Оглавление

Твои мечты не глупые

Глава 1. Колокольчик

1.0

Если вы читаете это письмо, значит, я уже мертва. Вы скажете: потому что чокнутая. А я скажу: потому что так распорядилась судьба. Смерть — никогда не будет моим личным выбором.

Но, Соф, если это все-таки ты, просто послушай себя внимательно.

Наверное, надо было поздороваться, да? Ведь столько лет прошло. Не люблю здороваться. Когда кто-то пишет «привет, как дела», вероятно, ему от тебя что-то нужно. И, скорее всего, тебе это «что-то» не понравится. Поэтому давай сразу к делу.

Я — это ты. Только 10 лет назад. В Березовом острове сейчас март, а значит, меньше, чем через три месяца все закончится. Все экзамены и школьные конкурсы останутся позади. Я вырвусь из оков маленького города. И либо осуществлю свою мечту, либо… даже думать об этом не хочу.

Но пока мы пишем дурацкие письма себе в будущее под пристальным взглядом Душной. В будущее, которое для меня, как думают некоторые, не настанет. Классная хочет собрать нас через 10 лет после выпуска и вручить эти послания. Как будто кто-то по доброй воле захочет вернуться еще раз в среднюю школу, в наш хелл-хаус. Пусть и на один вечер.

Душная просит описать в письме свои мысли. О чем мы думаем прямо сейчас. Так вот, в свои 17 лет я задаюсь только одним вопросом: зачем нам все это? Зачем мы рождаемся? Зачем просыпаемся каждое утро? Зачем ходим в школу или на работу? Зачем создаем семьи? Зачем мы живем? Ведь рано или поздно это все равно закончится. И что тогда?

Что останется, когда нас уже не будет? Дети? А когда не станет и детей? У меня плохие новости: твоя жизнь по большому счету не такая уж и ценность. Людям есть дело до других людей только до их рождения. Они будут умолять твоих родителей не делать аборт, а может, даже и угрожать. Но где эти люди, когда ты уже не зародыш, а человек, который нуждается в принятии, поддержке и внимании? Вот и я об этом же.

Пройдут года, сгорят архивы, могилы сравняют с землей и на их месте построят новые дома. И никто никогда не узнает, что ты вообще когда-то жил. Так зачем нам все это?

Я нахожу только один ответ: чтобы создать нечто великое. Нечто, что останется в вечности и будет жить, когда наше тело сгниет в двух метрах под землей. И когда время сотрет буквы с надгробного камня, оно все равно будет жить. На книжных страницах или чьей-то стене, на поцарапанном аудиодиске или в памяти компьютера, на подкорке мозга или в левом желудочке сердца. Но оно будет жить после тебя. Вместе с тобой. Мы пришли в мир через творение, и наша обязанность — продолжать творить.

А как тебе такая закономерность: пик продаж альбомов известных музыкантов приходится на следующие несколько дней после их смерти. Преждевременной смерти. Кто-то погиб в аварии, кто-то — от передозировки, кто-то — от болезни. Поэтому я ненавижу смерть — она крадет то, что по праву причитается живым.

Но мне вот что интересно: если завтра вдруг остановится мое сердце, что напишут в соцсетях? Будет ли кто-то скорбеть и оплакивать утрату? Повесят ли мои картины в школьных коридорах? Будет ли кто-то пророчить мне великое будущее, если бы не эта трагедия? Признают ли во мне гениального художника? Или никто не заметит, что я исчезла?

Все попытки доказать, что мое искусство чего-то стоит, тщетны. Все попытки создать нечто великое тщетны. Сколько бы шагов я ни делала, в какую бы сторону ни шла, дорога из желтого кирпича не появляется. Но и я не сдаюсь. Я знаю, что способна на великое. И знаю, что великое припасено для меня судьбой. И пусть в глазах окружающих я всего лишь чокнутая девочка с потрепанной папкой для акварели под мышкой, которая снова и снова штурмует школьный конкурс. Все случится однажды. Нужно только время.

Неужели мои мечты такие глупые?

Дети мечтают о грандиозном и ничего не боятся. Я мечтаю о грандиозном. Но когда дети превращаются во взрослых, все их грандиозные мечты куда-то исчезают. Если за эти долгие десять лет ты сдалась и потеряла веру в себя, просто хочу напомнить, что когда-то ты была сильной девчонкой, которая знала, что может все! Потому что, даже если что-то пошло не так, мы всегда можем вернуться к нашей мечте.

Софа Муравская

Еще раз пробегаюсь по поплывшим строчкам, исправляю с десяток ошибок и только тогда запечатываю письмо в конверт. По плану — на долгие 10 лет. Это же целая вечность! Когда я прочту свое письмо из прошлого, буду совсем дряхлой старухой.

Сейчас я могла бы вскинуть руку и сказать, что все готово, отдать конверт и убежать из класса, пока остальные корпят над своими посланиями. Но мне нельзя привлекать излишнее внимание. Поэтому я сижу молча и еще ниже натягиваю капюшон, когда замечаю, что прядь волос, словно щупальца осминога, выбилась из-под байки.

