Дмитрий Володихин

ВОРОТЫНСКИЙ

МОСКВА
МОЛОДАЯ ГВАРДИЯ
2025

ИНФОРМАЦИЯ
ОТ ИЗДАТЕЛЬСТВА

Володихин Д.М.

Воротынский / Дмитрий Володихин. — М.: Молодая гвардия, 2025. — (Жизнь замечательных людей: сер. биогр.; вып. 2070).

ISBN 978-5-235-04855-3

Князь Михаил Иванович Воротынский — яркая звезда на небосклоне русской военной истории. В царствование Ивана Грозного хватало выдающихся полководцев. Но Воротынского никто не затмил. Этот человек брал Казань и стоял насмерть против смертельно опасного врага у деревни Молоди, когда решалась судьба России. Как военачальник, он время от времени выказывал необыкновенное качество: проявлять несокрушимость в обороне, быть своего рода человеком-скалой. Это его свойство по душе русскому народу. Поэтому само́й национальной исторической памятью в сонме великих военачальников грозненской эпохи Воротынский поставлен выше других полководцев.

 

Все права защищены. Никакая часть данной книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме без письменного разрешения владельцев авторских прав.

 

16+

ИМЯ ПОЛКОВОДЦА

На обложке этой книги в качестве названия стоит одна фамилия: «Воротынский».

Княжеский род Воротынских существовал на протяжении нескольких столетий. Генеалогическое древо его широко разветвилось. Но на переплете нет ни слова «князь», ни уточнения, что речь идет о том из Воротынских, которого звали Михаил Иванович. Читатель, посмотри еще раз на обложку и убедись: ни титула, ни имени, ни отчества.

Аристократ, которому посвящена эта книга, за особые заслуги перед троном и Отечеством получил от государя Ивана IV высокий чин боярина. Но перед фамилией этого человека не проставлено и слово «боярин», хотя в судьбе его обретение боярского звания имело очень большое значение.

Он входил в число ключевых полководцев Московского царства на протяжении нескольких десятилетий, участвовал в самых громких воинских предприятиях эпохи Грозного-царя. Но на обложке нет и слова «полководец». Как нет и его старинного русского аналога — слова «воевода».

Ничего, кроме фамилии.

Почему же?

По той же причине, что для правильного именования книги о генералиссимусе светлейшем князе Италийском, графе Александре Васильевиче Суворове-Рымникском достаточно одного слова: «Суворов».

Вместо целого набора громких слов — маршал Советского Союза, четырежды Герой Советского Союза Георгий Константинович Жуков — оставляют всего лишь «Жуков».

А вместо имени «Святой благоверный великий князь Владимирский Александр Невский» — только «Александр Невский».

Ничего лишнего. Благородная лаконичность. Но всем понятно, о какой величине человеческой пойдет в книге речь.

Воротынский…

Достаточно ли четко обозначен масштаб этой личности?

Глава 1

ОПАСНЫЙ ЧЕЛОВЕК

Между юной Россией и Великим княжеством Литовским в XV веке существовала большая буферная зона. За контроль над нею два гиганта боролись десятилетиями. «Лента» спорных земель состояла из нескольких княжений — больших и малых, — которыми правили полугосудари. Право местных удельных князей на власть в этих местах опиралось на древнюю традицию. Их предки правили тут десятилетиями, а то и веками. Большей частью они принадлежали к многолюдному и разветвленному Черниговскому дому Рюриковичей (в основном их земли лежали по реке Оке), другие вышли из Московского дома, но когда-то предпочли службу Литве, третьи относились к числу потомков Гедимина и от высокой родни получили здесь богатые пожалования. Все они сохранили, кто-то в значительном объеме, а кто-то в меньшем, права почти что суверенитета. Их зависимость от великих центров государственности оставалась слабой, ограниченной.

Верховья Оки… Земля спорная, земля, жившая особой жизнью на перекрестке интересов нескольких великих держав — Москвы, Литвы, Орды. Русский регион, впавший в крайнюю политическую раздробленность, но не утративший ни русского языка, ни русских обычаев, ни веры православной, ни памяти о былом величии Древней Руси. Ныне — фрагменты Калужской, Тульской, Орловской и Московской областей России.

Когда Москва и Вильна вступили при Иване III в титаническую борьбу, местные князья в подавляющем большинстве своем приняли сторону Москвы. И великий князь Иван Васильевич в награду за поддержку или как минимум за покорность сохранил за многими правителями из буферной зоны широкие права автономии. Они имели собственный двор, собственную, притом порой весьма многочисленную, армию, самостоятельно рассуживали подданных, вели независимую финансовую политику. Их разве что лишили прав на суверенную дипломатическую деятельность, отобрали право чеканить собственную монету да обязали выставлять полки в поле по первому требованию Москвы. Но так не могло продолжаться вечно. Постепенно Москва отбирала у них прежнюю самостоятельность, превращала их владения в области единого Русского государства с общим централизованным управлением, а их самих, взамен, включала в состав военно-политической элиты России, делившей власть над страной с самим монархом. Где-то процесс инкорпорирования шел быстрее, где-то медленнее, но шел он повсюду, неотвратимо. И чем более значительными земельными владениями обладали бывшие «полугосудари» или их потомки, тем трагичнее, тем болезненнее проходил слом их власти, уходившей корнями в незапамятную древность. Москва неотвратимо сносила громадные утесы старины удельной — как море разрушает скалы жестокими штормами.

Князь Михаил Иванович Воротынский оказался в числе этих самых утесов меркнущей удельной эпохи.

Князь Михаил Иванович Воротынский был чудовищно богат.

Князь Михаил Иванович Воротынский никогда не был изменником, но в силу одних только своих прав на необъятную родовую собственность то и дело оказывался под подозрением.

Князь Михаил Иванович Воротынский всю сознательную часть века своего прожил доблестным, но неудобным человеком.

Он был… как огромный медведь на бульваре посреди большого города. Медведь сам по себе зверь как зверь, зла в сущности своей не имеет. Но величина его, сила, размер зубов и когтей вызывают неосознанный страх. А значит, медведя постараются усмирить, связать, убрать с бульвара, убить, наконец. В общем, как-нибудь сократить в нашей исторической реальности. А медведь-то не виноват в том, что пугает, что он архаичен и непрогрессивен, медведю больно… Медведя жаль.

