Нашим отцам и дедам, защищавшим Родину, посвящается.

Содержание цикла “Гвардиимайор”:

Книга 1. Вечная история

Книга 2. Гвардии майор

Книга 3. На рубеже веков

Книга 4. Мы наш, мы новый…

Книга 5. И снова в бой

Данная книга является художественным произведением. Все персонажи вымышлены, и любое совпадение с реально живущими или жившими людьми случайно. Мнение издательства может не совпадать с мнением автора. Внимание! Содержит сцены распития спиртных напитков, табакокурения и упоминание наркотических веществ. Курение, алкоголь и употребление наркотических средств вредны для здоровья.

© С. Г. Малиновски, 2024

© ИДДК, 2025

Часть 1
Последние годы, век XIX

Глава 1

Керчь порядком поднадоела, делать здесь было категорически нечего, ну кроме чтения ермоленковских записок и работы, от которой никто не освобождал. Дошло до того, что мы с Катькой начали смотреть телевизор. Украинские каналы надоели хуже горькой редьки. По российским уже неделю крутили выборы президента.

И так было ясно, что при всем богатстве выбора победит Медведев – сомнений в этом не было ни у кого. Весь «цивилизованный» мир ликовал, Медведева почему-то считали «слабым», и никто не брал в расчет, что его выдвинул сам Владимир Владимирович.

Наконец телевизор надоел, и мы решили отдохнуть. В свете последних событий настроение у нас было лирическое, поэтому завтракали при свечах, под тихую музыку семидесятых. Потом я подкрался к ней сзади и тихо, чтобы услышала только она, шепнул ей на ухо:

– Я тебя люблю.

– Я тоже, – счастливо ответила она…

Вот оно, настоящее счастье: засыпать и просыпаться с любимой женщиной, знать, что ты кому-то нужен…

Катерина проснулась первой и, бесцеремонно меня растолкав, спросила:

– Вань, а где твои детские фотки?

– В шкафу.

– Покажи.

Я вздохнул и с неохотой встал с дивана.

Фотографии смотреть не хотелось, благодаря неординарной внешности детство мое было не таким уж безоблачным. Но, зная Катьку, понимал, что она все равно не отстанет.

Вытащив маленькую коробку, я снял крышку и задумчиво посмотрел на то немногое, что осталось от мамы и прошлой жизни: несколько фотографий, кусочек ткани с данными, который был завязан на моей ручке в роддоме, прядь маминых волос и мои, срезанные в первую стрижку. Вот и все, что я забрал несколько лет назад из своей квартиры перед продажей.

Катька задумчиво в который раз посмотрела на мамины фотографии, а потом с умиленной улыбкой взяла пожелтевшую пачку моих изображений. На черно-белых карточках я выглядел почти нормальным ребенком, только очень уж серьезным.

Наконец она аккуратно вытряхнула из старого конверта несколько пушистых прядей, таких белых, что они казались прозрачными, и, ласково поглаживая их кончиками пальцев, прошептала:

– Нежные как шелк.

Я, ничего не отвечая, прилег к ней на колени, и она немедленно взъерошила мне волосы, от удовольствия я замурлыкал.

Неожиданно ее рука замерла и напряглась. Я приоткрыл глаза и увидел ее ошеломленный взгляд. Удивившись, я на всякий случай сунулся к ней ментально – круговорот формул, цепочек ДНК и образов проводимых опытов обрушился на меня.

– Котенок, что с тобой? – всерьез забеспокоился я, вскакивая.

Все так же молча разглядывая лежащие на ладони пряди, она ловко поймала меня и, схватив за волосы, принялась их сравнивать. Затем вихрем слетела с дивана и кинулась к альбому с армейскими и самыми последними фотографиями. Пару минут она торопливо их просматривала, потом резко скомандовала:

– Линзы сними!

– Что?

– Снимай! Кому говорят! – рявкнула она.

Пока я, недоумевая и все больше беспокоясь, выполнял приказ, она уже вытащила несколько приборов и налобное зеркальце, как у окулиста.

Направив лампу мне в лицо, она внимательно изучила мои глаза и растерянно затрясла головой, затем, подумав о чем-то несколько минут, твердо сказала:

– Собирайся!

– Куда?

– В лабораторию.

– Зачем?

– Отца предупреди! – вместо ответа отозвалась она. – И одевайся уже наконец.

– Да что случилось-то?!

– На месте расскажу, – пообещала она, выскакивая на улицу.

Дверь звонко хлопнула. Когда я выбежал на крыльцо, меня уже ожидала машина, а Катька нетерпеливо егозила за рулем. Как только я сел, она резко газанула.

Ермоленко встречал нас у входа. Он был заинтригован, но не более того.

– Дядя Петя, привет! – торопливо поздоровалась Катька, чмокнула его в щеку и, таща меня за собой, помчалась вниз на биологический этаж.

– Что случилось? – с вежливым недоумением поинтересовался отец, с трудом успевая за нами.

– Понятия не имею, – честно признался я.

– Надеюсь, это стоящая новость, – задумчиво протянул он.

Внизу нас ждал дядя Юра и куча лаборантов.

– Немедленно возьмите вот у этого образцы крови, кожи и волос на анализ! – распорядилась Катька, ткнув в меня пальцем.

– А мочу и кал не надо? – съехидничал я.

– Лаборатория в конце коридора, стаканчики там дадут, – совершенно серьезно подтвердила она, направляясь к своему кабинету.

– Эй! Я же пошутил!

– А я нет, – отозвалась из кабинета моя жена, шурша халатом.

Отец с молчаливым интересом наблюдал за этим безобразием, но вмешиваться не собирался.