Взгляд падает на цветок в горшке на самом краю парты со стороны Назара, которого сегодня нет. Он стоит так целый урок, но никто как будто не замечает этой странности. Бутоны еще не распустились. Они вытянуты в длинные трубочки и дразнят меня фиолетовой окраской. Выглядит, как чья-то издевка.

Пересаживаюсь на стул Назара и наклоняюсь, вдыхая еле уловимый аромат. Он тонкий и соблазнительный, как кремовая трубочка с миндалем. И я едва сдерживаюсь, чтобы не облизнуть лепесток. Разворачиваю записку и перечитываю, делая паузу после каждого слова, чтобы понять, что все это значит: «Я говорю, что бесполезно тратить всю свою жизнь на один-единственный путь, особенно если этот путь не имеет сердца. Карлос Кастанеда». Это все. Ни кому, ни от кого — никаких подписей. В голове набрасываю варианты, кому бы мог принадлежать почерк, но из одноклассников на ум никто так и не приходит. Сворачиваю записку и засовываю ее обратно под горшок. Нет, это не мне, просто какая-то ошибка.

Вставляю беспроводные наушники и на самую маленькую громкость включаю песню. Затем открываю почти новенький paperblanks с «Мельницей» Рембрандта на обложке и тремя криво вырванными листами. Пишу: если умереть — единственный путь сказать что-то важное… И тут же зачеркиваю, потому что это не так. Есть другие пути. Я не знаю, какие. Но точно знаю, что они есть. Дневник настроения, который школьный психолог настойчиво порекомендовала вести в рамках нашей терапии, совсем не помогает находить ответы на вопросы.

А затем пишу еще: твои мечты не глупые.

И строчкой ниже три вопросительных знака.

— Готово! — выпаливает Мия и так резко подскакивает с места, что своим стулом толкает мою парту, от чего строчка идет криво.

Фля…

Мия оборачивается, но вместо извинений показывает мне язык. Что вполне ожидаемо. Довольная собой, она идет к доске вместе с конвертом, чтобы первой запустить его во «временную капсулу». И тут первая. Но я не подаю вида, как будто ничего такого не произошло, как будто этот змеиный язык был для кого-то другого.

— Ямшинова, подожди, — говорит Душная, когда Мия пытается всунуть свое письмо в капсулу, а затем обращается к классу: — Ребята, внимание…

Одноклассники отрываются от своих писем и хватаются за мобильные телефоны, чтобы запечатлеть момент, о котором мы все забудем, как только выйдем из кабинета.

— Запускаем первое письмо в нашу «временную капсулу». Через 10 лет, когда мы встретимся на годовщину выпуска, вы сможете прочесть послания себе взрослым. И, возможно…

Школьный звонок прерывает помпезную речь, и все срываются со своих мест. Душная продолжает читать напутствия, повышая голос, только ее уже никто не слушает. А потом эти же люди придут на экзамен и будут просить снисхождения. Фля, но где же ваше уважение?

Мия возвращается за вещами. Когда наши взгляды встречаются, я высовываю язык настолько сильно, что мои зрачки сходятся на переносице. Ее худощавая фигура повисает надо мной, и я хватаюсь за свое письмо — потому что слишком хорошо знаю Мию. Она кладет руку мне на плечо, типа по-дружески. Но ее длинные острые ногти проникают сквозь байку и впиваются прямо в кожу. Мия пытается сделать мне больно, только не догадывается, что именно эта боль и держит меня в сознании.

— Мы обе знаем, что ты никогда не прочтешь свое письмо, — говорит Мия.

Ее ногти впиваются еще сильнее, что приносит невероятное облегчение. Мне не больно. Не физически.

— Никогда! — говорит Мия, повышая голос.

— Замолчи, — шепчу я.

Только бы никто нас не услышал. Только бы никто не понял, что происходит. Когда кажется, что в твоей жизни уже и так адский ад, забываешь, что всегда может стать хуже.

— А ты не затыкай меня! — кричит Мия и толкает в плечо. Но так, чтобы Душная не увидела.

Сейчас она что-нибудь скажет про волосы. Она должна хоть что-то сказать про волосы.

— Где моя домашка по литературе?

— Она еще не готова, — шепчу я все тише. — Осталось дописать пару абзацев.

— Принеси сочинение к последнему уроку. И тогда твоя тайна, возможно, умрет со мной. Ой, смотри, какая игра слов получилась: ты умрешь и твоя тайна умрет.

Я молчу. Не хочу ввязываться в словесную перепалку. Это не поможет, только разозлит Мию. А она слишком много знает.

— Черт, — говорит Мия, — из-за тебя ноготь сломала.

Она берет свой рюкзак, затем внимательно меня осматривает и, наконец, выдает шутку века:

— Ну, теперь я знаю, как выглядит фиолетовая корова.

Колокольчик! Это цвет колокольчик. Ты же художница, фля.

Мия снова склоняется надо мной и тычет указательным пальцем прямо в лицо:

— И не смей умирать до конца учебного года. Поняла? Потом делай со своей жалкой жизнью что угодно.

Иногда мне кажется, что я уже умерла и попала в Ад — класс ИЗО средней школы искусств. Неужели есть местечко хуже этого?

