автордың кітабын онлайн тегін оқу Ось второго порядка
Александр Шорин
Ось второго порядка
Шрифты предоставлены компанией «ПараТайп»
© Александр Шорин, 2018
Мир людей веками противостоит миру магов. Кто же победит? Иногда человек может быть сильнее мага, особенно если он борется за любовь. Все здесь как на шахматной доске: каждый неверный шаг может стоить жизни.
18+
ISBN 978-5-4493-5476-1
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Оглавление
- Ось второго порядка
- ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ. ГОЛОВОЛОМКА ЭЙНШТЕЙНА
- ПРОЛОГ
- Поединок
- Онуфрий
- Возвращение к жизни
- ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
- Мир людей ГЛАВА 1. ЛИНОЧКА
- Несколько лет назад
- Разбитые надежды
- Плач
- От + до —
- НИ-КОГ-ДА
- Накрутка резьбы
- Спираль
- Уровень чувств
- ЭТОГО НЕ ПРОИСХОДИТ. Я СНОВА ВОЗВРАЩАЮСЬ НА ПЕПЕЛИЩЕ
- Уровень разума
- Финал
- Глава 2. Желание изменить жизнь
- Глава 3. Чатуранга
- Глава 4. Записки сумасшедшего
- Начало.doc
- Психиатры.doc
- Сон. Точка отсчета.doc
- Линия Виктора.doc
- Линия Дмитрия.doc
- Разговор.doc
- Дар.doc
- Рефлексия.doc
- Линия третья — о смерти с любовью.doc
- Киев. Центр реабилитации
- Глава 5. Девушка с улицы Щорса
- ГЛАВА 6. СХВАТКА
- ГЛАВА 7. Голова
- ГЛАВА 8. Всё проясняется!
- ГЛАВА 9. Русалка
- Мир людей ГЛАВА 1. ЛИНОЧКА
- Часть вторая Мир магов
- Глава 1. Выбор
- Глава 2. Дуэль
- Глава 3. Пробуждение
- ГЛАВА 4. Танцовщица
- Глава 5. Чатуранга
- ГЛАВА 6. Неповиновение
- ГЛАВА 7. Пограничники
- ГЛАВА 8. Совет
- ГЛАВА 9. Через границу
- ГЛАВА 10. Лихорадка
- Часть третья Другая жизнь
- ГЛАВА 1. В ПАРКЕ
- ГЛАВА 2. ЧАТУРАНГА
- ГЛАВА 3. МАНЬЯК
- ГЛАВА 4. ПО СЛЕДУ
- ГЛАВА 5. БЛОНДИН
- ГЛАВА 6. УЗНИК
- Глава 7. В дорогу!
- Прозрение
- Разговор
- Встреча
- Зажигалочка
- Часть пятая Граница между мирами
- Глава 1. Боевое крещение
- Глава 2. ОБЕД
- Глава 3. СНОВА ШАРГ
- Глава 4. ДУЭЛЬ
- ЭПИЛОГ
- ЧТОБЫ ЗАКОНЧИТЬ
ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ. ГОЛОВОЛОМКА ЭЙНШТЕЙНА
Как-то мне пришлось ехать ночным поездом из Киева в Москву. Общий вагон. Столько людей, что даже присесть негде. Но мне повезло с попутчиком — веселым и разговорчивым парнем. Он показал мне очень интересную головоломку. Сейчас я называю эту головоломку «тестом Эйнштейна» — из-за легенды, которой она овеяна.
Легенда такова. Когда Альберта Эйнштейна официально объявили гением, множество людей захотели стать его учениками. В какой-то момент ему надоело с ними возиться, он придумал простенькую головоломку и объявил: кто решит её за одну минуту, тот достоин стать его учеником. Если не решивший её обижался и говорил: «Это очень сложная головоломка, её невозможно решить за одну минуту», Эйнштейн лишь пожимал плечами — ведь головоломка действительно очень простая.
Правдива легенда или нет — я не знаю. Да это и не важно. Я головоломку разгадал — но не за одну минуту, за час примерно. А потом показывал её очень многим, и было несколько человек, разгадавших её быстро: минут за пять-десять. За минуту не справился никто.
Головоломка и вправду простая. Предлагается ряд фигур.
Задание: правильно изобразить следующий значок. Минута пошла!
Лучше всех из моих друзей справились те, которые, как и я, изучали кристаллографию. Оказывается, если провести каждой фигуре ось второго порядка, всё становится намного более понятным.
Линия, разделяющая каждую из фигур ровнёхонько пополам, — это и есть ось второго порядка. Если присмотреться, каждая из фигур зеркально повторяет себя.
Теперь до разгадки головоломки Эйнштейна совсем недалеко. Присмотритесь: это цифры 1 2 3 4 5 в том виде, в каком они изображаются на электронных табло, только со своим зеркальным отражением. Отгадка — цифра 6 с зеркальной шестеркой. Просто, как всё гениальное!
А теперь самое время рассказать, зачем я привел пример с головоломкой Эйнштейна. Каждый из нас, как и любая из этих фигур, имеет ось второго порядка: если его условной линией разделить пополам — ровненько посередине носа, — то мы увидим, что человек в обе стороны блещет симметрией: два крыла носа, два глаза, два уха и т. д. Немного иначе с внутренними органами, но и там симметрия нарушается в пределах погрешности. Мозги наши тоже устроены по принципу дихотомии, то есть деления надвое. Все основополагающие понятия нашей жизни делятся надвое: Белое-Чёрное, Друзья-Враги, Инь-Янь, Жизнь-Смерть. Этот ряд можно продолжать до бесконечности.
Вы можете возразить: человек неизмеримо сложнее! Да, это так, но начинается всё с двойки. С оси второго порядка. Троичность и четверичность нашего мышления — это уже результат усложнения двойки. Простой пример: в стандартной колоде карт четыре масти — Бубны, Червы, Трефы и Пики. Но цвета всего два: Красный и Черный. Ещё пример: есть четыре возраста человека — Детство, Юность, Зрелость и Старость. Но сводятся все состояния человека к двум простым: он либо Жив, либо Мёртв.
Идём дальше. Предположим, что эта двойка в нашем мышлении некогда была единицей. Не будем оригинальничать и ради примера, вслед за Платоном, повторим вкратце один древний миф: люди когда-то были однополыми и потому очень сильными. Такими сильными, что могли соперничать с богами. Боги, в стремлении ослабить людей, разделили каждого человека на две половинки: из кого-то получились Мужчина и Женщина, из кого-то два мужчины, из кого-то две женщины. И с тех пор люди ходят по свету и ищут свои половинки… Красивый миф, не правда ли? Так или иначе, суть его проста: единица превратилась в двойку. И только при единении (совокуплении?) эта двойка снова, хотя бы ненадолго, становится единицей.
Наш мир, который большинство людей считают единичным, действительно когда-то был таковым. Есть такой научный термин — «точка бифуркации». Если объяснять его простым человеческим языком — то это перепутье. Как на картине Васнецова: направо пойдешь — коня потеряешь, налево пойдешь — голову потеряешь… В данном случае речь идёт о человечестве в ключевой, переломный момент его существования. Таких перепутий в истории случалось немало, но когда-то перепутье встретилось в первый раз — вот тогда-то единица и превратилась в двойку.
Попробуем представить, как это было. Но прежде ответим на вопрос: может ли герой одновременно быть Воином и Магом? Может, но и Воин, и Маг из него получится, прямо скажем, плохонький: для достижения успеха нужно развивать что-то одно — или Силу, или Магические способности. Человечество, в пору пересечения своей первой точки бифуркации встало перед дилеммой: Магия или Техника. Надеюсь, не нужно объяснять, что в мире людей победила Техника?.. Тогда поехали дальше.
Человечество не выбирало какой-то один путь. Человечество выбрало оба пути одновременно! Это тайна, которая на самом деле лежит на поверхности! Какое-то время пути двух миров шли параллельно: в одном развивалась Техника, в другом — Магия. Поначалу переход из одного мира в другой был легким и недолгим — как сходить в гости в соседнюю деревню. И частенько люди-интуиты шли себе спокойненько в мир магов, чтобы прожить свой век там, а люди-счётчики, то есть люди с развитой логикой, шли в мир Техники.
