Оглавление

3. 1. 1
   2. 2
   3. 3
4. 1. 1
   2. 2
   3. 3
   4. 4
5. 1. 1
   2. 2
   3. 3
   4. 4
6. 1. 1
   2. 2
   3. 3

РУСЬ СВЯТАЯ 2

Сказочный роман, не сказочных законов бытия.

Посвящается павшим, но взлетевшим до небес, 6 роте, Псковских десантников.

1 Глава

1

Шёл великий пост 1884года. В это раннее мартовское утро, природа оживала. За окном надрывались пернатые, будя природу, а возможно и сердца своих будущих подруг по гнезду. Владимирский открыв глаза сладко потянулся на пуховой перине, обволакивающей его волю леностью. Он лежал один, на большой из резного дерева, двух спальной кровати. Владимир повернулся, положив голову на подушку жены пытаясь уловить запах её волос, однако наволочка пахла стиранной свежей чистотой. Его молодая супруга, уехала с маленькими дочками в своё имение, доставшиеся ей от матери в приданное. Светлана Сергеевна оказалась женщиной деятельной и что бы как-то поддержать это хорошее качество в своей жене, наш герой предложил ей заняться бухгалтерией их совместных усадьб. Если учитывать что ум нашей Сергеевны оказался математического склада и по наследству от её отца ей достались гены скупости, в совокупности вышел идеальный бухгалтер, коего трудно было найти на стороне. Вот и теперь в великий пост дабы избежать искушения, она уехала в Псковскую губернию, что навести порядок в усадьбе, где полным ходом шла реставрация барского дома. Вообще за неполных четыре года их совместной жизни, там в родовой вотчине её матушки, были построены, водяная мельница, четыре коровника, колбасный цех, школа, два парома и мост, через местные речки. Это способствовало сильному развитию и обогащению местных крестьян. Наш Новгородский барин с нежностью думал о своей жене, его взгляд ещё какое-то время плутал по лепному потолку с бронзовой люстрой, по гардеробному шкафу красного дерева, занимающего всю противоположную стену спальни, по детской кроватке где спала младшая дочь, по зеркалу над дамским столиком и остановился лишь на взирающих взглядах с икон Спаса и Богородицы, освещённых лампадкой. Встав с постели, Владимирский щёлкнул выключателем и произвёл чудо губернского масштаба, да что там губернского, всей империи. Его спальня озарилась мягким ровным светом от электрической лампочки в светильнике собранным по его эскизам. Электричество было ещё в диковинку в России, появившееся в 1879 году в Санкт-Петербурге, с освещения литейного моста.

Их новый, двух этажный усадебный дом, был наконец построен полностью. А точнее были достроены правое крыло для прислуги и левое для конюшни барских экипажей с гаражом, словом абсолютно не знакомым в конце девятнадцатого века. Надев панталоны и свитер, Владимирский вышел на лоджию, соединяющею все спальни коих окна глядели в сад и на реку.

Этой ночью, в отличии от прошлой, заморозки не наблюдались. Талые воды уже начали затапливать противоположный пологий берег, где начинались земли дворян Федькиных. Зинаида Ивановна, ставшая единственной наследницей с юных лет, была своевольна и взбалмошная, истерического склада девушка. Повзрослев не остепенилась, продолжив бунтовать против устоявшихся нравов, превратившись чрезмерно эмансипированную особу. Она десяток лет находилась в невестах, некого польского журналиста и как в последствии стало известно альфонса Бжезинского, в результате чего её имение было заложено. Владимирский выкупил это имение и оно окупилось вывезенным из него лесом.

Саму Зинаиду с осени никто не видел, но в бывшем их барском доме оставалась жить её мать, серьёзно страдающая алкоголизмом. Старую барыню Федькину наш герой особо не беспокоил, оставив ей прислугу для поддержания жизнедеятельности её и усадьбы.

Земли у помещиков Федькиных оказалось вдвое больше чем у Владимирского, так что за шесть лет хозяйствования, наш герой увеличил свои земли почти в трое. Почему почти? Да потому что половину своих крестьян он сделал самостоятельными землевладельцами, выплачивающими ему без процентный кредит, за покупку земли в долговую рассрочку. Другая половина крестьян с радостью трудилась в его образцовом хозяйстве. Заливные луга имеющиеся на том берегу, позволили ему разводить породистых лошадей и тонкорунных овец купленных в Англии. Его небольшая дамба, чуть выше по руслу речки, обеспечивала водой мельницу и генератор, дающий электроэнергию в барский дом, а так же в отапливаемые теплицы, где в зимнее время не хватало света. Электричество поступало в школу, в храм, в коровники, свинарники и прочие промышленные объекты. Свет был везде, в крестьянских избах, и даже на улице.

Владимирский, полной грудью вдохнул свежий утренний воздух, глядя на купол храма, где с вечера шли чтения покаянного канона Андрея Критского и замер. Снизу до него донеслись знакомые голоса:

— Скажи мне Аким, на какую блесну подсек тебя Владимирский? — Спросил, высокий худощавый человек в очках и инженерской фуражке. Ему было лет тридцать и одет он был в полушубок.

— На што? Да вот на это все. Где ты видел в крестьянских избах лектричество? — Равнодушным голосом ответил молодой человек, имеющий косую саженью в плечах. Он тоже был в полушубке и инженерной фуражке, а за спиной у него висел рыбацкий ранец. Акиму было двадцать девять лет, к тому же недавно он окончил коммерческое училище. Должность у него была удивительная, по тем далёким временам, а именно, следил за благосостоянием рабочего коллектива, что-то вроде профсоюзного деятеля.

— Но мы то здесь, не за этим. На цементном заводе люди ютятся в трущобах и не до получают зарплату, ты же знаешь.

— Ну знаю. И ты знаешь что деньги идут на строительство второго цеха. Вспомни, на кирпичном заводе в начале тоже было тяжко. А теперь детские сады, школа, Храм достраивают, почти каждая семья имеет квартиру, на следующий год планируем построить этот, чудное название, дом культуры с библиотекой.