— У тебя вот здесь, — говорю я и показываю на уголок рта.

— Что здесь? — спрашивает Мия и трет кожу, только с другой стороны.

— Кажется, — наклоняюсь вперед и рассматриваю белое пятно, — это заварной крем от эклера.

— С ума сошла! Я не ем пирожные.

Мия вылетает из кабинета, и я обретаю покой на 20 минут большой перемены. Хватаю рюкзак, папку для акварели и спешу к выходу, попутно опуская письмо во «временную капсулу». Мне нужно срочно увидеть Крис.

— Муравская, — окликает меня Душная, когда я уже почти скрываюсь за дверью.

Фля… И какого флюгера ей от меня надо? Поправляю капюшон и подхожу к учительскому столу.

— Сними капюшон, — говорит Душная, — ты находишься в помещении.

— Нет, — отвечаю я.

— Софа, сними капюшон.

— Нет.

— Хочешь к директору?

— Не очень.

— Сними капюшон. В школе нельзя ходить в головных уборах.

— Правда? А если у меня рак, и мне пришлось побриться налысо? Тоже нельзя?

— Софа, я не собираюсь больше повторять.

Я снимаю капюшон, и яркие кудри рассыпаются по плечам.

— Почему? Твои? Волосы? Фиолетовые?

— Колокольчик.

— Что колокольчик?

— Этот цвет называется колокольчик, а не фиолетовый. Вы сами говорили, что мы, как художники, должны видеть оттенки.

— Мне все равно, как называется этот цвет. Ты выглядишь неподобающе для ученицы.

— А мне кажется, что это как раз в духе ученицы школы искусств. Называется самовыражение.

— Прекрати дерзить. Твоя мама видела, в каком виде ты ходишь?

Если скажу, что это мама меня красила, и именно она посоветовала подержать оттеночный бальзам подольше, Душная все равно не поверит. Поэтому я просто мычу, тем самым сообщая: да, видела.

— И что она сказала?

— Отрастут.

— Пожалуй, с этого я и начну родительское собрание, — говорит Душная и оставляет пометки в своем ежедневнике.

— Ой, да делайте что хотите, — отвечаю я и разворачиваюсь к выходу.

Чувствую, как телефон вибрирует в кармане байки. Могу поспорить, что это звонит Крис.

— Постой, — Душная снова меня окликает, и я замираю. — Почему тебя вчера не было на сеансе у психолога?

— Ну, я заканчивала работу для Весеннего фестиваля, — отвечаю, не поворачиваясь.

— Что на этот раз рисовала?

— Писала, — поправляю я и вот теперь поворачиваюсь. — Художники пишут, а не рисуют.

— Так что же ты писала?

— Как обычно.

— Надеюсь, как обычно — это не труп невесты с отрубленной головой?

— О! Спасибо за идею, — и я расплываюсь в улыбке.

Нам говорят: будь собой. Не смотри на звезд, не создавай себе кумиров, не копируй других. Просто оставайся собой. Каждый человек прекрасен таким, какой он есть. А потом эти же люди добавляют: только не крась волосы в фиолетовый и чудищ не пиши. Пиши цветочки и радугу. А еще сними черную футболку с черепом и надень вот это коралловое платье. Ты же девочка!

— Может, удача тебе все-таки улыбнется, — говорит Душная, — и ты победишь. Наконец-то. Хоть раз.

Ее пренебрежение бесит, но я обещала держать себя в руках. Обещала себе. Обещала родителям. Обещала школьному психологу. Поэтому я просто сжимаю кулак свободной руки, впиваясь острыми ногтями в ладонь. Вроде отпускает.

— Ага, — только и отвечаю.

Я спешу. Мне нужно срочно увидеть Крис!

— Муравская!

Да что опять?

В коридоре меня догоняет Ника и пытается вручить горшок с цветком.

— Ты забыла свой цветок, — говорит она и еще настойчивее протягивает горшок, который я по-прежнему отказываюсь брать.

— Это не мое.

— Держи.

Она всучивает-таки мне цветочный горшок, как будто участвует в тайном сговоре.

— Ты знаешь, кто его оставил? — спрашиваю я.

— Нет, он стоял на твоей парте. И я подумала, что он твой. Назар же больше недели болеет. И вот еще, — она протягивает мне записку с той мудренной фразой Кастанеды.

— Ага.

Проще выбросить горшок за углом школы, чем доказывать, что он не мой.

— Слышала новую песню Тима? — спрашивает Ника, когда я уже порываюсь уйти.

— Мг.

— Потрясная. Да?

Это с какой стороны посмотреть. В общем, у меня много вопросов.

— Думаешь, она о ком-то из нашей школы? — спрашивает Ника.

Сдерживаюсь, чтобы не ляпнуть: кажется, она обо мне. И вместо этого говорю:

— Не знаю. Возможно.

— Классная прическа, кстати.

— Спасибо.

— Так было задумано?

— Так получилось, — говорю я и вырываюсь из цепких оков Ники.