Постепенно миры отдалялись друг от друга, и когда удалились настолько, что сам факт существования альтернативного мира исчез даже из мифов, реализовался знаменитый миф Платона: единица стала двойкой. Но мир — НАСТОЯЩИЙ мир — остался един, и поэтому каждый из двух миров, его составляющих, получился в точности как зеркальное отражение другого. Одно ухо и один глаз продолжали жить по разные стороны головы, не подозревая о существовании друг друга.
А теперь самое время снова вспомнить об Эйнштейне. Параллельные прямые в бесконечности пересекаются. А наши два мира пересекаются в оси второго порядка: именно там, на границе, где проходит незримая ось. Граница между мирами…
ПРОЛОГ
Поединок
Был поздний вечер, и ветер глухо рычал, рождая пенные буруны вдоль реки, когда в дверь трактира «Кабанья глотка», по такому времени уже наглухо закрытую, постучали тяжёлым резным деревянным молотком, обитым ржавым железом. Хозяин трактира — рыжеволосый детина с опухшим красным лицом, не облагороженным ничем, кроме нескольких старых шрамов, пошёл открывать, бормоча себе под нос проклятия столь затейливые, что сделали бы честь даже матросу Королевского флота.
Поздние гости Гансу (так звали хозяина трактира) не понравились сразу: две фигуры, закутанные в чёрные плащи с капюшонами, почти полностью скрывающими лица. Один из капюшонов уверенным голосом потребовал две порции горячего грога и комнату на ночь. Что-то в этом голосе заставило старого пройдоху Ганса приберечь проклятия до другого случая и пойти выполнить заказ.
Поздние посетители трактира, судя по всему, совсем немного опоздали на какое-то пиршество: в полутёмном зале, главной достопримечательностью коего являлся большой крепкий стол, повсюду были разбросаны кости с остатками мяса, пустые бутылки и помятые бронзовые бокалы. Большой охотничий нож почти по рукоятку был утоплен в столешнице, а откуда-то из-под лавки отчётливо слышался богатырский храп.
— Извините, тут не убрано, — без малейшей ноты извинения в голосе бросил трактирщик, вернувшийся с большими кружками, над которыми клубился горячий винный пар.
Ловким движением локтя он разгрёб угол стола и приглашающим жестом указал гостям на лавку. Гости присели друг напротив друга, откинув капюшоны и ухватив большие кружки обеими руками: не иначе, намёрзлись.
Гансу хватило одного брошенного на их лица взгляда, чтобы утвердиться во мнении, что сегодня его ждут неприятности. Некоторое время он, счищая ножом плесень с колбас, которые собирался подать к столу, размышлял над тем, что именно ему не понравилось в поздних гостях. На первый взгляд ничего из ряда вон выходящего. Трезвые. Уставшие. Оба темноволосые: у одного волосы короткие и вьющиеся, у другого — прямые и очень длинные. Длинноволосый горбонос и выглядит старше. Курчавый совсем ещё юн: румянец во всю щеку, губы пухлые, рот большой, уши слегка оттопыренные, глаза… Глаза! Вот оно!!! Глаза гостей, когда они смотрели друг на друга, пылали ненавистью!
Неужели дуэль? Ганс коротко и неумело перекрестился. Начал лихорадочно вспоминать: не было ли при них оружия? Не припомнилось. Немного успокоенный, но всё же полный недобрых ожиданий, он принес тарелки с закуской и ещё раз оглядел постояльцев цепким взглядом. Мужчины спокойно продолжали пить. Молодой сидел, по-прежнему обхватив кружку обеими руками и слегка ссутулившись, а тот, что постарше, — откинувшись назад. Ганс взглянул на его пояс и обомлел: на месте, где мог бы висеть нож или кинжал, из ножен потертой кожи виднелся фрагмент старого дерева или кости, но вот только на рукоять ножа этот кусочек дерева был совершенно не похож: слишком тонок.
Ганс успел отвернуться, прежде чем пробормотал про себя: «Волшебники!».
Известно, что волшебство — удел одиночек. Парой могут путешествовать только учитель и ученик, или… два дуэлянта, выбравшие этот богом забытый дрянной трактир на окраине занюханного городишки для ментального поединка.
Только не это! Мало того, что в процессе магической схватки от трактира могут остаться обугленные головешки, так ведь после неё неизбежно расследование, на время которого трактир закроют… И велика вероятность того, что ему, хозяину трактира, никогда не удастся открыть его вновь. Ганс немного поразмышлял о том, что же можно предпринять. Обычным людям, к которым, безусловно, он относил и самого себя, вступать в спор двух волшебников — всё равно, что муравьям попытаться предотвратить битву быков. Вмешаться мог только другой волшебник. Но на всю округу волшебник был всего один, да и тот жил далеко за городом, вниз по течению реки. К тому же он был стар, да и, строго говоря, волшебником-то не являлся: по слухам — бывший придворный Предсказатель. Должность, конечно, почётная, да вот только для предсказаний и боя используется совсем разная магия: об этом каждый ребёнок знает.
Между тем незнакомцы поднялись, о стол звякнули несколько мелких монет. Ганс поспешно подбежал к гостям, чтобы показать комнаты.
Далеко под утро, когда Ганс ворочался с боку на бок, пытаясь заснуть, на лестнице послышались негромкие, но уверенные шаги. Осторожно выглянув в щель, Ганс увидал, как оба незнакомца покидают его гостеприимное заведение. Он бесшумно скользнул к окну. В щели свистал ветер, на стекле виднелись потёки дождя и больше ничего: темнота, чуть разбавленная силуэтами кустов, шевелящих листьями.
Вдруг темноту прорезали яркие вспышки молний, словно моросящий осенний дождь вдруг решил перейти в грозу. Вот только Ганс знал, что это не так: колдовские молнии были тонкими, отливающими синевой, и били не в землю, а вдоль холма. В ужасе он закрыл голову руками, рухнул на пол и принялся молиться богам, в которых никогда не верил. Сквозь собственные мольбы он неясно различил чей-то вскрик.
Больше всего трактирщик боялся возвращения одного из магов, который может решить, что ему не нужен свидетель. Но чем больше проходило времени, тем меньше становилась вероятность этого.
В дверь кто-то заскрёбся. Ганс, немного успокоившийся, снова сжался от страха, но вслед за скребущими звуками послышалось повизгивание. Он облегчённо вздохнул и приоткрыл дверь. Так и есть: верный охранник по кличке Махмуд (прозванный так за то, что был одноглазым), визжа, забежал в комнату, разбрызгивая вокруг себя воду с мокрой шерсти. На шее пса болтался кусок веревки, на которую Ганс его обычно привязывал.
Вид несчастной псины, казалось, должен был ещё больше напугать трактирщика, но почему-то появление Махмуда его приободрило: то ли любопытство взяло верх над осторожностью, то ли внутреннее чутьё, доставшееся в наследство от бабки-ведуньи, подсказало, что опасность миновала. Презрев природную боязливость, Ганс зажёг масляный фонарь и, сопровождаемый жмущимся к его ногам и поскуливающим псом вышел в ночь.
Куда идти, он примерно представлял: сразу за хлевом начинался овраг, за ним — холм. Именно в той стороне он видел синие молнии.
Через овраг вели нехитрые деревянные мостки, порядком покосившиеся от старости. Тяжело ступая по мокрым доскам, Ганс всматривался в темноту с тревогой: фонарь его виден издалека, но выбора нет — без света он вряд ли сможет осмотреть место предполагаемой схватки.
