вылью в парашу!» И Костя взял чашку с княпой, зашел в туалет и хотел было её вылить, но в этот момент в голове у него вдруг мелькнула мысль: «А если она нормальная?» Он стоял возле унитаза и раздумывал: «Если она нормальная, то будет замечательно, а если она окажется дерьмом, то я словлю этих уродов и набью им рожу!» Придя к такому решению, Константин, прямо не выходя из туалета, влил в себя всё содержимое чашки и сказал в слух:

— Точно порожняк! Хуй от неё что-то будет, у неё даже вкус голимый!

Это мнение Константина было так же далеко от истины, как было далеко от истины мнение Птолемея о том, что земля является тем центром, вокруг которого вращается солнце и все другие планеты. Дело было в том, что тот куст, из которого была сварена эта княпа, имел свою непростую генеалогическую историю. Недалёкие предки этого куста ещё лет 6—7 назад произрастали в Пакистане и принадлежали к той разновидности крапивы, в которой естественное содержание сульфатрибиннола в структуре растения является максимальным из той максимальности, которую вложил в это растение замысел великой матери природы. Какими-то загадочными путями семена предков вышеозначенного куста попали в Украину и очутились в руках одного одержимого и рьяного барыги-селекционера; этот субъект ответственно отнесся к этим семенам и начал культивировать у себя в домашней теплице их интенсивное и профессиональное проращивание, используя при этом гумус самого высокого качества и самые эффективные удобрения. Таким образом Пакистанская крапива прижилась в Украине и стала удовлетворять потребности коренного населения этой страны. Удовлетворение потребностей коренного населения страны привело к тому, что материнская культура того куста, из которого Ушан и Никитос сварили княпу, была аккуратнейшим образом сорвана, грамотно высушена, искусно измельчена и сложена в большой пакет. Из большого пакета материнская культура перекочевала в стакан, который был высыпан в пакетик поменьше и продан одному небедному любителю покушать. Небедный любитель покушать приехал со стаканом крапивы к себе домой, позвонил своим друзьям и предложил им накушаться. Друзья откликнулись на это великолепное предложение и на бодрой рысце примчались к небедному любителю покушать в гости. Потом эти ребята извлекли из шкафа папироску «Сальве», вытрусили из неё табак и забили в неё крапиву из вышеозначенного стакана. При забивании крапивы в папироску, было извлечено из содержания крапивы несколько мелких тёмно-зелёных семян. Эти семена были выброшены в пепельницу, а из пепельницы — в мусорное ведро; мусорное ведро, в свою очередь, было высыпано в пакет для мусора, а этот пакет выброшен в мусорный бак; из мусорного бака пакет попал в утробу мусоровозки, которая повезла его на свалку. Не доезжая до свалки, пакет выпал из кузова мусоровозки и пролежал на обочине дороги месяца четыре, пока его не нашел один праздношатающийся бомжик. Сей бомжик разорвал найденный пакет и высыпал его содержимое на снег (ибо дело происходило зимой). Тщательно исследовав высыпанное содержимое пакета, бомжик ничего ценного в нем для себя не обнаружил. По этой фатальной причине бомжик пошел своей дорогой, не забыв, однако же, обругать матом человеческую скупость и черствость. Мусор же из пакета остался лежать на обочине заснеженной дороги; и, конечно же, семена, находившееся в пакете, по этим естественным причинам попали в придорожную почву. Сошел снег, пригрело весеннее солнышко, семена проросли и породили два маленьких росточка. Один из этих росточков, невесть из-за чего, завял, а из другого через пять с половиной месяцев вырос тот самый куст, из которого Ушан и Никитос сварили княпу. Княпа из сего куста получилась такой убийственной силы, что 50 грамм этого напитка мог бы свалить замертво двух-трёх здоровенных мужиков, и, естественно, что добавлять в подобный напиток чеснок было уже конкретным экстримом. Но Ушан, Никитос и Костик этого не знали и в безмятежном неведении влили в себя по 200 грамм этого дьявольского зелья.