Но с ним в конце концов точно расправятся.

При всех заслугах перед Отечеством над Воротынским, да и по большому счету над всем родом его, в течение десятилетий нависал злой рок. Превосходный полководец, но… слишком крупная фигура для середины XVI столетия.

После кончины нескольких родственников Михаил Иванович оказался владельцем колоссальных территорий, включавших несколько городов. В 1566 году князь составил завещание, где были перечислены все необъятные земельные владения рода Воротынских, одно время сосредоточившиеся у него в руках. Среди них: Перемышль, Старый Одоев, Новосиль, часть Воротынского уезда, Чернь и другие волости¹. Фактически князь Воротынский был хозяином территории, равной европейскому государству средних размеров. Какому-нибудь немецкому, итальянскому, испанскому королевству или, на худой конец, герцогству. Бывали в Западной Европе королевства и поменьше удела Воротынских…

Величайшие полководцы середины — второй половины XVI века из аристократических родов Микулинских, Шуйских, Мстиславских, Басмановых, Трубецких отличались большими земельными богатствами. Но что такое они — все они! — по сравнению с князем Воротынским? Голь, беднота. Никакого сравнения.

К тому же в отношении своих земель Михаил Иванович имел права полусамостоятельного правителя. Этих прав для иного человека, горделивого и амбициозного правителя, хватило бы вполне, чтобы сделаться полностью самостоятельным государем, независимым и от Москвы, и от Литвы. Энергичное политическое усилие, и — дело сделано. Доходы, которые он получал с нескольких городов, а также войско, которое он мог выставить в одиночку, без каких-либо союзников, допускали такой оборот событий. Препятствовало подобному кульбиту по большому счету одно. Если посмотреть на карту, станет ясно: «держава» Воротынского располагалась к югу от основного течения Оки, по соседству с Диким полем. Поэтому, порвав с сюзеренитетом московских государей, Воротынский оказался бы под ударом с трех сторон. Его «княжество» превратилось бы в «трофей» для той же Москвы, для Литвы и — хуже всего! — для воинственных крымцев, которые разорили бы его города за два или три года. Без союзников на юге в ту пору было не выжить…

Для простого выживания требовалось, чтобы на главный оборонительный рубеж русских земель, к Оке, выходили «государевы большие воеводы» с грозными полками Московского царства. И они регулярно делали это — с 1510-х годов. Пока сила государевых полков нависала смертельной опасностью над пестрыми отрядами татарских «царей», «царевичей», «уланов» и «мурз», за Окой могло существовать русское землепашество, могли процветать русские города. Убери оттуда воинство православное, и земля за Окой очень быстро перестанет быть русской. И еще того быстрее перестанет быть цветущей…

Эти обстоятельства повлияли на весь ход судьбы князя Воротынского, на всю его карьеру.

Во-первых, его старались не использовать как военачальника в Карелии, на литовском и ливонском рубежах. Почти всегда — на юге и юго-востоке. Это и выглядит естественно: здесь князь мог свободно располагать воинскими силами своих городов, быстро собирать их и бросать на отпор неприятелю. К тому же он был кровно заинтересован в том, чтобы принадлежащие ему земли не разорялись от татарских набегов… Так Воротынский волей-неволей оказался «специалистом» по южному направлению.

Во-вторых, по причине полной экономической самостоятельности и политической силы Михаила Ивановича московское правительство вечно опасалось измены с его стороны. Когда перебежчиком становится провинциальный сын боярский — это по большому счету ерунда в масштабах всего государства. Когда бежит за рубеж окольничий или боярин (особенно если это еще и значительный воевода) — вот это уже болезненная проблема, крупная неприятность… Но в общем подобная «авария» тоже исправима. А переход на неприятельскую сторону такого «полудержавного властелина», как Воротынский, или хотя бы какая-то тайная договоренность его с крымцами (скажем, о беспрепятственном пропуске их войска через владения князя) могли обернуться катастрофой для России. Михаила Ивановича побаивались, за ним приглядывали, его «обезвреживали» опалой; исход судьбы князя отчасти предрешен был его высочайшим положением. Историк В.Б. Кобрин точно заметил: «Дольше других сохраняли суверенные права [курсив мой. — Д.В.] князья земель в верховьях Оки: Одоевские, Воротынские, Трубецкие, Мосальские, Мезецкие. …На рубеже XV—XVI веков они приняли московское подданство, но по-прежнему оставались “служилыми князьями”, как называли тогда тех князей, кто стал вассалом великого князя, но сохранил свой суверенитет»². Воротынские, в частности Михаил Иванович, имели собственное большое войско, сохраняли право суда вплоть до дел о душегубстве, ставили по своей воле наместников в городах. Большая власть! И она всецело принадлежала князю М.И. Воротынскому. Такой крупный человек жерновами московской государственности не перемалывался, не становился меньше — настолько меньше, чтобы стать безопасным…

Расправа притягивала к себе Воротынского, притягивала, звала, несколько раз приближалась вплотную, заглядывала в самые очи, но медлила; под конец она все-таки добралась до князя. Смерть его была нехороша, никому не пожелаешь такой смерти. Он ушел из жизни в терновом венце опального победителя, фальшивого колдуна. Ушел страшно. Неудобный человек, он принадлежал минувшей эпохе. В XV веке десятки таких властителей правили лоскутной Русью. В XVI их осталось двое-трое. Но и этого было слишком много, ибо время поменяло цвета. Единодержавие утверждало себя сталью и кровью. Оно было благом и в то же время — тяжким бременем для страны.

Но прежде всего оно было неизбежностью.

Глава 2

РОД ВОРОТЫНСКИХ

Князья Воротынские происходили от Черниговских Рюриковичей.

