Глава 2

За этот год я достаточно хорошо познакомился с полковником Прокофьевым. Он проявил ко мне неожиданный интерес, который не исчез со временем, и частенько приглашал после службы в приятную ресторацию, что в Артиллерийской бухте, пропустить по стаканчику красного вина с настоящим английским бифштексом. Частенько такие встречи затягивались до полуночи, а то и дольше.

В полку все как с ума посходили. Сослуживцы теперь считали своим долгом оказывать мне дружеское внимание. Они, пытаясь наладить со мной товарищеские отношения, хором твердили, что с самого начала поняли, что я очень приятный и интересный человек. Пеняли мне только за излишнюю скромность и робость в общении. Начальство также внезапно обнаружило во мне нешуточное рвение к службе, и я получил звание поручика. Интересно, почему до этого, с момента окончания Тульского Александровского дворянского училища, когда я поехал служить в Крым с обещанием быстрой карьеры, вот уже больше пяти лет такого никто не замечал. Можно было не сомневаться, что сей интерес вызван был неослабевающим ко мне вниманием господина полковника. Я не удержался и после получения звания рассказал ему об этом. Тот только усмехнулся, но говорить ничего не стал, а на следующий день принес мне издание пьесы Гоголя «Ревизор».

– Только я не Хлестаков, – добродушно добавил Александр Никифорович.

Это и так было ясно.

Первое время я несколько робел с новым знакомым, но уже через месяц не представлял, как мог раньше обходиться без его общества. Кроме описанных ранее качеств господин Прокофьев был невероятно умен, прекрасно образован и, казалось, знал абсолютно все. Ему можно было задать любой вопрос и быть уверенным в получении ответа. При этом говорить с ним невероятно легко и интересно. Наконец-то я мог сказать, что нашел настоящего друга, который не бросит, не предаст и не разменяет меня ни на какие блага.

Так все и шло до сентября тысяча восемьсот пятьдесят четвертого года. В Севастополе было спокойно. Внешне казалось, что и войны никакой нет. По набережной гуляли барышни с кавалерами. На рейде стоял наш победоносный флот. У всех на слуху был матрос Кошка.

Кошка – это не прозвище, это фамилия. А самое главное, что большая редкость для матроса, все уважительно называли его Петром Марковичем.

Хотя, честно говоря, в этом не наблюдалось ничего удивительного – герой Синопского сражения совсем недавно был переведен с устаревшей «Силистрии» на более новый «Ягудиил» (правду сказать, и этот корабль был уже довольно старым).

К слову, Александр Никифорович очень тепло отзывался о матросе, и я несколько раз видел, как они беседовали. Мне даже показалось, что между ними существовали довольно крепкие дружеские узы. Я несколько заревновал: очень уж привык к постоянному присутствию полковника и участию его в моей скромной персоне. Но, как выяснилось, волновался я напрасно, их общение ограничивалось только этими беседами.

Вот и сейчас, после завершения ежедневных обязанностей в казарме, я мог позволить себе прогуляться. Застегнув мундир, я покинул территорию части и направился к Большой Морской, чтобы выйти к Артбухте, где меня должен был ожидать полковник Прокофьев. Но не успел сделать и нескольких шагов, как меня нагнал посыльный:

– Ваше благородие! Всем приказано прибыть в расположение полка!

– Что случилось? – недовольно нахмурился я.

– Не могу знать! – торопливо козырнул солдат и побежал дальше собирать остальных офицеров.

Я только ругнулся. Действительно, что он может знать. И бегом устремился назад к Лазаревским казармам, где располагался наш полк. Там почти сразу встретил одного из офицеров.

– Что случилось?

– Флагман отсемафорил тревогу! – пояснил тот, махнув рукой в сторону моря.

Мы, как и все сухопутчики, не любили флажный семафор, но, как говорится, с моряками жить… Нам пришлось и его освоить. К вечеру стало окончательно ясно – война пришла в город. На внешнем рейде стала вражеская эскадра. Глядя в бинокли, мы видели вымпелы англичан, французов и даже турок. Но самое грустное, что нам и противопоставить-то было совершенно нечего. Перевес виден невооруженным глазом. Их было больше не менее чем в три раза. К тому же сюда пришли самые современные пароходы с новейшим вооружением, а у нас в бухте стояло парусное старье. Только сейчас, глядя на мощные контуры вражеских кораблей, я понял, как прав был полковник, говоря, что Россия отстала от остального мира на несколько десятилетий.

– Интересно, – сказал стоявший рядом со мной штабс-капитан Михайлов, – что теперь скажет господин Меншиков? Он ведь все время твердил, что нам ни с кем воевать не придется.

– А что скажут в ставке государя? – добавил я.

– Ничего! – хмыкнул Михайлов. – У нашего командующего там слишком сильная поддержка. Ему, если что, еще и посочувствуют.

Я удивленно посмотрел на него.

– Ох, Петр Львович, ну как можно дожить почти до тридцати лет и остаться таким наивным? – удивился Михайлов.

Ему явно хотелось напомнить мне о Прокофьеве, но он не решился. Когда совсем стемнело, мы разошлись по казармам…

На следующий день началась артиллерийская дуэль. Первый же залп показал, сколь велика мощь вражеской эскадры. Как позже выяснилось, только с одного борта противник в общей сложности давал две тысячи пятьсот выстрелов одновременно. С равелина жиденько ответила наша артиллерия. И почти сразу стало ясно – дело не в количестве пушек, а в подготовке солдат. Ко дну пошел вражеский корабль. Вдохновленные таким удачным началом, батареи продолжили вести огонь.

В рядах противника возникла неразбериха. Корабли тонули и выходили из строя один за другим. И тогда, вместо того чтобы стрелять по позициям, эскадра перенесла всю силу огня на город. Ядра падали, словно дождевые капли, оставляя после себя огромные воронки. В Севастополе царил кромешный ад. Гром стоял нестерпимый. Дым густой пеленой затянул небо. Мы могли только смотреть – для пехоты дел пока не было. Офицеры начали рассылать солдат на помощь горожанам. А расчеты на равелине трудились на славу. Вот еще один корабль вспыхнул и, показав тупую корму, ушел под воду.

…И вдруг все кончилось. Барабанные перепонки болели. Сперва показалось, что все просто лишились слуха. Дым потихоньку рассеивался, и мы увидели, как эскадра, гордо дымя, отошла на недосягаемую для выстрелов дистанцию. Я не знал, что именно сегодня ночью, на совещании, Нахимов согласился с доводами капитанов и принял решение затопить на входе в бухту семь самых старых парусных кораблей, предварительно сняв с них пушки и экипажи. Это решение было принято, чтобы помешать противнику войти в Севастополь с моря.

