Оглавление

3. 1
4. 2
5. 3
6. 4
7. 5
8. 6
9. 7
10. 8
11. 9
12. 10
13. 11
14. 12
15. 13
16. 14
17. 15
18. 16
19. 17
20. 18
21. 19
22. 20
23. 21
24. 22
25. 23
26. 24
27. 25
28. 26
29. 27
30. 28
31. 29
32. 30
33. 31
34. 32
35. 33
36. 34
37. 35
38. 36
39. 37
40. 38
41. 39
42. 40
43. 41
44. 42
45. 43
46. 44
47. 45
48. 46
49. 47
50. 48
51. 49
52. 50
53. 51
54. 52
55. 53
56. 54
57. 55
58. 56
59. 57
60. 58
61. 59
62. 60
63. 61
64. 62
65. 63
66. 64
67. 65
68. 66
69. 67
70. 68
71. 69
72. 70
73. 71
74. 72
75. 73
76. 74
77. 75
78. 76
79. 77
80. 78
81. 79
82. 80
83. 81
84. 82
85. 83
86. 84
87. 85
88. 86
89. 87
90. 88
91. 89
92. 90
93. 91
94. 92
95. 93
96. 94
97. 95
98. 96
99. 97
100. 98
101. 99
102. 100
103. 101
104. 102
105. 103
106. 104
107. 105
108. 106
109. 107
110. 108
111. 109
112. 110
113. 111
114. 112
115. 113
116. 114
117. 115
118. 116
119. 117
120. 118
121. 119
122. 120
123. 121
124. 122
125. 123
126. 124
127. 125
128. 126
129. 127
130. 128
131. 129
132. 130
133. 131
134. 132
135. 133
136. 134
137. 135
138. 136
139. 137
140. 138
141. 139
142. 140
143. 141
144. 142
145. 143

Предисловие

Один мудрый человек, его звали Герберт Уэллс, сказал, что каждый может написать книгу, и эта книга будет рассказывать о его жизни.

Ну что же, посмотрим, получится ли у меня. И ещё вопрос, а будет ли она интересной? Тут уж Герберт, по-моему, ничего не обещал.

Но прежде, чем начать, надо определиться, насколько она будет откровенной. Однозначно, она должна быть откровенной. Но тут же возникает этическая проблема. Про себя-то я могу писать всё, что вздумается, а другие тут при чём? Никто согласия не давал, чтобы их жизненные фрагменты я выставляла на всеобщий просмотр.

Поэтому о себе напишу, о других — по-разному.

Есть близкие и дорогие мне люди, они будут следовать вместе со мной по страницам моего повествования. Есть те, которых создало моё воображение. Пришлось пойти на эту, неприятную для меня меру, так как, даже из малого количества знакомых, которых я посвятила в свои планы, нашлись такие, которые потребовали, чтобы их не было в произведении. Вот и выкручивалась.

Так что, если вдруг кто-то когда-нибудь меня спросит, правда ли то, о чём я написала, я улыбнусь и скажу: «Ну, конечно же, нет. Где-то что-то основано на реальности, но и своему воображению я дала разгуляться».

Тем более, что воображению в любом случае надо дать волю о ком бы я не писала, ведь не настолько же моя память хороша, чтобы вспомнить всё.

1

Спать ложились рано, экономили электричество. Бабушкина пенсия — всего 48 рублей. Это её ещё, спасибо, недавно удвоили. При таком малом бюджете приходилось пореже ходить в магазин. Но бабушка, не привыкшая к тратам, нередко и эту сумму умудрялась не всю израсходовать, но на «чёрный день» не откладывала, а старалась кому-нибудь остаточек отдать. «Бери, бери, тебе нужнее. Куда мне? Вон, новую пензию уж почтальонша скоро принесёт».

Но свет тратить напрасно, без особой надобности, не следовало. Поэтому, как только управлялись с делами, лезли на печь. Ступеньки лесенкой, нижняя — самая широкая, На ней и посидеть можно, вместо стульчика. Дети, бывало, за вечер не один раз лазили вверх-вниз. И улягутся уж, бабушку поджидаючи и попутно рассматривая на потолке и стенах разные пятнышки — картинки. Потом игры затеют. Бабушка кричит:

— Тише вы, печку провалите!

«Печку провалим! — смешно и немного страшно, — полетим с кирпичами прямо в котлы!» Но смех смехом, а нельзя печку проваливать. Как без печки?

Наконец, бабушка выключила свет. Дети поспешно отодвигаются друг от друга.