— Послушай Аким, Владимирский с кирпичного каждый год имеет сто тысяч чистой прибыли! Мог бы раскошелиться, не обеднеет!

— А ты чего чужие деньги считаешь? Чего злишься? Да ты пойми Сергей Родионович, меня в коммерческом учили, что коммерция прибылью живёт.

— Ох Аким, не тех ты защищаешь. Эти богатеи вон как живут, чай не бедствуют.

— Зависть плохая мотивация. — Последнее слово, Аким проговорил буквально по слогам, похоже что слово было новое в его лексиконе.

— Дальше рыбаки стали спускаться по деревянным ступеням к речке.

— Владимирский с лоджии опустил канат, спустившись по нему, побежал вдоль речки, то увеличивая темп бега, то останавливаясь, нанося удары ногами и руками по встречным деревьям. Светящиеся кругом фонари, таяли в тумане, подымающимся от реки. Наш герой добежал до водяной мельницы, за которой стояла пилорама и столярная мастерская. С другой стороны реки находился причал ожидающий навигации. Все складские пакгаузы доверху были забиты досками, рамами, дверями и прочим строй материалом. Владимирский окинув взглядом рабочий посёлок, побежал назад.

Наш удачливый барин прикупив по дешёвой цене пару барж, построил себе второй буксир и в дальнейшем с барышей, собирался купить себе пароход.

Что бы заниматься коммерцией, он в недавнем прошлом оставил службу, под предлогом подготовки поступления в академию. Однако для того что бы поступить в академию, требовалось отличное знание иностранных языков. Именно по этой причине Владимирский занимался немецким языком с фрау Шнитке, своей коммерческой партнёршей, в сфере пошива самой модной одежды. С момента образования их дома модной одежды, они расширились и теперь одевали по мимо Санкт Петербурга ещё и Москву. К тому же у нашего героя родилась дочка и ей с самого раннего детства наняли гувернантку с родным французским и английским языками и это помогло Владимиру подтянуть английский. В итоге к своему удивлению, Владимирский поступил в военную академию. И тут начались мучения. В академии кроме стратегии и тактики, изучали наизусть все существующие топографические карты Европы.

1883 году он закончил академию с серебряным значком и очередным званием майора. Что бы получить золотой знак, требовалось заниматься дальше, но у нашего героя на это не хватило духа. Казалось бы теперь его военная карьера обеспечена, но тут вмешался случай с большими связями в лице Новгородского губернатора, у которого он служил до этого. Влияние и связи у этого чиновника оказались чрезмерно велики и в итоге нашему герою пришлось вернуться в подчинение того же губернатора.

Наш губернатор Борис Васильевич в свои пятьдесят восемь, обзавёлся животиком и выглядел стареющим добряком. На самом деле этот добряк держал губернию в идеальном порядке, кстати как его супруга Дарья Юрьевна, хранила их имение в идеальном порядке. За его честность и добросовестное отношение к делу, высшее руководство всегда ценило губернатора. К тому же Владимирский заметил, что Борис Васильевич был мастер выстраивания отношений со своими подчинёнными. Умел подбирать к каждой должности соответствующего командира, или служащего, зная на кого можно положиться в трудный момент. Бывший начальник жандармского подразделения, опытный служака и виртуоз своего дела внезапно слег, с диагнозом подагра. Прослужив пару лет в губернии, по состоянию здоровья ему пришлось уволиться, оставив своё место вакантным. И это-то освободившееся место наш генерал-губернатор предложил занять Владимирскому, которое тот курировал будучи ещё штабс-капитаном, пять лет тому назад. Смена офицерского мундира на непопулярный в обществе жандармский синий, многим казалась нелепой. И эта нелепость усиливалась, если учитывать что на предстоящей должности для нашего героя, не было ни какого карьерного роста. Но губернатор умел убеждать и Владимирский такое предложение принял, надев погоны подполковника. 1884 году, звание майора упразднялось и офицерам восьмого класса становился капитан, до этого имевший в табели о рангах, девятый класс. Хотя в кавалерии майора не было изначально, а следовательно и в жандармерии и все же военное звание ценилось выше, отсюда и подполковник у Владимирского в неполные двадцать девять.

Закончив наше отступление, мы увидим как вернувшись в усадьбу, Владимирский вывел из конюшни кобылу, Звезду Востока. Можно сказать дочку арабского скакуна Янычара, храпевшею теперь от радости, тем самым предвкушая утренний променад. Заседлав её, Владимир помчался верхом, по своей вотчине разминая лошадь, тренируясь сам. По всему маршруту движения были установлены мишени, по которым наш герой на всем скаку, палил из револьвера, дабы не утратить боевого мастерства.

В усадьбу наш барин вернулся к завтраку. В дом он прошёл незамеченным, поднявшись к себе, принял душ. В его доме были ванны с душем и унитазами, все как в современном мире. Воду в дом подавал электрический насос, собранный на Питерском заводе, по чертежам самого хозяина дома. Мастерская Владимирского, та что за Нарвской заставой, где собирали турбину для его гидростанции и электрические двигатели, значительно расширилась и из старой конюшни превратившись в заводик, в основном выпускающий на продажу медные провода. Заводик прибыли пока никакой не давал, но на нем готовили второй генератор, который должен был приводиться в движение паровым двигателем и обеспечивать током весь быстро растущий завод. Ничего подобного не было даже в самом Петербурге.

— К девяти часам, хозяин дома своей кошачий походкой стал спускаться в столовую по боковой лестнице, но услышав внизу голоса замер и заглянул через перила. В низу на площадке шла возня. Георгий штурман буксира обхватил Глафиру за талию, ну или то место где она должна быть. Потому как затянутый на её теле корсет не облагородил талию, лишь выдавив на волю девичью грудь и живот, тщетно скрываемые под шёлковым передником. Глашка была девушкой с фантазией, поэтому на кухне ей не было равных. В свои семнадцать лет, она практически готовила любые русские блюда, присвоив самолично себе звание шеф повара. Георгий, в свои девятнадцать вытянулся до метра девяноста, был жилист и хорош собой, о нем сохли многие девчонки деревне, как и в городе. Он же с юных лет влюблён был в Глафиру. Именно из-за неё он и приехал из Новгорода, что бы повидаться. Глафира ещё раз безуспешно попыталась освободиться из объятий Георгия:

— Пусти! Совсем ошалел что ли, а как войдут?