Искать пришлось не так долго, как он ожидал. Сразу за оврагом Махмуд резко взял влево, и вскоре Ганс стоял над распростертым телом одного из тех, кто совсем недавно был гостем его таверны. Прожжённый плащ покрывал нечто бесформенное, похожее на тюк соломы. Это нечто слегка дымилось, несмотря на дождь. Пахло палёной шерстью и горелым мясом. Ганс наклонил фонарь. Лицо молодого мага не тронуто, но это уже не имело значения: жизни в нём не больше, чем в трухлявом пне. Вот только мёртвый маг мог принести Гансу не меньше хлопот, чем маг живой. Морщась от отвращения, трактирщик поднял тело, дивясь его тяжести, и потащил к реке — благо недалеко. На берегу сгрузил ношу на землю и с трудом перевёл дух.
Сначала Гансу захотелось просто бросить тело в воду, но после некоторых размышлений он отказался от этой идеи: наверняка оно затонет где-нибудь поблизости. Лучше вывезти его в лодке подальше и затопить там. Однако пока он отвязывал лодку, родилась идея получше: гнилое днище плоскодонки настолько прохудилось, что едва ли выдержит долгое плаванье; каблуком сапога он немного увеличил течь и опустил тело на дно. Потом с силой оттолкнул лодку от берега, плюнул в воду и поплелся назад в свой трактир.
Незадолго до рассвета, когда из-за туч всё-таки соизволила выползти луна, Махмуд, снова привязанный на своем обычном месте, под навесом, вдруг завыл так протяжно, что отозвались все окрестные собаки: этот вой ещё долго летал по округе, перемещаясь кругами — то смолкающий, то возникающий вновь.
В постели Ганс, который так и не смог заснуть, совершенно неожиданно заплакал в подушку как ребёнок.
И только крик первого петуха, возвещающий о начале нового дня, заставил и собак, и трактирщика успокоиться.
Онуфрий
Утро выдалось неожиданно тёплым. Солнце не по-осеннему мягко освещало долину реки и единственный ветхий домишко, возле которого как поганки у трухлявого пня, расположились неказистые пристройки — их окна смотрели в реку пустыми глазницами. Несмотря на внешнее запустение, старый дом не пустовал. Внимательный взгляд заметил бы, что окна поблёскивают стеклами, а из трубы вьется легкий дымок.
В это утро, как и во всякое другое, Онуфрий, бывший придворный Предсказатель (а точнее, бывший ученик придворного Предсказателя), хлопотал по хозяйству: первым делом затопил печь приготовленными с вечера дровами, долго смотрел на разгорающийся огонь, потом осторожно, по-стариковски, встал, хрустнув древней поясницей. Вдумчиво прочистив большим пальцем левой руки ноздрю большого рыхлого носа, надел старую рыбацкую куртку, зимнюю шапку-ушанку, снял валенки, которые дома предпочитал любой другой обуви, и, надев кожаные сапоги, вышел из дома, захлопнув поплотнее массивную дверь.
Покряхтывая — не разошелся ещё с утра — Онуфрий добрался до завалинки, освещённой солнцем и, сморщив нос, показал белому свету и дворняге по имени Шустрый свой единственный жёлтый зуб. Пёс гавкнул для приличия, лизнул старика в пожелтевшую от времени ладонь.
Старик уже потянулся к карману, где всегда лежало несколько кусочков колотого сахара, но пёс вел себя необычно: продолжая лаять, крутился на месте, то и дело отбегая к реке. Онуфрий, понимающий своего пса с полувзгляда, удивился и, поднявшись, поплелся к реке — туда, где Шустрый заметил что-то особенное.
К берегу прибило лодку, наполовину затопленную водой. На дне её лежал большой тёмный тюк. Неожиданно ловким движением старик вытянул нос лодки подальше на берег и, наклонившись, стал разглядывать находку. В мутной воде, обратив к небу бледное бескровное лицо, лежал темноволосый юноша в чёрной одежде. Старик коснулся пальцами холодного лица, затем распахнул на его груди плащ, в котором зияли прожжённые дыры. Вздохнул. Сноровисто приподнял тело, ухватил со спины и потащил к дому, по пути лишь разок остановившись передохнуть. Шустрый бегал вокруг него кругами и заливисто лаял.
— Помолчи! — бросил старик коротко. Лай оборвался, пёс посмотрел на него с укоризной. — Жизни в нём почти не чувствую, — пояснил Онуфрий, — силы тоже немного, но что-то мне подсказывает, что этот подарочек ещё доставит нам с тобой хлопот.
Затащив тело юноши в дом, старик опустил его прямо на пол, возле печи. Скинул с себя куртку и сапоги, достал внушительного вида нож и аккуратно стал срезать одежду, кидая её к двери, пока там не образовалась мокрая, вонючая куча. Внимательно осмотрев обнажённого, Онуфрий поцокал языком: грудь юноши была покрыта ожогами, которые напоминали собой воронки — такие раны мог нанести только колдовской огонь. Онуфрий помял кожу на груди юноши между пальцами и понюхал их. Несколько секунд он пребывал в задумчивости, а потом с усилием разжал парню челюсти. Запрокинул голову, словно собираясь с силами, набрал полную грудь воздуха и с диким, нечеловеческим криком начал вдувать воздух ему в легкие.
Комната расплылась, потоки энергии полились с губ старика в неподвижное тело. Неожиданно юноша приподнялся, раскрыл и выпятил глаза, а затем снова рухнул на доски пола. Старик повалился рядом. Угли из печи взирали на них из-под белесых ресниц пепла, а Шустрый за дверью жалобно скулил и изо всех сил скрёб неподатливое дерево двери.
Возвращение к жизни
Был вечер, в печи горел огонь. В окно тяжело шмякались крупные капли дождя. Онуфрий стряпал на кухне. По всему дому разносились аппетитные запахи баранины и жарящегося лука.
Юноша приподнялся на лежаке, посмотрел вокруг невидящими глазами и вскрикнул. Старик подошел к лежаку.
— Я не вижу, — произнес юноша жалобным голосом, — Я ничего не вижу.
Старик провёл рукой возле его лица и сказал:
— Смотри магическим зрением.
Юноша вздрогнул.
— Кто здесь?
— Коли ты до сих пор жив, значит, рядом с тобой не враг, — усмехнулся старик в ответ. — Когда сможешь посмотреть магически, получишь ответ на свой вопрос.
— Я не умею… магически, — пролепетал юноша.
— Ты не маг? — удивился старик и снова внимательно взглянул на него.
Тот энергично помотал головой.
— Силы в тебе мало, — сказал старик задумчиво, — но она есть. Отвечай, кто ты такой!
Вместо ответа юноша расплакался.
Потом старик кормил его с ложки бульоном. Тот ел без аппетита, но старательно, бормоча сквозь слезы:
— Я из другого мира — где нет магов. Меня зовут Виктор. Витя.
После ужина старик аккуратно приподнял его, пересадил в кресло у печки. Повелел:
— Откройся и вспоминай всё по порядку.
— Я… не умею. Лучше расскажу.
— Не нужны мне твои рассказы, — буркнул Онуфрий. — Всё равно наврёшь половину, если не больше. Откройся и вспоминай! Я помогу.
Виктору показалось, что он задремал. Вспоминать вдруг стало удивительно легко.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Мир людей
ГЛАВА 1. ЛИНОЧКА
Несколько лет назад
Я — девушка двадцать первого века, Майлз.
Я в отчаянье по определению.
Джон Фаулз. «Мантисса»
Почему-то мне вспоминается, что вначале я ее просто придумал. Образ получился такой: девочка-старшеклассница или вчерашняя школьница. Симпатичная, умная… Любимая.
Такая идея меня позабавила: особенно, если принять во внимание то обстоятельство, что я был женат и никоим образом не помышлял о разводе.
Как бы то ни было, обычно я влюблялся в девушек, а не в образ, хотя и бывало такое, что пытался их — реальных, уже существующих — под какой-то образ подгонять.
Впрочем, девушек, похожих на эту — воображаемую — вокруг было немало (внешне), но ни одна из них не соответствовала тому, что я внутренне подразумевал под той самой девушкой. Или я с такой уже был знаком, но не подозревал, что это ОНА? Как бы то ни было, идея в реальность воплощаться не собиралась, а время шло.
