Глава 3
А веселые друзья заждались Петра: они сидели на завалинке и задевали проходящих мимо девушек. Задевали необидно, тем более подруги могли дать словесный отпор, да такой, что над незадачливым кавалером потом потешалась бы вся деревня. Ради Петра парни принарядились — они щеголяли в косоворотках и новых пиджаках, а кое-кто поминутно доставал из бокового кармана часы на цепочке — местный высший шик. Время шло, стрелки часов неотступно двигались вперед, Ксения уже несколько раз позвала их вечерять, а виновник торжества куда-то запропастился.
Петя прибежал незадолго до ужина, и все сразу поинтересовались, где он пропадал.
— Обегал все вокруг, прощался с родными местами, — торопливо объяснил он и покосился на калитку, из которой как раз в этот момент выходила зареванная Глаша. Никто из приятелей не обратил на нее внимания, лишь Матюша Волунов задержал взгляд на расстроенном лице девушки.
— А мы срезали подсолнух у Прониных, — сказал Гриша Амелин. — Вернее, бабка сама предложила.
Гриша выглядел довольным — а почему бы нет? Петька Силин уезжает, а без него верховодить среди друзей станет он. Пусть он не такой образованный, но никто лучше Гриши не умеет драться. Ну теперь держись, округа! Давно он собирался помахаться с глебовскими парнями, а то повадились ловить рыбу в излучинах возле Боровиц. Да и Сашке из Бакача неплохо бы вломить, чтобы не задавался!
Свои наполеоновские планы он держал при себе до отъезда главного соперника. Вот и Матюша едет с ним: Петька в университет, а Матюша в реальное — хочет стать путейцем. Конечно, Волуновы не такие зажиточные, как Силины — можно сказать, совсем наоборот, да и характером Матюша слабоват, но, глядишь, и устроится в столице не хуже других.
С крыльца дома их уже в который раз позвала Ксения:
— Петя, где вы там? Зови ребят ужинать!
Для парней накрыли отдельный стол — в настоящее время его назвали бы шведским, а тогда, в начале двадцатого века, никто не морочил голову и не раздумывал над терминологией, благо есть что выставить для гостей.
Стол, как говорится, ломился от яств: блины, пироги, жареная рыба, соленья, сало и домашняя колбаса. И кадушка кваса стояла тут же — квас был темно-коричневый, на меду, похожий на пиво.
За соседним столом Иван и другие мужики угощались неторопливо. Глаша подносила новые и новые кушанья, а в конце трапезы подала кувшин с яблочным компотом.
Матюша следил, как она снует между кухней и накрытыми столами: слезы на ее лице давно высохли, девушка улыбалась, а ощутив на себе его взгляд, приветливо спросила:
— Компотику принести?
Матюша жадно сглотнул и кивнул.
— Пойдем на кухню, — предложила она. — Я дам тебе кринку, только неси осторожно, а то, не дай Бог, хозяйка увидит.
Матюша знал, что мама Петра не будет ругаться, но поспешил вслед за девушкой. Он подождал в сенях, пока Глаша вынесет кринку.
В доме то и дело хлопали двери, это входили и выходили гости и хозяева, а оставшиеся без присмотра дети бегали наперегонки. Во дворе батрачка доила корову, и было слышно, как тяжелые струи молока падают в подойник.
Из кухни доносились голоса — это кухарка о чем-то спорила с дочерью. Наконец, Глаша выскочила в сени, пряча под фартуком кринку. Обтерев запотевшие бока, она сунула кринку Матюше.
— Возьми, это вам с Петей, — его любимый, из яблок и брусники.
Матюша вернулся и застал компанию сытыми и умиротворенными. Парни расселись в беседке, сооруженной Иваном Силиным и бывшей точной копией беседки из сада глебовского барина. Ватага лениво переговаривалась, и тут Матюша заметил, что Петр больше отмалчивается, а тон задает Гриша Амелин. Неужели Гришке не терпится закрепиться в роли первого парня на деревне еще до того, как Петр уедет? Если так, то Амелин непроходимо туп.
И тут он понял, что Петр расстроен чем-то и не обращает внимание ни на Гришку, ни на остальных. Острая игла ревности кольнула его: он вспомнил, что Глаша шла из огорода с заплаканными глазами, а Петр опоздал на встречу.
— «Не может быть! — размышлял он. — По некоторым признакам было видно, что Глаша сохнет по Петру, но разве Силины допустили бы, чтобы их сын связался с кухаркиной дочерью?»
— Ребята, может, пойдем на реку, искупаемся? — предложил кто-то.
