Ветер колышет ветви, и все листья, какие есть в лесу, издают разные звуки, кто шелковистый шелест, а кто — сухое потрескивание. И если прислушаться — услышишь нашептываемые ветром истории, долго остававшиеся несказанными, но в конце концов дождавшиеся, чтобы их облекли в слова. Потому что Тони Моррисон. Потому что Майя Энджелоу, Моник Виттиг. Потому что Мариз Конде, Сара Кейн, Виржини Депант, Леонора Миано, Зои Леонард, Роса Монтеро, Зэди Смит, Энн Карсон, Чимаманда Нгози Адичи…
Их имена и голоса повсюду, они здесь, среди деревьев, — собрание воительниц, словно еще один лес, подвижный, и я могу захватить его с собой в обратный путь…
…до стола, за которым снова начинаю писать.
говорю себе: если повествования могут наводить мосты между подмирами, то могут, наверно, и возводить стены? В одном романе Умберто Эко один персонаж спрашивает: «Кем мы себя мыслим? Мы, для кого Гамлет реальнее нашего консьержа?»
Хороший вопрос, правда? Кем мы себя мыслим? Мы, для кого Джон Сноу трогательнее бастующего железнодорожника…
Вы все, такие, как есть, сшиты из синтаксиса и сотканы из сослагательного наклонения.
— Послушай, Алис, мы никогда не будем ни волками, ни птицами, мы не присоединимся ни к стаду, ни к стае диких гусей. Но мы можем смотреть на них, слушать их и описывать иначе. Мы можем понять, что вой одних и пение других не являются ни угрозой, ни дарующим отдохновение покоем сельской местности: это выражения сильнейшей геополитической борьбы, переговоров, ультиматумов, скорби и любовной игры
В одном романе Умберто Эко один персонаж спрашивает: «Кем мы себя мыслим? Мы, для кого Гамлет реальнее нашего консьержа?»
Хороший вопрос, правда? Кем мы себя мыслим? Мы, для кого Джон Сноу трогательнее бастующего железнодорожника…
Литература иногда восполняет это неведение, смягчает это отвращение, представляя целые подмиры тем, кто не может их видеть
В одном романе Умберто Эко один персонаж спрашивает: «Кем мы себя мыслим? Мы, для кого Гамлет реальнее нашего консьержа?»
Хороший вопрос, правда? Кем мы себя мыслим? Мы, для кого Джон Сноу трогательнее бастующего железнодорожника…
В этой части я буду опираться на труды Фредерика Лордона, который в каждой своей книге доказывает, что политика принадлежит к сфере аффективного — а не рационального, как думают многие. Политическое событие — по его словам, как и любое событие в социуме — играет на страстях, потому что оно все сосредоточено вокруг эффекта, а стало быть, аффекта.
Лордон, как наследник мысли Спинозы, считает, что идеи как таковые силы не имеют: нет внутренней силы у истинных идей. Не будет, увы, триумфа истины в силу простого явления. Чтобы идея оказалась для нас эффективной, она должна быть превращена в идею, апеллирующую к сфере аффективной, то есть должна явиться в окружении повествований или образов, от которых мы пробудимся, возбудимся, загоримся вещами или делами, до сих пор от нас далекими, а то и невидимыми. Именно это и есть политическая борьба, говорит нам Лордон: искусство создавать двигатели, которые могут сделать идею истинную, но бессильную идеей, производящей эффект и способной подтолкнуть к действию
политическое событие непременно опирается на силу воображения: того воображения, которое может затронуть других. Вот что такое политика, говорит Лордон: искусство затрагивать темпераменты, находить то, что заставит их трепетать — соответственно тому, чего от них хотят добиться, само собой разумеется, — нажимать на нужные кнопки, чтобы породить в них те или иные желания.