Аришка с Андреем, всё делившие между собой только пополам, давно уж разделили и бабушку. Лечь она должна между ними. Тонкими пальчиками на ощупь проверили лицо. Бабушка «смотреть» должна вверх, потому что, если она наклонит голову в сторону к одному из внуков, получится, что от другого отвернётся, а это уже неправильно. Разобрали каждый себе по бабушкиной руке и притихли.

— Ну, чаво вам рассказать?

— Что-нибудь.

Диапазон тем неширок, но не беда, можно слушать одно и то же.

Вот, например, сказка про воров, которые утянули поросёнка. Она настолько бабушке наскучила, что рассказывая её, она редко оставалась в бодрствовании. И внукам приходилось то и дело будить бабушку и подсказывать ей слова, на которых она засыпала. Ребятишек же сказка каждый раз радовала юморными приключениями неудачников и справедливой и доброй концовкой. И от того, что каждое слово этого произведения они знали уже лучше бабушки, поправляя её, если вдруг её речь свернёт не туда, сказка становилась им всё родней.

Совсем по-другому звучали бабушкины рассказы о Боге. Здесь она сама увлекалась, вспоминая услышанные, дорогие сердцу, подробности. Жаль только, что подчас недоставало ей этих подробностей. Нужных книг не было, храмы далеко. Спасибо, дочь Варвара выручает, привозит время от времени переписанные на листочках тексты молитв. И с дочерью бабушка их тут же учит наизусть, так как сама почти неграмотная. Варвара уедет, обидно бывает забыть что-то и беспомощно смотреть на непонятные крючки. Но, впрочем, к ней часто заглядывают и заходят, так что спросить есть у кого. Вон и Аришка скоро зачитает. Эта девка молодец, понятливая.

Но сегодня мысли бабушки заняты другим.

— Мамка ваша опять учудила.

Детские маленькие сердечки болезненно сжались, как бывало всегда, когда ругали или не одобряли их мамку. И совсем другое дело, если над мамкиными поступками смеялись и восхищались их остроумием. Только вот дело в том, что так по-разному часто относились к одной и той же мамкиной проделке. Всё зависело от рассказчика. Бабушка Варвара матюкалась и орала. Бабушка печалилась и вздыхала. Бабушку было жалко. Инка Талалаева рассказывала так, что Аришка с Андреем покатывались со смеху и желали повторить мамкины подвиги.

— А что она сделала?

— Да шла она с Инкой Талалаевой мимо Быковых. Маня выскочила, стала на них ругаться. Что ей не понравилось? Не знаю. Те идут, и Маня за ними бежит, ругается. Им бы промолчать, а ваша мамка обернулась и…

Бабушка повторила мамины слова.

Аришка притихла. Что тут скажешь.

— А Инка? — мамину молоденькую и немного бесшабашную подругу звали по имени и на ты.

— А Инка что? Хохочет, небось. Разве от Инки чего доброго дождёшься?

В отличии от бабушки, детям стало легче, что мамка не одна вела себя «вот так».

— А тёть Маня? — Аришке хотелось надеяться, что каким-нибудь чудесным образом все в конце помирились.

— А что тёть Маня? Ругалась. Что ей ещё делать? Не драться же.

О, это было бы совсем скверно. Аришка нелегко переживала свои ошибки и ошибки родных. В центре груди словно залёг тяжёлый камушек. Ей хотелось услышать от бабушки, что всё не так уж и плохо, что все в конце концов поговорят, поймут друг друга и помирятся. Но выразить свои чувства не могла. А бабушка уже начала вечерние молитвы. Она их чаще пела. А Аришка и Андрей подпевали тонкими голосами.

Через какое-то время правнуки замолчали, засопели, уснули. Но бабушке не спится. Наработалась за день. Гудят ноги, ноет спина, но сна нет. Тихо встаёт, стараясь не разбудить малышей. А, впрочем, их разбудить не так-то просто. Особенно Андрея.

Зажигает лампаду перед иконой и становится на колени.

Икона большая, старинная. Сын Пётр привёз её из какого-то монастыря. Отправили его учиться на художника в Москву, вот он оттуда её и привёз своей верующей матери. А когда вырос, возмужал, не раз и не два сам перед иконой топотал, произносил страшные слова, глубоко раня материнское сердце.

— Прости, Пресвятая Матушка Богородица, — вглядывалась в тёмный лик старенькая женщина.

И на неё в ответ смотрели скорбные глаза Царицы Небесной, держащей на руках своего Божественного Сына.

2

Аришка открыла глаза. В комнате ещё было полутемно. Девочка прислушалась. Бабушка с Андреем о чём-то тихо разговаривали. Аришка торопливо поползла с печки. Так можно проспать всё самое интересное.

— Проснулась? — ласково приветствовала её бабушка, — ну садись, попей парного молочка.