Дом этот был многочисленным и разветвленным. Древняя родословная книга сообщает: «Род Михаила Черниговского. А от него пошли князи Новосильские, Одоевские, Белевские, Воротынские, Карачевские, Торуские, Оболенские, от тех и Мезецкие, и Борятинские»³. Историки, краеведы, генеалоги спорят, до какой степени этот общий родословный корень соответствует истинному положению вещей. Святой Михаил Черниговский, могущественный правитель, в середине XIII столетия поставивший под свою власть если не половину, то уж точно треть Руси, а потом принявший лютую смерть за веру, был хорошо известен отдаленным потомкам и чрезвычайно популярен. Возможно, какие-то линии княжеского дома Черниговских Рюриковичей приписали себе родство с ним. Иными словами, их действительное происхождение — от других князей династии Ольговичей, в древности управлявшей Черниговом. Но из общего родства обширного и разветвленного Черниговского дома они все-таки не выпадают.

Другое дело, что отследить это родство в совершенной точности порой невозможно или же крайне затруднительно. Источники по истории Черниговского княжества, его уделов и тамошних династий очень скудны, притом они порой противоречат друг другу.

Что известно более или менее точно? Территория огромного и единого когда-то Черниговского княжества разорвалась на множество уделов. На его землях, в частности на землях его восточной и северо-восточной частей, в Поочье, набухали новые центры силы — Брянск, затем Таруса, Карачев, Новосиль, Одоев… Запутанная игра сил заставляла тамошних князей вести сложную политику, лавируя между интересами соседствующих великих держав. А их было три: Великое княжество Литовское, Золотая Орда (затем ее сильнейший «осколок» — Большая Орда) и Великое княжество Московское.

В XIV веке на восточных территориях бывшего Черниговского княжества уже существовало сильное и обширное Новосильское княжество. Столица его переезжала из одного города в другой несколько раз. Помимо Новосиля другими крупными городскими центрами в его составе были Одоев, Белёв, Перемышль и Воротынск.

С начала XV века князья Новосильские признают верховную власть Литвы. Они придерживаются этого выбора до конца столетия. Взамен местные правители получают от сюзерена признание широких политических прав. Они остаются почти самостоятельными государями, имеют собственные войска, вершат суд, взимают налоги…

Распад бывших владений уже не существующего Черниговского княжества стремительно развивается дальше, дальше, дальше. Все сколько-нибудь крупные его фрагменты «крошатся» на мелкие. Так произошло и с Новосильским княжеством. Оно к середине XV века фактически распалось на три новых: Белёвское, Одоевское, Воротынское. Старший в роду, князь Федор Львович, по-прежнему именовал себя новосильским князем, но на самом деле сумел удержать один Воротынск, правда, на правах широкой автономии. Его и следует считать родоначальником фамилии Воротынских. Скончался Федор Львович приблизительно между 1480 и 1483 годами, оставив трех сыновей. Именно их поколение изменило политическую ситуацию, отказавшись от подчинения литовским государям.

Но прежде рассказа о потомстве Федора Львовича имеет смысл сделать одну важную оговорку, она многое объяснит из событий будущего. Поскольку князья Одоевские, Воротынские и Белёвские имели между собой близкое кровное родство, можно сказать явились от одного корня, сохранялась возможность наследования представителями одной ветви земель, оставшихся выморочными, а ранее принадлежавших представителям другой ветви. Изначально Новосильское княжество имело огромные размеры. Как уже говорилось выше, его судьбой стало раздробление… но потом, совершенно неожиданно, уже в XVI веке, произойдет новая концентрация земель, которыми когда-то владели князья Новосильские. Генеалогия сыграет тут первостепенно важную роль.

Три брата Федоровича — Михаил, Дмитрий и Семен — соприкоснулись с процессом перехода в подданство Московских государей неодновременно. Их семейства перешли из литовских владений на службу великому князю Московскому Ивану III в 1487–1492 годах, притом каждый из братьев делал свой выбор самостоятельно, а значит, не в одно время с другими.

Собственно, Михаил, дед и тезка нашего героя, вовсе не собирался «отъезжать» к Москве. Вот его выбор — только к Литве, власть московская непереносима! Информация о том, что он еще в 1484 году, первым из Воротынских, перешел в стан врагов великого князя литовского, распространяется в популярных и даже иногда в научных изданиях, но она беспочвенна. Князь Михаил Федорович Воротынский скончался примерно в 1473–1477 годах, вероятнее всего в 1476 или 1477-м. Он не только не перешел на сторону Москвы, но и, по всей видимости, подумывал о выгодах унии, т.е. духовного подчинения папе Римскому⁴. Лишь его сын Иван, отец нашего героя, решился на этот шаг. Первым из Воротынских, намного раньше дядьев. Со своей частью княжества от пошел под власть великого князя Московского Ивана III в 1487 году.

Осознанно и решительно последовал за Иваном в 1489 году Дмитрий Федорович. Притом забрал с собой служильцев Семена Федоровича и занял его земли как свои. Дмитрий справедливо считался опытным полководцем. Но помимо военной славы за ним закрепилась и совершенно другая — слава покровителя Церкви. В конце XV столетия — неведомо, когда именно, — на земле Воротынских появился Спасо-Преображенский монастырь, который ныне порой величают Воротынским или, иначе, Спасом-на-Угре. Всего вероятнее, его основателем стал князь Дмитрий Федорович Воротынский. В синодике обители он стоит на первом месте, на втором — младший брат Семен, а на третьем — их отец Федор.

Монастырь расположен неподалеку от Калуги, в селе Спас Калужской области, близ реки Угры, рядом с местом ее впадения в Оку. Родился он деревянным, затем, уже в XVI столетии, оделся камнем. И до сих пор в нем стоят две прекрасные каменные церкви старомосковских времен — Преображенская (шатровая, XVI века) и Введенская (о двух малых шатрах, XVII века). В 1764 году в связи с церковной реформой Екатерины II обитель была закрыта, на ее месте до XX века существовали приходские храмы. Большевики, по своему обыкновению, закрыли их. В начале XXI века Русская православная церковь возобновила монашескую жизнь на месте древней обители, а в 2022 году официально открыла монастырь заново. Близ монастырских церквей в земле были обнаружены каменные могильные плиты с надписями XVI—XVIII столетий. Следовательно, вокруг высокочтимого монастыря некогда сложилось кладбище, где находили погребение знатные люди Калужской земли. Спасо-Преображенский монастырь, стоящий на высоком зеленом холме, в резном каменном убранстве, дивно хорош. В древности он играл роль главной православной обители на землях князей Воротынских.