И было так до тех пор, пока я не попал один, без жены, на пьянку в общежитии журфака, где когда-то учился.
В коридорчике этого общежития я и встретил ее.
Как я понял, что это ОНА? Когда я это понял? Пик. Вершина. Слова бессмысленны.
Правда, есть описание процесса, но оно, к сожалению, не есть процесс.
Я. Я на пике. Я с легкостью могу двигать горы, доставать звезды. Я очень силен, я почти всемогущ. Я ни черта не боюсь. Я могу соблазнить любую женщину. Мне почему-то кажется, что окружающие чувствуют это. (А ОНА?) И Наташка — в первую очередь.
ОНА. Она — одна из знакомых Наташки. ОНА, минуту назад, одна из многих. ОНА, минуту назад, рабочий материал моего самоутверждения. Много ли это — минута? Ох, много!
Я до сих пор перед Наташкой в неоплатном долгу. Даже не потому, что она нас познакомила. А потому что возвела меня к тому моменту на пик.
Взгляд. Удар. Взрыв. Смерть. Рождение. Любовь.
В любой другой момент эта адская смесь закрыла бы мои уста, вызвав онемение. И дальше все было бы как в далеком детстве — взгляд украдкой, вздохи и тайные мечты. Маршрут — обязательно мимо ее дома. Все дела — видеть ЕЕ как можно чаще. Попытаться стать достойным.
Мне хватило СИЛЫ справиться с этим. Вот за что перед Наташкой я в долгу. Неоплатном.
Ее зовут Линочка. Пробую на язык это слово. ЛИ-НОЧ-КА. (НОЧКА!) Как сладко звучит!
В моей СИЛЕ моя слабость. Я доверился СИЛЕ. Я победил слабость. Я проиграл.
Я видел ее любовь. Я видел свою любовь.
В то, что я скажу сейчас, ВЫ не поверите. Я сам себе не верил. Очень долго. Но это — правда.
Я в тот момент поверил в то, что ОНА моя НАВСЕГДА, и что НИЧТО НЕ В СИЛАХ этого изменить. И, что самое интересное, я оказался почти прав. Но ПОЧТИ.
Я ЕЕ нашел, и я не прошел мимо. Я обладал СИЛОЙ не пройти мимо. Но именно эта СИЛА меня и обманула, заставив поверить в то, что это навсегда.
Я целовался с НЕЙ. Я спал с другими женщинами. Я грелся в лучах ее любви. Я прятал за СИЛУ свою любовь. И ВЕРИЛ, что ЕЕ ЛЮБОВЬ — это НАВСЕГДА. Я не шучу.
Волосы — вороново крыло, развеваются приспущенным стягом, спутанные. Платье, облепившее фигурку, кажется, не хочет ограничиваться только этим — вот-вот оно просто станет частью кожи или лопнет вместе с ней, когда девушка прыгает через три ступеньки. Карие глаза пытаются спрятаться за стеклышками очков, нежный овал лица с неожиданно волевым подбородком с ямочкой, над верхней губой — легкий пушок волосков. Кожа с оттенком легкого загара, походка — иноходь, движения удивительно мягкие, голос не слишком высокий, но чистый. Фигурка тоненькая и хрупкая, веет чем-то восточным и пряным.
Увидев ее, я остановился и спросил:
— Тебе никто не говорил, что ты похожа на Нефертити?
Девушка подняла голову, откинув волосы со лба, и посмотрела на меня.
— Нет.
Ее взгляд неожиданно заставил что-то перевернуться во мне. Следующий вопрос соскользнул с моих губ, прежде чем я успел понять его смысл, прежде чем осознать его последствия. Прежде чем… Я спросил:
— Выйдешь за меня замуж?
Ответ был столь же молниеносен:
— Да.
Так нам случилось познакомиться.
Итак, ее звали Лина.
Лина — само предвкушенье. Она умела ловить на лету свои мысли и увлекалась застывшим искусством — рисовала картинки акварелью и маслом. Иногда она записывала свои мысли.
Некоторое время мы переписывались по электронной почте. Например, я писал ей что-то про философию, потому что ей нужно было готовить реферат.
Получалось примерно так:
Платон
Когда я думаю о Платоне (читаю Платона), передо мной всегда возникает один и тот же вопрос: «А где собственно начинается этот самый Платон и заканчивается Сократ?». Ну, например, кто из них назвал человека двуногим существом без перьев?! Я даже пыталась создать методику отличать одного от другого, примерно таким образом: что остаётся в голове от прочтения нескольких страниц Платона, то есть Сократа… Так что многое из того о чём мы сейчас будем говорить, скорее принадлежит Сократу, чем Платону (на мой взгляд).
Итак, знание. Классическое «я знаю, что ничего не знаю», подобно кругу начерченному на песке (внутри круга знание, вне его — незнание). Чем больше круг, тем больше незнание.
Мнение. Читаем Платона: «это ни знание, ни незнание. Оно нечто среднее». Мнения несут в себе восприятия изменчивого бытия. Но для Платона есть некое абсолютное знание (так же, как и абсолютное незнание), которое выше всех мнений, в котором и раскрывается подлинное бытие. По сути, это основа его философии.
Уразумение — знание, воспринятое разумом. Чувственное восприятие — то, с помощью чего знание доходит до нашего разума. А вот вопрос: тождественно ли знание ощущениям? «Нет», — говорит нам Платон. Истинное знание, по Платону — это то, что познаёт разум не столько благодаря чувствам, хотя и это тоже, сколько вне их, несмотря на них, что и отличает их (истинные знания), от того, что мы ощущаем зрением, слухом и т. д. (Душа ищет знание сама по себе).
Добродетель — категория скользкая, как змея. Думается мне, что то, что для Платона являлось добродетелью, совершенно не обязательно является таковым для меня (современного человека) … По Платону знание — высшая добродетель. Для меня оно (знание), вполне может быть категорически не добродетелью (можно поворошить Историю, но не будем).
Пещера. Всё, что мы видим лишь тени, блики, идеи, обман зрения, самообман, несовершенство восприятия… За всё это спасибо Платону. Как всё было просто до него в моём сознании: вижу слона, значит слон; вижу стол, значит стол; вижу буквы на этом листе, значит буквы. Но за этими тенями есть истинное знание. Платон пообещал нам, что мы его обязательно увидим (познанием), уразумев его учение. Объективный идеализм основан на противопоставлении посюстороннему, изменчивому миру природных вещей, потустороннего неизменного, вечного и неподвижного истинного бытия — мира духовных сущностей — идей.
Припоминание. А вот это идея классная! Оказывается, мы всё давно знанием, и задача Учителя заключается лишь в том, чтобы помочь это припомнить.
И спрашивал: «Ну, как?»
Но в ответ получал совсем другое:
Привет. Привет, привет, привет. Как Ваши дела? Как Ваши родственники и друзья поживают? Как поживает кошка Ваша? Как Вы сами? Искренне надеюсь, что у Вас, у кошки, у друзей и у родственников всё ХОРОШО. У Меня тоже всё отлично: пью вот минералку, недавно пообедала, сдала очень сложный зачёт, по-моему, влюбилась, да! — вообще сдала уже все зачёты, теперь надо готовится к экзаменам. Предстоит сессия. Пишу Вам письмо ну: во-1-ых, потому что хочется написать Вам письмо; во-2-ых, хочется оттянуть начала занятия по математике; в-3-их, думаю о Вас, не имею возможность поговорить и поэтому общаюсь с Вами именно на таком уровне; в-4-ыххх, Я Вам ни разу не писала письма, как, впрочем, и Вы мне, а значит ни Я, ни Вы не общались на таком уровне друг с другом, всё равно это несколько иначе.
Интересно как Вы относитесь к НАРРУ ЕNDам?.. Вспомнила сон — Мне приснилось, что украли сумку, в которой лежал мой старый дневник. Дневник жизни и мыслей, который я вела около года. Я думала там (в дневнике) конец очень не американский, но… оказалось что не очень американский. Прошу учесть, что это не совсем я, не совсем сейчас, и сама ТОЛЬКО ЧТО решила посмотреть его конец. Отчасти время той жизни Я Вам рассказывала. Понимаете не важно, что там написано, как написано, важно то, что Вы можете это прочесть.