По дороге вдыхаю сладкий аромат еще нераскрывшихся бутонов и чувствую, как он проникает внутрь, заполняя легкие. Цветок пахнет соблазнительно и опьяняюще. Как будто таким образом о чем-то предупреждает.

1.1

С папкой для акварели в одной руке и с цветочным горшком в другой я выхожу на школьный двор. Свежий воздух, которым так славится наш Березовый остров, больно ударяет по ноздрям. В нем слишком много кислорода.

Все, что нужно знать про Березовый остров, — это крошечный город, в котором никогда не случается ничего интересного. Здесь до сих пор читают бумажные газеты и разносят сплетни со скоростью света, стоит только кому-то оступиться. Островитяне все про всех знают. А если не знают, то обязательно допридумывают. Наши спальные районы больше похожи на кладбища живых людей, выходящих из своих склепов ради одного — добраться до работы и вернуться обратно. Березовый остров — место, где вдовцы не имеют права на счастье и должны хранить верность почившему супругу до конца своих дней. Место, где нужно жить по кем-то придуманному плану. Место, откуда, уехав однажды, больше не возвращаются.

И последнее. Сакральный вопрос, на который местные жители ищут ответ всю свою жизнь: а что скажут люди? Вот он, наш ориентир, оглядываясь на который мы принимаем решения. Или точнее Остров сам принимает решения за нас.

От того еще удивительнее, что в таком месте, как Березовый остров, появилась средняя школа искусств, которая абсолютно не вписывается в пейзаж захудалой провинции. Взрослые, как будто гордясь, называют ее хеллинкой — по имени бессменного директора Михаила Хеллина. А ученики — хелл-хаусом. Потому что мы проходим те же круги школьного ада. Просто с песнями и танцами. Параллельные классы разделены не по буквам, а по направлениям. Танцор, музыкант, художник, писатель, актер — выбирай, кем ты хочешь быть. Или кем тебя видят взрослые.

Откуда? Откуда в крошечном городе столько талантов? Может, это все волшебный воздух Березового острова? Секрет прост — на самом деле школа искусств не для детей с выдающимися способностями. Она для родителей, которые хотят запихнуть своих отпрысков хоть куда-нибудь, чтобы те не шатались по улицам, где им могут предложить наркотики. Дополнительные занятия, профильные уроки, кружки, мастер-классы — все это призвано отвлекать нас от познания окружающего мира, а не развивать таланты. Впрочем, владение художественными кисточками или барабанными палочками лишним не будет, — оправдываются взрослые, подавая заявку на поступление ребенка.

До конца перемены остается совсем немного времени, а нам с Крис надо еще многое обсудить. Поэтому я прибавляю шаг. Хотя с моими короткими ножками это непросто. Крис, конечно же, давно в курилке и наверняка злится, что я опаздываю. Но нет. Замечаю еще издалека: она что-то наговаривает на свой телефон и выглядит вполне довольной.

В метре от подруги — Тим. Вот это попадос. Не хочу его сейчас видеть. По крайней мере, пока не поговорю с Крис. Тим томно затягивается сигаретой, а затем выпускает идеальную пару дымовых колец. Девочки пищат от восторга. Фу, как же бесит.

Делаю вид, что совсем не замечаю ни Тима, ни его фанаток, и гордой походкой дефилирую по воображаемому подиуму под звуки «Whole Lotta Love» Led Zeppelin в моей голове. Порыв ветра срывает капюшон, кудри цвета колокольчик рассыпаются по плечам. Кажется, я уже собрала все взгляды в курилке. Только это еще не все. В самый неподходящий момент я вдыхаю аромат цветка, и он щекочет ноздри. Нет-нет, только не сейчас. Но катастрофа неизбежна — и я чихаю. Мой драконовский чих звуковой волной разносится по всему городу, а на глазах наворачиваются слезы.

— Будь здорова, — говорит Тим, поворачиваясь в мою сторону.

— Ага, — отвечаю я, даже не взглянув на него.

Вот это стыдоба. Позорище, позорище, позорище.

Подхожу к Крис и пытаюсь плечом вытереть слезы, не замечая, как размазываю тушь по щекам.

— А это моя лучшая подруга — Софа, — говорит Крис в камеру и обнимает меня так, чтобы я тоже влезла в кадр. — Она художница. Просто запомните это лицо. Очень скоро ее полотна будут висеть в Лувре. — Крис поворачивается ко мне и спрашивает: — Или где вы там все мечтаете висеть?

Молча улыбаюсь в камеру и краснею от смущения. Это прямой эфир, и Крис тут же получает вопросы.

— Как мы подружились, если в разных классах? — Крис зачитывает вопрос и сразу отвечает: — Мы живем в одном подъезде и знаем друг друга с детства.

Я все так же молча киваю в камеру.

— О, спасибо. Это красная тушь Bad Doll, — говорит Крис в камеру, а затем поворачивается ко мне: — В комментариях спрашивают, чем я так круто накрасила глаза. — И снова смотрит в камеру: — Спасибо, спасибо. Вы прям засыпали меня комплиментами. На самом деле такие стрелки делаются очень просто. Хотите сниму видео? Ладно, ребят, мне пора. Нам с подругой еще нужно обсудить, кому же ее парень посвятил свою новую песню.