Вместе со своим взводом я отправился в город разбирать обломки. Набережная была разбита и смята шквалом артиллерийского огня. Я растерянно смотрел на то, что осталось от нее, и не мог узнать места, где еще вчера весело шел в компании полковника.

Но, как выяснилось, и мы не оплошали. Как минимум шесть кораблей противника отправились на дно Черного моря, включая французский флагман и огромный турецкий линкор. А еще столько же кораблей были повреждены до такого состояния, что еле держались на плаву.

Именно здесь, на остатках набережной, меня и отыскал Александр Никифорович. Я только что отбросил в сторону здоровенный кусок камня и пытался хоть как-то привести в порядок мундир, когда меня взволнованно окликнул знакомый голос. Я повернулся и увидел пробирающегося ко мне Прокофьева. К моему несказанному изумлению, он, не стесняясь присутствующих, кинулся ко мне и, ощупав, радостно воскликнул:

– Слава богам! Жив!

– Даже не поцарапан, – улыбнулся я, все-таки его внимание было чертовски приятным, – только слышу плохо. Совсем оглушило.

Я поймал внимательный взгляд Михайлова, который разбирал завалы чуть дальше, и грустно подумал, что теперь мне точно не отвертеться от «близкого родства» с господином Прокофьевым.

– Все, Петя! – спохватился Александр Никифорович. – Простите ради бога, но я старше вас, так что не обижайтесь. Нам надо серьезно поговорить. Когда вы освободитесь?

– Мы уже закончили, – перевел я дух. – Устал страшно.

– Пойдемте, – сказал Прокофьев.

– Степан! – окликнул я унтера и, когда тот подбежал ко мне, приказал: – Веди людей в казармы! Всем отдыхать! Скажи интенданту, что я приказал дать солдатам по сто граммов водки.

– Слушаюсь, ваше благородие! – козырнул Степан и заторопился к уставшему взводу.

– Я к вашим услугам, – повернулся я к полковнику.

– Все правильно, – кивнул он в ответ. – Ладно, друг мой, давайте поторопимся.

Слегка обескураженный таким началом, я не стал задавать лишних вопросов. У меня было только одно желание: сесть и вытянуть ноги. Полковник быстро шел вперед, я еле успевал за ним. Слегка попетляв по разгромленным улицам, мы вышли к симпатичному зданию, в подвале которого, как оказалось, был небольшой кабачок, о котором даже местные жители слыхом не слыхивали. Не было ни вывески, ни пьяных на пороге. Обычная дверь, ведущая в полуподвал, каких тысячи. Такие же столы, лавки, посетители, отличало его только одно – здесь было чисто и тихо.

Я осмотрелся. Компания за столами была разномастной. Несколько сухопутных офицеров, но больше морских, что, принимая во внимание месторасположение города, вполне естественно. Более всего меня поразило, что здесь собрались люди самых разных званий – от мичмана до капитана первого ранга. До этого я считал, что такое невозможно. Присутствовал здесь и знаменитый матрос Кошка. К моему изумлению, чувствовал себя он в такой блестящей компании вполне по-свойски и что-то горячо рассказывал молодому капитану. Иногда у него проскальзывало: «Ваше благородь…» В ответ неизменно звучало:

– Полноте, Петр Маркович, здесь все свои.

Когда мы прошли от двери к столам, все с интересом уставились на меня. А Кошка даже попытался вскочить. Чья-то рука слегка придержала его за плечо. Я растерялся.

«Якобинцы[5], – мелькнула совершенно нелепая мысль, – а на внешний вид не скажешь… Все, сошлют на Сахалин».

Все, включая и Александра Никифоровича, неожиданно рассмеялись. Полковник, который чуть опередил меня, вернулся ко мне и объявил:

– Господа, позвольте представить вам моего будущего ученика.

Я уже совершенно ничего не понимал, а присутствующие начали нас поздравлять. Даже Кошка, оставаясь, впрочем, на месте, хитро подмигнул левым глазом, всем своим видом давая понять: мол, ничего страшного не случится, не съедят. Мы уселись за свободный столик, полковник сделал заказ, посетители тем временем вернулись к своим разговорам и перестали обращать на нас внимание.

– А теперь, Петр Львович, разрешите посвятить вас в мои планы, – произнес Прокофьев. – К сожалению, боевые действия начались раньше, чем я рассчитывал, посему не успел как следует подготовить вас к этому разговору. Главное, что вы должны понять: принуждать вас я не собираюсь. Как вы скажете, так и будет. Только прошу, выслушайте все до конца, а потом принимайте решение. Выбрал я вас потому, что вы кажетесь человеком разумным и не бросаетесь в любое дело очертя голову. А это те качества, которые нам требуются более всего. Для начала скажите мне – как вы относитесь к идее жить вечно?

– В каком смысле? – осторожно поинтересовался я.

– В том, что вы не будете стареть и жить сможете ровно столько, сколь жизнь будет вам интересна.

Такой ответ сбил меня с толку окончательно. Я не мог понять, шутит он или говорит серьезно. И это было самым неприятным.

– И что я должен для этого сделать? Продать душу дьяволу? – попытался пошутить я.

– Ну, допустим, на дьявола я не похож и душа ваша мне без надобности, – Прокофьев не принял моего тона, – просто предлагаю вам влиться в наше скромное сообщество.

У меня в голове промелькнуло все, что я знал о тайных обществах, в частности, о масонах. Словно прочитав мои мысли, Прокофьев поморщился и произнес:

– Масоны вам, батенька, вечную жизнь не предложат. А все полученное от них заставят оплатить втридорога. Если только вы не заинтересуете вышестоящую Ложу. Там тоже есть те, кто может предложить бессмертие, но они сдерут с вас еще больше. К тому же, как я понял, вы не намерены карабкаться к власти по головам, а значит, в Ложе вам делать нечего. Я же предлагаю не безграничную власть, а нечто совсем другое. Представьте себе, что в мире существует некоторое количество людей, которые могут жить сколь угодно долго, с легкостью переносят ранения, не болеют. А так как долго живут, то и знают гораздо больше, чем остальные. Вот к этому сообществу я и хочу вас приобщить. От вас же требуется только одно – жить по законам этого сообщества.

– Слишком все гладко и красиво. Мне как-то не верится, что вы предлагаете это совершенно безвозмездно. В чем все-таки подвох? – возразил я.

– Это не безвозмездно. Вы должны понять, что раз вы живете вечно, а большинство людей нет, то и отношения у вас с ними будут совершенно иными. Вот это и является платой. Цена, скажу я вам, достаточно высока. И еще вы должны будете помогать соратникам, которые станут вас окружать. А подвох? Подвох, конечно, есть. Ну как же без него – вы никогда не сможете иметь детей.

Я немедленно вспомнил о секте скопцов, которые добрались уже и до России со своими проповедями. Странно, полковник да и все посетители кабачка не походили на кастратов.