Через полчаса – злой, встрепанный, с исколотыми пальцами и венами – я наконец ворвался к Катьке, собираясь высказать все, что о ней думал, но не смог. В кабинете заседал целый консилиум. На мое появление отреагировали каким-то нездоровым вниманием и плотоядными взглядами. От такого приема я немного струхнул и поспешил сдать назад, но номер не удался. Уже через минуту все собравшиеся ощупывали и осматривали меня наисерьезнейшим образом. Особенно почему-то их интересовали мои глаза и волосы.

– Поразительно, – подвел итог дядя Юра, – первый в мире вампир-альбинос перестает быть таковым.

– В каком смысле?

– Ты на себя в зеркало давно смотрел? – вместо ответа спросил один из врачей.

– Сегодня, – буркнул я.

– Замечательно. И ничего не увидел?

– А что я там должен увидеть?

– У тебя волосы темнеют, дубина! – пояснила Катька. – И глаза тоже!

Я растерялся, не понимая, шутят они или нет. Глядя на мою озадаченную физиономию, дядя Юра снизошел до объяснений:

– Похоже, наны начали перестраивать твою внешность, чтобы не тратить лишнюю энергию на защиту кожи и глаз. Так что, думаю, лет через десять-пятнадцать мы будем иметь кареглазого блондина…

– А может, голубоглазого! – возразила Катька.

– Возможно… – согласился дядя Юра.

– Ни фига себе! – только и смог выдавить я, краем глаза уловив изумление, нарисовавшееся на лице Ермоленко…

К концу дня мои злоключения не закончились, поскольку я стал невероятно популярной персоной среди заинтересованных ученых. Причем каждого из них интересовали анализы, отобранные собственноручно. В конце концов, не выдержав, я сбежал, но, к сожалению, недалеко, а всего-навсего домой, где меня и отыскала Катерина. Выглядела она решительно, хотя и несколько виновато.

Меня ее переживания совершенно не интересовали, и я немедленно набросился на нее с упреками:

– Ты хоть понимаешь, что натворила?! Зачем всем раззвонила?! Что, сама не могла изучать? Они же меня на запчасти разберут!

– Не разберут! – успокоила она. – Я уже договорилась, все будут пользоваться теми материалами, которые успели взять сегодня, и моими исследованиями.

Я зашипел так, что она отпрыгнула и, умильно поглядывая на меня, затараторила:

– Ну что ты, Ванечка! Ну больше ничего не будет! Может, только еще пару раз пальчик уколем, но ведь все заживет!

– И что, я должен этому обрадоваться?

Поняв, что гроза миновала, она прижалась ко мне и добавила:

– Ну, еще, пожалуй, в Лондон или Париж съездим – на симпозиум.

– Что?!

– А ты как хотел? Думаешь, альбиносы каждый день нормальными людьми становятся?! И вообще, ты радоваться должен, что можешь внести свой вклад в науку. А ты вместо этого ноешь!

Но я решил обидеться всерьез и, мрачно надувшись, отвернулся. Катька, повздыхав, удалилась на кухню, но даже запах любимого пирога с мясом не заставил меня сменить гнев на милость. И тогда она пустила в ход тяжелую артиллерию: поставила на компьютерный стол блюдо, притащила кофейник и демонстративно взяла очередную папку с записками отца. Такого коварства я не ожидал. Пришлось перебираться из кресла на стул. Обиды уже не было.

* * *

…После смерти Александра II нас отстранили от двора. Не скажу, что сильно огорчился – двадцать пять лет, отданных службе государю (причем непосредственно ему), не лучший способ прожить жизнь. Оставалось только завершить некоторые формальности: ведь так или иначе, а я был майором Преображенского полка, и теперь подошло время уйти в отставку.

В канцелярии молодой поручик, выдавая документы, пожалел меня:

– Что ж вы так, ваше высокоблагородие, за столько лет при государе не воспользовались случаем? Иные помоложе вас генеральские чины имеют…

Я пропустил это замечание мимо ушей и, забрав бумаги, удалился. Дома я с любопытством ознакомился с ними и с удивлением обнаружил, что по возрасту вышел в чистую отставку. Пару минут я пытался осмыслить это открытие – как же я не заметил пролетевших лет? Потом подошел к зеркалу и внимательно всмотрелся в свое отражение. Похоже, с осады Севастополя я совершенно не изменился, во всяком случае внешне.

Неожиданно накатила странная пустота. Как бы ни ворчал я по поводу службы и обязанностей при дворе, но они стали частью моей жизни, и другого я не знал – вся сознательная жизнь прошла в казарме. Теперь же я был абсолютно свободен и совершенно не представлял себе, куда эту свободу девать.

Неожиданно вспомнился Кошка. Петр Маркович, вольный как ветер, бороздил океаны на своей любимой «Катти Сарк» и никакими сложными материями не озадачивался. Погрузившись в глубокую задумчивость, я невольно позавидовал старому товарищу и принялся прикидывать свои возможности.

В самый разгар моего самоедства в комнату вошел отец, взял стул и сел напротив меня.

– Ну что, Петя, чем думаешь заняться?

Это было сказано настолько просто, что я невольно устыдился – действительно, что это я переживаю? В мире множество достойных занятий, а времени у меня, чтобы их освоить, более чем достаточно. Сяду, например, роман сочинять – говорят, что многие этим недурно зарабатывают. Взять, к примеру, господина Дюма или того же Достоевского.

– Только не это! – отозвался на мои мысли отец. – Для того чтобы писать как Федор Михайлович, надобно талант иметь и вовсе не обязательно вести беспорядочный образ жизни.

– Так я же еще не пробовал, – возразил я.

– И не пробуй. Наше дело – служить и воевать. А вот что тебе не помешает, так это поучиться. Поэтому вот твой новый паспорт и отправляйся в университет, там господин Менделеев ведет курс химии, да и другие науки лишними не будут. Я уже договорился.