Крис машет в камеру рукой, а затем останавливает эфир. Я со всей дури шарахаю ее папкой для акварели. Шарахнула бы по башке, но не достаю, поэтому удар приходится на плечо.

— Ты вообще нормальная? — спрашиваю полушепотом.

— Да чего ты? Он все равно ничего не услышал.

— А если посмотрит?

— Не посмотрит.

— А если кто-то из наших это смотрел?

— Не смотрел. Не ссы.

Крис прячет телефон в карман джинсов и достает пачку с сигаретами. Она протягивает ее мне, но мои руки заняты. Крис вытаскивает сигарету, прикуривает и затягивается, а затем длинным ногтем с потрескавшимся лаком сбивает пепел на землю.

— Не смылось? — она трогает мои колокольчиковые кудри.

— Не смылось.

— Ну, может, еще смоется? — она проводит пальцем по щеке и стирает размазавшуюся тушь.

— Может.

— А это что? — еще одна затяжка и она наконец-то замечает цветок.

— Стоял на моей парте.

— Ой, у фиолетовой девочки появился тайный поклонник.

— Я тебя сейчас еще раз стукну.

— А может, и не тайный, — она взглядом косится в сторону Тима.

— Колокольчик, — делаю вид, что не понимаю дурацких намеков. — Это не фиолетовый, а колокольчик.

Ставлю горшок на землю и протягиваю Крис записку. Она внимательно ее изучает и возвращает мне.

— Что скажешь?

— Пфф, это точно не он? — Крис снова косится в сторону Тима.

— Нет.

— Уверена?

— Нет!

Выхватываю сигарету из рук Крис, затягиваюсь, и тревога хотя бы на мгновенье меня отпускает.

— Я ни в чем уже не уверена. Но вряд ли это в духе Тима. Он скорее напишет песню, где всему миру расскажет, какая ты… нехорошая девочка.

— Так ты все-таки думаешь, что песня про тебя?

— Если она не про меня, я убью его.

Боковым зрением все это время слежу за Тимом. А он смотрит на нас прямо в упор и даже не скрывает этого.

— Я нашла новое классное место для вечерних посиделок, — говорю я и нарочно повышаю голос, чтобы Тим точно услышал. — Это заброшенная стройка в конце нашей улицы. В прошлом году там начали строить магазин или что-то типа того, но ничего так и не сделали. Место огорожено, но есть лазейка, — я смотрю на Тима уже открыто и добавляю еще громче: — Сегодня вечером пойду туда писать. Отличное тихое местечко. Придешь? — спрашиваю у Крис ради приличия. Не хочу, чтобы она приходила. Хочу, чтобы пришел Тим. Как бы случайно.

Тим тушит окурок сигареты о ржавую рабицу забора, отделяющего школьный двор от внешнего мира, натягивает на плечо чехол с гитарой и подходит к нам, гремя металлическими цепочками на потрепанной косухе. И Крис не успевает ответить на мой вопрос.

— Эй, — говорит он, поправляя курчавую челку, которая постоянно падает на глаза.

Рукав косухи подпрыгивает вверх, и я замечаю у него на запястье резинку-пружинку для волос. Все еще носит.

— Эй, — отвечаю я.

— Есть ответы на тест по алгебре?

— Нет, я свои уже отдала, — говорю я и смотрю на Крис.

— Я тоже, — говорит она.

И это чистейшая правда. У меня нет ответов. А не то, что я обиделась и теперь не хочу помочь. Да, порой я сильно злюсь на Тима. Но хочу, чтобы у него все было хорошо.

Тим отхаркивается, затем плюет в сторону и говорит почти равнодушно:

— Ясно.

Замечаю у него на шее что-то похожее на бинт, заклеенный пленкой.

— Что это? — спрашиваю и тянусь рукой, но Тим уворачивается.

— Эй, про личное пространство слышала?

Натягиваю рукав байки, чтобы скрыть широкий кожаный браслет, который маякнул, пока я пыталась дотронуться до Тима.

— Так что это? — спрашиваю я.

— Подрался с твоим тайным поклонником.

Тайным поклонником? Я бросаю взгляд на цветочный горшок. Неужели он что-то знает?

— Твое наказание закончилось? — спрашивает Тим.

— Откуда ты знаешь про наказание? — я делаю вид, что не знаю, что знаю, что он знает.

— Твоя подруга сказала, — и он кивает в сторону Крис.

— Ааа, — протягиваю я.

Конечно же, я в курсе, что Крис, пусть и случайно, но проболталась про мое наказание Тиму, когда они пересеклись на физре. Она соврала ему, что я сбежала на свидание и вернулась позже установленного времени. Вот только Крис тоже не знает всей правды. Версия для подруги — плохие оценки за контрольные. На самом же деле родителей вызывали в школу, потому что я сказала психологу, что меня бьют дома — вот откуда синяки. И та решила вызвать родителей на серьезный разговор. Дома никто меня не бьет, я соврала. Итог — две недели без телефона, чтобы у меня нашлось время подумать о своем поведении.

— Телефон вернули? — спрашивает Тим.