— Я же специально с тобой повидаться приехал, вчерась ждал, ждал а ты не вышла. — Через чур страстным голосом возвестил штурман буксира.

— Дел множество, Владимир Владимирович у нас гостит, а с ним всегда людно. Пустите же, время к завтраку подавать. — С большой значимостью говорила Глафира.

— Уж и на вы называешь, совсем чужой я тебе стал. Ясно, у вас теперь симпатии к образованным. Выходит, как Мишка в коммерческое училище поступил, так я вовсе не соперник. С ним вы на вы небось теперь общаетесь, может и ручки тебе целует?

— Думайте что хотите. Только Миша никогда не стал бы говорить таких глупостей. — Глафира даже напустила на себя загадочности, как ей казалось.

— Где уж нам. Мы под барской крышей чай не живём.

— По моему это, вы сказали лишнее. Чай мы здесь тоже, не кусочничаем*. — Владимирский видел что «барская крыша» Глашку задела и от обиды у неё так мило задрожал подбородок. и Она дрогнувшим голосом произнесла: — Отпустите уж, наконец.

По лицу Георгия было видно, что он внутренне страдает из-за якобы нанесённой обиды Глафире. Глашка действительно в этот момент была трогательна и влюблённое сердце Георгия, пошло на попятную:

— Ну прости Глаш, бес попутал, сам не ведаю что плету. — И тут, молодой штурман не удержался и поцеловал Глафиру в губы. Девушка с усилием отжала от себя штурмана и с напускной обидой в произнесла:

— Ручки ему целовать не нравиться. — Затем влепила Георгию неумелую пощёчину, после чего тот разжал свои страстные объятия. Когда же Глашка скрылась за дверью, погладил свою щеку, произнеся раздражённо:

— Да и катись колбаской по малой Спасской! — Затем с нежностью добавил: — Вот дура.

— Ты что шумишь Георгий. — Спускаясь по лестнице спросил Владимирский беззаботным тоном.

— Владимир Владимирович. Вот приехал доложиться, буксир готов к навигации, да и баржу чуток подлатали. В опрошлом году мелковато на речке было, с того и днище подшкряболось.

— Молодец. Ну идём завтракать. — Позвал юного штурмана, хозяин дома.

— Да не, не охота. Я домой вертаюсь.

— С Глафирой поссорился. Э брат, война войной, а обед по расписанию. — Сказав банальность Владимирский повлёк Георгия в столовую: — А хочешь я тебя отправлю учиться на штурмана? Выучишься будешь по Волге ходить, или даже по морям, на настоящем пароходе.

— К чему мне учёба? Батяня состариться, я вместо него капитаном буду.

— Ну как знаешь. А все же погости, тебе у нас всегда рады. Да и хозяйство у тебя здесь. — Хозяйством Владимирский назвал голубятню. Была голубятня у Георгия в Новгороде, да она сгорела таинственным образом, вот он себе на крыше школы и отстроил новую, возвышающуюся как башня.

По мимо нашего героя, в усадьбе жила вдова Волина. Она была директрисой сельской школы, Владимирский самолично выбил ей эту должность. У неё подчинении были две учительницы, от неё же получившие своё образование. Двадцати двух летняя Мария Фёдоровна, и Девятнадцати летняя Екатерина Ивановна, сестра Акима. Пятнадцати летняя дочка вдовы Волиной, училась в Смольном институте, а одиннадцатилетний сынок в Нижегородском кадетском корпусе. Вдова, Анастасия Николаевна Волина, уже почти шесть лет жила в усадьбе Владимирского и эти годы пошли ей на пользу, она буквально похорошела, даже помолодела в свои тридцать пять лет. Первой причиной её преображения была Глафира, сумевшая довести нашу вдову из состояния болезненно истощения, в пышно-цветущее. Второй причиной её моложавости, был полицмейстер Охлабыстин, который познакомился с нашей вдовой на свадьбе Владимирского и теперь хоть и безнадёжно, но регулярно посещал нашу усадьбу.

За стол у Владимирских рассаживались по времени, не дожидаясь опоздавших. На против Анастасии Николаевны сидел отец Арест видимо специально забежал на завтрак, что бы вразумить нашу не утешную вдову:

— Как же матушка, голубушка, эк я вас понимаю, хранить брак и память по убиенному супругу, но что же делать, любезная Анастасия Николаевна?

— Не искушайте батюшка. Иван Макарович человек весьма достойный, но как же память и главное дети, как после этого мне им в глаза смотреть? — Волина приложила платочек к увлажнившимся глазам.

— У детей своих забот полон рот. Я ведь по началу, ой как радовался, что вы Анастасия Николаевна так непреклонны, а потом рассудил, страдает ведь ваш ухажёр Иван Макарович и очень уж они несчастны, из-за вашей не преклонности. Вот и выходит, коли вам мил этот человек, так и смиритесь. Отсюда и происходит, что счастье другого человека важнее нежели подвиг вдовствующий жены.

— Батюшка, да на мне же школа.

— Опять двадцать пять! — Тут отец Арест заметил нашего героя: — Вот ведь дела Твои чудны Господи. Владимир Владимирович вы хоть повлияйте на Анастасию Николаевну.

— Отец Арест. — Как бы с упрёком возразила Волина, смущённо вращая чашечку с кофе по блюдцу.

— Как же здесь повлияешь, раз Анастасии Николаевне неприятен Иван Макарович. — Нарочно, произнеся не правду, начал своё влияние Владимирский.

— Очень даже… — Тут вдова осеклась, её глаза повлажнели, и она замолчала.