Попрощавшись с Константином, Ушан и Никитос отправились на рынок; на половине дороги к рынку княпа начала нагребать, и пацаны чрезвычайно обрадовались.

— Класс, зацепило! — восторженно говорил Никитос своему другу Ушану.

— Да, заебись, не зря пили! — с не меньшим восторгом отвечал Ушан Никитосу.

Однако, когда они добрались до рынка, их восторг сменился полнейшим безумием, ибо пацанов накрыло так, что они поснимали с себя всю одежду и стали бегать между торговых рядов, размахивая руками и громогласно крича о том, что они ангелы; при этом на одном из ангелов из всей одежды было всего лишь два носка, а на другом ангеле носок был почему-то один, а, вместо второго носка, на голове торчала спортивная кепка, сдвинутая козырьком на затылок. И хотя торговцы на рынке были людьми битыми и видавшими всякие виды, но такого даже они не видывали. По сему, кем-то было решено, вызвать милицию. Приехавшая милиция покрутила обоих ангелов и отвезла их в участок. В участке тут же смекнули в чём дело и вызвали бригаду из психиатрической лечебницы. Приехавшие врачи увезли Ушана и Никитоса в наркологическое отделение местного дурдома, причем обоих в состоянии абсолютнейшего безумия, ибо Ушан к тому времени из ангела превратился в собаку и ничего членораздельного не произносил, а только по-собачьи лаял на людей; а Никитос даже собакой не был, — он стеклянными глазами смотрел в одну точку и с каким-то странным акцентом громко повторял одну и ту же фразу: «Комар джобо, я с армянами разговариваю!»

Так закончилось дело с Ушаном и Никитосом; с Константином же произошло следующее: выпив чашку княпы, он, так как был голоден, собрался откушать борща, но, по какой-то причине, вдруг раздумал, а, вместо этого, вышел на улицу, уселся на ореховый пенёк возле собственного сарая, достал из пачки сигаретку, понюхал её и с наслаждением закурил. Курил Константин не спеша, и, во время этого перекура, ему в голову неожиданно пришла соблазнительная мысль — сорвать гроздь винограда на соседской лозе. Докурив сигарету, Костя подкрался к соседскому забору, перегнулся через него и, по-свойски, вырвал себе большую гроздь спелого десертного винограда. Этот виноград бал янтарного цвета — крупный и продолговатый. На вкус виноград был мускатно-сладким и сочным, и когда Костя его ел, то, отчего-то, ему стало казаться, что такого вкусного винограда он, наверное, ещё не вкушал никогда. Вслед за этим приятнейшим открытием Костя сделал ещё одно не менее приятнейшее открытие — он вдруг явственно понял, что его нагребает. «А тяга есть!» — весело подумал он, и обрадовался тому, что не вылил княпу в унитаз.

А тяга вкрадчиво и коварно заползала в разум Константина. Она, как хладнокровный убийца, бесшумно кралась по организму, проникая своим дурманом в самые отдаленные уголки сознания. С каждой минутой тяга нарастала все больше и больше, и вдруг она превратилась в огромную океанскую волну, которая, набрав разгон, смыла сознание Константина и превратила его разум в груду разрозненного хлама. В сердце Кости влетел ужас, и вместе с ним, а точнее через него, прорвалась уродливый помысел: «УБЕЙ!!!» Сердце Кости сжалось в комок. Он попытался отогнать это, закрыть свои уши, чтобы этого не слышать; но всё было тщетным. Какой-то неуловимый инстинкт намекнул Косте на то, что надо бежать. И он побежал. Он не знал, куда он бежит и долго ли он бежит… он только слышал свои шаги и ещё что-то такое, что подсказывало ему о том, что его преследуют. Вдруг Константин увидел какой-то туннель. Туннель этот освещался единственной тускло горевшей лампочкой. Костя вошел в него и стал оглядываться по сторонам. Ничего подозрительного в туннели не было; единственное, что не нравилось Косте, было то, что на потолке туннеля сидел какой-то бомжеватый тип и бесцеремонно удовлетворял свою естественную нужду. Справив свою нужду, бомжеватый субъект спрыгнул с потолка, подошел к Константину и, дыша перегаром в лицо, полушепотом продекламировал:

В трагедии жизни, то ведает Бог,

Лишь страсти готовят её эпилог.