— Нельзя, — ответил Петр. — Ильин день давно прошел.
По местным поверьям, купаться после Ильина дня было запрещено из-за студеной воды.
— Тогда пойдем гулять на «пятачок»!
«Пятачком» называлась площадка возле часовни, где обычно происходили деревенские ярмарки. Петя махнул рукой, что можно было расценить, как «идите, если хотите».
— Без тебя не пойдем, — настаивали друзья, и даже Гриша Амелин пустился в уговоры.
— Петь, а, может, ты компотику хочешь на дорожку? — предложил Матюша. — Глаша передала нам с тобой.
— Передала, так и пей сам, — отозвался Петр неожиданно сердитым голосом и торопливо крикнул Грише Амелину, — Пойдемте, ребята. Может, не придется больше вместе гулять. Погодите, надо отца предупредить, что я буду поздно.
Он отошел к Ивану, а ребята ожидали его в воротах. Матюша же умиленным взглядом посматривал на кринку.
— Петька не хочет, а я выпью, — решил он. — В конце концов Глаша угостила нас двоих.
Компот был сладкий и прохладный, очевидно, из погреба. Он не успел еще согреться на воздухе и приятно освежал. Но не успел Матюша сделать несколько глотков, как Петр позвал их за собой, и он наскоро вытер губы и поспешил вслед за остальными.
На «пятачке» начинались ежевечерние посиделки, происходящие, как правило, в хорошую погоду. Мужики и бабы расселись на сваленных в кучу бревнах, приобретенных для постройки школы, девушки толпились поодаль, а парни приближались к ним, занимая всю улицу в ширину. Гармошки не было — Колька играл у Силиных, и из музыки присутствовала лишь балалайка деда Пронина.
Парни фланировали туда-сюда, делая вид, что им нет дела до девушек, а те хихикали, прикрываясь рукавами, и томно отводили глаза.
Обе стороны понимали, что это всего -навсего игра, что скоро парням надоест изучать знакомую с детства улицу, и они подойдут к девчатам, придумав предлог для непринужденной беседы.
Но это будет не сразу — надо же показать деревенскому обществу и часы, и пиджаки, и молодецкую удаль.
С удалью на этот раз дело обстояло плохо: Матюша Волунов шел не в ногу и все время спотыкался, натыкаясь на комья сухой земли и торчавшие камни. Он был бледен, а ладонь, которой коснулся Петр, стала влажной, и по лбу паренька текли капли пота.
— Матюша, что с тобой? — испугался Петр, отводя товарища в сторону.
— Не знаю, — ответил тот. — Что-то мне нехорошо, голова закружилась.
Теперь уже и остальные окружили их.
— Что с ним? — спросил Гриша.
— Не знаю. Говорит, что голова кружится, — ответил Петр и снова поразился перемене в облике Матюши — такой белизны в лице он никогда не видел.
— Мотя, ты пил что-нибудь? Водку? — выкрикнул Гриша.
— Гриш, да ты что! Там же мой отец был, да и остальные мужики — кто ж позволит? Никто не хочет отцовского ремня. Да и не пахнет от него.
— Я ничего не пил, — подтвердил Матюша, еле ворочая языком. — Только компот из кринки.
— Какой компот? Мы пили квас! — удивился Гриша.
— Да это Глаша ему налила в кринку, — добавил Петр.
Между тем состояние Матюши ухудшалось на глазах, и уже взрослые подошли узнать, что случилось. Узнав о беде с Матюшей, сосед Волуновых предложил отвезти его в больницу, расположенную в километре от Боровиц в соседнем селе.
Не прошло и пяти минут, а он уже вывел со двора запряженную в телегу гнедую лошадь, и парни осторожно помогли Матюше залезть наверх.
— Кто поедет с ним к доктору? — спросил сосед.
— Да все мы, — растерянно переглянулись парни.
— Ну да, как же, ждут вас там всех, — возразили подбежавшие девчата. — Да и как вы поместитесь в телеге? Пойдемте лучше пешком, а еще надо рассказать его матери.
— Что ж, пойдемте, — согласился сосед.
Он дернул за удила, и вздремнувшая ненароком кобыла дернулась и потащила за собой телегу. Молодежь двинулась сзади, разбившись на парочки.
Петр шел один, поглядывая на бледного Матюшу и периодически пожимая ему влажную ладонь.
Товарищи, занятые разговорами, более интересовались красивыми спутницами, чем занедужившим приятелем, и Петя подумал, что их поход скорее напоминает ярмарочное гуляние.