— А коли так, так и соглашайтесь матушка. И то сказать, довольно погоревали вы по своему убиенному мужу. А ему теперь уж кроме доброй памяти и панихиды, ничего не надобно.

— Может вы Анастасия Николаевна в монастырь уйти задумали? — Опять провоцировал вдову Владимирский.

— Месье Владимирский, у меня дети в малых летах! — Возмутилась Волина, как бы говоря, — мне их поднимать нужно.

— Отец Арест прав, сделать человека счастливым более важно, нежели вдовья участь.

— Появилась Глафира с подносом, на котором стоял самовар и свежевыпеченные булочки с повидлом. К Георгию Глаша не подошла, представив участь кормления своего молодого воздыхателя, своей помощнице, на самом деле куда более опытной кухарке, тридцати летней крестьянской жёнке Татьяне, лучшей стряпухи в округе. Георгий от такого поведения своей возлюбленной, видимой обиды не проявлял, быстро позавтракав удалился, но вскоре вернулся.

— Тем временем за место Волиной и батюшки, компанию за столом, хозяину дома составляли Аким с инженером. Вернувшиеся с рыбалки гости изрядно проголодались и теперь с аппетитом наворачивали вчерашние холодные котлеты с хлебом, запивая их горячим чаем. По мимо чая рыбаки согревались ещё горячительным напитком, о чем свидетельствовал штоф водки и пару рюмок стоящих на столе. Инженер поблёскивая стёклами очков, густо намазывая хлеб маслом, с завидной настырностью гнул свою линию:

— Нет уж, вы господин Владимирский позвольте, условия быта на цементном заводе просто не человеческие. В двадцати метровых комнатушках ютятся семьи, порой по десять человек. А за работу получают, едва концы с концами могут свести и это за десяти часовой рабочий день! — Инженер начинал распыляться: — Люди не животные, хотя и у животных бывает свой предел!

— Тема серьёзная. Где же управляющий. — Перебил Владимирский инженера, заметив жестикуляции Георгия: — Вы господа завтракайте, а я поищу Пётра. — Наш герой поспешил к Георгию, который по заговорщически зашептал ему на ухо:

— Владимир Владимирович, я из-за стола и скорехонько на голубятню влез, обозреваю, кругом просторы, лепота, аж душа умилилася и вдруг, снизу по течению в версте от школы, зрю белеет что-то в заводи. Я пригляделся, не иначе утопленница.

— Ишь ты глазастый в версте разглядел.

Захватив подзорную трубу, они направились к школе, где по лестнице забрались на крышу, а оттуда на голубятню:

— Двоих выдержит?

— Ещё бы, сам делал. Вон там глядите белеет. — Держась за длинный шест, на верху с перекладинами для голубей, говорил Георгий.

Владимирский приложил к глазу подзорную трубу и стал рассматривать утёс, под которым была заводь. Снег уже хорошо подтаял, образуя на противоположном берегу приличное озерко, в котором вода прибывала с каждым днём все больше и больше. Наконец оптика ухватила белый предмет, плавающий в талой воде. Наш герой напряг зрение, перед ним была женская нижняя рубаха, плавающая на поверхности, затем он различил подол платья зацепившегося за корягу и вроде бы ногу. — Не отрываясь от трубы, Владимирский скомандовал:

— Георгий, я попрошу тебя сообщить старосте и пусть пошлёт за исправником.

Оставшись один на крыше, Владимирский ещё какое-то время разглядывал окрестности в подзорную трубу, пока не услышал детские крики и смех, видимо была перемена. Наш герой уже собирался было спускаться с крыши, когда услышал снизу голоса. Посмотрев в низ, увидел своего главного управляющего Пётра, и учительницу Марию Фёдоровну, которую теперь трудно было заподозрить что она крестьянского рода. Петруха вальяжно обхватил её за талию и прижал к себе, заговорив уверенным голосом:

— Ты же знаешь, что у меня сейчас совещание, отчего не вышла раньше? Хочешь показать фасон, дескать тебя Петя хозяин ждёт, убежишь к нему на встречу как миленький. А я вот не убежал, видишь дождался.

— Пётр Владимирович, ради Бога пустите, не ровен час увидит кто.

— Значит теперь ты меня избегаешь, с Акимом крутишь стало быть перспективней нежели я.

— Вы нарочно приходите меня мучить? — Владимирский с верху видел, как бедную Марию Фёдоровну всю колотит от чувств.

— Хотелось просто узнать, как быстро тебя забывает девушка, ещё вчера клянущаяся тебе в любви.

— Вчера? Вы уже четыре года мучаете меня! Прошу вас Пётр Владимирович, оставьте уж меня в покое! — учительница бухнулась перед управляющим на колени и немощно зарыдала: — Зачем я вам, вы же никогда на мне не женитесь? Вам доставляет удовольствие мучить и терзать моё сердце. — Ого, — подумал Владимирский, — да она в него по уши втрескавшись.

Петручо поставил её на ноги и стал покрывать поцелуями её лицо:

— Прости меня. Я знаю, мне совсем не нужно бывать у вас в усадьбе, тем более что хозяйством теперь занимается сама хозяйка Светлана Сергеевна. Но не могу удержаться, от одной мысли становится невыносимо что больше не встречусь с тобой. Сама видишь, с собой не совладаю.

— Ваши чувства слишком запутаны и мне недоступны. Только я уж перестала надеяться, на ваши честные намерения. Простите меня Пётр Владимирович, у меня занятие.

— Значит все таки рассчитали, что ваша жизнь с Акимом счастливей будет.

— Да как у вас язык поворачивается, …? Пустите! Я попрошу, впредь оградить меня от ваших речей. — И Мария Фёдоровна уткнувшись лицом в носовой платочек, иносказательно упорхнула словно серна в чащу леса, только наша углубилпсь в сад и там дала волю слезам.

Владимирский уже возле самой усадьбы догнал Петра:

— Петручо! Не узнаю тебя. Обещал быть на завтраке.