Вот таким образом я попал на курсы Менделеева.

Все мои товарищи по вампирскому цеху, несмотря на удаление от двора, из Петербурга уезжать не собирались, да государь и не требовал этого. Ложе повезло гораздо меньше. Их в ультимативной форме попросили удалиться за пределы России, а все масонские организации были запрещены и ликвидированы. Я не мог не восхититься решительностью нового императора, хотя, зная наших оппонентов, нужно было всерьез опасаться за жизнь и здоровье Александра III. Во всем же остальном дела шли не очень-то на пользу России – движение страны вперед было полностью остановлено. По словам самого Александра, «приморожено»! Все политические реформы замерли, только экономике было позволено развиваться своим чередом.

Курс у господина Менделеева длился три месяца. Несмотря на столь короткое время знакомства, мы с ним успели хорошо сойтись. Он даже познакомил меня со своими друзьями, среди которых были господа Сеченов и Боткин.

Надобно сказать, что с профессором Боткиным я встречался и раньше, но дружны мы не были, хотя оба состояли при покойном императоре. Господина же Сеченова я до этого вообще не знал.

– Смотрю я на вас, Петр Львович, – сказал как-то Боткин, – и думаю, доводилось мне вас видеть и у господина Пирогова в Севастополе, и у государя на службе почти двадцать пять лет, а вы все такой же, совершенно не меняетесь. Честно говоря, рядом с вами чувствую себя просто ущербным…

Мне оставалось только улыбаться в ответ. Боткин-то прекрасно знал, кто я, спасибо, хоть не сдал профессору Сеченову на опыты: тот бы по косточкам разобрал совершеннейшим образом – любознательный господин. Интересно, знает ли обо всем господин Менделеев? Но если он и был осведомлен, то никоим образом не давал этого понять.

Компания, в которую он меня ввел, была весьма доброжелательна, но при всей легкости отношений чувствовал я себя в их обществе несколько неуютно.

– Что это вы такой напряженный, Петр Львович? – во время одной из встреч поинтересовался Боткин. – Вы, похоже, никак не можете прийти в себя после смерти государя. Вам бы хоть чуть-чуть расслабиться, что ли.

– Как?

– О! Очень просто! Сегодня вечером милости прошу ко мне, на Галерную. Пулечку[1], надеюсь, вы писать умеете?

– Обижаете, Сергей Петрович! – Пулечку я писать умел и считал, что играю весьма недурственно, о чем и сообщил собеседнику.

– Вот и великолепно! Водочку вы тоже употребляете?

Водки я не пил давно, поэтому немного смутился, но ответил утвердительно.

– Совсем хорошо! А чтобы вам не идти с пустыми руками, купите коробочку сигар. На ваш вкус. – С этими словами он откланялся.

Оставшись с Менделеевым наедине, я растерянно посмотрел на него.

– Приходите, Петр Львович, – подтвердил Дмитрий Иванович, – не пожалеете. Сергей Петрович знает, что делает.

Пулечку писали долго и со вкусом. Стол зеленого сукна был зачерчен мелом, висты и все остальное каждый писал себе сам. Играли не на интерес, а по гривеннику[2] за вист. Мелочь, конечно, но азарту добавляет. Студенты, говорят, по копейке играют, а то и по полушке[3], а потом дерутся смертным боем да на дуэли друг друга вызывают.

Боткину сегодня не везло. Возможно, потому, что он о чем-то непрестанно думал и не следил за игрой. В то время как остальные партнеры то и дело перебрасывались едкими шутками относительно карт и жизни, профессор сидел безразличный и безучастный. Наконец Дмитрий Иванович не выдержал:

– Вы бы, Сергей Петрович, с таким настроением лучше играть не садились. А ежели карта не идет, так не обижайтесь – карта не лошадь, к утру повезет.

– Извините, Дмитрий Иванович, – ответил Боткин, – наверное, вы правы. Мне лучше уйти.

– Нет, нет, батенька, так не пойдет! Взялись за карты – так играйте. И курите больше, противник от этого дуреет.

– Подождите, Дмитрий Иванович, – вмешался Сеченов. – Сергей Петрович, у вас какие-то неприятности?

– Помилуйте, какие там неприятности. Это у господина Павлова беда с супругой. Как их первенец скончался, так она в себя прийти не может. А тут он еще и перестарался, решил ее физически укрепить и загонял чуть не до смерти. А я теперь голову ломаю: как ей помочь?

Сеченов усмехнулся, глядя в карты:

– Так вы лечение обдумываете? Полноте, сударь, вы уже все решили, так что извольте не отвлекаться от игры.

После этих слов игра пошла, а к утру Сергею Петровичу действительно повезло, и мы дружно отдали ему по рублю.

В тот же день, ближе к вечеру, я заехал к Боткину, уж очень мне хотелось посмотреть, как он будет лечить супругу господина Павлова.

Прибывшая чуть позже хрупкая и весьма деликатная дама в черном траурном платье производила болезненное впечатление. Казалось совершенно невероятным, что перед нами женщина из плоти и крови. Нервно вздрагивая, она машинально теребила крохотный кружевной платочек и смотрела на Сергея Петровича глазами загнанного олененка.

– Ну-с, сударыня, приступим, – предложил ей профессор, – причины недомогания ваш супруг мне уже обрисовал. Посему не будем терять время на лишние разговоры и приступим к лечению. Вы винцо пьете?

– Что?! – возмутилась госпожа Павлова. – Нет, конечно!

– Экая жалость! – огорчился Сергей Петрович. – Но придется. Трижды в день, перед едой, по стаканчику. Теперь далее. Вы, матушка, бранитесь?

– Как можно? Только извозчики бранятся.