Фамилия предположительно покровительствовала также Троице-Лютикову монастырю и точно — Одоевскому Анастасьину Богородице-Рождественскому и Перемышльскому Успенскому Шаровкину, но об этом сведений совсем немного. Так, наш герой, М.И. Воротынский, вложил в 1557 или 1558 году дорогую рукописную Минею в Анастасьину обитель, которую, как неопровержимо свидетельствуют документы, он же и основал вместе с младшим братом Александром. «Не исключено, что внимание М.И. Воротынского к Анастасьину монастырю было обусловлено и тем, что его мать — жена И.М. Воротынского Анастасия Ивановна (урож. Захарьина) (ум. 1522 г.) носила это имя; это же имя носила и племянница М.И. Воротынского — дочь его старшего брата Владимира», — замечает современный историк⁵. Ктиторами являлись Воротынские и в отношении Успенского Шаровкина монастыря. Обитель, помимо больших земельных пожертвований, получила от разных представителей рода Воротынских целую библиотеку, состоявшую из рукописей и старопечатных книг.

Возвращаясь к братьям Федоровичам: дольше всего сохранял верность великому князю литовскому Семен Федорович. Но, утратив свои земли и увидев, что сюзерен, несмотря на преданность вассала, не спешит защищать его права, отбивать его владения, от отчаяния тоже перешел под стяги Москвы (в 1492 году). А в 1494 году великий князь литовский Александр Ягеллон официально признал Воротынское княжество частью Московского государства, то есть юной России.

Затем они служили — иногда удачно, иногда не слишком — Ивану III, а до службы его наследнику Василию III дожил один лишь младший член фамилии Воротынских — Иван Михайлович. Братья Федоровичи были по-своему честны. Они не боялись сражаться против московских воевод и служилых князей, когда состояли в литвинском подданстве. Но, выйдя из него, столь же храбро и энергично бились с войсками прежнего сюзерена, да и любого другого врага Москвы. Им не годился слабый правитель… Александр Ягеллон нередко проявлял слабость, а Иван III — никогда. Сильные вассалы нашли себе сильного государя.

Глава 3

ОТЕЦ

Исчерпывающее «резюме» всей карьеры отца нашего героя, князя Ивана Михайловича, принадлежит перу историка А.А. Зимина: «И.М. Воротынский при дворе Василия III занимал высокое положение “слуги”, сохраняя остатки былой независимости. В военных действиях он принимал участие только тогда, когда речь шла о южных и западных границах Руси, т.е. о территориях, непосредственно связанных с его уделом… В военных службах при кн. Иване, как и при других служилых князьях, то в первых, то во вторых воеводах неотступно находились московские военачальники, как бы страхуя Василия III от возможной измены Воротынского князя. Самостоятельное руководство крупными вооруженными соединениями И.М. Воротынскому не поручалось»⁶.

Иван Михайлович Воротынский родился не позднее 1471 года. От отца он унаследовал треть города Воротынска и треть Воротынского княжества с городом Перемышль. Не столь уж много. Но постепенно к нему стало переходить больше и больше родовых земель, принадлежавших князьям Новосильским. Именно тогда и начался процесс новой концентрации земель, прежде являвшихся владениями Новосильских князей.

Любопытно, что на этом пути у Воротынских имелись конкуренты. А именно их однородцы — князья Одоевские, происходившие из того же Черниговского дома Рюриковичей, из той же ветви князей Новосильских, и так же, как и Воротынские, перешедшие при Иване III на службу Москве. Иначе говоря, Одоевские являлись законными наследниками части земель бывшего Новосильского княжества. Вот только сколь велика эта часть — вопрос борьбы, судебных тяжеб, порой открытых столкновений, когда дело чуть не доходило до оружия. В конце XV столетия им принадлежали половина Старого Одоева или, возможно, три четверти города, а также Лихвин. Но и у Воротынских имелась своя доля в Старом Одоеве, которую они стремились расширить. Столкновение сделалось неизбежным.

Так, в 1525 году Иван Михайлович Воротынский пожаловался на агрессивную родню великому князю Московскому: «Пожаловал [ты] еси, государь меня, своего холопа, своим жалованьем, городищем Старым Одоевским да и землицею ж еси государь посацкою мене ж, своего холопа, пожаловал. Да смиловался еси. пожаловал то городище и за[рубить] велел, и твоим, государь, здоровьем и жалованьем город зарубили⁷. И ты, государь, пожаловал меня, своего холопа, в Старом Одоеве своим жалованьем — своими двемя жеребьи, да княж Петровским жеребьем Семеновича⁸, да моим, государь, жеребьем меня, холопа своего, пожаловал же. И ныне, государь, в Старом Одоеве людищка мои летовали, а ни один, государь, мой человек ни одного загона земли не вспахал, ни сена не укосил. Князь Василей, государь, Семенович⁹ з братаничи[и] не дадут мне ничего, все велят ведать на себя, опричь [кроме. — Д.В.], государь, твоего жалованья княж Петровского жеребья Семеновича. И ты бы, государь, пожаловал смиловался, велел нам разделить, чем еси, государь мой, меня пожаловал, своего холопа, в Старом Одоеве. И мне бы то, государь, твое жалованье было ведомо, и яз, государь, холоп твой, то твое жалованье и знаю. А нынече, государь, князь Василей Семенович з братаничи не дадут мне ничего. А не пожалуешь, государь, нынече, не велишь нам своего жалованья разделить, а дале, государь, на меня, на твоего холопа, зайдет тво[а] государьская служба. А мне, государь, еще твое жалованье неведомо, что мне твое жалованье ведать в Старом Одоеве. А людишка мои, государь, опять сядут в городе на стене, а землицы, государь, ни одного загону не ведают, что вспахать. И ты бы, государь, пожаловал, смиловался, велел нам нынче свое жалованье разделить. А сам есми тобе своему государю, о том деле не смел побити челом, потому что по греху нашему на тебя, государь, дела зашли великие, да еще, государь, по греху по нашему кручиновати. А не пожалуешь, государь, нынче, не велишь нам разделить своего жалованья, а князь Василей, государь, Семенович ежочас говорит мужикам, а говорит, государь, им так, что мне, твоему холопу, в Старом Одоеве нет ничего, ни одного загона земли, опричь одной стены города. Потому, государь, никакой человек нейдет. А меня, государь, твоего холопа, никакой человек не слушает ни в чем. И ты бы, государь, пожаловал, смиловался, велел нам нынче свое жалованье разделить, а яз тебе, государю, холоп твой, челом бью»¹⁰.