— Задержали дела, личного характера, не обессудьте Владимир Владимирович.

— Опять на вы. Мы же боевые товарищи. Ну что у вас там в личном плане?

— Пётр внимательно посмотрел прямо в глаза Владимирскому, затем усмехнулся:

— Удивительно, от тебя ничего не скроешь командир. Как только ты, моё обращение на вы, смог увязать с личным характером, мне не понятно? — Наводя тень на плетень, Пётр не ответил на вопрос нашего героя.

— Утопленница у нас судя по всему в речке. Георгий с голубятни выглядел. Вот глаз алмаз. Ну и я забрался посмотреть, откуда стал невольным свидетелем вашей беседы с Марией Фёдоровной. — Раскрылся Владимирский.

— Чего из того? — Невозмутимо ответил Пётр.

— Девушке уже двадцать два года, чего не женишься?

— Не могу.

— Во как! Аргументируй.

— Как дела ваши обстряпывал, ещё четыре года назад, с купцом Завидякиным что лесом торгует, слово я дал купеческое, хоть купцом и не являюсь. Только слово моё коммерческое, куда выше купеческого будет. С этого слова и дела наши с вами в гору пошли. Без доверия в нашем деле никак нельзя, сплошной обман. Шибко понравился я купцу Завидякину, он мне дочку свою младшею и про сватал. — Пётр заметно побледнев замолчал.

— А ты что ж, выходит согласился.

— Выходит так. Больно уж во мне алчность взыграла. Смерть как захотелось хорошее приданное за женой взять. Вот я слово своё и дал, что женюсь на купеческой дочке.

— И какое приданное?

— Сто тысяч.

Владимирский засвистел:

— Чего ж не женился до сих пор?

— В малых летах, тогда купеческая дочка прибывала. В этом году семнадцать будет, пора жениться.

— Я одного не пойму, ты зачем мозги Марии поласкаешь, надежду даёшь?

— Грешен я! Отцу Аресту каялся, только не помогает! Сам не ведал, что так бывает, втрескался я Марию Фёдоровну по уши! Чем дальше тем хуже! Она с каждым годом, все желаннее и желаннее становится, безумие какое-то! — Пётр говорил все это, словно одержимый: — Одно только утешает и силы придаёт, приданное за купеческой дочкой. Мы теперь с ней помолвлены. Об этом и хотел сказать Марии Фёдоровне, да вот не случилось.

— Мда. Но выбор сделан. Сегодня же объявишь о своей помолвке. Видишь как все просто. — Владимирский протянул Петру свою руку, для рукопожатия: — Поздравляю.

Они вошли через заднюю дверь в столовую и присоединились к завтраку. Аким ел уху, только приготовленную из наловленной им рыбы. Инженер Подшивалов пил кофе, глаза его блестели не здоровым блеском, ему даже не помогла расслабиться выпитая водка.

— Ну вот господа, давайте решать наши производственные проблемы. — Владимирский выбрал из блюда яблоко и смачно откусил, так что Подшивалов поморщился. Он сразу же язвительно заметил:

— Яблоки среди весны, а знаете сколько яблок может купить рабочий за свою зарплату? Нисколько. Вы думаете рабочие менее нуждаются в витаминах? Вы меня, Владимир Владимирович убеждали в своё время, что на ваших предприятиях будет все для блага рабочих, и я вам поверил.

— Разве у вас Сергей Родионович есть претензии к кирпичному заводу? Девяносто процентов рабочих живут в своих домах и квартирах, открыли школу, баню, детский сад, храм строим, вы же сами знаете план застройки. А начинали с палаток. — Наш герой пытался аргументировать примирительным тоном.

— Речь идёт о цементном заводе. Народ живёт впроголодь, многие забыли вкус мяса, народ нервничает.

— Вам Сергей Родионович, самому бы по спокойней быть и рабочие глядишь роптать перестали бы. И потом, сейчас строгий пост, никто мяса не ест и даже рыбы. — После этих слов Петра, Аким отложил в сторону свою уху.

— Да вы со своей патриархальной стариной когда-нибудь всё профукаете. — Не унимался инженер: — Заморозьте строительство церкви вот и деньги найдутся! Я обещал рабочим цементного улучить их тяжкое положение. Как я им в глаза смотреть буду, если ничего не изменится?

— Значит вы обещали. — Начал Пётр: — А вы думаете мы храм рабочим построить не обещали. Мы в отличии от вас Сергей Родионович, слов на ветер не бросаем. И денег у нас лишних нет. Пароход нам предлагают в пол цены. Дела у промышленника Лаптева слегка пошатнулись, нужно брать. Простите нас неучей, однако мы с Акимом Ивановичем два года в коммерческом учились и видим где выгодная сделка. Ишь придумал, строительство храма заморозить, давайте тогда цементный заморозим, до лучших времён.

— Да ты что!? Людей на улицу выбросить решил!? — Задыхаясь от гнева прокричал инженер.

И что бы он не наговорил лишнего, Владимирский обратился к тихо сидящему Акиму:

— Что скажете Аким Иванович? Вы же у нас по профсоюзной линии.

— Сам я кумекал, так и так, нет пока на цементном нужной прибыли, а следовательно и денег взять неоткуда. Только разнорабочим хорошо бы помочь чем. Может новых людей не брать, жёнам бедствующим предложить какую работу.

— Дело говоришь Аким Иванович. А люди они ради дела потерпят. Вы бы господин ведущий инженер народ не будоражили, а разъясняли бы им, ради чего, им терпеть лишения терпеть нужно.

— И то правду говорит Пётр Владимирович. Вам как никому известны идеи о светлом будущем Сергей Родионович. — Обратился к инженеру Владимирский намекая на его революционное прошлое. Далее нашего героя осенила идея и он обратился к Петру: — Пётр Владимирович, а почему бы вам не стать совладельцем цементного завода. А что, дело выгодное и нам в нужный момент с деньгами поможете. Господа, Пётр Владимирович помолвлен и за невестой хорошее приданное берет, сто тысяч.