— Ага.

— Наверное, соскучилась по соцсетям?

— Ага.

— Уже заходила?

— Ага.

— Нашла что-нибудь интересное?

— Да вроде бы ничего не пропустила за эти две недели.

— Ясно.

И Тим уходит, не прощаясь. Даже не улыбнувшись в качестве «пока». Вот же придурок!

«Ведь эта песня про меня?» — хочется крикнуть ему вслед. Но я не кричу. Мне страшно услышать ответ. Я боюсь не того, какой паршивой кажусь со стороны. А того, что это кто-то другой так искромсал его сердце или что там у него в грудной клетке. Кто-то, кто значит в его жизни больше, чем я.

— А что это сейчас было? — спрашиваю я у Крис.

Сама перебираю в голове варианты, у кого же еще могут быть ответы на тест.

— Тим впервые за последний месяц заговорил с тобой. Или уже за два месяца?

— Нет. Я про камеру.

— А, это. Я завела блог.

— Блог?

— Ну да.

— Зачем?

— Чтобы развлекаться.

— Классно! Будешь снимать свои танцы на видео?

— Какие танцы, Соф, успокойся. Это никому не нужно.

— Так как же ты хочешь стать популярной, если не будешь показывать свой танцевальный талант? Сама же говорила, что k-pop популярен. А ты круто танцуешь.

— Есть куча людей, еще круче танцующих. Зачем кому-то смотреть на мои конвульсии?

Крис как всегда. То ли напрашивается на комплименты, то ли и правда недооценивает свои способности.

Я достаю телефон и пишу Диане из параллели: «У тебя есть ответы на тест по алгебре?» — «Да». — «Можешь сфоткать и прислать мне?» Меньше чем через минуту ответы на тест снова у меня, и я отправляю их Тиму. Я делаю это не потому, что люблю его, а потому, что могу сделать. Это важная разница.

— Буду дурачиться на камеру, делать макияж и рассказывать о своей крутой жизни, — говорит Крис. — Вот что интересует публику, а не твои восхитительные таланты. Ты все еще думаешь, что талант может принести славу? Пфф… Люди хотят знать, что ты ешь и с кем спишь. Им нужна только чужая крутая жизнь и лучше в самых грязных подробностях.

— Ты — ученица средней школы искусств, — говорю и передаю Крис сигарету. — У тебя нет крутой жизни.

Хотя понимаю, что должна сказать совсем другое: «Ты — танцовщица! Талантливая танцовщица! И если не это, то что тогда может быть важнее?» Но эту мысль оставляю при себе. Крис все равно меня не послушает. Никто не послушает. Пока я не добилась всемирного успеха, я — лишь пустое место. И изо дня в день должна доказывать этому миру, что имею право быть здесь. Когда мои картины будут висеть в Лувре, только тогда мои слова начнут растаскивать на цитаты под видом дико мудрых мыслей. Даже если я скажу откровенную чушь.

— Ну, об этом мы не будем рассказывать, — отвечает Крис. — Запомни: люди видят тебя такой, какой ты позволяешь себя видеть. Поняла? Говоришь, что успешный художник. И они ведутся на это. Правда никого не волнует. А скажешь, что не выиграла ни один тупорылый школьный конкурс, прослывешь неудачницей.

— Что по сути так и есть.

— Ой все, не хочу больше слышать этого нытья.

Школьный двор наполняется едва слышным звонком на урок, но мы продолжаем стоять в курилке. Крис не спеша тушит окурок все о тот же ржавый забор и выбрасывает его в импровизированную урну из банки кофе с надписью Lavazza, а затем говорит:

— Так с чего ты взяла, что песня про тебя?

— Как минимум, он знал, что сегодня закончится мое наказание и мне отдадут телефон.

— И?

— Я буду в сети и смогу услышать песню.

— И?

— Выкладывать песню раньше не было бы смысла, потому что я бы ее не услышала вместе со всеми.

— Очень слабый аргумент. Я могла бы дать тебе свой телефон, чтобы ты послушала песню.

— Тогда почему он не выложил ее раньше или позже? Почему именно сегодня?

Поднимаю цветочный горшок, и мы с Крис возвращаемся в школу. У самых дверей я торможу и оглядываюсь по сторонам. Школьный двор уже опустел. Но меня не покидает ощущение, что кто-то смотрит.

Глава 2. Фиалка

2.0

Третий вечер подряд я хожу на стройку, про которую рассказывала Крис в курилке. Здесь довольно сыро и уныло, аж холодок пробегает вдоль позвоночника. Признаю, в своем рассказе несколько преувеличила крутость этого места. И все же еще надеюсь, что в любую секунду появится Тим и все мои томления окупятся. Он же знает, что я здесь! Он должен догадаться, что я жду его! Ну, или сам захотеть сделать мне сюрприз. Неужели так сложно? Но Тим не приходит ни в один из вечеров. Вообще никто не приходит. И я продолжаю делать вид, что работаю над картиной для Весеннего фестиваля.