– Вы хотите сказать, что евнухи живут так долго? – ехидно спросил я.

– Помилуйте, – поморщился полковник, – мы ничего общего с этими извращенцами не имеем. Как вам такое могло в голову прийти?

Я совсем запутался. Предложение было более чем необычным – заманчивым и в то же время очень скользким. Сплошные блага и практически никаких неприятных последствий. Так не бывает. Прокофьев вновь ответил на мои мысли. На этот раз я даже не вздрогнул – наверное, начал привыкать.

– Извините, Петр Львович, у меня нет времени подготовить вас к этому шагу как положено. Война, знаете ли. А я не хочу, чтобы вы погибли в очередной перестрелке. Могу вам сказать только одно: мы почти всегда там, где идут бои, и только благодаря нам в этих жутких условиях погибает гораздо меньше людей, чем могло бы. Хотите пример? Извольте. Турки в свое время отказались от наших предложений, а на российских кораблях нашего брата достаточно, и Синоп показал это весьма наглядно. Ну а что касается минусов нашего положения, они, конечно, есть. Как же без них.

– Например?

– Пожалуйста. Для нормальной жизни нам регулярно необходима кровь.

– Какая? – не понял я.

– Да любая, – отмахнулся полковник, – что у быка взять, что у человека, разницы никакой. Но именно это способствует нашему долголетию.

– Ага, – хмыкнул я, – у нашего соседа болезнь какая-то была, так ему доктор прописал бычью кровь пить.

– Такое случается, – кивнул полковник, – но вполне возможно, что ваш сосед тоже был приобщен нами.

– И как же вы собираетесь меня приобщать? – поинтересовался я.

– Это уже технический вопрос. Однозначно скажу: убивать вас я не собираюсь, а вот воскресить, если что, смогу. И, кстати, никаких диких обрядов, как вы могли подумать, не будет. Главное – ваше принципиальное согласие.

– Я могу подумать?

– Можете, конечно. Только о чем? Вы же еще ничего не знаете.

– А как можно узнать подробней?

– Для этого я здесь и нахожусь. Но, как я понимаю, ваше согласие я получил?

Я задумался. Терять мне было нечего. Семьи нет, родственников нет, родители уже покинули этот мир, друзьями здесь я обзавестись не успел, если не считать того же полковника. Но на последних остатках благоразумия спросил:

– А если я передумаю?

– Смотря когда, если обряд начнется, его вспять не повернуть.

– Все-таки обряд! – не удержался я.

– Хорошо, операция. Если вам так спокойней. Проводить ее, между прочим, будет сам Пирогов…

Эта фамилия была знакома и успокоила меня полностью. Если им помогает Пирогов, значит, ничего злоумышленного здесь нет. Ну не может такой человек, как Николай Иванович, быть замешанным в чем-то неблаговидном. И я решился.

– Я согласен! Рассказывайте все! – потребовал я, глядя на Прокофьева.

И он рассказал. Рассказ длился долго, но я не замечал времени. Более всего, насколько помню, меня поразило самоназвание – вампиры. Я поежился. Название, честно говоря, не вдохновляло.

– Это как раз, – улыбнулся Прокофьев, – самое незначительное. Ну, сами подумайте: раз необходима кровь – значит, вампир. Это правда. Чего уж от нее бегать. Нового слова для этого не придумали. А вот то, что, приобщив, я отвечаю за вас, а вы очень долго будете зависеть от меня, – это более важная правда. Вы ученик, а я ваш ментор, согласитесь ли вы с этим?

Я удивился. Он так и сказал – «ментор». Обычно учителей так не называют. В голове у меня теснились сотни вопросов, но задал я самый глупый и бестактный. Кивнув в сторону худощавой фигуры матроса Кошки, я спросил:

– А… э-э, Петр Маркович, тоже… – Я запнулся: как-то не вязалось слово «вампир» с молодыми, полными сил и энергии людьми, сидевшими за столами.

Вдобавок один из офицеров смерил меня очень сердитым взглядом.

– Я что-то не так сказал? – осторожно поинтересовался я. – Почему господин капитан на меня так смотрит?

– Просто Петр Маркович – его ученик, – улыбнулся Прокофьев. – А вы, Петр Львович, чуть было не отозвались о нем в пренебрежительном тоне. А это недопустимо. Кстати, раз вы согласились стать одним из нас, то должны понять, что среди вампиров нет рабов и господ. И тот, кто когда-то был крепостным, среди нас может цениться гораздо выше вас. Сможете ли вы это принять, вот в чем последний вопрос…

…На следующий день Александр Никифорович, воспользовавшись затишьем, привел меня в госпиталь, где нас уже ждал Пирогов. Я пришел в восторг, что мне представился счастливый случай познакомиться с ним. Но сам Николай Иванович не был расположен к долгим беседам.

– Прошу! – Он провел нас в небольшую палату, где стояла казенная койка, несколько столиков с медикаментами, там же лежали какие-то стеклянные цилиндры с угрожающе торчащими из них иглами. Ставни были плотно закрыты, и в дополнение к этому на окнах висели темные шторы. – Ложитесь, – приказал мне Пирогов.

Я замялся, вопросительно глядя на Прокофьева. Больница всегда вызывала у меня опасение и недоверие, как у всякого здорового человека, а уж сейчас тем более. Ожидание чего-то неизвестного, странные приспособления… Спокойствия все это мне не добавляло. Полковник кивнул с непроницаемым лицом. Пришлось подчиниться. Вытянувшись на кровати во весь рост, я уставился в потолок и крепко сжал кулаки. Прокофьев продолжал стоять рядом, а доктор позвякивал чем-то у столика.

– Александр Никифорович, можно вас?

Полковник, успокаивая, коснулся моего плеча и молча отошел. Прошла еще пара минут, и в поле моего зрения появился Пирогов. Он поставил рядом со мной медицинский лоток, ловко перетянул мне руку чуть выше локтя тонким ремнем, затем закатал рукав и, протерев локтевой сгиб эфиром, взял с лотка стеклянный цилиндр с иглой, наполненный чем-то темно-красным.

– Надеюсь, молодой человек, вы не боитесь крови? – мягко спросил он.

И тут я самым постыдным образом потерял сознание.

Пришел в себя я от резкого запаха нашатыря. Увидев, что глаза мои открылись, Пирогов заткнул пузырек пробкой. Рядом с ним стоял учитель (почему-то именно так я и назвал его в этот момент). Они внимательно смотрели на меня. Я смутился.

– Ну-с, господин поручик, и как вы собираетесь воевать, – с легкой иронией спросил доктор, – если от простого укола в обморок падаете?

– Это с непривычки, – заступился за меня Прокофьев, – следующая процедура пройдет легче.