Глашка лично прислуживая за столом даже чуть поднос не уронила с посудой.

В этот самый миг объявился запыхавшийся староста и сообщил:

— Здравствовать желаем. Людишки и лодка готовы Владимир Владимирович.

— Так когда же ждать повышения оплаты рабочим? — Не унимался инженер.

— У нас квалифицированные рабочие до восьмидесяти рублей получают в месяц, вдвое больше начинающего службу офицера. Потому как офицер не за деньги служит, а за честь. — Желая отвязаться от назойливого инженера, проинформировал Владимирский.

— Но подёнщики тоже люди, в конце концов! — Начал горячиться Инженер, но его прервал Аким, значительно повеселевший после сообщения о помолвке Петра:

— Ты Сергей Родионович в перед батьки в пекло не лезь. У Шуленберга подёнщики не более получают, а у Брауна и Бронштейна и того менее. У наших трудяг всё же есть впереди перспектива, да и Пётр Владимирович помощь обещал.

Владимирский спустился вниз по реке, покрытой ещё толстым слоем льда, к раз лившейся на той стороне водной глади, талого снега. Там его поджидали два мужика в кафтанах и сапогах с лодкой, а так же урядник, крепкий мужик лет сорока. Внезапно из-за туч на небе выглянуло солнце и кругом веселее зажурчали ручьи и защебетали птицы. Староста внимательно оглядел низину, где скопилось целое озерце талой воды и с сомненьем заметил:

— Благодать-то какая. Ничего не видно отселе. Може и нету никакой утопленницы. Все ж таки в округе не слыхать, что бы кто-нибудь сгинул.

— Это верно ваше высокоблагородие, в нашем околотке утопленников не числиться. Давайте ближе подплывём, може это просто одёжа. — Согласился со старостой урядник.

Они забрались в лодку и два мужика столкнув посудину в воду, заскочили в неё, обрызгав всех холодной водой. Мужики стали грести в том направлении, куда указывал наш жандармский чин. Наконец они увидели белую нижнею рубаху и приблизились к ней. Сомнения разом закончились, перед ними плавало лицом вниз, женское тело.

— Ктож энта такая, по одеже вроде из господ? Вон кружева и чулки бесовские. — Дёрнув кадыком произнёс староста.

— Переверните её на спину. — Дал распоряжение Владимирский.

— Подол её за корягу зацепился, нужно сначала отцепить. — И сидевший на носу лодки урядник, порвав подол отцепил его, спокойно перевернув застывшее тело утопленницы. От увиденного зрелища мужики чуть не перевернули лодку. На них смотрела посиневшая, жутко опухшая физиономия, чьи веки и губы были объедены речными тварями. Урядник спокойно закурил: — Энто она, пожалуй уж с прошлого года тута ныряет, вона как рыбы обсосали. Место здесь тихое, заводь и кручина в стремнину впадающая леском покрыта. Люд православный что вдоль берега ходит, поверху кручу обходит, от того и не видел утопленницы. И с речки её не видно тута, в заводи под корягой. А Тяперича оттаяла и всплыла.

— Ктож такая, не узнать вовсе, не уж-то не наша? — Крестясь спросил Староста.

— Наша это, по всей видимости Зинаида Ивановна Федькина. — Печальным голосом произнёс Владимирский.

— Так вы её признали, ваше высокоблагородие? — Удивлённо спросил урядник.

— Нет. Только госпожа Федькина с осени прошлого года в усадьбе не появлялась. Выходит что утопленница она.

— Только она, ваше высокородие, на утопленницу не похожа. — Заметил урядник: — Я энтих утопленников повидал на своём веку. Хорошо бы узнать, ваше высокоблагородие, в каком месяце она пропала? — Почитай пол годика минуло, неужто никто и не хватился?

Владимирский с любопытством смотрел на урядника:

— Так вы что же, можете утопленника по месяцу распознать?

— Не то что так, однако к примеру в опрошлом годе мужик осенью на речке утоп. Ехал с ярмарки накушавшись так, знамо дело оторвался от забот. Энто он удачно продал поросят. Подарков всем накупил, жене и деткам и на радостях четверть приговорил, которую с города вёз домой. Лёд ещё тонкий был, вот его кобылка и провалилась под лёд, а он сердечный распластался на санях и ничего не чует. Лошадёнка тварь Божия, беду чует, все на лёд выбраться пыталась, да только где там, копыта выставит, а подними лёд и подламывается. Животина умная, всё к берегу скочит сердешная, а за ней сани, так в пробитую полынью и ушли, а с ними и мужик. Коли принял бы в меру и сам спасся и лошадь из беды може вытянул. Так энтот бедолага, перед смертью воды нахлебавшись, весь скрюченный был, как застывшей.

— Бры, страсти какие рассказываешь Силантий Петрович. — Староста брезгливо потряс своими плечами на бабский манер: — Поганая смерть утопленника. Раз так Господь решил, может и к лучшему, что утопленник нажрался до беспамятства. Я припоминаю ентот случай и кумекаю, чем то он прогневил Бога. — Рассуждал как бы сам с собой староста.

— Прогневил. Бог милостив, как говорится из огня, да в полымя. — Только там наоборот было, закоченел в проруби грешник, да его и в ад, к чертям на сковородку. — И урядник засмеялся своей шутке, остальные перекрестились.

— Так что вы скажете про нашу покойницу, Силантий Петрович? — Вернул разговор в нужное русло наш жандармский подполковник.

— Ну что тут скажешь, она хош бы и задеревенела, только положение рук говорит о её расслабленности на момент смерти. Вот извольте видеть ссадину в волосах, из под сбившегося чепца видно. Може кто её огрел вначале, а уж за тем в воду кинул. — Довольно разумно рассуждал урядник.

— Может она просто гулять пошла, да поскользнувшись упала с утёса. Может она и не в воде зиму пролежала, а только теперь при паводке в воду попала. — Высказывал предположение староста.