Творческие конкурсы — еще одна фишка нашего хелл-хауса. Простите, школы искусств. В конце каждой четверти у нас проходит фестиваль, где ученики демонстрируют свои таланты. Надо же как-то показать, что детей чему-то научили. Можно участвовать в свободной программе или конкурсной. Победитель по мнению жюри получает «отлично» в четверти по профильному предмету. Победитель по мнению самих школьников — бонусные баллы. Терять здесь нечего, кроме уязвленного эго из-за проигрыша. Разве вообще можно сравнить две картины или два танца и сказать, что только один лучше? Это как? Какие критерии оценки? Все равно, что спросить у ребенка, кого он любит больше: маму или папу. Или спорить, кто лучший художник всех времен и народов: Ван Гог или Сальвадор Дали. Поэтому многие решают вообще не участвовать. Или показывают свое творение в свободной программе — так безопаснее. Потому что, как ни крути, но это базовая потребность творцов — показывать. Или, я бы даже сказала, обязанность.

Но самое интересное происходит на Летнем фестивале для выпускников. Это последний для них конкурс, а награда — грант на обучение в Академии искусств. В жюри сидят преподаватели Академии, и именно они решают, кто будет у них учиться, минуя вступительные экзамены. Если говорить коротко о мечтах, то вот моя. Ведь другого шанса попасть в Академию у меня нет. Родители никогда в жизни не оплатят обучение, хотя именно они сами и привели меня в знаменитую на весь город хеллинку. Правда, вовсе не потому, что разглядели во мне какие-то задатки художника…

Белые листы для акварели разбросаны на грязном бетоне и раздражают до безумия. Я целюсь карандашом в бумагу, но мне совсем нечего сказать миру — сплошное rolling stone в моей голове. Ааа, как же бесит! Я не вижу картину в своем воображении, а значит, не могу рассказать историю, чтобы потом изобразить ее в одном кадре. Все, что я вижу, это белые листы на фоне безжизненной стройки и вокруг ни души.

Откладываю в сторону акварельную бумагу и принимаюсь за папку. Наклейки на ней уже поистрепались и отходят по краям. Я приглаживаю изображение гитары, сильнее надавливаю на портрет Фриды и приклеиваю обратно оторвавшийся язык к ярко-алым губам. Только это вообще не помогает. Моей папке для акварели, усыпанной разноцветными наклейками, давно пора на пенсию. И тут я вижу образ.

Склоняясь над белым акварельным листом, касаюсь коленями грубого бетона и случайно натыкаюсь на торчащий гвоздь, но не чувствую физической боли. Пока меня охватывает эйфория, быстрыми движениями набрасываю силуэт: на автобусной остановке одинокая девушка в порванном платье и с дырой в области сердца. Босая, она стоит под навесом и сжимает в руке вырванное сердце, пока прохожие остаются в стороне. Дождь размазал тушь по кукольным щекам, бальное платье испачкано кровавыми пятнами, а волосы…

Выхватываю прядь своих волос: это уже не колокольчик. После второго мытья краска чуть вымылась, и оттенок кудрей стал напоминать фиалку. Еще чуть-чуть и я стану платиновой блондинкой, как Крис. Ведь именно так и задумывалось. Перебираю в пенале маркеры, нахожу максимально фиалковый и дарю девушке волнистые локоны. А еще добавляю пару выдранных клоков на земле. Любуюсь наброском, а затем откладываю его и сажусь обратно на деревянную балку. Все не то. То есть все то. Но с этим мне нельзя на школьный конкурс, если я не хочу, чтобы меня сразу же увезли в дурку.

Решаю отвлечься и проверить сообщения в телефоне. Пусто. Ни пропущенных звонков, ни уведомлений мессенджеров. Даже Крис молчит. Видимо, ей надоело, что все наши разговоры сейчас в конце концов сводятся к песне.

Отключаю мобильный интернет и снова включаю. Опять ничего — хотя интернет работает исправно, даже в этой дыре. Перезагружаю телефон — снова все в порядке. Просто сообщений нет. Просто меня никто не ищет. Просто я никому не нужна. Как дура, сижу на этой стройке и жду, когда кто-нибудь вспомнит обо мне.

Ну хорошо, не кто-нибудь. Я жду конкретно одного человека. Жду Тима. А он даже не пишет.

И почему же я продолжаю на что-то надеяться, если сама все испортила?

Распутываю наушники и включаю песню «Ее ненависть».

Даже не смей, от нее руки прочь

Эти губы лишь для поцелуев смерти

И по запястью сочится кровь

В ней для любви не осталось места

Иголки втыкая, сама себя ранит

И думает, что умрет кто-то другой

Вновь ее сердце забьется, кто знает

Быть может тогда она станет живой

Я знаю

Твои мечты не глупые

Не верь всему, что говорят

Приходи

И я спою тебе песню

Как с ума меня сводит дурман

Ты можешь стать лучше, но зачем

Если ей все равно будет этого мало?