– Ну что ж. Вот, возьмите, – он протянул ей лист бумаги, – я вам все написал. Извольте не менее пяти раз в день зачитывать этот текст. Причем не про себя, а вслух. Далее – в карты вы, я надеюсь, играете?

– Нет, – почти простонала бедняжка.

– В таком случае каждый вечер перед сном, по полчасика, в подкидного дурачка. А чтобы интересней было, на копейку. И последнее – вы любовные романы читаете?

Дама, потрясенная такими лекарствами, смогла только отрицательно покачать головой, и Сергей Петрович торжественно выложил перед ней на стол огромный том «Похождений Рокамболя».

– После игры – хоть по две странички, – строго сказал он…

На следующий день, встретив на Невском Менделеева, я не удержался и рассказал ему о странном рецепте Сергея Петровича.

– «Рокамболь»? – изумился Дмитрий Иванович. – Помилуйте! Это же бульварное чтиво!

Я только развел руками. На следующий день, забежав в университет, я узнал, что профессор не вышел на службу, так что вечер у меня оказался свободным. Удивительно, но и на следующий день Менделеева на месте не было. Никто не знал, что и подумать. Решили послать нарочного к нему домой, но и это ситуацию не прояснило. Супруга Дмитрия Ивановича, весело усмехаясь, сказала, что все в порядке и в ближайшее время он придет в университет.

Среди студентов немедленно поползли страшные слухи, но обрести законченность не успели, поскольку Менделеев наконец прибыл на службу. Увидев его, я поразился – Дмитрий Иванович осунулся, глаза ввалились, белки были красны? и воспалились. Я не успел ничего спросить. Устало щурясь, он произнес:

– Ну-с, Петр Львович, я лично ознакомился с «Рокамболем». Сплошная ерунда и глупость, но оторваться невозможно. Боткин – гений!

С этими словами он удалился в аудиторию, а я согнулся от хохота.

Так незаметно прошло время, учеба завершилась…

* * *

Май ознаменовался торжественной инаугурацией избранного президента. Отец и Батя отправились в Москву, поскольку после церемонии должны были представиться новому главе государства (для Лиги территория России не дробилась, мы напрямую подчинялись Великому Магистру России и, следовательно, имели центр управления в Москве).

Мы же с Катькой остались дома, очень довольные этим обстоятельством, и получали от него максимум удовольствия. Развалившись на диване перед телевизором, мы со всеми удобствами наслаждались зрелищем. Зал был полон. От президентов, послов, представителей и просто политических деятелей рябило в глазах. Один из секторов перед помостом, на котором происходила церемония, был отведен полностью для вампиров. Мы узнали кроме Бати и Ермоленко еще с десяток лиц. К моему изумлению, я заметил несколько представителей Ложи. Судя по всему, надвигались какие-то события, понять бы только какие…

* * *

…Мы готовились к отъезду. Отец хотел посетить Грецию, но перед этим надо было заехать в Париж и Лондон. Великий Магистр готовил необходимые бумаги, и нам не оставалось ничего другого, кроме ожидания. Я не очень расстроился по поводу задержки: освобождение от обязанностей при дворе позволило мне свободно распоряжаться собственным досугом, да и учитель теперь проводил со мной гораздо больше времени, так что скучать было некогда.

Вот так в один из мартовских дней, гуляя по Невскому, мы встретились с Михаилом Дмитриевичем Скобелевым. Когда он окликнул меня, я удивился – насколько я помнил, император еще два года назад отправил его в Ахал-текинскую экспедицию. Там генерал вновь показал себя великолепным военачальником. И хотя Александр Николаевич не любил Скобелева, но, отдавая должное его мужеству и заслугам, произвел его в генералы от инфантерии и представил к ордену Святого Георгия второй степени. Генерал прекрасно понимал, что нелюбовь к нему государя кроется не только в дерзости и вольном обращении, но также в высказываниях, которые он допустил, выезжая за границу в тысяча восемьсот семьдесят девятом году по государственным делам. Император Александр Николаевич был недоволен, но Скобелев не спешил отказываться от своих взглядов, а государь не торопился приближать его к себе.

Взошедший на престол Александр III тоже настороженно относился к белому генералу, поэтому, увидев Михал Дмитриевича посреди Петербурга, я не мог скрыть удивления.

– Петр Львович! – зычно воскликнул Скобелев, поднимаясь во весь рост, и, хлопнув извозчика по плечу, приказал остановиться.

Тут он увидел полковника, выходящего из Адмиралтейства, и обрадовался еще больше:

– О! Александр Никифорович! Простите бога ради, я вас сразу не заметил!

Мы подошли и поздоровались. Отец выразил удивление от встречи.

– Только что от государя, – весело пояснил Скобелев, – господа, приглашаю вас в ресторан, дабы отметить столь знаменательное событие!

Судя по всему, аудиенция действительно прошла удачно, и мы весело отправились праздновать.

Ресторан в «Англетере» был отменный, вымуштрованные официанты неслышно сновали по залу, обслуживая посетителей. Подозвав метрдотеля, Михал Дмитриевич сделал заказ:

– Бутылку «Шато-икема» для начала, и что там у вас к нему есть? На троих.

– Могу предложить куропаточек в сметане, – изогнулся в поклоне метрдотель.

– Несите, – благодушно согласился Скобелев, – и прихватите осетринку с трюфелями. Да, чтобы второй раз не бегать, еще две бутылки «Шато-икема». – И, обратившись к нам, добавил: – Господа, может, еще чего-то?

Мы с полковником заказали ростбиф с кровью и, памятуя о пристрастиях генерала, тушенных в сметане рыжиков.

– Несите, любезный, и побыстрее. Если что понадобится, позовем.