Цитирую: «Я просто хочу любить по-настоящему, хоть немного. Как это чаще всего бывает в рассказах, поэмах — трагично! Но я считаю, что умереть за Любовь прекрасно — ведь она есть, это Божий дар — ты был избран, ты заслужил, ты сумел испытать Любовь, настоящую Любовь — ту на которой держится мир — умереть, но Любить, ведь она этого стоит.
Восприняв это, как «нормально, валяй дальше», я вздыхал и садился писать:
Аристотель
А ведь не случайно слыл снобом и недолюбливал своего учителя, Платона. В историю вошёл как более добросовестный, академичный. Ещё, если бы он донёс до нас вместо добросовестного описания сотни лягушек, столь же добросовестное описание сути одного единственного своего ученика, по имени Александр, то цены ему бы не было…
Опыт. «Долой идеологию Платона, исходим из опыта!». Однако, исходя из него, возвращаемся снова к отвлечённому знанию. Не находить здесь противоречий — в этом весь он, Аристотель. Он доказывает нам, что признание неизменных сверхчувственных сущностей не может объяснить нам причин возникновения, изменения сверхчувственных вещей. Говорить об этом и этими словами — это уже искусство! Он — создатель логики, в которой он стремился не отделить, а соединить форму мышления с бытием, объяснить логические категории в соответствии с объективной реальностью. Логика и есть критерий высшего знания, в том числе философского, даже в первую очередь философского! Истина и ложь различаются именно логическим путём. И это от него, возможно, мы начали делить мир на чёрное и белое, добро и зло, Бога и Дьявола и пр.
И в скорости получал радостное:
Съела АПЕЛЬСИН. Пью минералку. На компьютере 15:46. За окном солнце. Кресло скрипит. На штанах красный ремень. Брат нуждается в реабилитации для восстановления мозгов на место. «Даун Хаус» — фильм Ивана Охлобыстина — отдыхает на компьютерном столе. Надо отдать.
Да здравствует день НЕ КУРЕНЬЯ ТАБАКА. Да продолжится он ещё лет …дцать. четырнаДЦАТЬ, триДЦАТЬ, сорок семьДЦАТЬ…
Так продолжалось довольно долго.
— Она совсем еще ребенок, — говорила ее мама своей подруге, — ей всего семнадцать.
На что та укоризненно качала головой с тяжелыми медными кудряшками (новая мода) и говорила всегда одно и то же:
— Для развития это, конечно, замечательно, но очень уж примитивно. Всем известно, что искусство должно затрагивать все органы чувств, не акцентируясь ни на каком одном. Неужели философия может прокормить?
Между тем Лина, вместо того, чтобы жить у мамы, жила в общаге у подруг, при большом отсутствии денег прибегала обедать (или ужинать) домой и чувствовала себя прекрасно.
Вряд ли придирчивый взгляд выделил бы эту девушку из толпы. Произвести впечатление на собеседника она могла, пожалуй, лишь в личной беседе, благодаря незаурядной своей фантазии и нетрадиционным взглядам на многие вещи. Но не более того.
Однако кое-что особенное, наверное, все же можно было заметить в мелочах. Судьба всегда хранила ее от крупных увечий и серьезных болезней. Науки ей давались необычайно легко. Животные ее любили, а цыганки-гадалки, как самые чувствительные индикаторы душ человеческих, в толпе обходили ее стороной.
В детстве она была очень маленькой, но подвижной и ловкой, потом же заметно отставала в физическом развитии от своих сверстниц, чтобы расцвести только к совершеннолетию.
Все говорило за то, что она влюблена в меня, но я… Я испугался! Поэтому наше первое увлечение друг другом длилось недолго, всего несколько месяцев.
А потом расстались. На три года.
СЛЕПЕЦ. Я три года жил без нее. И три года знал, что она любит меня. Через эти три (!) года я думал, что она девственна, и я буду ее первым мужчиной. Какие шутки может выкидывать СИЛА! Сейчас я думаю, что такой САМОНАДЕЯННЫЙ ПЕТУХ, как я, обязательно должен был ЕЕ ПОТЕРЯТЬ. Но я ВЕРИЛ, что это не так, а ВЕРА — это тоже СИЛА.
И — представьте — я почти не ошибся. Через три года я не стал ЕЕ первым мужчиной, но я стал ЕЕ мужчиной. Но… я подошел к ней так же, как ко всем своим ПРОЧИМ женщинам, уверяя себя, что ОНА — опять одна из многих, что для меня жена, как и раньше, берег и пристань.
Я захлебнулся. Я почувствовал разницу между сексом и любовью. Мой разум сопротивлялся, загоняя в угол любовь, все еще не веря в саму возможность невозможного. Надо признать — он стоял до последнего. Как затор льда в бурной горной реке. А когда затор прорвало…
Омут. Бездна. Безумие. Любовь.
ОНА — мое свободное время.
ОНА — стремление моих помыслов.
ОНА — вместилище самых дерзких моих мыслей.
ОНА — мое утро.
ОНА — мой свет.
ОНА — моя любовь.
ОНА — все.
Откуда взялась прагматичность? Откуда взялся разум? Из той же самой уверенности, что это НАВСЕГДА.
Что самое интересное, все это почти не сказалось на моих отношениях с женой, потому что они НЕ СОПРИКАСАЛИСЬ. Но опять это «почти». Потому что СПАТЬ с ней я уже не мог, оставаясь в норме во всем остальном, за исключением полного отсутствия свободного времени. Я жил только рядом с НЕЙ, коротая время между этими визитами.
А ОНА? Она приняла эту ситуацию. Потому что любила меня, потому что жила мной. И это ПРАВДА. И я уверился, что это НАВСЕГДА.
И это была ЛЮБОВЬ. И мы купались в ней беспечно.
Мы встретились вновь случайно, и увлечение перешло в роман, где Лина выступала в роли любовницы.
Были встречи. Поцелуи и шампанское в два часа ночи. Любовь и ревность. Встречи и расставания.
Я часто уходил, но всегда возвращался. Она занимала все мое свободное время. Впрочем, нет, не так: все, чем я занимался теперь в жизни, я делал в свободное время, а все остальное проводил с ней.
«Ты с ней счастлив?», — как-то спросил меня один из друзей.
«Она всегда рада мне», — ответил я.
Мы с ней поняли, что созданы друг для друга, но долгое время обстоятельства были выше нас — я, всегда превыше всего ценивший свободу, на этот раз спасовал и был очень долго зависим — как от жены, жизнь с которой давно вошла в привычку, так и от своего окружения.
Кто из НАС захотел БОЛЬШЕГО? Тогда мне казалось, что ОНА этого хотела ВСЕГДА. И я.
И было СЧАСТЬЕ. НАСТОЯЩЕЕ. И было это тогда, когда я, собрав немного вещей и оставив записку, УШЕЛ ОТ ЖЕНЫ. Нет, неправда, не так. Я привел ЕЕ домой, и она помогала собирать мне эти вещи, а потом мы летели к ней. И это и было — СЧАСТЬЕ И СВОБОДА.
Я ушел к ней.
А потом была ВОЙНА. Беспощадная. Те, кто учил меня преодолевать все, учил и мою жену. Мы оказались достойными противниками.
Первый ее удар был неотразим. Смерть лучшего друга — известие, придержанное до нужного момента.
Боль. Ярость. Вина. Тьма. Слезы.
Все остальное забыто. На мгновенье. Но этого достаточно, чтобы снова вызвать жалость.
Я — зверь в клетке.
Я мечусь между двумя женщинами.
Я слаб. Где моя СИЛА?
Я… я все еще верю в НАВСЕГДА.
Я пробую примирить их друг с другом…
Я пробую…
Я ошибаюсь!