Аришка уселась за стол на лавку рядом с братом. У того уже нарисовались над верхней губой белые усы чапаевской формы. Аришке тоже захотелось такие же. Бабушка проворно поставила перед ней кружку.

— Мать нынче в Маковское поехала, — стала рассказывать и внучке последнюю информацию. — Вчера получку получила, так теперича всю там и оставит.

Аришка с Андреем весело переглянулись.

— Мамка вкусненькое купит!

— И книжки с картинками!

— И мороженое, она обещала!

— Бабуш, а когда она приедет?

— Да не скоро, ещё и туда, небось, не доехала.

Бабушка вздохнула, видя легкомысленную радость своих правнуков. Попыталась всё же донести здравую мысль и до их глупых головок.

— Нет, чтобы поберечь деньги. Или на «книжку» положить. Всё целее были бы.

Но Аришке с Андреем такая бережливость не показалась разумной. И они дипломатично промолчали, уставясь в свои кружки, и втайне надеясь, что бабушкина установка не собьёт их весёлую мамку с намеченных целей.

Бабушка махнула рукой и повернулась к своей печке.

В полутёмной комнате огонь казался особенно ярким, и освещённая, просторная, ещё порожняя печная внутренность предстала перед детскими взорами знакомым зрелищем.

Вот бабушка потянулась к ухватам, выбрала самый широкий. И на металлическом цилиндрике в печь поехал самый большой котёл, в самый дальний угол. В нём еда для коровы.

Следующие котлы поменьше — для поросят, для коз, для кур. Их бабушка ставит башенкой один на другой тоже куда подальше.

Иногда ухват дёрнется, и из-под крышки котла прольётся и зашипит сердито вода. Но бабушка живо поправит покосившуюся башенку.

Наконец, пошли небольшие котелочки с едой для людей. То есть для Аришки, для Андрея, для бабушки и всех, кто случайно или целенаправленно заглянет в этот, всегда открытый для гостей, дом. Сегодня будут готовиться щи да картошка тушёная. А для детей ещё и каша пшённая.

Аришка с Андреем имели отличный аппетит, редко от чего отказывались. И позже, конечно, попробуют и горячие щи с золотистыми маслеными кружочками, и рассыпчатую картошку с поджаристой корочкой сверху, и ароматную кашу, которая так, как в русской печи никогда нигде не получится.

Заглянут они и в большие котлы, попробуют и коровью, и поросячью еду. Нормально, вкусно. Особенно приятен запах пара, когда мнёшь мелкую картошку, сваренную в мундире. Она мягкая, легко поддаётся широкой толкушке с длинной ручкой.

А потом, уже перед сном, бабушка вновь будет заполнять котлы и котелочки новой порцией продуктов, чтобы утром осталось только поставить их в печь.

А Андрей с Аришкой будут сидеть рядышком на невысокой скамейке, и наблюдать, как бабушкин острый нож с тонким лезвием ловко отделяет спиральную кожуру от картошки. Кожура попадает в большой котёл для коровы, а картошина летит и весело плёскается в маленький, где уже собралась целая компания таких же беленьких кругляшей. Андрей выберет себе картофелину и грызёт сырую. Аришка тоже пробовала, но никак не получалось вызвать гастрономический интерес к этому блюду. Не лежала душа есть сырую картошку и всё тут.

Так и появилась первая неразделённая любовь. Неразделённая между братом и сестрой, а пока всё остальное они дружно и поровну поделили.

3

Днём дети запросили у бабушки:

— Можно, к мамке пойдём?

— Идите, она как раз с Маковского должна приехать.

— Ух, ты! Давай, Андрей, скорее обувайся.

Аришка поставила перед братом резиновые сапоги. И свои натянула. Недолго полюбовалась их блестящей, ещё новой поверхностью. Красные. Сбоку уточка изображена.

Вскоре дети шагали по дороге, топча весеннюю грязь и испытывая самые значительные лужи.

— Во, Ариш, море целое. Перейдём?

Аришка скользнула взглядом по стальной поверхности, скрывающей непредсказуемый рельеф дна, попыталась оценить неизвестность.

— Пошли.

Взявшись за руки, дети медленно вошли в лужу. Под ногами чавкало что-то мягкое и засасывающее, сапоги постепенно погружались в глубину, вода стягивала обувь и холодила ноги.

Голенища сапог уже едва торчали над водой, когда Аришка приняла решение:

— Поворачиваем, а то потонем.

Развернувшись, ускорили шаг, стараясь побыстрее выбраться из опасной лужи, начерпали ледяной воды и вскоре были на берегу.

— Ариш, у меня вода в сапогах.

— У меня тоже. Давай разуемся и выльем.