Метрдотель с достоинством удалился, а Михаил Дмитриевич, весело блестя глазами, поинтересовался:

– Ну, и как вам, господа, новый государь?

– Не жалуемся, – улыбнулся полковник.

– Наслышан, наслышан, но думаю, это ненадолго. Полагаю, что его величество скоро поймет – без таких людей, как вы, ему не обойтись!

– Вы, Михаил Дмитриевич, сильно преувеличиваете, не бывает таких людей, без которых обойтись нельзя.

– Может, и не бывает, – согласился Скобелев, – но есть такие, без которых весьма сложно. Вон когда на Шипке сидели, я и не знаю, как бы без вас обошлись. Скольких вы тогда спасли! Солдаты офицера за просто так Батей называть не станут.

– Полноте, Михаил Дмитриевич, мы там все на равных были, – возразил довольный полковник.

– Однако были времена, – ностальгически вздохнул Скобелев, – на войне всегда проще. Вот враг – вот свой. А здесь так все запутано, и не разберешь. Кажется – вот только другом был, ан нет – злейший враг оказался. В бою они в кустах сидят, а здесь влияние имеют, и я им кланяться обязан. Нет уж, лучше назад, в Туркестан.

– Но насколько я понял по вашему настроению, – заметил я, – государь отнесся к вам благосклонно.

Скобелев вздохнул:

– Государю понравилась идея, я же, как обычно, не ко двору. Ну что ж, такова моя доля.

– А вы бы пыл свой поумерили, – посоветовал полковник.

– А вот это увольте! – расхохотался генерал. – Что ж вы думаете, я не понимаю? Да вот сдержать себя не могу, натура такая! Думаете, почему белый мундир ношу? Чтоб хоть как-то от этого воронья отличаться. Всё ведь немцам продали! А нашего брата – русского – задвигают. Мордой, говорят, не вышел. Вы только на фамилии при дворе посмотрите…

– Ну, это вы зря, за последний год немцев при дворе сильно поубавилось, – напомнил я.

– А толку? Если немец фамилию сменит, русским он от этого не станет. Да и среди наших таких много, кто перед немчурой ползать готов. Нет, поймите меня правильно, я не кровожадный, просто немец пускай живет в Германии, а в России должны жить русские, и порядки немецкие нам не нужны…

Пока он так разглагольствовал, на стол выставлялись блюда и вино. Опробовав шампанское, Михаил Дмитриевич одобрительно кивнул, и официант разлил вино по бокалам. Сделав глоток, Скобелев растянул губы в блаженной улыбке и, подобрев, продолжил:

– А вот за что немцев люблю, так это за прекрасное шампанское.

– Позвольте, – удивился я, – при чем тут немцы?

– Французы, между прочим, те же немцы. И вообще, в Европе кто не славяне – те немцы. У них даже империя так и называлась – «Великая Германская». И Франция в нее, заметьте, входила. Так что можете со мной не спорить.

Мы и не собирались этим заниматься, и разговор перешел в нормальное для военных русло, заговорили о прекрасном: театре, лошадях, женщинах.

…Мы шли по Невскому и разговаривали. Я думал, после ужина Скобелев предложит продолжить праздник, но этого не случилось.

– Скажите, Михаил Дмитриевич, – задумчиво спросил я, – а как государь отнесся к вашим идеям? Помнится, после тех демаршей, что вы устроили в Европе, и он, и покойный Александр Николаевич были весьма раздражены.

– Теперь все уладится, – беззаботно ответил Скобелев, – более того, император назначил мне еще одну аудиенцию. Вот тогда я и изложу ему все свои соображения подробно.

– А вы не находите, что делить людей по национальному признаку опасно? – небрежно поинтересовался отец.

– Полностью с вами согласен! – с жаром отозвался Скобелев. – Для меня славянин – это тот, кто с молоком матери впитал в себя славянство! Кто не отделяет себя от нашей истории, культуры, веры!

– Разумно, – протянул полковник, задумчиво глядя на шпиль Адмиралтейства, – только вот что прикажете делать с остальными?

– Остальные, ежели они хотят жить в России, должны выполнять законы и работать на благо России. Несогласные могут не задерживаться.

– Забавно!

– Да нет же, господа! – горячо вскричал генерал. – Это правильно! Да что я вам говорю! Вам надобно съездить в Москву, к господину Аксакову[4], вот кто голова!

– Нет уж, увольте, – губы полковника дрогнули в брезгливой усмешке, – я со столь фанатичными господами дел иметь не желаю.

Скобелев слегка растерялся от такого явного неодобрения, но тут же вновь заговорил:

– Может быть, Александр Никифорович, вы в чем-то и правы. Иван Сергеевич бывает несколько неумерен в своих воззрениях. Но вы же не станете отрицать, что Германия – исконный враг славян и в будущем должна быть уничтожена нами.

– Возможно, – согласился отец.

А я уловил в воспоминаниях Скобелева планы и диспозиции, разрабатываемые им на случай войны с Германией.

– Кстати! – перебил сам себя Михаил Дмитриевич. – А знаете, господа, настоящую причину, по которой я прибыл в столицу? Меня пригласил господин Мартынов!

– Не может быть! – ахнул я.

То, что Великий Магистр давно и безуспешно искал ученика, мы знали. Неужели он остановил выбор на белом генерале?

– Вы уже с ним встречались? – настороженно спросил отец.

– Да, сразу по прибытии, – довольный произведенным эффектом, отозвался Скобелев.

И тут я, забыв о приличиях, вломился в мысли собеседника и сразу с облегчением вздохнул. Об инициации речь не шла, дело было совершенно в другом. Углубляться далее в его воспоминания я не стал, потому как и без того злоупотребил своими возможностями. Скобелев поморщился и потер лоб, отец укоризненно покачал головой, а я понял, что вторжение вышло слишком мощным, и виновато потупился.