– Как! – Я невольно вздрогнул. – Еще укол?

– А как вы себе все это представляете? – Пирогов неодобрительно посмотрел на меня. – Вы что, хотите кровь пить? Но это неэффективно и долго! К тому же здесь вам не средние века!

– Это и есть та плата, о которой вы спрашивали, – полковник улыбнулся, – я, между прочим, об этом говорил. Слушайте, пожалуйста, меня более внимательно. Повторю еще раз. Если мы вампиры, то значит, нам нужна кровь. Не часто, но регулярно. Сейчас вам перелили мою кровь, чтобы начались необходимые изменения в вашем организме. Позже это будет обычная кровь, поскольку моя свою работу уже выполнит.

– Кровь? – растерянно переспросил я. – А как она все делает? Почему?

– Все дело в составе, – вмешался Пирогов, – думаю, в ней есть какой-то элемент, позволяющий полностью изменять человеческую натуру. Главное – его найти и выделить. Но я ничего не обнаружил, даже под микроскопом. Ничего. Но все-таки не приходится сомневаться, что именно благодаря ей вы практически не болеете, она не сворачивается, но любые, даже самые тяжелые раны и внутренние повреждения быстро закрываются и заживают, не оставляя шрамов. Ваша кровь, господин полковник, просто находка для медицины.

– А вот об этом, господин доктор, мы не договаривались, – засмеялся Прокофьев. И, обращаясь ко мне, добавил: – Теперь, Петя… Вы позволите себя так называть?

– Конечно, – кивнул я.

– Отлично! Так вот, лежите здесь, если надоест, можете походить, но из палаты ни шагу. Шторы и ставни не открывать. Помните, что я вам вчера рассказывал?

Я только кивнул. Полковник продолжал:

– Скоро вам захочется пить. Сразу зовите Николая Ивановича. Я приду вечером. До свидания. – И добавил, обращаясь к Пирогову: – Благодарю вас. Честь имею.

Когда мы остались одни, я не выдержал и спросил:

– Николай Иванович, скажите, а вы тоже?..

– Нет! – отрезал он. – Меня это не интересует. Ваши фокусы – это прекрасно, но для большинства людей неприемлемо. Однако там, где есть вы, раненых много меньше, и мне это нравится. Посему считаю своим долгом помогать вам и изучать, насколько возможно. К тому же вы все достаточно прогрессивные люди, ваши идеи не грех и использовать. А теперь извините, Петр Львович, кроме вас у меня есть еще другие пациенты. Причем настоящие. Когда я вам понадоблюсь, позвоните. За дверью дежурит сиделка.

И я остался один. Состояние мое было не самым приятным. Перед глазами плыли красные круги, рот пересох. Помаявшись еще чуть-чуть, я попросил позвать Николая Ивановича. Минут через пятнадцать появился Пирогов. Он принес с собой блестящую коробочку, в которой лежали уже знакомые мне цилиндры, доверху наполненные кровью.

Доктор опять закатал мне рукав и молча сделал очередной укол. На этот раз все прошло гораздо легче. Мне даже понравилось. Нет, не сам укол, это все-таки довольно больно, особенно четыре раза подряд. А те ощущения, которые принесла кровь, плавно растекаясь по моим жилам.

– Через час я подойду снова. – С этими словами Пирогов удалился.

До наступления темноты мне сделали еще пять или шесть процедур, я точно не помню, потому что все время спал. Вечером пришел полковник. Как ни странно, я понял, что он уже здесь, еще до того, как он появился в палате. И видел я все прекрасно, хотя на улице уже стемнело, а свечи еще не принесли.

– Ну что, Петя, как вы себя чувствуете? – осведомился Прокофьев.

Я задал этот вопрос сам себе: а как же я себя все-таки чувствую? По всему выходило, что как-то странно. Во всех членах была неожиданная легкость, казалось, оттолкнись от пола – и взлетишь. В общем, если верить тому, что рассказывали мои сослуживцы, меня, судя по всему, накачали кокаином. Все это я и выложил полковнику.

– Остроумно, – улыбнулся полковник. – А насчет взлететь – поосторожней, друг мой, теперь вам придется заново учиться ходить и владеть своим телом.

Я не успел обдумать его слова, потому что неожиданно понял, что мне срочно надо выйти по малой нужде, но как это сделать, если выходить запрещено?

– Сейчас можно, – заверил меня Александр Никифорович, – поскольку уже наступила ночь. Но, по-видимому, мне придется вас проводить.

Я сел и практически сразу обнаружил себя на четвереньках посреди комнаты. Создавалось впечатление, что меня швырнула вперед какая-то невидимая пружина.

– Ну я же просил вас: осторожней, – укорил меня полковник, – и ради бога, делайте все очень медленно, пока не привыкнете…

Неделя в госпитале пролетела незаметно. В промежутках между уколами я спал, ел и учился ходить. Диету для меня держали жесткую. Отварные, всмятку, яйца и бифштексы с кровью. Хлеба практически не приносили, но мне его и не хотелось. На гарнир почти всегда была гречневая каша, а также грецкие орехи в немыслимых количествах и хорошее красное вино, сильно разбавленное водой…

* * *

…Дочитав до этого места, мы с Катькой переглянулись и поняли, что с трансформацией Ермоленко повезло больше, чем нам. По крайней мере, на момент инициации он был здоров. Хотя… постоянные уколы вместо капельницы – это сущий ад. Придя к такому выводу, мы вернулись к записям…

* * *

…Первые сражения я пропустил из-за невозможности выходить днем на улицу.

Бой на реке Альме, в котором принимал участие и мой полк, наполнил душу черной тоской. Да и как можно было отнестись к тому, что произошло? Имея выгодные позиции и достаточное количество солдат, мы из-за наличия старого, никуда не годного вооружения, а главное, из-за ошибок командующего армией Меншикова проиграли. Мужество и героизм бойцов позволили армии удержаться на позициях, где она приняла бой. Но потери были слишком велики, и ночью после сражения наши части были вынуждены отступить.

Я никак не мог понять, почему, получая донесения, добытые нашими разведчиками, зная, что Англия, Франция и Турция официально объявили войну России, Меншиков так и не предпринял ни единого шага для укрепления береговой линии Крыма. Он только весело смеялся и отмахивался от любых предупреждений. Он как заведенный твердил, что противник никогда не рискнет на высадку десанта в преддверии зимы. Именно об этом он и докладывал в Петербург. Можно сказать, что только один человек, не считая Нахимова и Корнилова, портил блаженную картину, нарисованную Меншиковым для ставки. Это был прибывший недавно в Севастополь Эдуард Иванович Тотлебен. Он не переставая требовал начать укреплять Крым. Наконец, чтобы отвязаться от него, Меншиков поручил Эдуарду Ивановичу заняться укреплением Севастополя и благополучно забыл о нем. Поэтому высадка вражеского десанта в Евпатории прошла под бравурные марши и песни. Город был занят практически без единого выстрела, в недоуменной тишине. Для нашего командования это было полной неожиданностью. А уж появление противника под Севастополем оказалось подобно внезапно разорвавшемуся снаряду.