Ненависть сжирает нутро как огонь

Сама так решила — стать царицей Ада

По городу ненасытная бродит до темна

Людские слезы — вот чего она хочет

И я готов свои все до капли отдать

Если это хоть немного от боли поможет

Я знаю

Твои мечты не глупые

Не верь всему, что говорят

Приходи

И я спою тебе песню

Как с ума меня сводит дурман

Твои мечты не глупые

На рассвете я видел сон сегодня

Твои мечты не глупые

Дурман шептал: все возможно

Я знаю

Твои мечты не глупые

Не верь всему, что говорят

Приходи

И я спою тебе песню

Как с ума меня сводит дурман

Слушаю ее уже в сотый раз за день и никак не могу насытиться. Музыка — чистый кайф. Бит так приятно разливается по венам, что невольно начинаю дрыгать головой в такт. Я бы сказала, что песня шикарная, или, как пишут на странице Тима, огонь. Если бы точно знала, что она не обо мне.

Ловлю каждую фразу и примеряю на себя. «Иголки втыкая, сама себя ранит и думает, что умрет кто-то другой» — это про мои шрамы. Я тереблю кожаный браслет на запястье. Тим знает о шрамах, но не знает, почему я это делаю с собой. Он никогда не задавал вопросов. Как будто и так знал ответ. «Ты можешь стать лучше, но зачем, если ей все равно будет этого мало?» — я не принимаю людей такими, какие они есть, меня бесят чужие недостатки, да. «Людские слезы — вот чего она хочет. И я готов свои все до капли отдать, если это хоть немного от боли поможет» — ой все.

Выключаю плеер — на сегодня, пожалуй, хватит. Да, я бы хотела, чтобы мне посвятили песню. Но только не эту. Я мечтаю о романтичной балладе: я увидел тебя и понял, что это любовь до гроба, ты самая красивая девушка на планете, рядом с тобой мое сердце бьется чаще, держи меня за руку, люби меня нежно и прочие тошнотворные сопли. А не вот это вот. Почему так сложно признаться в своих чувствах и просто сказать как есть? И я сама не понимаю, кого сейчас имею в виду: Тима или себя.

А в голове продолжает звучать: «Я знаю, твои мечты не глупые…»

Перевожу взгляд на разбросанные по бетону листы. Сдавать работу на Весенний фестиваль через неделю, а у меня ничего нет. Нет даже идеи. Осталось всего две попытки доказать, что я чего-то стою. И либо я окончу школу победительницей, которая смогла, которая всем доказала, что может. Либо так и останусь лузером. Каждый раз, каждый чертов раз победа достается Мие. Но за что? Ее картины посредственны, в них нет ничего особенного. Почему же она первая? И не совпадение ли, что ее мама психологиня в нашей школе, а? В мире, где все куплено, мне не светит ничего.

Я уверена, что рисую лучше всех своих одноклассников. Да что там, я самая крутая и талантливая во всей школе искусств. Но никто этого не видит. Они глупцы. Слепые глупцы. Через несколько лет, когда я добьюсь успеха, они об этом еще пожалеют. Будут набиваться в друзья, рассказывать журналистам, как мы дружили в школе, какая я была классная девчонка, как они всегда знали, что я особенная, что мой талант — это талант гения. Все хотят погреться в лучах твоей славы, но никто не хочет сделать хоть что-то, чтобы эта слава зажглась. Хотя бы поставить чертов лайк.

Закуриваю сигарету и делаю затяжку. Но вдохновение так и не приходит. Лишь кашель сдавливает горло. Белые листы акварели смеются — они тоже не на моей стороне. Открываю джин-тоник и подношу ко рту, но не успеваю даже коснуться губами холодного стеклянного горлышка. Бутылка вылетает из моих рук и с грохотом ударяется о бетонную плиту. Звук бьющегося стекла отдается эхом по недостроенным стенам, но я его не слышу, вокруг сплошной вакуум. Туман застилает пространство, и сквозь него просачиваются два ярко-красных огонька. О мой Босх! Это глаза демона?

Чудовище подходит ближе, а вместе с ним и тошнотворный запах — смердит преисподней. Я вижу лишь очертания — морда буйвола и клешни вместо рук. Он держит морской гарпун и хочет забрать меня с собой. Все это в мгновение рисует мое воображение. И я жадно запихиваю придуманный образ в свою память.

Туман рассеивается, и теперь я вижу ясно: никакой это не демон. Это Чудик.

Если верить городским легендам, в каждой школе есть странненький мальчик. Или попросту псих. Он убил свою собаку или покромсал в салат родителей или еще чего такого натворил, что все одновременно и гнобят его, и боятся. Такой изгой нужен, чтобы остальные чувствовали себя нормальными. Он существует сам по себе, никого не трогает, зато все трогают его. Каждый пытается зацепить и так забитого парня, уколоть в те места, где болит особенно невыносимо. Это вроде как делает тебя крутым. Единственное, чего от него ждут, что однажды он придет в школу с дробовиком и разделается с обидчиками.

Чудик — это наш странненький мальчик. Я всегда знала, что он есть, но никогда не обращала на него внимания. Не представляю, что такого ужасного он натворил, за что стал изгоем и почему его считают странным. Правило одно: хочешь, чтобы с тобой общались, не разговаривай с Чудиком. Репутация — вот что дороже всего. Это правило никогда не обсуждалось на общем собрании или что-то типа того. Это была непреложная истина, котору