Я не большой поклонник стихов Наймана, но жизненная позиция его была очень интересной: некий идеологизированный снобизм, во многом усвоенный и нашим поколением
ту, в дзержинске, — на обследование, все встало на свои места: ну, естественно, ненормальная, уперлась: нет, никаких денег не посылала, это не я, тут путаница, и та женщина ни в чем не виновата, я виновата одна, но, честное слово, в ленинград не посылала денег, вес 32 килограмма, истощение средней степени, когда я в горьком в первый раз вышел на дежурство, предупредили: периодически отказывается от пищи, не обращайте внимания, это не голодовка, она всегда такая, распорядитесь кормить насильно, я ее осмотрел: почему вы отказываетесь есть? стыдно говорит, на дармовщину, я не заработала на еду, не могу объедать других, кусок в горло не лезет,
рискнув оставить конверт без входящего номера, взяла и сунула в сумочку, и три следующих года, каждое восемнадцатое число каждого месяца, сваливались на нее эти шальные, ставшие скоро привычно необходимыми в семейном бюджете деньги, и три года, каждый месяц, по тринадцатым числам, на главпочтамте горького видели худенькую девочку, подростка лет пятнадцати, вылитая одри хепберн в роли наташи ростовой, а ей было уже к тридцати — странное существо, подруг нет, на танцы и в кино не ходит, вкалывает как сумасшедшая, является обычно за полчаса до начала смены, всегда норовит задержаться в цехе и в конце дня, не надо уговаривать, чтобы оставалась сверхурочно и в выходные, когда горит план, — странно, никакой общественной работы, ходит всегда в казенной спецодежде, говорят, даже белье месяцами не меняет, комбинация вся в дырках, семьи нет, а зарабатывает больше двух тысяч, пьет? никогда не видели пьяной, дали комнату, нет, говорит, я лучше в общежитии, как все, есть кому нужнее, непонятно, в первом отделе и заинтересовались, как только появился новенький начальник, из комсомольского призыва, из энергичных: запрос в ленинград, ответ: детдом, потом работала там-то и там-то, характеристики хорошие, удивительно, почему уехала?
вот она, вечность, красота всегда абсурдна, нелогична, и художник при ней — что-то наподобие наскоро, после пединститута подготовленного экскурсовода, тот же буш — жил себе, садовников дрючил, с архитекторами собачился, указания свыше выслушивал, снявши шляпу — и что? — месяца два назад вон там, около дворца, я своими ушами слышал: распинается тетка лет сорока из гэба, что, дескать, посмотрите налево, посмотрите направо, деревья вокруг пруда образуют гармоничную цветовую комбинацию («композицию», наверное, хотела сказать),
оказывается,на члене вытатуировано «сталин» и надпись видна, только когда член встанет, а в обычное время синие точки какие-то, он еще ко всему педераст — в общественном сортире и арестовали, кто-то из педов побежал доносить, что? неправдоподобно? нормальный реальный случай, кто-то рассказал, только кажется, татуировка другая: «хрущев»
пролистывая записные книжки, принесенные женой инженера, он обратил внимание на обилие фамилий неславянского происхождения, ну конечно же! она, она самая, самая древняя разведка в мире — жидомасонская всемирная сеть, — тут нужно шепотом, шепотом, об этом вслух не говорят, они вездесущи, они всюду, они даже там — ТАМ! — качнулись маховики, дрогнули оси, ожили колеса, тронулась в путь по записной книжке утопленника известная машина — и замелькали версты, лица, кресты колоколен, коньки изб и горделивые помещичьи крыши: еврея-лазерщика (его телефон значился под литерой «г»), не объясняя причин, уволили из полусекретной шараги, тогда он подал на выезд — отказ, тогда он организовал какой-то комитет по борьбе — тут же комитетчиков стали дергать, те ожесточились и призвали двух немцев со шведом для интервью
дома все разъяснилось: надорвал, развернул, обнажил: батюшки! «архипелаг гулаг», сочинение александра солженицына, франкфурт, «посев», так вот он «таинственный остров», ничего себе презент сыну к совершеннолетию — вся, мол, жизнь впереди, так что готовься и жди, лишь бы жена не сунула носа, не узнала б куда летние деньги утекли, тьфу ты пропасть!
оттуда, из адского подвала, доносится непосильный горестный запах — тайный запах инаковости, подумаешь, чай, но — ты нищий, нищий, не такой, как другие, после наверстывал, крепчайшие ночные чаи нашивала жена в кабинет для работы, кофе для господина бальзака, а мы чайком побалуемся, не французы, чай...
есть нечто возвышающее любого инженера-врача-учителя в том, что семейное унижение — не только их доля, но и большие, с позволения сказать, личности подвержены...
оттого ли мы так любим «пушкинскую» эпоху, что забрезжила тогда впервые телесная свобода, за полтора века до сексуальной революции, так и живем: плоть у нас то реабилитируют, то опять репрессируют, то хорошо ебаться, то нехорошо, ничего не поймешь, минимум значит, и золотой век, и серебряный русской эротики («рашн фэрлямур»), а сейчас — бронзовый, что ли? действительно, что-то подозрительно много в последнее время выходит книг, отпечатанных будто на замаранном постельном белье великих людей