И государь московский внял просьбе Воротынского, обещав прислать «деловщика», т.е. специалиста по разделу земли, несколько месяцев спустя. Важно здесь вот что: из челобитной Ивана Михайловича виден накал борьбы Воротынских с Одоевскими за общее наследие. И Воротынским следовала удача: они прочно закрепились в Старом Одоеве. Одоевских они оттуда вытесняли. При жизни Ивана Михайловича Воротынского им принадлежало уже не более трети города. А к 1540-м годах весь Старый Одоев отошел к Воротынским¹¹.

При Иване III князь отлично зарекомендовал себя как военачальник. В 1499 году он командовал разгромом татарского вторжения под Козельском. Летопись сообщает: «Приходиша татарове ординские казаки и азовские¹² под Козелеск, взяша село козельское Олешню; и князь Иван Перемышльский¹³, да Одоевские князи, да Петровы дети Плещеева Василей да Иван, догонив их, побиша и полон… отъяша. А иных татар, изымав, приведоша на Москву к великому князю»¹⁴. А в 1500 и 1501 годах он стяжал свою долю лавров как один из полковых воевод русской армии, дважды наголову разбившей литвинов — на реке Ведроши и под Мстиславлем.

В правление великого князя Василия III (1505–1533) Воротынские занимали выдающееся место среди политической элиты России. Их возвышение в первую очередь связано с деятельностью князя Ивана Михайловича Воротынского как полководца. Чтобы понять, до какой степени необычным было его положение в вооруженных силах страны, следует прежде взглянуть на русский воеводский корпус того времени в целом.

Среди военачальников, которым при Василии III доверяли командование самостоятельными полевыми соединениями, в источниках чаще всего звучат имена боярина князя Александра Владимировича Ростовского, боярина князя Михаила Васильевича Горбатого-Шуйского по прозвищу Кислый, а также князей Д.В. Щени и В.В. Шуйского-Немого, притом последний — абсолютный лидер по количеству назначений. У каждого из них — по четыре и более боевых операций, в рамках которых они возглавляли самостоятельные полевые соединения. Кроме того, при Василии III особую роль в воеводском корпусе играл широкий слой так называемых служилых князей, к которому относились и Воротынские. По словам А.А. Зимина, емко охарактеризовавшего этот слой, «в первой трети XVI в. в Русском государстве существовала влиятельная прослойка так называемых “слуг”, или “служилых князей”, образовавшаяся в основных своих чертах в результате присоединения к России западнорусских земель. Это Мстиславские, Одоевские, Глинские, Воротынские, Бельские, Трубецкие и др. Они по своему положению занимали как бы промежуточное положение между удельными князьями и князьями Северо-Восточной Руси, потерявшими к концу XV — началу XVI в. суверенные права на старые княжения. Основное отличие “удела” от княжения служилых князей сводилось к тому, что княжение рассматривалось как наследственная вотчина (перешедшая от предков “слуги” или пожалованная ему великим князем) и обусловливалось несением военной службы московскому государю. Удел же — часть общерусских земель, завещанная великим князем своим прямым потомкам… Служилые князья в первой трети XVI в. не составляли единой сплоченной корпорации». Выше прочих служилых князей стояли Шемячич и Стародубские (Северские) — они считались как бы патронами северских «княжат», часто находившихся во время войн на юге и западе страны под их командованием. Ниже — Бельские, Глинские, Мстиславские. Они связаны родственными узами с Василием III. Одоевские и Трубецкие таких связей не имели, но они, как выразился А.А. Зимин, «…сохраняли корпоративные связи на местах». И нечто среднее представляли собой Воротынские, которым земли были пожалованы великим князем, но в районах их старинных вотчин. Сохраняя за служилыми князьями часть их привилегий в их окраинных вотчинах, «Москва формально поставила их выше старомосковского боярства, но удалила их от реального управления страной»¹⁵.

Если в начальные годы правления Василия III служилых князей на военной службе четко отделяли от государевых воевод, не только ставя на первые места в списках воевод, но и делая формальные оговорки о высоте их положения, то уже с 1510-х годов это различие почти исчезает, проявляясь лишь в редких случаях. Среди служилых князей своего рода рекордсменами по числу наиболее значительных воеводских назначений являются князь Иван Михайлович Воротынский, а также князь Василий Семенович Одоевский-Швих. К ним «подтягивается» князь Михаил Львович Глинский, перебежавший со стороны литовцев, а в начале 1530-х годов — князь Иван Иванович Белёвский. У каждого из названных военачальников — не менее четырех назначений на командование самостоятельными полевыми соединениями.

Выше перечислено множество полководцев. Иван Михайлович назван «рекордсменом» среди них, но, думается, одного этого слова недостаточно для объяснения его роли. Тут есть что обсудить.

Князь И.М. Воротынский представлял собой поистине феномен. Его ставили во главе больших ратей и отдельных полков полтора десятка раз, и сравниться с ним по количеству подобного рода назначений может один лишь князь В.В. Шуйский-Немой (государев воевода не из служилых князей). Это, думается, свидетельствует о незаурядном доверии к Воротынскому со стороны Василия III и, не менее того, о тактическом таланте князя. С другой стороны, особое положение Ивана Михайловича при великих князьях Московских может быть связано и с особым положением его до перехода под власть Москвы (это, напомним, произошло еще при Иване III). По меткому замечанию М.М. Крома, под управлением великих князей литовских «…в отличие от своей “братии” — других черниговских княжат, Воротынские и Одоевские не превратились в обычных вотчинников и сохранили к концу столетия княжеские права… Как подобает князьям, Воротынские и Одоевские имели собственных бояр и слуг, которых жаловали за службу селами… Воротынские располагали, можно предположить, внушительными отрядами вооруженных слуг — судя по их набегам на соседние территории в 1480–1490-х гг.»¹⁶.

