Я схватился дрожащей рукой за каминную полку, иначе бы упал. – Дживс! – Слушаю, сэр. – Еще бренди! – Сейчас, сэр. – И что вы носите его в маленьких рюмках, как будто это радий? Принесите бутылку.
Так малодушничает наша мысль и вянет, как цветок, решимость наша в бесплодье умственного тупика. Так погибают замыслы с размахом, вначале обещавшие успех, от долгих отлагательств».
Добрый вечер, Дживс. – Доброе утро, сэр. Я удивился. – Разве сейчас утро? – Да, сэр. – Вы уверены? За окнами совсем темно. – Это туман, сэр. На дворе осень – вы, конечно, помните: «Пора плодоношенья и туманов…»[1] – Пора чего? – Плодоношенья, сэр, и туманов. – А-а, ну да, конечно.
Я хотел было объяснить Дживсу, что в любой ситуации Линкер поступит совсем не так, как обыкновенный, нормальный человек, у которого в голове чуть больше мозгов, чем у выскакивающей из часов деревянной кукушки
Тогда я знаю, что делать. Не допущу, чтобы моего бесценного Гарольда, этого ангела, заставили отбывать срок. – А что будет с бесценным Бертрамом, с этим ангелом? – Но Гарольд такая тонкая, ранимая натура. – Я тоже тонкая, ранимая натура. – Вам далеко до Гарольда
вдруг уловил какое-то движение и, оглянувшись, заметил смутную фигуру, которая выскользнула в стеклянную дверь. Он кинулся за ней в сад, почти догнал, вот-вот схватит, как вдруг из темноты выскочила смутная фигура… – Та же самая? – Нет, сэр, другая. – Видно, все смутные фигуры только и дожидались нынешней ночи.