Ситуация оказалась банальной — о том, что я «гуляю на стороне», знали большинство наших друзей, практически все, — кроме, собственно, жены. Впрочем, и от нее я не очень-то сильно это скрывал. Просто она не хотела об этом знать. Узнала в итоге лично от меня — тогда, когда я заявил, что ухожу. И ушел, с небольшим рюкзаком самых необходимых вещей, оставив практически все ей. Ее эта ситуация ввергла в настоящий шок — она, как женщина практичная, все спланировала на много лет вперед: когда рожать ребенка, когда второго… И тут — такое… После моего ухода она металась между ожиданием того, что я скоро вернусь (формально не разведены, все мои вещи — у нее) и вспышками ненависти к «изменщику» и, конечно, к сопернице.
И я возвращаюсь… назад, к жене, испугавшись ее войны. Я хочу расстаться с ней, но сделать это МИРНО. Глупец!
— Расстанемся на месяц, — говорю я Линочке. — Потом встретимся и все решим. Кардинально.
Я уверен в ее выборе. Я уверен в своем выборе. Я просто хочу подарить отсрочку жене, думая, что это ей очень нужно.
Жалость.
И вдруг. Вдруг я понимаю, что НАВСЕГДА кончилось. Что ВСЕ кончилось. Что я предал свою сказку. Что больше ничего не будет. НИ-КОГ-ДА!
Я поверил. Я успокоился. Я в борьбе за НЕЕ забыл о НЕЙ, увлекшись этой борьбой. Я снова начал верить в НАВСЕГДА. ЧЕРТОВА САМОУВЕРЕННОСТЬ.
Я был уверен, как когда-то. Я ошибся.
Отчаянье. Самобичевание. Тоска. Боль. Холод. Надежда.
Я иду на все. Я иду ва-банк. Я иду на ВОЙНУ.
Я иду к ней, но вижу пепелище. Поздно, дружок.
Я плачу на этом пепелище.
Поэтому, когда я, наконец, решаюсь уйти от жены окончательно, отношений с Линой уже нет. Они за гранью.
Поэтому от жены я ушел не к ней, а… в никуда. И начал жить самостоятельной жизнью.
Сам же уход сопровождался настолько бурным скандалом и ненавистью к сопернице со стороны жены, что мне просто пришлось остаться одному не только из-за того, что она не хочет видеть меня, но и от страха за нее — моя жена ее могла просто убить.
Но с годами выяснилось, что тот скандал имел локальный временный характер — со временем отношения с бывшей женой стали мирными и цивилизованными, даже дружескими. Но жил я по-прежнему один и с Линой не общался.
Разбитые надежды
Она не вышла замуж! У нее нет любовника!
ОНА ЖДАЛА МЕНЯ!
Чувства захлестывают. Я не знаю, как писать об этом.
Мы стали жить вместе.
Я чувствую, что это не любовь. Это — пепел любви.
Что делать? Я в отчаянье.
Я получил новую работу — редактором небольшой газеты. Лину устроил к себе верстальщицей. Правильное ли это было решение?..
В тот момент, когда я покрывал мелкими поцелуями ее лоб, совершенно неожиданно пришла мысль, что звук, издаваемый при этом моими губами, — не что иное, как щелчки, издаваемые мышью, когда на нее давит указательный палец.
«Это моя любовь подходит к концу», — подумал я. И, так как всегда считал себя человеком действия, то решил бороться за свою любовь.
Действия, предпринятые мной, были беспрецедентны. В первую очередь я решил, что любви нужно не дать шанса уйти: я отсоединил принтер и унес его на кухню, отсоединил от системного блока кабель Интернета, выкрутил дисковод.
Но этого мне показалось мало, и я решил не останавливаться на достигнутом: нашел в кладовке мешок цемента, в большой кастрюле приготовил смесь и, сняв крышку, залил ее в потроха своей машины. Так, чтобы жесткий диск нельзя было вытащить. Только после этого, немного успокоившись, удалил все программы, оставив лишь текстовой редактор. В нем я удалил все файлы, почистил корзину и лишь после этого создал один новый файл: «Любовь.doc». Немного успокоился и тут же заснул.
Так я начал писать роман о любви.
Кажется, впервые в жизни со мной происходят только хорошие вещи. Впервые мне предложили работу по душе — дайте только развернуться! Я уже с блеском прошел «испытательный срок» и активно «пробиваю» в помещение редакции по-настоящему хороший компьютер, отдельный телефон, шкафы, шторы… Впервые я открыто общаюсь со своей любимой и весьма доволен тем, как она начала работать под моим началом. Я пишу много статей и (когда только успеваю?) уже дописываю последние строчки своего первого настоящего романа.
— Значит так: первую из них зовут Матильда, — Линочка смотрела лукаво. — Это тебе здорово повезло, что она проявляется чаще остальных, потому что именно она говорит тебе «Люблю, сю-сю» и все такое прочее. Она — лентяйка и неряха, конечно, но зато очень добрая.
— А как зовут ту, которая устраивает ссоры?
Я смотрел на нее насмешливо, стараясь подыграть этой очередной шутке.
— О, это страшная личность! — Линочка постаралась придать своему лицу серьезное выражение. — Мало того, что это редкостная стерва, так ей ко всему прочему доставляет удовольствие унижать других людей (тебя в частности!), делать им всевозможные гадости и все такое прочее. Ее зовут Кларисса.
— Это все?
— Нет, конечно. Опять ты меня недооцениваешь! Третью зовут Джейн. Это та, которая работает — например, может сутки просидеть за компьютером, занимаясь версткой твоей дурацкой газеты…
— Ну, во-первых, не только моей…
— Не перебивай, а то срочно стану Клариссой! Есть еще последняя, четвертая. Это та, которая все бросает и начинает заниматься уборкой в доме. К счастью, эта дура появляется настолько редко, что у нее даже нет имени…
— Так значит, — я подхватил ее на руки и закружил, — ты едина в четырех лицах?
— Именно так! — Линочка обхватила руками мою шею, с шумом повалила меня на диван и, оседлав, сделала страшное лицо. — Разве ты чем-то недоволен?
— Совсем наоборот! — я попытался опрокинуть ее на спину, но бесполезно. — Джейн, лапушка, нам пора на работу, не забывай, что в шесть у тебя сегодня курсы!
— Смотри, если ты всегда будешь так спешить, я заведу себе любовника из тех, которые никуда не торопятся!
— Ой ли?
Я засмеялся беззаботно. Впервые за много лет я подумал, что счастлив. Ну… почти.
И ошибся.
В этот день я заканчивал первую черновую правку своего детища и решил, во что бы то ни стало, сегодня распечатать на принтере первый его вариант.
Сегодня мы с Линочкой занимались любовью перед тем, как пойти на работу, и пришли туда довольно поздно. Я почти совсем забросил редакционные дела и посадил Линочку и подошедшего Ваню (моего внештатника) макетировать обложку романа из давно приготовленных картинок.
Когда я увидел Линочку и Ваню, склонившимися к монитору, мне вдруг непреодолимо захотелось обнять ее сзади за плечи, уткнуться лицом в ее волосы… Но я сдержался — с самого начала мы договорились не афишировать в редакции свои отношения, чтобы не привносить личный план в работу. Вместо этого я принялся в очередной раз перечитывать распечатки, которые делались по мере написания романа…
Линочке подходило время идти на курсы английского языка, которые она, по настоянию своего папы, посещала три раза в неделю. В такие дни она уходила из редакции немного раньше обычного. Взглянув на часы, я осторожно напомнил ей о курсах, но она отмахнулась:
— Твоей же обложкой занимаемся!
А чуть позже добавила:
— Вообще окончание первого романа стоит отметить — такое бывает раз в жизни!
Я поморщился: «Приятно, конечно, что обо мне так пекутся, но…». А вслух сказал:
— Буду отмечать, только когда закончу — лазерный принтер удалось выпросить только на сегодня, а у меня после того, как вы закончите обложку, еще правки часа на два.
— Но именно сегодня на вахте дежурят наши друзья, да и я курсы все равно пропускаю, — стояла на своем Линочка.