Иначе говоря, московское правительство стремилось как можно чаще использовать самостоятельный военный ресурс удела Воротынских. Можно сказать, князь И.М. Воротынский как военачальник работал тогда на износ.

Вот несколько важнейших его достижений на ратном поле: в 1507 году Иван Михайлович сыграл роль одной из ключевых фигур при разгроме внезапного рейда крымцев к Белёву и Одоеву; противника гнали до реки Рыбницы, многих взяли в плен, а русских пленников всех отбили. Позднее князь бывал воеводой в Рославле и Серпухове, участвовал в трех походах русской армии на Смоленск (1512–1514), закончившихся взятием города. В 1517 году Иван Михайлович вместе с князем Василием Семеновичем Одоевским под Тулой нанес новое тяжелое поражение вторгшимся татарам; враг отступил с большими потерями, сильно пострадав от лесных засад, устроенных русскими полководцами. Воротынский часто командовал в полевых соединениях полками, а в 1531 году возглавил большую пятиполковую оборонительную армию, развернутую в южных уездах.

Однако летом 1535 года Иван Михайлович умер при скверных обстоятельствах, в узилище, о чем подробнее будет рассказано ниже. Никакие заслуги не спасли его от плохой, тяжкой кончины. Подробнее печальном конце воеводы будет рассказано ниже.

В лице такого отца Михаил Иванович Воротынский получил наилучшего наставника по тактике, какого только можно представить. Князь Иван полжизни провел в боях и походах, и он стал для сына живой военной академией. Притом службы и достижения князя И.М. Воротынского — это опыт командования на высоких и высших военных постах в вооруженных силах России. Отец Михаила Ивановича как военачальник поднялся на такой уровень, что во Франции ему дали бы маршальский жезл, а в Российской империи он удостоился бы фельдмаршальского чина.

Остается добавить: ни отцу Михаила Ивановича, ни ему самому долгое время не давали думных чинов, позволявших проявить себя у рычагов центральной власти. Отец нашего героя ушел из жизни, так и не получив боярского (и даже окольнического!) чина. Самому Михаилу Ивановичу боярство досталось всего за несколько лет до гибели. Причина проста: все та же осторожность московского правительства, все то же крайне разборчивое отношение его к богатым служилым князьям. В ряде случаев этот расчет полностью себя оправдывал. Так, в регентство Елены Глинской бежали в Литву князь Семен Федорович Бельский, князь Богдан Трубецкой и окольничий Иван Васильевич Ляцкий, три очень крупные фигуры. Первый из них впоследствии наводил татар на русские «украйны».

В середине XVI столетия переходы представителей русской служилой знати в Литву стали довольно часты. Тут было чего опасаться…

В первую опалу Михаил Иванович попал вместе с отцом как раз по делу о перебежчиках Бельском и Ляцком. Летопись бесстрастно доносит историю большой трагедии: «Со службы… из Серпухова побежали князь Семен Федорович Бельской да окольничий Иван Васильевич сын Лятцкого с сыном. А советников их, брата князя Семенова князя Ивана Федоровича Бельского же да князя Ивана Михайловича Воротынского же и з детьми (а значит, и с юным Михаилом Воротынским. — Д.В.), велел поимати князь великий и мати его великая княгиня и, окова, за приставы посадити»¹⁷. Это произошло летом 1534 года. Какие-то связи между Воротынскими и Ляцким действительно могли иметь место. Так, Иван Михайлович был женат первым браком на Анастасии Ивановне Захарьиной — близкой родственнице И.В. Ляцкого. Подозрения в том, что князь сыграл роль «советника» в «изменном деле», как тогда выражались, небеспочвенны. Но числятся ли за Воротынскими действительные акты измены — вопрос, на который нет однозначного ответа. Через много лет Иван IV, составляя письмо от имени М.И. Воротынского польскому королю¹⁸, выразил полную уверенность, что его отец Иван на самом деле собирался сбежать за Литовский рубеж. Однако уверенность Государя еще не является окончательным доказательством злодейства Воротынских.

Видимо, условия содержания под стражей оказались тяжелыми — через год Воротынского-старшего не стало. Для него это была вторая большая опала. Первая, относящаяся к 1522 году, продлилась три года и, надо полагать, подкосила его здоровье.

В 1522 году великий князь Василий наказал Ивана Михайловича Воротынского за чужую вину. А больше того, наверное, просто по той причине, что подданным следовало показать виновных в страшном прорыве крымского хана во внутренние области России. Москва совершенно не ждала «великого нашествия», т.е. прихода самого «крымского царя» в «силе тяжкой». В 1521 году эта неготовность правительства подвела всю страну.