К моменту выписки я находился в самом мрачном расположении духа и, что греха таить, весьма сетовал на то, что господин полковник решил приобщить меня именно сейчас. Ну как, скажите на милость, я могу появиться в полку, если мне еще полгода нельзя выходить на улицу днем? Наконец я услышал приближение учителя.

Полковник вошел в палату, посмотрел на меня, понял, в чем дело, но промолчал.

Николай Иванович, пришедший вместе с ним, сообщил, что я полностью здоров и господин полковник может забрать меня прямо сейчас. Поблагодарив доктора, мы ушли.

Выйдя из госпиталя, я задохнулся от восторга и изумления. Ночь совершенно преобразилась. Я и представить себе не мог, что такое возможно. Мне показалось, что я слышу музыку высших сфер, которая плыла над миром. Я скользил по волнам этой вселенской симфонии и благодаря учителю теперь не был глухим и слепым, более того, я ощущал себя деятельной частицей этого невообразимого, невозможного и такого реального мира. Я был так поражен, что некоторое время мог только стоять, впитывая все, что видел и слышал.

– Нравится? – тихо спросил учитель (теперь мне было гораздо легче называть его так).

– Да, – только и смог отозваться я.

Мы еще немного постояли, а потом он мягко подтолкнул меня вперед.

Полковник жил недалеко, поэтому извозчика мы не брали. К тому же все ваньки[6] уже были поставлены на военную службу.

Мы шли по Екатерининской, которая, несмотря на поздний час, была довольно ярко освещена, да и людей на ней хватало. Правда, теперь здесь преобладали военные, но попадались и штатские, и даже изредка дамы. Настроение мое совершенно изменилось. Теперь я понимал младенцев, которые с наивной радостью исследуют открывшиеся перед ними просторы, но, в отличие от них, я осознавал и понимал явившееся мне чудо. Поэтому к гостинице Томсона, где жил полковник, я подошел, весело улыбаясь, с любопытством прислушиваясь, приглядываясь и, неловко сказать, иногда принюхиваясь.

Временами я ощущал спешащих куда-то вампиров, порой чуть не сталкивался с ними. Мелькнули несколько офицеров, виденных мной неделю назад в кабачке перед посвящением. Они весело приветствовали нас, но не задерживались.

– Все потом, – несколько туманно пояснил Прокофьев.

Я не очень понял его, но согласно кивнул. В гостинице, куда мы вошли, располагалась одна из лучших кондитерских города. В нее мы заглядывать не стали, хотя, пожалуй, я не отказался бы перекусить. Но перед тем как подняться к себе в номер, учитель небрежно напомнил проходящей мимо горничной о заказе, который сделал перед уходом.

– Так что, милочка, – пробасил он, – ужин принесите прямо сейчас.

– Сию минуту, господин полковник! – Девушка присела в реверансе и добавила: – Я постелила в кабинете, как вы и приказали.

– Благодарю. – Полковник потянул меня за собой.

Номер был роскошен. О таких я только слышал, но доселе никогда не видел. Гостиная, спальня, кабинет, ванная комната. Я растерянно замер. А учитель негромко сказал:

– Осмотритесь пока, Петя, – и скрылся в спальне.

Дверь он не закрывал, и я, не удержавшись, заглянул внутрь. Полковник стоял у шкафа и выбирал рубашку. Меня он, конечно, чувствовал, но даже не обернулся. А я смутился. Почему-то меня поразила обыденность его действий. А, собственно говоря, почему? Ведь переход в новое качество не отменяет повседневной жизни и ее забот. Я тихонько прикрыл дверь. Неудобно-то как. С детских лет не подглядывал, и вот – на тебе.

Чтобы хоть как-то прийти в себя, я решил последовать совету учителя и отправился дальше. Гостиная мне понравилась, хотя такое обилие лепнины – только пыль собирать. Матушка всегда старалась, чтобы в комнатах было как можно меньше углов, где могла скопиться грязь. Убирала у нас, конечно, служанка, но маман всегда помогала ей. На отцовское жалованье достойное количество прислуги нанять было трудно. А ведь еще приходилось содержать дом, растить меня, ну и мало ли еще какие расходы нужны в семье. С такими мыслями я покинул гостиную и заглянул в кабинет. Он мне понравился гораздо больше.

Здесь я увидел огромный стол, заваленный бумагами и книгами, книги стояли и в шкафах вдоль стен, а часть томов лежала в больших ящиках прямо посреди кабинета. Видимо, полковник путешествовал со всеми удобствами. У стены против шкафов находился большой диван. Он был полностью застелен, как я понял, для меня.

Я вздохнул. Спать не хотелось совершенно, можно было только удивляться, как быстро мой организм приспособился к новому режиму и тем изменениям, которые произошли в нем за последнюю неделю.

В дверь постучали. «Горничная», – почувствовал я, а через минуту учитель позвал меня к ужину. Уже входя в гостиную, я вдруг понял, что этот зов прозвучал не вслух, а прямо в голове. Полковник, обернувшийся при моем появлении, увидел мои вылезшие из орбит глаза и, добродушно усмехнувшись, заявил:

– Это мне надо глаза таращить, друг мой. Вы что, Петя, думаете, в госпитале я все время говорил? Честно признаюсь – удивлен, могу добавить к вашему сведению: в столь нежном возрасте ментальные способности еще не проявляются. – Он вздохнул и добавил: – Давайте быстренько ужинать – и на позиции. Магистр там сейчас днюет и ночует. А с представлением тянуть нельзя.

Наскоро перекусив, мы покинули гостиницу. Около крыльца нас ждали оседланные кони. Благодаря этому мы довольно быстро добрались до Малахова кургана. Здесь кипела непрекращающаяся работа. Люди, словно муравьи, вгрызались в твердую землю круглые сутки. Стройка не останавливалась ни на минуту, уставших солдат сменяли свежие силы, и дело двигалось вперед семимильными шагами. Я невольно вспомнил, как выглядели подступы к городу всего несколько месяцев назад.

До приезда в Севастополь Тотлебена оборонительных сооружений как таковых не имелось, они были лишь условно обозначены на карте, но не более.

Пока мы ехали на курган, учитель рассказал, что днем были затоплены корабли, а значит, попыток высадить десант непосредственно в бухте мы можем не опасаться. Также с сегодняшнего дня город считался осажденным, поскольку противник подтянул к Севастополю основные силы.