Напрасно злодеев кругом не смотри —

Мы преданы ложью, живущей внутри.

Костя в ужасе смотрел на бомжеватого типа, а тот, раскрыв свой беззубый рот, вдруг неистово и дико захохотал. Этот хохот был дурным, как бывает дурна венерическая болезнь. От этого хохота становилось дурно, душно и жутко. Не выдержав звукового напряжения, Константин выбежал из туннеля. Вокруг была кромешная тьма, и только из какого-то отверстия тускло сочился свет. Константин подошел к отверстию и приложил к нему своё ухо. Он услышал нервную авангардную музыку и гнусавое полупьяное бормотание. Спустя какое-то мгновение, бормотание сменилось на четкий мужской басок с металлическим оттенком, который произнес: «Костя, пройдет тридцать лет, и ты превратишься в Константина Петровича Саторинко. Ты заведешь семью, родишь двоих детей, будешь работать токарем на заводе, а по выходным ездить на дачу — пахать и засевать огород. К пятидесяти годам ты обрюзгнешь и пристрастишься к чаче собственного изготовления; ты будешь мечтать только о том, как бы трахнуть свою толстую, сварливую женушку, которая, не в укор ей будет сказано, всю свою жизнь весьма успешно и ловко обходилась и без тебя, ибо те несколько минут неуклюжих и нервных конвульсий, которые давал ей ты, она, увы, за секс никогда не считала, и, поэтому, всю жизнь искала удовлетворения на стороне». После этих слов мужской басок с металлическим оттенком несколько раз смачно выругался матом, сплюнул, откашлялся и продолжил: «Дедушка Бзден Ли Сварогович был старым мастером кунг-фу, и, как всякий старый мастер, скептически относился к форме техники, отдавая дань предпочтения гармонии содержания, и по сему будни дедушки Бзден Ли Свароговича проходили в созерцании энергий изобретённых им ударов. Все удары были в общем-то хороши, но был среди них такой, который в особенности восхищал старого мастера. Этот удар назывался — Вселенная. Дедушка Бзден Ли Сварогович сам создал этот Великий удар — и это было хорошо; но плохо было то, что удар сей не был опробован, удар не прошел испытания реальным противником. И как же теперь быть? А тут ещё глубокая старость — гнет прожитых лет, упадок рассудка и всё такое-прочее… Оставалось одно — зеркало! Дедушка Бзден Ли Сварогович часами смотрел на зеркало и думал, думал, думал… Отражение пленяло его. Собственное отражение было тем единственным противником, на котором можно было бы испытать свой взлелеянный удар. Но тут было много противоречий, а жизненный опыт научил старого мастера обходить противоречия стороной. На что же решиться? Как быть? Зеркало, вечное зеркало — тебя не обманешь, но и на тебя найдется управа, да и удар, к тому же, на удивление хорош, ибо кунг-фу никогда не было шуткой, особенно в искусных руках старого мастера. И, конечно же, он решился. Решимость пришла среди ночи. Ему не спалось. Он встал со своего одра и запалил свечу. Зеркало отразило все — и свечу, и одр, и старика. Он сконцентрировался… сконцентрировался мгновенно. Энергия Ци заполнила его тело в долю секунды. Старости словно и не было. Он опять был Великим Мастером — грозным витязем под стягом Вечности. И резанул удар!!! Хлестко, молниеносно, сокрушающе… и зеркало разлетелось на мелкие осколки, разрывая в хлам отражение Великого Мастера. А Великий Мастер потушил свечу, лег на одр и заснул крепким стариковским сном, ведь ему надо было завтра рано вставать и копать свой огород; поэтому-то сон его был легок и приятен, ведь удар под названием Вселенная — получился, и кунг-фу снова себя оправдало».