– Ну что, господа, предлагаю продолжить, – сказал полковник, мысленно успокаивая генерала, – здесь поблизости есть хорошая ресторация.

– У меня идея получше! – захохотал Скобелев. – Неподалеку проживают мои знакомые. Не волнуйтесь, не какие-нибудь желтобилетницы[5], а очень даже приличные барышни. Или вы актрис не любите?

Мы с отцом только переглянулись – неисправим!

– Извините, господин генерал, – улыбнулся учитель, – но нам одну на двоих делить как-то несподручно…

– А с чего вы взяли, что делиться придется? – изумился Скобелев. – Ежели б там женщин на всех не хватало, разве б я приглашал? Пойдемте, господа, не ломайтесь, как институтки.

Мы поняли, что не отвертеться (да не очень-то и хотелось), и пошли вслед за Михаилом Дмитриевичем. Домой мы попали благодаря ему только к полудню.

– Силен генерал, – устало вздохнул отец, садясь в кресло, – и кто из нас вампир?.. Вот вопрос.

– А я уж было решил, что господин Мартынов его в ученики готовит, – признался я, наблюдая, как лакей быстро сервирует стол к легкому завтраку.

– Бог с тобой! – Полковник в ужасе махнул на меня рукой и на всякий случай перекрестился. – Да кто же на это пойдет? Ты себе представляешь этого человека в роли ученика? Он ведь тогда окончательно распояшется!

– А Ложа? – с интересом спросил я, принимаясь за гречневую кашу, обильно политую соусом.

– Там тоже умные люди сидят… – улыбнулся отец. – Ты соуса побольше положи, вкуснее будет… Ну сам подумай, – продолжал он, принимаясь за еду, – если его на металл инициировать, то удержу на него никакого не будет, а там дисциплина жесткая. А если как обычно обратят, то учитель его сам уже через месяц удавит. Контролировать Михал Дмитриевича просто невозможно.

– Интересно, для чего он тогда Магистру понадобился? – Я аккуратно промокнул губы салфеткой и налил себе кофе.

– У них есть общие дела, – загадочно улыбнулся отец.

– А Ложа не расценит их встречу как попытку подготовки к ученичеству?

– Возможно, – после короткого раздумья согласился отец, потягивая мадеру.

– В таком случае нужно ждать контрудара. Это может оказаться довольно опасно.

– Поверь мне, сынок, то, что делает «белый генерал», – гораздо опасней. А у него и без вампиров довольно противников, которые мечтают увидеть его в гробу. Так что недовольство Ложи для него меньшее из зол.

– Да уж. Мне всегда казалось, что генерал – просто находка для Ложи, – заметил я, – ведь всегда можно найти способ держать его в узде.

– Он находка для всех, да вот незадача – такие, как он, способны только воевать. А когда войны нет, от них избавляются, пока не натворили чего. То, что умеет делать господин Скобелев, он прекрасно сделает, и не будучи вампиром. А насчет держать в узде… Петя, не дай бог тебе довести меня до того, чтобы ты узнал, что такое настоящий «зов крови»…

– А что это вообще такое? Я это выражение где-то слышал.

– Скорее всего, от княгини. Она этим со своими учениками часто пользуется, и не только она. До настоящего ученика, инициированного на кровь, учитель всегда может дотянуться.

Я задумался и вдруг понял. И то, что я понял, мне очень не понравилось.

– Вот так-то, Петя, а теперь – спать. У меня вечером дела, а у тебя лекция.

– К сожалению, последняя, – вздохнул я, – а жаль. Дмитрий Иванович – преинтереснейший человек…

* * *

– …«Зов крови»? – озадаченно нахмурился я. – Кровная связь, что ли? Когда я чувствую, что с отцом, и наоборот?

– Она самая, – подтвердила Катька, – и это очень серьезная вещь. Помнишь, я тебе как-то говорила?

– Что-то было, – признался я, – а в каком смысле «серьезно»?

– В самом прямом. Ты думаешь, эта связь только для того и нужна, чтобы знать, кто из нас где и что с нами происходит? Все гораздо сложней. Ты хоть на секунду задумывался, почему первый год птенец вообще не может без учителя? А прямой приказ отца хоть раз пытался игнорировать?

– Нет, конечно, – удивился я, – как тебе это могло в голову прийти?

– А знаешь почему?

– Даже не задумывался. Просто знаю, что должен, вот и все.

– Правильно, но если попытаешься, то сразу поймешь, почем фунт оливок в голодный год. Кровь наставника просто не оставляет тебе выбора. В первый год ты живешь только его волей, и только от учителя зависит степень твоей свободы. Более того, до прекращения ученичества наставник может при необходимости простым мысленным приказом убить ученика. Так что у нас всех очень хорошо работает инстинкт самосохранения.

– Ни фига себе! – Я ошеломленно смотрел на нее. – А как это получается?

– Трудно сказать, механизм этого явления еще как следует не изучен, но факт остается фактом. В средние века таким образом уйма птенцов гибла. Так что «зов крови» – тот подарок, который гарантирует соблюдение дисциплины и выживание нас как вида. А в Ложе у их руководства такого поводка нет и не было. Поэтому они так и распоясались.

– Да, Катюша, вот это новость! Убит наповал. Я даже не представлял, как все серьезно.

– Если бы внимательно слушал лекции, меньше бы удивлялся. Вам что, не говорили об ответственности учителя и связи его с учеником до самого конца?

– Говорили, но мы как-то не придали этому значения. И без того было ясно: приказы отца не обсуждаются. Как ты говоришь – на подсознании.

– Так и есть. Правда, чаще всего вот так подробно, как я тебе сейчас объясняю, эта информация дается только при получении права на ученика, ну или по завершении ученичества.