Немецкий дипломат Сигизмунд Герберштейн в своих «Записках о Московии» расписывает прорыв крымцев почти что к Москве, а точнее, к пригородным селам русской столицы. По его словам, «царь Тавриды Мухаммед-Гирей с большим войском привел в Казань брата Сагиб-Гирея. Заручившись расположением казанцев к брату, он на обратном пути в Тавриду перешел Танаис (Дон) и устремился к Москве. Тем временем Василий [III] не ждал ничего подобного; услышав о приближении татар, он наскоро собрал войско, поручил его водительству князя Димитрия Бельского и послал его к реке Оке, чтобы не дать татарам переправиться. Князь был молод, пренебрегал стариками, которых это оскорбляло: они в стольких войнах были начальниками, теперь же оказались не у дел. Как обычно бывает при подобных раздорах, обе партии вели себя не лучшим образом. Мухаммед-Гирей, располагавший превосходящими силами, быстро переправился через Оку и, жестоко грабя окрестности, разбил лагерь в поле у неких прудов в тринадцати верстах от самой Москвы. Сделав оттуда вылазку, он грабил и жег все на своем пути. Приблизительно в это же время из Казани выступил с войском и его брат Сагиб-Гирей, опустошивший Владимир и Нижний Новгород. Затем оба брата-царя, подойдя к городу Коломне, объединили свои силы. Василий, понимая, что он не в состоянии отразить столь многочисленного врага, оставил в крепости с гарнизоном своего зятя Петра, происходившего из татарских царей, (того самого, который крестился) и некоторых других вельмож и бежал из Москвы; он был до того напуган, что в отчаянии некоторое время прятался, как говорят, под стогом сена. 29 июля татары двинулись дальше, сжигая все вокруг, и навели такой ужас на московитов, что даже в городе и крепости те не чувствовали себя в достаточной безопасности. Во время этой паники женщины, дети и все, кто не мог сражаться, сбегались в крепость с телегами, повозками и всем скарбом, и в воротах возникла такая давка, что, чрезмерно суетясь, они мешали друг другу и топтали друг друга. От множества народу в крепости стояло такое зловоние, что, пробудь враг под городом три или четыре дня, осажденные погибли бы от заразы, поскольку в такой тесноте каждый должен был отдавать дань природе там же, где стоял. В то время в Москве находились литовские послы; оседлав коней, они пустились в бегство. Не видя вокруг ничего, кроме дыма пожарищ, и полагая, что окружены татарами, они выказали такую резвость, что в один день добрались до Твери, находящейся за Волгой в 36 немецких милях от Москвы… В таком смятении наместник и другие защитники города сочли за лучшее умилостивить царя Мухаммед-Гирея, послав ему обильные дары, в особенности же мед, чтобы побудить его снять осаду, чтобы он не двинулся дальше и не причинил еще большего ущерба. Приняв дары, Мухаммед-Гирей обещал снять осаду и покинуть страну, если Василий грамотой обяжется быть вечным данником царя, какими были его отец и предки. Получив составленную согласно его желанию грамоту, Мухаммед-Гирей отвел войско к Рязани, где московитам было позволено выкупать и обменивать пленных; прочую же добычу он выставил на продажу»¹⁹.

События 1521 года предстают ужасающим, мрачным полотном. Невольно возникают мысли: а не преувеличил ли немецкий дипломат, без особенного успеха вершивший свою службу при дворе Василия III, масштабы урона, нанесенного татарами упрямым русским?

К сожалению, собственно русские источники подтверждают в рассказе Герберштейна многое, даже слишком многое. Русские летописи пестрят сообщениями, что «крымский царь», перейдя Оку, «много пакости доспел православному християнству», что татары «…много пожгли сел и деревень. А князей и бояр, и княгинь и боярынь, и черных людей в полон взяли бес числа множество». И что Коломенская земля и южное Подмосковье чудовищно пострадали от нашествия; разорению подвергся Николо-Угрешский монастырь, стоящий неподалеку от столицы, а его соборный храм рухнул от пожарного зноя. Сопротивляясь крымцам, погибли за Отечество воеводы Иван Шереметев, князь Владимир Карамышев-Курбский, Яков и Юрий Замятнины. Попал в плен князь Федор Лопата-Оболенский, отважный и искусный воевода… Обманул хана, вырвал у него позорную грамоту и выручил из плена Лопату-Оболенского Иван Хабар, рязанский воевода, даровитый полководец. Но не о них сейчас речь. Здесь стоит вернуться к мрачным обстоятельствам прорыва, поскольку они резко изменили жизнь Ивана Воротынского.

После кампании 1521 года наступило время делать выводы на будущее. Прежде всего — укреплять оборону, дабы пребывать в постоянной готовности дать отпор незваным пришельцам. Необходимые выводы были сделаны, и на протяжении полустолетия крымцы более не прорывались к ядру коренных земель России. Но прежде произошел «разбор полетов», т.е. решение вопроса о том, кого винить за общий военный провал. «Когда татарские цари покинули… Московию, — свидетельствует Герберштейн, — государь Василий снова вернулся в Москву… При дворе государя возник спор, кто был виновником бегства русских при Оке: старейшие возлагали вину на командовавшего войском князя Димитрия Бельского, молодого человека, пренебрегшего их советами, говоря, что татары перешли реку по его беспечности, а он, отводя от себя обвинение, утверждал, что прежде всех начал бегство… князь Андрей, младший брат государя, а прочие последовали за ним. Василий, не желая показаться слишком строгим к брату, который явно был виновником бегства, лишил должности и княжества одного из начальников, бежавшего вместе с братом, — князя Ивана Воротынского, и заключил его в оковы»²⁰.

Согласно русским источникам, пострадало несколько военачальников, притом крупнейшие среди них — князья В.В. Шуйский-Немой и И.М. Воротынский. Им вменили в вину неподчинение приказу: Василий III якобы велел им, стоящим с войсками в Серпухове, «…противу царя ити. Они же не поидоша»²¹. Так ли это в действительности или же прав Герберштейн? Источники не позволяют ответить на этот вопрос точно. Одно ясно: И.М. Воротынский и В.В. Шуйский-Немой — самые опытные полководцы высшего уровня во всей русской армии. Лучше их к 1521 году у Василия III не осталось никого: плеяда великих соратников его великого отца, Ивана III, к тому времени оказалась исчерпана по естественным причинам. Новых талантливых военачальников не появилось — разве что тот же Хабар, но он на момент нашествия стоял, что называется, «рангом ниже» обоих. И если Шуйский с Воротынским не справились, то, видимо, не справился бы никто. Проблема была все-таки, видимо, не в их робости, а в том, что Россия (в том числе и верхушка русской военной элиты) оказалась психологически не готова к новому испытанию в духе Ахматовой рати 1480 года. Василий III не унаследовал от родителя дара стратегического предвидения; если при нем и были советники, способные предсказать весь гибельный масштаб крымской угрозы, то их не послушали; да Бог весть, имелся ли кто-нибудь из вельмож, способный рассчитать по шагам всю последовательность рискованной борьбы против Литвы, Казани и Крыма одновременно...