Правда, я очень удивился, что союзники разбили лагерь с южной стороны, в общем, там, где фронт осады был меньше, а оборонительных сооружений, по донесениям их разведки, просто не было. Думаю, завтра они будут очень разочарованы, увидев, как мы подготовились к их прибытию. А уж когда они поймут, что именно на Северной стороне находятся все корабельные стоянки и дороги, связывающие город с остальным миром – будут «обрадованы» еще больше.

От раздумий меня отвлекло приближение собратьев. Хоть я и ожидал их появления, но все равно не смог сдержать удивления, когда мне навстречу вышел… Тотлебен. Именно он, как выяснилось, и был Севастопольским Магистром. Увидев нас, он кивнул:

– Ждем-с, ждем-с, господа! Только прошу вас, побыстрее! Дел невпроворот!

Пока я пребывал в изумлении, меня ввели в палатку, где временно располагался Эдуард Иванович.

Само представление я запомнил плохо. Все происходило в спешке, все были чертовски заняты. Времени не оставалось совершенно. В памяти хорошо запечатлелось, как Эдуард Иванович, крепко пожав мне руку, сказал:

– Прошу прощения, молодой человек. Когда выдастся свободная минутка, мы обязательно встретимся с вами. А сейчас, извините, дела.

Он указал на бокалы с шампанским:

– Прошу! – Мы выпили, и он добавил: – Уводите господина поручика, господин Прокофьев, ему еще ко всему привыкать надо. Честь имею.

И тут я неожиданно для себя возмутился:

– Господин полковник! Ну что это такое! Все работают, один я бездельничаю! Позвольте принять участие в строительстве! Хотя бы по ночам!

– Похвальное рвение! – Тотлебен неожиданно улыбнулся. – Александр Никифорович, проследите, чтобы молодому человеку дали лопату или что-нибудь на ваше усмотрение. Но пока – без особых нагрузок! – С этими словами он повернулся к карте и принялся что-то чертить.

Выйдя из палатки, полковник хмуро глянул на меня и наставительно произнес:

– Я вас, милый мой, не для того выбирал из толпы, чтобы флеши рыть, это любой дурак сможет. А в нашем деле такие умения не требуются.

– Но Эдуард Иванович сказал, что я могу остаться…

– Магистр сказал, чтобы вы не переутомлялись, не более того. К тому же ваш учитель я, а не он. И я лучше знаю, чем вам надлежит заняться. А заниматься вам надобно тренировками! Опять же, сегодня у нас пусть небольшой, но банкет по случаю вашего приобщения. Так что поторопитесь.

Говоря все это, полковник быстро вел меня к нашим лошадям. А навстречу непрерывным потоком, словно муравьи, поднимались люди, нагруженные снаряжением; скрипели колеса телег; матросы и солдаты, туго хекая, толкали вверх по склону тяжелые пушки. Все это освещали костры, превращая людей в плоские тени. Почти спустившись с кургана, мы услышали звук лопнувших канатов, вопли людей и разъяренные крики унтер-офицера. Мы едва успели посторониться, когда мимо нас пронеслась пушка. Несколько совсем молодых матросиков пытались догнать ее, но пушка, словно живая, прыгала по ухабам, не желая ни останавливаться, ни тем более ловиться. От ее темной несущейся с сумасшедшей скоростью громады с трудом уворачивались идущие наверх солдаты.

– За мной! – скомандовал полковник, бросаясь в погоню. – Лови ее, пока не убежала!

Я с недоверием глянул на него. Но, судя по всему, он был совершенно уверен в своих силах и ждал того же от меня. В голове промелькнуло: «Кто-то говорил, что мне не следует утомляться!» А ноги уже сами несли меня за учителем.

К моему изумлению, пушку мы поймали, причем получилось это у нас достаточно быстро. Восторженные возгласы свидетелей нашего поступка были нам наградой.

– Вот так, Петя, поступать нельзя, – сообщил мне полковник, когда мы, закатив пушку на батарею, ушли, – именно таким образом возникают нездоровые суеверия. Готовьтесь к тому, что в ближайшее время нам влетит от Магистра…

Глава 3

Начало моего нового положения оказалось омрачено трауром. Во время первой бомбардировки города с суши погиб адмирал Корнилов. Последними его словами были: «Отстаивайте ж Севастополь!» Место, где был смертельно ранен адмирал, плачущие матросы отметили крестом из ядер, собранных здесь же, на батарее.

Чувствовал я себя более чем странно. Я совсем не знал господина адмирала. А видеть мне его довелось только один раз, на параде, да и то издали. Но меня не оставляло такое ощущение, что я потерял бесконечно родного и близкого мне человека.

Невольно вспоминалось, как буквально пару недель назад полковник, посмеиваясь, рассказал, что охранять Владимира Алексеевича – негласно, разумеется, – был приставлен матрос Кошка. Петр Маркович весьма ответственно подошел к заданию. Он словно клещ вцепился в своего подопечного и следовал за ним по всему периметру обороны. Противник еще только строил свои укрепления, поэтому стрельба велась редко и неприцельно. Ружейные выстрелы практически не звучали, а пушки подавали голос, только когда очередная из них становилась в подготовленный редут. И вот тут шальная бомба залетела в окоп – прямо под ноги адмиралу. Все оцепенели. А Кошка спокойно подошел к страшному снаряду, подхватил его и, недолго думая, опустил в котел с кашей. Фитиль погас, взрыва не произошло. Для Кошки этот поступок мог обернуться трагедией – если бы бомба взорвалась у него в руках, он не выжил бы, даже будучи вампиром.

Когда все пришли в себя, Корнилов от души поблагодарил своего спасителя, а Кошка, донельзя довольный, лихо ответил:

– Доброе слово, ваше высокоблагородь, и Кошке приятно!

Эта фраза уже стала крылатой в городе. А на днях Кошку освободили от обязанностей охранника. И вот теперь никто, даже Кошка, не сможет поднять адмирала из гроба.

День похорон был скорбен и сумрачен. Погребальный звон разрывал душу. Этим вечером учитель вместо занятий пошел вместе со мной в наш кабачок, где собрались севастопольские вампиры во главе с Магистром. Сегодня все присутствующие вместо вина налили в стаканы водку. И стоя выпили за помин души адмирала. Никто не хотел говорить. В кабачке царило подавленное молчание. Здесь я получил еще один урок: несмотря на долгую жизнь и некоторую отстраненность от человеческого общества, вампиры высоко ценят талантливых людей и тяжело переживают их безвременную кончину. Посидев так около часа, мы потихоньку разошлись.

Учителю было легче, чем мне. Он мог отвлечься от тяжелых дум на передовой. А я сидел в номере и мрачно переживал случившееся. Как говаривала в таких случаях моя матушка, меня посетил приступ жестокой ипохондрии…

Именно в это тяжелое время меня навестил Кошка. Он ввалился в номер веселый, румяный и довольный жизнью. От него вкусно пахло порохом и табаком, а щегольские усики были лихо закручены вверх.