— Не, коли по вашему рыбы её не поели бы, скорее дикие звери растерзали бы. — резонно заметил урядник.

— Тело погрузили в лодку и поплыли в сторону бывшей усадьбы Федькиных.

Выбравшись из лодки, Владимирский скорым шагом зашагал по раскисшей тропинке, любуясь силуэтами лошадей, выпущенных на весеннее солнышко в огороженные загоны. За загонами красовалось новое здание конюшни, выложенное из красного кирпича, изготовленного на заводе Владимирского, как впрочем и все остальное, двери, окна и даже черепица все производилось у нашего героя. Туда-то к конюшне, наш герой и направлялся. На ногах его были хромовые сапоги, буквально отсыревшие от мокрого снега, а на плечах бушлат морского образца, но не морской, пошит по заказу, на голове офицерский кепи, старого образца. Владимирский вдруг застыл как вкопанный, сердце его замерло, когда он услышал знакомое до боли ржание Янычара. Арабский скакун пасшийся среди кобыл, побежал ему на встречу иноходью, выгнув шею, перемахнув через ограждения упёрся своей мордой в грудь хозяина. Владимирский не сдерживая чувств, целовал и гладил умнейшее из животных, приговаривая:

— Ну что соскучился? Я по тебе тоже скучал. Ты настоящий друг, друзья не продают за бабский горем, пусть даже самых прекрасных кобыл.

Во время общения старых друзей, к ним подскакал конюх, выписанный из Москвы для тренировки лошадей:

— Владимир Владимирович, я так и подумал что это вы. Гляжу Янычар шею лебедем выгнул, хвост распушил веером, соскучился по хозяину. А я как раз Бешеным занимался, чуть руку мне не откусил Ирод. Вон бельмы кровью налились, никакого почтения к родителю. — Говорил конюх-жокей ловко управляясь с трёх летним жеребцом, потомком Янычара.

— Вы господин Манэ пошлите упряжку с санями к лодке. Сам же я в усадебный дом, вы мне седло туда доставьте. — И Владимирский, обнимая морду коня, пошёл к барскому дому. Дом был большой, но деревянный. Возле дома копался старый садовник и дворник в одном лице.

— Наше почтение вам барин. — Сняв шапку стал он кланяться, косясь на жеребца, выглядывающего из-за спины Владимирского.

— Здравствуй Михалыч. Пусть он здесь попасётся. — Сообщил Владимирский направляясь в дом. Янычару это не понравилось, он недовольно за фырчал и обильно удобрил дорожку. Не успел наш герой войти во внутрь, как перед ним очутилась ключница, высокая, круглолицая, тридцатилетняя девка Татьяна. Одета была явно не как крестьянка, в костюме из зелёного и голубого фуляра, который вышел уж из моды, но в который ещё любили рядиться зажиточные мещанки, и купчихи средней руки. Владимирский не раздеваясь, прошёл в пространную гостиную, за ним молча как тень проследовала и ключница. Усевшись в старинное, но очень удобное кресло, он положил своё кепи на карточный столик тёмного дерева, где хозяйка дома любила раскладывать пасьянс. На столике лежала колода карт, на серебряном блюде и бронзовый ножик для резки бумаги. Что-то было не так, чувствовал наш герой, разглядывая выгорелые обои в весенних, солнечных лучах. Он провёл указательным пальцем по столику, стало очевидно присутствие пыли на столешнице:

— Так вы Татьяна что же, все сама в доме управляетесь? — Беззаботно спросил Владимирский, будто бы разглядывая грязь на пальце, сам же подумал: — Она со мной не поздоровалась, а я с ней. — Татьяна молча следила за пальцем Владимирского и тогда он добавил: — Вы сегодня подозрительная какая то.

— Это почему!? — Выпалила ключница.

— Потому что здравствуй Татьяна.

— А! Закрутилась. Здравствовать желаем, господин Владимирский. — И Татьяна вроде как успокоилась, затем её руки стали безжалостно теребить накинутую на плечи шаль: — Вы как имение выкупили, одной приходиться справляться. А я и не жалуюсь, только что собиралась прибраться. Она подхватила висящий на стуле передник и смахнув им со столика пыль, надела на себя.

— А скажите мне Татьяна, когда вы в последний раз видели дочь хозяйки дома, Зинаиду Ивановну?

— Когда? — Руки Татьяны вновь стали теребить, только теперь передник.

— Да, когда? — Спросил Владимирский, сам же подумал, — что-то она темнит, коли так нервничает.

— Тык когда, аж в прошлом году на Покрова Святой Богородицы. Она недели три гостила у матери, апосля уж съехала.

— Значит это в конце октября было? — Задумчиво, как будто ему не интересно, спросил наш жандарм.

— Где-то так.

— А куда она направилась?

— Дык кто ж их знает, господ, чай нам-то ни докладают. Небось к жениху поехали. — Руки Татьяны по прежнему не знали покоя.

— Десять лет и все к жениху? — Строя удивление, спросил Владимирский.

— Ну, уж этого нам не известно. Они, девушка свободных нравов были.

— То есть вы хотите сказать, что у Зинаиды Ивановны помимо её вечного жениха Бжезинского, ещё кто-то был?

— Не знаю я барин. — Взгляд ключницы заметно потемнел.

— А скажите Татьяна, при вас приезжал ещё кто-нибудь к Зинаиде Ивановне из знакомых, за последний год, или на кануне её отъезда?

— Не было никого, кроме пана Бжезинского, да и тот, как у Зинаиды Ивановны деньги кончились, больше к нам ни ногой.

— Так значит она с ним разорвала свои отношения?

— Как разорвала? — Ключница вновь лишила покоя свой фартук, затем спрятала под ним свои руки: — Простите барин, мне это не известно.

— Ну а когда она отправлялась в последний раз, в чем она одета была?

— В чем? В юбке вздёрнутой на шнурке…

— Какого цвета?

— Синей. И пальто чёрное.