Отец на годы, порой на десятилетия вперед просчитывал военно-политические последовательности ходов на доске державных игр. Сын больше полагался на силу, чем на расчет.

Итак, в 1522 году Иван Воротынский пострадал от немилости государевой. Пострадал жестоко — искупая вину монаршего брата.

Что ж, дети не отвечают за грехи отцов, но часто следуют дорогами, на которые когда-то встали их родители. Так вышло и в судьбе Михаила Ивановича Воротынского…

В 1533 году скончался Василий III. На престоле осталась регентшей его вдова Елена Глинская, правившая от имени их сына-младенца Ивана. А годом позднее, как уже говорилось, на И.М. Воротынского с детьми обрушилась новая опала, уложившая его в могилу.

В каком возрасте его сын Михаил попал со своей семьей под удар тяжкой правительственной длани? Точно сказать трудно. От ареста до первых служб его отделяет почти десятилетие. В 1534 году его считают еще слишком молодым для того, чтобы играть самостоятельную политическую роль, но все же не столь юным, чтобы от него совсем не исходило угрозы правящему дому. Елена Глинская, прожившая после смерти мужа, Василия III, пять лет, словно птица крыльями закрывала своих птенцов. Она всею огромной властью регентши била по малейшим врагам малолетних сыновей, оставшихся без отца. Она не щадила никого и в любом неповиновении могла усмотреть большую опасность для своего потомства. В будущем так же станет действовать Екатерина Медичи… Так вот, младенца Елена Глинская, быть может, еще пощадила бы, но юноша должен был отправиться в заключение вместе с отцом. Таким образом, Михаилу Ивановичу тогда было, всего вероятнее, где-то между 15 и 18 годами. Для московской старины 15 лет — возраст очевидной взрослости, пора на службу, да и жену можно заводить… Возраст, когда человек еще юн, но уже может представлять угрозу. Стало быть, родился будущий «командарм» приблизительно между 1516 и 1519 годами.

Вместе с тем, по свидетельству князя А.М. Курбского, князь Михаил Воротынский умер, несколько не достигнув шестидесятилетия. То ли нескольких месяцев, то ли нескольких лет — по тексту понять невозможно. Видимо, все-таки речь шла о годах. Гибель Михаила Ивановича произошла в 1573 году. Следовательно, речь должна идти примерно о 1516 годе рождения, плюс-минус год-другой.

ЖИВАЯ КАРТИНА

Медвежья охота

Трудно историку, со всеми его научными методами, добраться до ума и души человека, принадлежащего эпохе Московского царства. Люди той эпохи не любили писать о себе. Словно культура, взрастившая их, нашептывала: «Будьте неразговорчивы». Писатель, пуская в ход творческий вымысел, порой способен разглядеть и представить читателям больше, чем историк. Ничего строго определенного, всё немного расплывается. Но… пускай все же заговорят чувства и мысли князя Михаила Ивановича Воротынского, а не только его поступки.

 

Медведь был страшен. Не медведь — чудовище, точно в сказках или былинах. Не случается таких медведей, чтобы росту в них было сажень верная, да еще с вершками! Вот он встал на задние лапы, зубы скалит, точно улыбается, только «улыбка» медвежья — смердящая, страшная. Глаза у зверя безумные. И лапами он машет так, что заденет — жизни лишит.

Вот уже валяются на снегу два пса из своры отцовой. У одного живот разорван, но, повинуясь долгу перед господином своим, пес еще ползет к медведю, чтобы цапнуть его, взять его. И тянутся за собачьим телом по снегу потроха, и снег испачкан обильно вытекающей кровью. Второй пес лежит, не шелохнется. Череп его размозжен ударом медвежьей лапы…

Никогда прежде Миша не видел таковую громаду в медвежьей шкуре.

Кто возьмет его? Кто осмелится громадину свалить? Отец или кто-то из его верных служильцев? Может, никто, пристрелят, и дело с концом.

Нет, не пристрелят. Соромно, медведя подняв с берлоги, разозлив, отступиться от него. Прикончить зверя не от силы, а от слабости. Скажут: хороняки, бабье, мелкота…

А бесчестье — хуже смерти.

Сам бы Миша ни за что не решился бы выйти против медведя один на один. И смотрел настороженно: окружили чудище люди, но сильно́ чудище. Авось, вырвется из круга, пойдет на него, и тогда бежать нельзя, надо противустать.Не пятиться, нет, нельзя пятиться — ежели на него медведь рванется… Не трусить, нет, нет, никогда. Но ведь убьет!

О! О! Не может быть! О! Долговязый Володька вышел на медведя с рогатиной. Зверь шире Володьки в плечах чуть не вдвое, выше ростом… Задавит, забьет!

— Охолони! — кричит отец. — Назад, дурак!

А Володька уже лезет к медведю вблизь, шага два-три меж ними.

— Стой, Володька! — кричит Миша.

Но брат его уже не слышит никого. Он боем увлечен, примеряется, куда рогатину сунуть. И на губах его играет шалая улыбка. Глядите, мол, я лих, я молодец! И озорная лихость в очах у него сверкает, словно бы черные искры разбрасывая.

— Могу! — кричит Володька.

И с того мига никто не смеет к нему подойти. Один на один он с медведем. Смертью Володька медведя пометил… если сам только гибелью своей снега не испятнает. Сам выбрал себе судьбу.

Ревет медведь сильнее прежнего, лапами машет, и вот уже определил зверь главного врага своего, пошел на Володьку. А тот согнул ноги в коленях, напружинился. Шажочек назад сделал, и нога Володькина ищет прочной опоры, вытаптывая снег.

Сломает его медведь!

Миг, и ударил Володька рогатиной зверю в грудь. Глубоко вошло широкое лезвие ее в медвежье тело, кровь брызнула на снег, потекла по древку.

Не остановился медведь. Идет на Володьку. И тонок против него Володька, излиху тонок — пусть жилист, но худощав. Задерет его зверь. Рогатина в руках старшего брата видится палочкой, щепочкой. Вдвое толще ее древко, чем у обычного коп

...