Нашли более-менее чистый пригорок с рыжей прошлогодней травой, разулись, потрясли сапогами, из которых вылилось немного воды, и побежали к мамке.

4

Маму звали Алла. Была она молодая, красивая, весёлая, любила шумные компании и застолья.

Недавно она с детьми переселилась в новый дом. Это было не первое их место жительства.

Деревня Рябинки делилась на две части — старинная, где жила бабушка, там были частные дома, и новая, поселковая, где построили советские жилища одно-, двух- и, даже, один дом трёхквартирный, которые принадлежали колхозу и местному ПМК. И колхоз, и ПМК щедро делились этими квартирами и домами со своими работниками. И одни работники, выбрав дом, в нём и проживали, другие же, как их мама, всё никак не могли определиться и переезжали с места на место, благо было много свободного жилья.

С отцом мама как раз находилась в процессе развода. Ругались. Однажды Аришка поучаствовала в этом неприятном действие.

Мамка с отцом сцепились, а она, желая заступиться за слабую мамку, ударила отца кулаком по спине. Ударила и обожгла кулак. Но не физической болью, а стыдом. Больше в ссорах не участвовала. А, впрочем, больше ссор на её глазах и не было. О них она иногда узнавала из весёлых рассказов матери, когда та делилась деталями с Инкой Талалаевой или тёть Таней Окуневой. И в них ничего страшного уже не было.

Процесс распада семьи был недолгим, но неприятным, как ему и полагалось быть. Дети чувствовали его неизбежность. Мама была категорична. Но отец не сразу сдался, он любил свою красавицу жену, хотя уже безответно. Его качества — ум, доброту, порядочность, мама оценила гораздо позже, когда жизнь стала клониться к закату, когда многое из того, что казалось смешным и забавным, оказалось пустым и глупым.

И теперь он ещё раз попытался вернуть отношения. Но мама тут чётко обозначила границы и понастроила преграды.

Со смехом рассказывала своей подруге Инке:

— Стучится, а я двери закрыла. Уходи, говорю, а он — «не уйду». Видела, у меня возле двери в веранде стекла нет в маленькой форточке? Я кулаком в эту форточку: уходи! Уходи! Он плюнул и ушёл.

И ушёл. Уехал к родителям на свою родину. Поставил точку.

5

Дома детей ждали сюрпризы и приятности.

Во-первых, мамка привезла им целую картонную упаковку мороженого. Оно было подтаявшее и расплывалось в сладкие белые лужицы. А вафельные стаканчики местами были совсем раскисшими, в них густые белые горки были уже не холодные, мягкие и очень приятные на вкус. Словом, ещё неизвестно, какое мороженое лучше — замороженное или подтаявшее.

Во-вторых, в комнате стоял прозрачный целлофановый мешок с кукурузными палочками. Не пакетик и не пакет, а самый настоящий мешок. Размером он был с Аришку, ну, не с Аришку, а с Андрея, ну, может быть, немного поменьше.

После мороженого кукурузные палочки елись с большим трудом. Но тут их развесёлая мамка ввела в дом целую стайку Аришкиных и Андреевых подружек. Выглянув на улицу, она их увидела на дороге. Те играли в «Кашу-малашу».

Игра заключалась в том, что нужно стоять в подходящей грязи, которая должна быть мокрая в нужной мере, и топтаться в ней, поочерёдно поднимая и опуская ноги. Важно ноги не слишком приподнимать, а лишь слегка оттягивать вверх, приговаривая при этом: «Каша — малаша, каша — малаша». И ноги будут всё глубже и глубже проваливаться в весеннюю дорожную грязь. А потом в подходящий момент, а какой момент подходящий, каждый решает сам, нужно вылезти из того, во что засосало. И это непросто. Иногда приходилось вылезать по частям, то есть, сначала ноги, а потом уже пустые сапоги.

Так вот, мама прервала их игру и пригласила всех в гости. И вскоре куча грязных сапог стояла у двери, а вся эта компания грызла кукурузные палочки. Все более-менее глубокие тарелки были в этом задействованы. А тут ещё и кстати сказка по телевизору началась. Чёрно-белая девочка в ней пела весёлые песни, размахивая корзиной с пирожками. И если у любого и каждого из жующей компании спросить, какого цвета шапочка была у этой девочки, все с уверенностью сказали бы, что красная. Это чётко и ясно было видно даже по чёрно-белому телевизору.

Аришке было и хорошо, и, всё же, неприятное чувство просачивалось в сердце. Ей было жалко, что мамка такая весёлая и щедрая для всех, а не только для них с Андреем. Но, впрочем, это чувство было не настолько сильным, чтобы испортить такой чудесный день.