— Тогда начинайте без меня, когда закончите с обложкой. Денег на спиртное я дам, конечно… Присоединюсь как только закончу. Хорошо?
— Ура! — закричали они в голос вместе с Ваней.
А я подумал, что это даже хорошо — они уйдут пить за мой роман на вахту, что находится всего двумя этажами ниже. Что ж, пусть выпьют — это делу не помешает, а мне удастся спокойно, в одиночестве выправить и распечатать текст. А потом и выпить не грех.
С обложкой они возились долго, зато получился довольно интересный коллаж. Я за это время выправил на бумаге свое произведение — осталось только внести изменения в файле и распечатать. Заварил свежий кофе и с удовольствием принялся за работу.
Время летело незаметно. Время от времени снизу раздавались телефонные звонки, где все более нетрезвые голоса спрашивали то: «Когда соизволит спуститься гражданин писатель?», то: «Где наш именинник?». На что я отвечал лаконично: «Закончу — спущусь».
…Закончил я только к одиннадцати вечера, зато спустился гордый, с только что отпечатанной объемной пачкой бумаги и коллажем на первой странице.
— Осталось только сшить — и готово.
В моем усталом голосе звучала удовлетворенность.
Над этим романом я работал с переменным успехом уже больше года, и только последний месяц роман «полетел» к концу на крыльях. И вот — наконец — все.
— Пойдем, Ваня, возьмем еще бутылочку. Грех мне сегодня от вас отставать, — добавил я, нашаривая в кармане оставшиеся купюры.
Но неожиданно вмешалась Линочка:
— Сходи с Максимом. Что тебе обязательно Ваня? Мы тут беседуем. — В ее голосе слышались пьяные нотки. Мне никогда не нравилось, когда она «выпивала лишнее», и я нахмурился. Но — тут я не дома: выговор не сделаешь. Да и что, собственно, такого?
К счастью, Ваня сам вызвался идти, и мы быстро сбегали к ближайшему ночному киоску, вернувшись с парой бутылок молдавского кагора, который давно предпочитали прочим дешевым винам.
Охранники — Максим и Александр Борисович — тут же усадили меня за небольшой столик в их «охранной будке». Все подняли «бокалы» за «будущего великого писателя», потом за роман, потом… Вскоре Линочка поднялась, попросившись в туалет, я поднялся было с ней, но она остановила меня взглядом: «Не нужно со мной ходить». Вскоре поднялся Ваня и отправился в ту же сторону. Тосты продолжались уже втроем — Александр Борисович показывал фокусы: «Спорим, сигарету узлом завяжу, потом развяжу и закурю…». У меня же на душе почему-то кошки скребли. Потом я, вспоминая этот вечер, понял, что ходили они «в туалет» около часа. Но тогда я на это не обратил внимания.
Расходились уже поздно. До двухкомнатной квартиры, где мы жили с Линой, было рукой подать — пятнадцать минут ходу. Ваня жил далеко, а денег на такси, конечно же, не было — на пачку сигарет бы насобирать в складчину… Однако на бутылку водки деньги почему-то нашлись.
Гость в доме — все внимание ему. Как закон. Поэтому быстренько приготовили бутерброды, разлили по рюмкам водку, включили на «видике» хороший фильм. Устроились втроем на диване.
Когда бутылка почти опустела, меня стало непреодолимо клонить в сон. Я пытался как-то встряхнуться, даже умылся холодной водой — ничего не помогало. Тогда я с трудом доплелся до спальни и повалился на кровать.
ОНА подходит к двери и плотно прикрывает ее — последняя вспышка-воспоминание.
Утром я проснулся на кровати один. С трудом поднялся и заглянул в соседнюю комнату. Там, мирно посапывая, в обнимку спала парочка.
Я долго смотрел на них, соображая: «Бить морду? Глупо. Разбудить? Не лучше!».
Так ничего и не придумав, я неслышно оделся, вышел из квартиры и пошел привычной дорогой на работу. В редакции сел в одиночестве, задумавшись.
Из этого состояния меня вывел телефонный звонок. Звонила мама — дома умерла от болезни подруга детства и одноклассница.
Решился — чиркнул записку. Оставил ее в редакции и поспешил на ближайший рейсовый автобус.
Вернулся я домой вечером в понедельник, мрачный, но решительный. Последние дни я не мог ни о чем думать, кроме предстоящего разговора с Линочкой.
Я пришел в пустую квартиру и ходил из комнаты в комнату, как зверь по клетке. «Ярость — плохой советчик», — говорил я себе, пытаясь объять в единое целое свои желания — мне хотелось, несомненно, помириться с Линочкой (а разве мы ссорились?), хотелось как-нибудь наказать ее, заставить понять, что поступила она неправильно, заставила страдать близкого человека.
Когда она зашла, я сразу понял, что это Кларисса, и что легко и гладко разговор не пойдет.
Так и вышло. Первым делом она упрекнула меня в неожиданном исчезновении (записку она прочитала только в понедельник, утром). Я попытался возразить, но лавина упреков росла, и вся история с Ваней была погребена этой лавиной. В общем, все вылилось в отвратительно-грязный скандал. Я едва удержался от того, чтобы не залепить ей пощечину…
И тут в гости пришел Ваня, а я в бессильной ярости заперся в своей комнате. Через дверь мне были слышны их разговоры. Больше всего мне хотелось выйти и вышвырнуть его вон, я еле сдерживал себя.
Он ушел сам. Ушел поздно. И примирения снова не получилось, и снова был скандал. И снова — запертые двери.
Ночью я, тихо, как вор, прокрался в ее комнату. С нежностью гладил ее обнаженные плечи, чувствуя, что сейчас у меня есть шанс. Проснувшись, она посмотрела на меня, и это были глаза Матильды. Ее руки обвили мою шею, и долгожданное примирение состоялось. Заснули в объятиях.
Я проснулся первым, с ощущением хрупкости своего счастья. Мир вокруг казался мне натянутой струной, готовой лопнуть от малейшего прикосновения. Прошептал еще спящей Линочке: «Я люблю тебя», поцеловал ее в теплую щеку и выскользнул из постели.
Несмотря на внутреннее напряжение, настроение у меня было приподнятое. Умывшись, я вышел из дома в ближайший магазин за продуктами. Подумав, к обычному набору продуктов прибавил фрукты и букетик цветов. А когда вернулся — застал проснувшуюся уже Линочку, которая пила на кухне кофе в компании… Вани.
Я чертыхнулся про себя и едва не выронил из рук сумку с продуктами. Все только начиналось.
Ваня, к счастью, забежал ненадолго. Его отношения со мной всегда были легкими, и на этот раз мы поболтали почти непринужденно, а когда тот собрался уходить, я напросился его проводить — нам было по пути. На улице я повел разговор в открытую:
— Ваня, я хочу, чтобы ты не приходил к нам в гости какое-то время.
— Хорошо. Конечно, — ответил тот весело. — Я все понимаю.
И пришел снова — в тот же вечер.
— Если он не уйдет, мне придется его выкинуть, — мой свистящий шепот Линочке в ухо.
— Не надо, пожалуйста. Я… я попробую сама.
Она заперлась с ним на кухне, и вскоре он ушел. Воцарилась напряженное молчание. Я подошел и попытался обнять ее, но она неожиданно отстранилась.
— Он больше не придет.
В ее глазах сверкнули слезы.
— Ты жалеешь об этом?
— Знаешь — да. Я действительно очень увлеклась им. А ты… ты заставил меня выгнать его!
— Я…
— Молчи, пожалуйста — молчи! Мне нужно… Слушай, тебе уже дали комнату в общежитии?
— Завтра должны дать ключи.
— Давай поживем недельку раздельно, а? Я чувствую — мне это очень нужно.
Повеяло холодком, словно погасло что-то теплое.
— Хорошо. Неделю я выдержу.
Но выдержал я только три дня. Был выходной, и я решил зайти вечером в свой рабочий кабинет. Там лежала записка.
Витя!