– Ну шо, ваше благородь, как дела? – весело спросил он.

Я тоскливо посмотрел на него:

– Какие к черту дела? Сижу здесь как прикованный! И вы еще тут, Петр Маркович, со своими шуточками!

– Ну не обижайся, тезка, – хитро прищурился Кошка, – лучше побачь, якый гостинчик я тоби прынис!

И жестом профессионального фокусника он развернул передо мной шикарный плед.

– Настоящий, шотландский! – присмотревшись, изумился я. – Это же целое состояние! Откуда?!

– Мало ли здесь шотландцев шляется, – лицо Кошки расплылось от удовольствия, – и у каждого, прошу заметить, плед.

– Так вы что, Петр Маркович, украли?

Кошка чуть не лопнул от возмущения.

– Я в жизни таким поганым делом не занимался! А это этот, как его, трофей! Я что, каждую ночь зазря к ним в тыл хожу? Значит, как штуцер[7] – это можно, это пожалуйста! А как плед – это «украл»?! Между прочим, их сюда никто не звал! А значит, они тут вне закона, и все, что у них есть – наше!

Я не мог не признать правды в его мужицкой, твердо стоящей на земле логике. Хотя было в этих рассуждениях что-то варварское. Уловив мои мысли, Кошка прищурился и ответил:

– Молодой вы барин да шустрый. У вас отказу никогда ни в чем не было. А мы люди подневольные. Я тех слов, которые вы сейчас подумали, слыхом не слыхивал, пока меня учитель не нашел…

Судя по тому, что Кошка перешел на вы, он расстроился. Но и я тоже обиделся – на «барина». Вот уж кем я никогда не был. Мой отец, как дед и прадед, честно служил государю, но крепостных они не нажили. Да и насчет «отказу не было» – тоже относительно.

Матушка, сколь я себя помнил, всегда экономила. Мы не могли позволить себе лишнего, хотя кители отца, моя одежда и выходные платья матушки были всегда безукоризненны и дороги. Этого требовала честь мундира. Семья капитана не могла выглядеть бедно. Зато дома мы обходились лишь самым нужным. Никто из отцовских сослуживцев, насколько я знаю, так никогда и не догадался, как тяжело на самом деле нам приходилось. И теперь услышать о моем барстве было несказанно обидно.

– Слышь, Петр Львович, извиняй, что ль, дурака! – вздохнул Кошка, и его лицо стало печальным и усталым. – Пришел приятное сделать, а все как-то навыворот получилось. Тяжело мне, как и всем – вот и несу что попало. Ты-то, сразу видать – не из барчуков. А я ляпнул не подумав.

Глянув на его расстроенную физиономию, я не удержался от улыбки. Уж больно забавно выглядел огорченный Кошка.

– Это ты меня прости, – принимая его тон, отозвался я, – они, действительно, сами пришли к нам. Ну а я забыл, что война. Я ее пока только слышу.

– Успеешь еще, – утешил меня матрос, – че ж вы все так воевать рветесь? Ладно, давай по маленькой. – С этими словами он выставил на стол флягу, а из ранца извлек вареную баранью ногу. – Тоже трофей, – похлопывая по ноге, самодовольно сообщил он.

Мы расхохотались.

– Эх, – продолжал тем временем Кошка, быстро нарезая мясо, – все у нас хорошо, одно плохо: не выпьешь от души, как хочется. Ежели б сразу знал, шо во́мперам самогон пить нельзя, ни в жисть бы не пошел.

– Так, может быть, не стоит? – осторожно, боясь еще раз обидеть его, поинтересовался я.

– По глотку – ничего не будет! – успокоил он меня. – Пробовано! Вот ежели бутыль, тогда да. Я сперва думал – чудит мой капитан. А потом так худо было, решил – все, отвоевался. Спасибо учителю, помог. Правда, потом… – Он слегка передернулся, и я понял, что Федоров отчитал своего ученика по полной программе, а Кошка продолжил: – О! Чуть не забыл! – И на стол легло пяток соленых огурцов.

Мы выпили. Закусили трофейной бараниной с огурцами. Потом Кошка рассказал пару историй из жизни ночных охотников. Оказывается, так называли тех, кто каждую ночь отправлялся во вражеский тыл. Когда часы пробили одиннадцать, он заторопился к себе, время шло к полудню, и нам, как порядочным вампирам, пора было спать…

* * *

…Дочитав до этого места, я ошеломленно посмотрел на Катьку и страшным шепотом сказал:

– Тезка! Плед! Кошка! Я идиот!

– Почему? – с интересом спросила Катька.

– Да я же его видел! Он к нам в Массандру приезжал! И плед привез, понимаешь? Учителю в подарок!..

…Я живо вспомнил, как радостно хохочущий учитель бегом спускался к худощавому вампиру со щегольскими усиками над улыбающимися губами.

– Тезка! – весело вопил гость. – Вот и свиделись! Это ж сколько мы не бачили друг друга?

– Петро́! – Учитель облапил приезжего. – Какими судьбами?

– Да вот, – хитро прищурился тот, – подарочек тоби прывиз. Плед…

– Шотландский? – ахнул учитель.

– Отож, – невозмутимо отозвался его товарищ.

Они переглянулись, явно вспомнив что-то известное только им, и согнулись от смеха…

– А ногу баранью? – выдавил майор.

– Звыняй, тезка, чего нема, того нема, – развел руками тот…

– …А у отца плед есть! Старый, весь уже светится! И именно шотландский! Он над ним трясется. – Я обиженно нахмурился. – Мог бы и объяснить, что за друг. А то: Петр Маркович, Петр Маркович. И все…

– Обидно, – согласилась Катька, – но это дело прошлое. Читаем дальше…

* * *

Этим вечером доставили записку от Пирогова. Он напоминал о необходимости посетить госпиталь, чтобы получить очередную порцию крови. В конце была приписка, сообщающая учителю, что им необходимо серьезно поговорить.

Я задумался. Чего хочет Пирогов? О чем он собирается говорить? Но сколько ни пытался, так и не смог понять, в чем дело. В то, что Николай Иванович решил присоединиться к нам, я не верил – он этим не интересовался. Точнее, интересовался, но с точки зрения ученого, встретившего непонятный ему феномен. Если бы Пирогов мог разобрать нас на части, чтобы понять механизм действия нашего организма, то был бы счастлив. Но такого удовольствия мы ему доставлять не собирались. Наконец, так ничего и не надумав, я сдался и стал ждать учителя.

Полковник появился ближе к вечеру. Я молча протянул ему записку. Он развернул ее, но сделал это скорее по привычке. Думал я слишком громко.