– А ты особенная! – Я не удержался от подколки, хотя уже давно знал ответ.

– А я врач! – Она щелкнула меня по носу. – Мне по должности положено!

Мы посмеялись и занялись делами…

* * *

Курсы закончились, дипломы вручили просто и обыденно, без напыщенных речей и напутствий, но, в отличие от остальных студентов, меня Менделеев пригласил в ресторацию, дабы отметить завершение обучения.

– Ну-с, Петр Львович, чем теперь собираетесь заняться? – спросил он, пока мы ожидали заказ.

– Наверно, в Европу поеду, Александр Никифорович собирается Париж посетить. Давненько мы там не были.

– Насколько давно? – поинтересовался Дмитрий Иванович.

– Года четыре.

– Ну и как там Париж?

– Париж как Париж, – пожал я плечами, – Петербург, на мой вкус, красивей. Только солнца там поболе и летом жарче – хоть голым ходи.

Менделеев усмехнулся:

– Интересно было бы посмотреть на город, где все голыми ходят.

– Возможно, – не стал возражать я, – только вряд ли мы получили бы от этого удовольствие – Аполлонов среди человеческой породы мало…

Меня прервал официант, начавший расставлять блюда. Ужинали мы просто, без изысков. В отличие от Скобелева, господин Менделеев не заказывал каплунов с трюфелями. Немножко красной икры, немножко черной, семужка, осетринка и водочка. Водки он заказал несколько сортов. Каждой по две стопки – ровно на один раз. Под каждую водку шла своя закуска. Как выяснилось, этой науки я еще не постиг, и профессор с удовольствием принялся просвещать меня. Как выяснилось, «Смирновку» закусывают соленым огурцом, «Анисовку» – черной икрой, а самую крепкую «Сибирскую» просто занюхивают ржаной горбушечкой, «Пшеничную» подают под горячее (поэтому мы ее не брали), все остальное осталось для меня темным лесом – во всяком случае, пока.

– Как вы все это запоминаете, Дмитрий Иванович? Во всех этих тонкостях сам черт ногу сломит.

– А вот так и запоминаю, к тому же это совершенно несложно, уж больно она (водка) – хороша. И кто бы мог подумать, что это просто раствор спирта в воде. Кстати, разбавление спирта водой – весьма увлекательное занятие. Ведь при одном и том же сочетании долей можно получить до нескольких десятков разных растворов. И отличаться они будут не только по вкусу, но и по запаху, консистенции и полезности для организма.

– Откуда вы все это знаете?

– Я ведь, батенька, в свое время диссертацию по этому вопросу написал.

– Так это вы водку изобрели? – поразился я.

– Что вы, сударь! Это сделали за много лет до моего рождения. А диссертация к водке никакого касательства не имеет.

Через полчаса я слегка захмелел и дальнейшую беседу помню выборочно. Более о водке мы не говорили. Я рассказывал о Париже, Лондоне, Праге, немножко посмеялся над Потсдамом. Дмитрий Иванович, перебивая меня, прославлял химию и говорил о великом будущем природного газа, об открытой им «периодической системе элементов» и, наконец, упомянул об аэростатах.

– Дмитрий Иванович, – поинтересовался я, – а каково это – летать?

– Незабываемое чувство, – мечтательно ответил он, – думаю, наше будущее там, наверху. Кстати, а вы откуда знаете? – Он неожиданно понял, что я говорю о его полетах на воздушном шаре. Сам он в Петербурге свой опыт особо не афишировал.

– Да уж знаю. Мы с государем тогда в Париже были, весь свет о вашем полете говорил. Не то чтобы удивлялись, но чтоб столь степенный человек, как мальчишка, в небо рвался… Хотя лично я думаю, что они просто завидовали.

– Я их могу понять, – весело рассмеялся Дмитрий Иванович, – ощущения неописуемые. И это, прошу заметить, привязанный аэростат. А представьте себе свободный полет.

– Я и такого-то не знаю. Видел один только раз это чудо на Балканской войне.

– А какой? – живо заинтересовался профессор.

– Ну, шар и шар, – замялся я, – круглый такой, с корзинкой.

– Вы меня прямо удивляете, Петр Львович, – с укоризной покачал головой Дмитрий Иванович. – Придется мне, видимо, еще курсы воздухоплавания открывать. Вы разве не знаете: бывают тепловые шары, так называемые монгольфьеры; бывают водородные, а есть еще один газ, очень перспективный, но его пока не открыли. Его, наверное, и на Земле-то нет, хотя, может быть, и есть. Определить это пока невозможно. Понимаете ли, Петр Львович, согласно моей таблице данный газ должен быть полностью инертен, то есть никакими химическими методами определить его присутствие нельзя. Но я все-таки верю, что его найдут. А летать на нем будет одно удовольствие: судя по всему, он, в отличие от водорода, совершенно негорюч.

– Вы все это смогли определить благодаря своей таблице? – поразился я.

– Поверьте мне, молодой человек, с ее помощью можно очень многое узнать. А самое главное, отныне нет в природе элементов с неизвестными свойствами.

Дома я рассказал об этом полковнику. Отец с интересом выслушал меня, но особого удивления не выказал.

– Понимаешь, Петя, это всего лишь те знания, которые были неизвестны людям, а кто-то другой знал это уже давно.

– Не может быть.

– Петя, ну подумай сам, мы ведь тоже в некотором роде искусственные существа. Нас ведь такими, как мы есть, тоже кто-то создал, и господь бог здесь, заметь, абсолютно ни при чем. Для человеческого бога мы – создания совершеннейшим образом чуждые. А ведь тех достижений, с помощью которых нас породили, никто не отменял, хотя люди их еще и не открыли. Я тебе, помнится, вкратце об этом рассказывал. – И добавил: – Пожалуй, надобно почитать труды господина Менделеева, а то, похоже, начинаю отставать от жизни.