Я принесла тебе зимнюю куртку и шапку. Если тебе еще что-то надо, напиши записку. На курсах с телефоном у меня теперь проблемы, так что позвонить не обещаю. Домой ко мне без меня не ломись — я поставила замок на внутреннюю дверь. Если хочешь что-то забрать — договаривайся со мной — сходим вместе.
P.S. Звонил Петров, предлагал тебе вторую работу. Просил перезвонить!
У меня все внутри оборвалось.
«Кончено. Неужели ВСЕ КОНЧЕНО?»
Уже почти не контролируя себя, я рванулся к ней домой.
— Я не хочу тебя видеть. — Голос из-за двери.
— Открой, пожалуйста, мне нужно с тобой поговорить.
— Нет, уходи.
— ОН здесь?
— Нет. Неважно. Я не хочу тебя видеть. Ни-ког-да! Вещи принесу тебе на работу.
Уже не задумываясь больше ни о чем, я открыл своим ключом железную дверь и уперся во вторую — деревянную, ключа от которой у меня не было.
— Лина, открой, пожалуйста, всего несколько слов!
— Нет, уходи!
Я ударил в дверь плечом, затем ногой.
«Если он там, я его убью!», — такая мысль засела в мозгу.
Дверь начала понемногу подаваться, и я яростно бил по ней ботинком, еще и еще. Наконец, она открылась, и я, взъерошенный и запыхавшийся, весь в мелких щепках, ворвался в квартиру.
Ваня был там. Он ужом проскользнул мимо меня и выбежал в подъезд. Я бросился было за ним, но что-то меня остановило.
— Нет! — Глаза Линочки сверкали, как у львицы. — Не трогай его!
Я замешкался, и время было упущено. Я растерялся, не зная как себя теперь вести.
— Собирай свои вещи и уходи. Между нами все кончено.
Я молча закрыл входную дверь, которая осталась целой, не раздеваясь, прошел на кухню и нервно закурил. Линочка заперлась в своей комнате. Было слышно, что она плачет.
Плач
Постой, не уходи.
Мы ждали лета — пришла зима.
Виктор Цой
Мой город пуст уже давно,
Остались храмы и витрины.
Полуистлевшие картины,
Полуиспитое вино.
Мой город пуст уже давно.
Дмитрий Лысенко
Перечитывая в сотый раз записку, я сидел в пустом редакционном кабинете и писал:
«Милая, господи, „если тебе еще что-то надо!“. Да ты мне ВСЯ нужна, я жить без тебя не могу. Я просто тебя люблю. Видимо, безнадежно. Все уже безнадежно».
Страх. Мусор в голове.
Магнитофон, «видик» — вещи ЦЕЛЕНАПРАВЛЕННЫЕ, а радио порождает шум, мусор, как и постоянно включенный телевизор. Зато заглушает страх. Дает иллюзию надежды и какое-то подобие «сладенькой водички», избавляющей от скуки.
В убогой каморке, где я уже несколько дней работал сторожем (СУТКИ ЧЕРЕЗ ДВОЕ решил совмещать с работой в редакции, чтобы увеличить семейный бюджет) радио преследовало меня постоянно. Жвачка для мозгов, как когда-то для моего деда книги (он их глотал целыми стопками без всякого видимого эффекта, я ни разу от него не слышал, чтобы он хотя бы пытался рассуждать хоть об одной из них). А выключить страшно.
Тишина. Шорохи. Мысли.
Страх.
Я боюсь оставаться наедине с самим собой, и это я понял именно в «сторожевой каморке», работая без напарника. Начинаешь копаться в самом себе — и вдруг чувствуешь, что наружу вылезает что-то ЧУЖОЕ.
Меня мучают приступы любви.
От + до —
+: Радуюсь самой малости. Расцветаю. Живу. Таю. Дышу. Греюсь в солнечных зайчиках.
— : Умираю — то ванна, алая от крови, то петля, то прыжок в последней попытке взлететь.
Середины нет, середины быть не может.
НИ-КОГ-ДА
Накрутка резьбы
А ведь были! Были «звоночки» и раньше!!!
Первого «звоночка» звали Борис. Повод для ревности. Повод для смеха над ревностью.
Поэт. Этим все сказано.
Почему этот «звоночек» не загудел у меня внутри набатом?
Все просто. Просто была РАБОТА. Просто были ПРОБЛЕМЫ. Просто был РОМАН. Мое первое детище. Неуклюжее, немного уродливое, как сам я. И — любимое. Я за ним спрятался от всего. Я блуждал в его лабиринте…
А потом, вместе с РОМАНОМ, появился он.
Пишу — и плакать хочется. Ведь если ОНА — главная героиня, то ОН — главный герой. А я? Хм, как это у Булгакова? «Деталь в романе».
Даже здесь не могу не унизить себя.
Противно. Страшно. Очень страшно. Люблю.
Спираль
Молод, я бы даже сказал юн. Красив. И знает об этом. Имя — Ваня.
Дальше в описании пусто. Наверное, я не пришел к какому-то определенному мнению. С другой стороны — это, может быть, и не нужно.
Он родился одновременно с романом. (И если бы я знал, что вместе с ним и «умрет», то сжег бы роман немедленно!). Он родился в НЕЙ. И это — самое страшное.
Я писал роман. Я жил им, я им дышал. Я очнулся от него, и первое, что я увидел — моя любимая, спящая в объятиях другого. Банально. Но от этого не менее ужасно. Иногда я думаю, что я его создал сам, своими руками.
Так ли это? Кто знает…
Но идем дальше, смелее за мной!
Уровень чувств
И первое, что я увидел — моя любимая, спящая в объятиях другого.
Сергей Лукьяненко
Первое желание — набить морду, выставить — я подавил усилием воли, зная на практике, что этим делу не поможешь. Я вспомнил прошедшую ночь.
Роман. Водка. Увлечение Линочки Ваней. Без пределов. Принятие этого мной (ну, какой он мне соперник!). Я оставил их одних в комнате. Я ушел спать.
ОНА подходит к моей двери и плотно прикрывает ее — последняя вспышка-воспоминание. Проза утра.
Я ухожу. Я исчезаю. Я уезжаю далеко. Я не хочу ЭТО видеть. Я хочу вернуться и увидеть, ЧТО ВСЕ ВСТАЛО НА СВОИ МЕСТА.
ЭТОГО НЕ ПРОИСХОДИТ. Я СНОВА ВОЗВРАЩАЮСЬ НА ПЕПЕЛИЩЕ
Ужас. Пустота. Полное бессилие.
Я могу что-то сделать с НИМ, но не с НЕЙ!
Я люблю. Я ненавижу. Я в отчаянье. Я в бешенстве.
Я забываю обо ВСЕМ. Все мои проблемы кажутся мелкими и не стоящими внимания, кроме ЭТОЙ — главной.
Она хочет, чтобы я ушел. Совсем ушел.
Я не могу этого сделать. Я не верю в то, что ОНА действительно этого хочет.
Я плачу. Я в отчаянье. Я люблю. Я страдаю.
Я то ненавижу ЕГО, то — вдруг! — надеюсь, что он меня поймет.
И неожиданно понимаю, что он сильнее. В любой позиции, но не потому что он сильнее меня, а потому что ОНА выбирает его во всех ситуациях, когда мы втроем.
Я беснуюсь, я срываюсь на истерики. Я все делаю поразительно неправильно. Я впервые в жизни задумываюсь о самоубийстве.
Я очень хочу, чтобы ОНА оставалась со мной.
Больно. Слезы.
Уровень разума
Я разбился на части. На кусочки. На обломки.
Цельной картины нет.
Буду собирать.
Эмоции — к черту. Сейчас не об этом. Сейчас только о разуме.
Действия.
Первое — уехать, может быть, она одумается и все кончится, как дурной сон.
НЕТ, не получилось. Может быть, я сделал даже хуже. Пока меня не было, он занимал мое место. И не страшно, что в кровати — в душе.
Меня выгоняют, от меня хотят избавиться. Мне предпочитают кого-то другого.
Но на уровне разума я могу бороться. До конца, до последнего. Я могу считать ситуацию. Любую. Меня этому учи