– Именно так, – устало улыбнулся учитель, – идемте, Петя, нельзя заставлять занятого человека ждать.

Уже выйдя из гостиницы, полковник задумчиво пробормотал:

– Мне и самому интересно, зачем я ему нужен…

Мы шли по израненным улицам. Измученный бомбардировками город отдыхал. Ночь принесла спасительный мрак и тишину. Но в госпитале было не менее оживленно, чем днем. Раненых подвозили постоянно. К моему удивлению, их после осмотра сразу сортировали на тяжелых и легких. Затем распределяли по разным палатам, проводили первичную обработку, часть из них сразу готовили к операции, часть отправляли в другие больницы.

– Это нововведения Николая Ивановича, – пояснил мне полковник.

В операционных, как я понял, операция следовала за операцией. Стоны измученных людей, запахи лекарств смешивались со страданием, болью и кровью. Я невольно вздрогнул.

– Вот это, Петя, и есть настоящая война… – С этими словами учитель увлек меня к кабинету Пирогова.

В кабинете нас встретила высокая статная девушка лет шестнадцати. Я еще не видел женщин с обрезанными волосами и в мужском платье. Но даже такой костюм и прическа не могли скрыть, как она красива. Когда мы вошли, она сидела около стола, устало уронив голову на руки. Услышав скрип двери, она вздрогнула и подняла голову.

– Николая Ивановича нет, он на операции, – тихо сказала она.

– Благодарим вас, – полковник ласково улыбнулся ей, – если позволите, мы подождем его.

Она нахмурилась. В ее хорошенькой головке промелькнула сердитая мысль о бессовестных людях, которые не дают отдохнуть доктору. Но тут же смягчилась, увидев мундир полковника, носящий явные следы пребывания на передовой. Извинившись, девушка предложила нам присесть.

Примерно через полчаса пришел Пирогов.

– Извините, господа, – устало сказал он, – срочная операция. Прошу вас, садитесь ближе к столу. Не будем терять время. Дашенька, – теперь он обращался к девушке, – приготовьтесь, сейчас вы будете мне ассистировать.

Она торопливо отошла в угол, к рукомойнику. А я во все глаза смотрел на ту самую Дашу Севастопольскую, которую уже знали и любили все в городе.

– Прошу вас, Петр Львович, закатайте рукав и положите руку на стол, – отвлек меня от размышлений Пирогов, открывая знакомую коробку со шприцами.

Даша внимательно наблюдала, как хирург перетянул мне плечо, протер локтевой сгиб (по кабинету поплыл запах эфира) и, взяв первый шприц, ввел иглу в вену. Чтобы лучше видеть, девушка наклонилась так низко, что я почувствовал на коже ее легкое дыхание.

– Вот так, – тем временем объяснял Пирогов, – теперь снимаем жгут и аккуратно вводим кровь. Вам понятно?

– Да, – коротко ответила она. – Могу я попробовать?

– Всенепременнейше, прошу.

Николай Иванович выдернул иглу, чуть прищурившись, проследил, как затянулась ранка, и уступил ей свое место. Я даже не удивился, почему-то во мне с первого слова жила уверенность, что подопытным кроликом буду именно я. Даша сосредоточенно повторила его действия. Слегка замешкалась только с самим уколом. Я услышал, как она подумала: «Не попаду!», и тут же игла вошла в вену. Даша просияла такой радостной, совершенно детской улыбкой, что я не удержался и тоже улыбнулся.

– Великолепно, моя дорогая, – похвалил ее доктор. – Этому молодому человеку еще два шприца. А я, если вы не возражаете, господин полковник, займусь вами.

Наконец экзекуция окончилась, Пирогов собрал шприцы и отправил Дашу отнести их на обработку. Когда она вышла, доктор взволнованно начал:

– Господин полковник, я хочу поговорить об этой девушке. Пожалуйста, приобщите ее к вашему сообществу.

Полковник озадаченно крякнул. А Пирогов продолжал:

– Умоляю вас! Эта девочка на позициях с первого дня войны. Она переоделась в костюм отца, срезала косы и отправилась на передовую. Ее повозка на Альме стала первым перевязочным пунктом. Когда я увидел людей, которым она обработала раны, я поразился. Ведь ее ничему не учили, но она прекрасно поняла, что и как надо делать. У нее всегда есть уксус, бинты, чистая вода, травы. Я пытался отправить ее в тыл, но она отказывается уходить с позиций. Я каждый день жду, что ее убьют. Это только вопрос времени. А ей всего пятнадцать. Я…

– Одну минуту, – прервал его учитель, – все понятно. Но, как вы могли видеть, у меня уже есть ученик. И пока он не достигнет зрелости, увы…

– Вы в городе не один! – бесцеремонно перебил его врач. – Найдите ей патрона.

– Вы говорили с ней?.. – Полковник сделал многозначительную паузу.

– Только в общих чертах, – ответил Пирогов.

– Хорошо, вы не будете против, если я побеседую с ней?

– Конечно нет! Сколько вам угодно!

Дождавшись Дашу, учитель поговорил с ней минут десять. Потом встал:

– Благодарю вас, Дашенька, рад был познакомиться. Жду вас у себя, как договорились. До свидания, Николай Иванович. Ничего не обещаю, но постараюсь. Честь имею!

Мы откланялись и покинули госпиталь. Полковник какое-то время шел молча, в задумчивости хмуря брови. О чем он думал, я не слышал. Учитель мог спокойно закрывать свои мысли от посторонних. Я так еще не умел. Потом он посмотрел на меня, улыбнулся и сказал:

– Петя, сегодня в вашу тренировку входит пробежка к нашему кабачку. Найдете там господина Гольдбера, он уже приехал. Если его там не будет, узнаете, где он, и найдете. Я жду вас в гостинице.

И я побежал…

Мне повезло. Гольдбер был на месте и с удовольствием общался с друзьями. На меня он посмотрел с интересом, сразу почуяв новобранца. Остальные встретили меня совершеннейшим образом дружелюбно. Я в очередной раз смутился. Нет, причину я понимал очень хорошо. Учитель уже объяснил, что последние два-три века они практически не брали учеников. Слишком глубоко было невежество и мракобесие. А те несчастные, кои не хотели учиться, но считали себя венцом природы и вели себя совершенно непотребно, были уничтожены самими вампирами. Так что нас было очень мало. Прирастать в количестве мы начинали только сейчас. Поэтому любой новый член нашего общества был на вес золота и над ним все тряслись до умопомрачения. Но я еще никак не мог привыкнуть к такому положению вещей.

Кроме Гольдбера сегодня в кабачке находились еще двое неизвестных мне господ, вероятно, как и он, прибывших только сегодня, но времени для знакомства и беседы у меня не было –