Косте надоело слушать эти россказни, он отстранился от отверстия, внимательно посмотрел перед собой и увидел, что он стоит перед закрытой дверью собственного дома. Это его ничуть не удивило. Он взялся за дверную ручку и открыл дверь. В доме был полумрак, а с кухни доносился гомон непринуждённой беседы. Константин прошел на кухню. На кухне, как ни в чем не бывало, спокойно сидели и беседовали четыре человека. Один из этих четырёх был Альбертом Эйнштейном, другой Фридрихом Ницше, третий Николаем Бердяевым, а четвертый Лао Цзы. Альберт Эйнштейн сидел на стуле и безнадёжно пытался раскурить свою потухшую трубку. На против Эйнштейна стоял Бердяев и, как паровоз, дымил огромной кубинской сигарой. За столиком скромненько восседал старичок Лао Цзы, и, по-видимому, не вникая в беседу, отрешенно пил зелёный чай; а на другом конце стола, как раз на против Лао Цзы, сидел Ницше и прямо с горла бутылки маленькими глотками цедил рейнвейн. Эйнштейн, не обращая никакого внимания на вошедшего Константина, обращаясь преимущественно к Ницше, сказал:

— Вы заблуждаетесь, уважаемый коллега… теория относительности никогда не свидетельствовала о том, что истины нет. Эта теория, как раз напротив, указывает на то, что есть абсолютный закон, в полной мере говорящий о том, что вселенная, и уж тем более человек со всей своей психологией, является субстратом глубочайших законодательных аксиом.

Фридрих Ницше с неохотой оторвался от горлышка бутылки и, голосом сильно подвыпимшего человека, произнес:

— Альберт, к черту аксиомы! Вы же немец!.. ах да, вы не немец, вы еврей… ну… впрочем, какая разница! Ваши аксиомы с натяжкой годятся для физики, — и то не всегда! — а в философии с аксиомами беда, ибо философия это проститутка… она требует твердой валюты и твердой платы за предоставленные услуги.

— Господа, — произнес вдруг Бердяев, — по-моему, этот спор становится беспредметным. Какая польза от умозрительного противоречия между субъектом и объектом, ежели субъективное бывает объективным, а объективное субъективным.

— Ха — ха — ха!!! — захохотал Ницше, — русская философская школа!!! Колёк, хватит гнать!!! За вашей русской философской школой прячутся немецкие морды Канта и Гегеля, да ещё, пожалуй, немытая рожа еврея Иисуса.

— Фридрих, ты не прав, — сказал Эйнштейн, обращаясь к Ницше. — За Колиной школой стоит вся Азия с её раскосыми глазами, в которых отражается пламя шаманских костров и сюрреалистических трансов.

— Азия?! — заорал Ницше и, указывая перстом на Лао Цзы, выпалил. — Вот она Азия!.. сидит, молчит и пьёт свой чай.

Лао Цзы, прищурившись, посмотрел на Ницше и спросил:

— Ты, наверное, чего-то хочешь?

— Старик, — ответил Ницше, — я хочу услышать от тебя истину… простую, пресную истину. И пускай она будет, как несоленый суп, от которого хочется блевать… но, не смотря на это, я хочу её услышать.

— То, что можно сказать, не есть извечное Слово, — почти прошептал Лао Цзы.

— Ах ты рожа китайская, насмехаться вздумал?! — заорал Ницше на всю кухню и запустил в Лао Цзы бутылку с вином.