— Она утопленница, — подумал Владимирский и далее уже произнося в слух: — Как чувствует себя хозяйка Наталия Фоминична?

— Её лучше не тревожить, у них нервы.

— Да ты что? И сколько она приняла рюмок успокоительного?

— Почитай бутылку настойки на апельсиновой корочке.

— Послушайте Татьяна, я вас просил как-то это регулировать с алкоголем. — Татьяна молчала, Владимирский поднялся с кресла и направился к спальням бывших хозяек дома: — Так значит эта комната Зинаиды Ивановны?

— Господин Владимирский! Вам туда нельзя! — Услышал наш герой за спиной встревоженный голос Татьяны и распахивая дверь в спальню покойницы, машинально спросил:

— Почему же? — Внутри него зазвонил тревожный звонок. Движение воздуха за его спиной в этот солнечный день, морозом царапнул его позвоночник и он резко обернулся. На него чуть ни налетела ключница, с каким-то полу умным взглядом, пытающееся заглянуть сквозь него в спальню.

Владимирский оглядел пустую, просторную комнату. Комод красного дерева, на окнах драповые гардины плотно задвинуты, из-за чего в спальне был полумрак. На стене большой персидский ковёр, к нему прижимается кровать красного дерева, с такой же тумбочкой, на которой стоит резная шкатулка и подсвечник. Старинный платяной шкаф и на стене портрет написанный маслом, с парой фотографий. Вдруг, в комнате стала слышна тишина и в этой необычайной тишине, послышался шлепок, это капля крови разбилась о пол, за ней другая, третья. Наш жандарм посмотрел на ключницу, которая остолбенела, судорожно сжимая в своей руке бронзовый нож, для резки бумаги, вовсе не замечающей, что порезалась. На фотографиях, вставленных в рамку, красовалась наша ключница, практически в обнажённом виде:

— Осторожно. — Произнёс наш герой, доставая носовой платок из кармана: — Пальчики порежешь. — И он протянул платок Татьяне. И намекая на фото добавил: — Смелости как я вижу, вам не занимать.

— Хотите сказать вам не нравиться!? — Как-то уж неестественно, вызывающе произнесла фотомодель, деревенского подиума.

— Ни скажу — Владимирский приблизился к фотографиям и стал как бы в слух рассуждать: — Одна из них запечатлела Татьяну абсолютно нагую, со стороны спины, сидящую лицом к спинке стула. Другая на этом же стуле лицом в кадр, с широко расставленными коленями, где все бесстыдство прикрывает передник, теперь надетый по верх платья, на нашей ключнице. — И уже мысленно, — пожалуй фотографиям позавидовал бы плейбой, работа художника. А что, пожалуй портрет маслом и снимки делал один и тот же ценитель, женской красоты. — Наш герой внимательно рассматривающий творчество Эроса, наконец произнёс в слух: — Чувствуется рука мастера эротического стиля. Это у нас кто ж такой будет?

— Знакомец барышни Зинаиды Ивановны, мисьё Стас, настоящий художник.

— Знакомец Барышни?

— Истинно так.

— Так значит в этой комнате теперь вы живете? — Спросил наш жандарм, делая вид что утратил интерес к искусству эроса.

— В комнате? — Ключница выронила бронзовый нож и тут же его подняла, вновь порезавшись сунула палец в рот.

— Ну и когда здесь был в последний раз, ваш дружок месье Стас?

— Давно, прошлой весной. — Ключница смутилась и сунув нож себе в кармашек передника, вновь за теребила его кончик, вроде как сообразив что проговорилась, добавила: — Никакой он мне не дружок, по што меня оговариваете!

— Татьяна, ты же не глупая девушка, говоришь дружок барышни, а рисует и фотографирует тебя. Если бы он был дружок Зинаиды Ивановны, то и малевал бы её. Вот и выходит, что это твой дружок.

— Много вы знаете. Да он барыньку наснимал столько, только в ней нету этого, как его…

— Вдохновения? Шарма? — Подсказал Владимирский.

— Во, во, ентого тоже нету.

— Ну, это все голословные заявления. — Наш жандарм всем своим видом изобразил не доверие.

— Каки таки заявления? — Спросила Татьяна, руки которой, невидимыми спицами вязали паутину, которою для неё же развешивал наш жандарм.

— Бездоказательные.

— А это что ж! — И ключница подойдя к комоду, открыла дверку и извлекла на Божий свет дюжину фотографий, некоторые из которых были в рамках. Зинаида Ивановна не была по жизни красавицей, но под фотообъективом художника, в ряде случаев была представлена очень даже привлекательно.

— Это что же, у нас теперь такая мода, обнажёнными фотографироваться? — Разглядывая фотографии, удивлялся наш герой.

— Много вы понимаете, в красоте женского тела? — Как по бумажке произнесла ключница.

— Вот вам и мотив. — Забирая себе фото произнёс Владимирский: — Выходит, значит фотографа не поделили. Так когда говорите, последний раз видели его?

— Кого его?

— Дружка вашего фотографа Стаса. Кстати Стас это Станислав.

— Станислас. — Голос ключницы сбился: — Я не знаю!

— Продолжайте. — Владимирский подошёл к ней вплотную и поймал своим цепким взглядом, блуждающие зрачки Татьяны. Она зачарованно глядела в холодные глаза нашего героя и в сером мраке её глаз фатального** разврата, струился липкий страх. Она пролепетала еле внятно:

— Его привёз в усадьбу пан Бжезинский, ещё весной, пожалуй год назад а сам уехал. Они, как с Зинаиды Ивановны брать стало нечего, в усадьбу нехотя приезжали. Разве что по делам.

— Ну и сколько здесь прожил пан Станислас? — Безразличный образ, спал с нашего героя.

— Пан Станислас, нисколько. Он рисовал немного, делал снимки, весной и уехал.

— Весной?

— Ну да, в начале мая.

— Люблю грозу в начале мая, когда весенний первый гром. — Татьяна не понимающе смотрела на Владимирского, тогда тот вытащил одну из фотографий и показал ключ