– А что все-таки насчет наших создателей?

– О них почти ничего не известно. Можно, конечно, спросить у Первых. Но те из них, кто остался в живых, сейчас в спячке, и будить их не стоит. Знаю только одно: тебе ведь известно, что такое Земля и Солнечная система? Так вот, во вселенной таких земель и систем, похоже, очень много. И на каких-то даже есть жизнь. И очень давно с одной из таких планет на Землю прилетели гости. Жить они здесь не могли, но что-то им тут было очень нужно. А все местные виды пребывали в диком состоянии, и только homo sapiens находился на достаточном уровне развития и мог помочь им в освоении планеты. Только вот незадача: для покорения планеты человек весьма слаб и очень мало живет. Поэтому они решили его усовершенствовать, вот так мы и появились.

– А где же те, которые прилетали?

– Они получили то, что их интересовало, и вернулись домой.

– А мы?

– А мы остались. Далее мы им были не нужны. Но все, чем мы пользовались столько веков и пользуемся до сих пор – остатки тех знаний, которые они нам дали. Жаль, что слишком многое было утрачено в Средние века. Однако сейчас, как видишь, люди сами начали развивать науку, причем очень быстро. А нам остается только применять их открытия и вспоминать утерянное.

– А Дмитрий Иванович хочет курсы воздухоплавания открыть, – немного невпопад сообщил я.

– Замечательно! Но осуществить свою идею он сможет, при самых благоприятных обстоятельствах, не ранее чем лет через пять, а возможно, и более…

Прошла еще неделя, и отъезд приблизился вплотную. Вернувшись домой после прощального ужина с друзьями, я застал отца погруженным в какие-то бумаги.

– Ну, как дела? – спросил он, отрываясь от документов.

– Отлично, со всеми попрощался, всех навестил.

– Вот и хорошо, вещи собрал? С утра отбываем.

– Еще вчера, – ухмыльнулся я и, взяв со стола яблоко, с удовольствием откусил кусок. – Между прочим, видел Михаила Дмитриевича, он едет вместе с нами.

Отец слегка поморщился: раз Скобелев рядом, о спокойной поездке можно забыть. И ладно бы он один был, но нет, без своей свиты белый генерал уже давно никуда не ездит.

– Переживем как-нибудь, – подумав, решил отец, – дела не ждут.

– А господин генерал просится к нам, – добавил я, догрызая яблоко.

– В купе, что ли? – рассеянно поинтересовался полковник, упаковывая бумаги.

– Хуже.

– В каком смысле? – Отец явно насторожился.

– В ученики.

– Покажи, – нахмурился отец.

– …Добрый день, Михаил Дмитриевич, – улыбнулся я генералу, сбегавшему по ступенькам Аничкова дворца.

– Здравствуйте, Петр Львович. – Скобелев выглядел довольным и добродушным. На первый взгляд он напоминал сытого, но от этого не менее опасного тигра, в глубине его васильковых глаз пряталась тревога, странно контрастируя с удовлетворенным выражением лица.

– Что-то случилось? – полюбопытствовал я.

– Ничего особенного. Пожалуй, все даже замечательно.

– Значит, с государем у вас более нет никаких разногласий?

– Никаких! – расхохотался Скобелев. – Так правда не бывает, в этом вы правы, но основное мы обсудили и нашли, что наши мнения оказались схожи. Его величество только попросил меня воздержаться от публичных выступлений.

Я коротко глянул на собеседника. На последней фразе он недовольно нахмурился и тяжело вздохнул. Зная генерала, я не сомневался, что такая просьба не могла прийтись ему по вкусу, да и мысли его мне не понравились.

– И вы пообещали? – с сомнением осведомился я.

– Конечно! – тряхнул головой генерал. – Как я могу отклонить рекомендации его величества? Хотя мне кажется, это не лучшая политика с его стороны. Кстати, Петр Львович, а вы знаете, что создана тайная группа по охране императора?

– Слышал, – кивнул я. О том, что новая организация приглашала нас принять участие в ее деятельности, я умолчал. Господин Мартынов решил не нервировать императора явным пренебрежением его распоряжениями, а о том, что мы продолжаем негласно наблюдать и за государем, и за обстановкой в стране, Александр Александрович и без того догадывался. Скобелев вопросительно смотрел на меня, и я добавил: – Насколько я понимаю, это нечто вроде тайного общества.

– Вот-вот! Одних масонов запретили, а своих создаем! Зачем? От Ложи, что ли, защищаемся?

– И от нас в том числе, – улыбнулся я.

– Глупо! Вы со своими способностями пройдете этих, так сказать, защитничков и не заметите. Мне они тоже предложили к ним вступить…

– А вы? – Можно было и не спрашивать, ответ лежал на поверхности, о чем генерал тут же мне и сообщил.

– Отказался, конечно! Более того, я им сказал: ежели узнаю, что кто-то из моих офицеров состоит в любом тайном обществе, немедленно уволю к чертовой матери!

Я ощутил невольное беспокойство – такая организация не оставит в покое столь заметного человека, который к тому же знает о них и отказался от сотрудничества. А Скобелев неожиданно грустно продолжил:

– Устал я от всего, Петр Львович, и от интриг, и от унижения России. Взяли бы вы меня к себе, что ли…

– Так, – полковник вынырнул из моих мыслей, – вот это как раз излишне! Что ты ответил?

– Ничего. Просто внушил, что ему это совершенно не нужно.

– Умница, Петя.

– Папа, я тут подумал: может, нам другим поездом поехать?

– Ну, это уже совсем ни к чему, – улыбнулся отец…