Лао Цзы внезапно исчез, и бутылка, не обнаружив своей цели, разбилась о стену. Вслед за Лао Цзы исчез Эйнштейн, а за ним и Бердяев. Последним исчез Ницше, и Константин остался на кухне один. Постаяв на кухне с минуту и убедившись, что ничего подозрительного здесь больше не происходит, Константин отправился к себе в комнату. Войдя в неё, Костя не без удивления увидел, что у него в комнате нет потолка — место потолка занимала глубочайшая, беззвездная небесная бездна, из которой нелепо торчала старенькая деревянная лестница. Константин подошел к лестнице и стал неистово карабкаться на верх. Лез он долго, быть может, минут двадцать или тридцать и, в конце концов, очутился в плотной черной тьме. «Где это я?» — подумал Костя, и тут же услышал около своего уха весьма приятный женский голос:

— Ты, в собственном анусе.

— И как мне теперь отсюда выбраться? — спросил Костя у женского голоса.

— Прыгай с лестницы вниз, — ответили Косте.

Константин прыгнул вниз и полетел в бездонную пропасть. Через несколько секунд полета, он увидел внизу серый бетонный пол, а еще через несколько секунд он ударился об этот пол, и его сознание померкло.

ДЕНЬ ТРЕТИЙ

Константин Петрович Саторинко, прибывая в блаженном состоянии привычного вечернего опьянения, включил свое старенькое радио; заиграла нежнейшая восточная музычка, и мягкий голос из радиоприёмника вкрадчиво наполнил ночной сумрак комнаты: «Хвала Творцу! Милостивому и милосердному Господу миров, Праведному Царю в день суда! Доброго вам времени суток, уважаемые радиослушатели! В этот вечерний час с вами наша интеллектуальнейшая передача «Философское радио» и я её неизменный ведущий Мафусаил Сысоевич Прыщ. По давно установившейся традиции, мы начинаем наш эфир с краткой философской притчи:

«Один раз философ Кратил спросил у своего учителя философа Гераклита:

— Учитель, что вы думаете о женщинах?

— Сынок, нет праведницы, кроме Божьей Матери, — ответил Кратилу Гераклит».

Вот такая вот, дорогие друзья, притча. А тем, кто к нам только что присоединился, я с удовольствием напоминаю, что с вами в прямом эфире старая, добрая передача «Философское радио» и я её вечный ведущий Мафусаил Сысоевич Прыщ. Сейчас, дорогие радиослушатели, в нашей постоянной рубрике «Литературная колонка» вы услышите продолжение радиочтения романа «История одного Будды». Текст этого замечательного произведения читает…»

Константин Петрович выключил радио; привычным движением руки взял, стоявшую на столике, бутылку с шестидесятиградусной домашней чачей, налил себе из этой бутылки полную рюмку, посмотрел на эту рюмку и задумался. «Нет, я унижаться перед ней больше не буду, — думал Константин Петрович, представляя в своём сознании такое родное, и в тоже время такое опостылевшее, тело своей жены, — пусть она теперь без мужика немного поживет; посмотрим кто из нас быстрее сломается. Мне-то что? Я и без секса жить могу… в конце концов у меня чача есть». И Константин Петрович залпом осушил рюмку. В это же время, супруга Константина Петровича лежала в своей кровати и думала: «Странно, что же это Костя не приходит? Наверно обиделся и дуется, а может быть, характер мне свой показать хочет… тоже мне ещё герой! Ничего, попостишься с месяц, как шелковый станешь! Тут главное палку не перегнуть, чтоб он „налево“ не пошел. Впрочем, какое там „лево“, с его-то мужскими способностями? Главное чтобы он шалить не стал, и деньги в дом приносил. Амбиции амбициями, а домашний очаг и семейный бюджет — святое!» Придя к такому банальному, но верному умозаключению, Нина Васильевна перестала думать и, через минут пять, погрузилась в пуленепробиваемый богатырский сон.

ГЛАВА ТРЕТЯЯ

Между писателем и читателем издавна установились какие-то странные, а под час и ни на что не похожие, отношения. Писатель, ежели он не откровенный конъюнктурщик, всегда ищет искреннего товарища в лице своего читателя; читатель же, если он не законченный простофиля, «искренним товарищем» быть не жаждет, потому как всякий более-менее развитой читатель, как правило, себе на уме; и поэтому-то, если более-менее развито