Садо-мазо: Не детские сказки Корнея Чуковского
Мазохистическая структура личности определяется тем, что человек воспринимает себя недостойным, виновным, отверженным и заслуживающим наказания (Н. Мак-Вильямс). Мазохистические люди — это депрессивные, у которых осталась надежда (Э. Хаммер).
У мазохистической личности формируется самонаказывающий (садистический) тип отношения к себе, поэтому нередко говорят в связке садо-мазо. Садирующие как бы постоянно ходят с ножом и готовы напасть на других в любое мгновение, а мазохисты держат этот нож за лезвие и убеждены, что иначе невозможно. Они постоянно причиняют страдания сами себе, в надежде, что другие смогут это наконец-то увидеть и проявить сострадание. Так разворачивается драма, в которой мазохистическая личность нуждаясь в заботе, внимании и одобрении, но получает их, только в моральных мучениях. Формируется убежденность (быть у беды), что страдания хороши и желательны. Они сохраняют надежду и удерживают от глубокой депрессии.
Как сделать из ребенка садо-мазохиста?
— Отвергайте, не интересуйтесь его чувствами, игнорируйте базовую потребность в привязанности, наказывайте, ломайте, стыдите, вините, контролируйте, культивируйте свои мазохистические установки на самопожертвование и служите ему примером.
Как вырастить поколения детей, воспринимающих садо-мазохистическую динамику как норму жизни?
— Читайте детям сказки Корнея Чуковского. Обязательные для прочтения: «Муха — Цокотуха», «Тараканище», «Федорино горе», «Мойдодыр», «Айболит» и «Бармалей».
Отзыв родителя:
Корней Чуковский — мой личный чародей. Когда мои противные потомки вопят, орут, плачут, истерят, ноют, пищат, повизгивают, причитывают, голосят, горлопанят, не хотят или наоборот хотят есть/спать/пить/играть… на помощь мне приходит Чуковский: я шпарю его с любого места в любом состоянии. Муха-Цокотуха, Федора Егоровна, немытый мальчик, непослушные Таня с Ваней, добрый доктор Айболит, медведь-крокодилоборец, бесчисленные букашки-милашки, и ещё сонмы и сонмы героев выручают меня в любой ситуации.
Кто знаком с творчеством К. Чуковского согласится, что даже диснеевские ведьмы, мыши и коты выглядят плоско по сравнению с героями книг К. Чуковского для детей от 2-х до 5-и.
Чтобы понимать причины наполненности произведений К. Чуковского мрачными и трагическими образами нужно быть знакомым с его биографией и иметь хоть какое-то представление о тех временах..
Все, что может сделать автор это писать из себя — облечь в форму и спроецировать на бумагу свои чувства. В первую очередь те, что относятся к травматичному опыту детства:
влить в эту риторику опять кусок своей души, сделать ее для себя понятной и близкой… (К. И. Чуковский «Дни моей жизни»).
Этим занимаются и талантливые, и посредственные писатели с разной степенью художественности выражая себя. А Корней Чуковский был безусловно талантлив и многие поколения родителей и детей в подтверждение тому.
Про таких как К. Чуковский говорят «человек, который сделал себя сам», но это не более чем расхожая фраза. Основное в структуре его характера определялось особенностями рождения, безотцовщиной, тяжелым детством и юностью.
Вся жизнь К. Чуковского была связана со страданиями и жертвенностью, а его чувствительная и отзывчивая к чужим трудностям натура определяется как мазохистический характер. Это просто данность как цвет волос и конституция.
Вместе с тем он был человеком целеустремленным, высокообразованным, отмеченным разносторонним дарованием и действительно любящим детей. Он оказался единственным из всех советских писателей, кто поздравил Пастернака с присуждением Нобелевской премии, защищал перед властью Бродского, восхищенно отзывался о Солженицыне. Мазохистичность и жертвенность вполне сочетаются с порядочностью и отвагой.
Матерью Николая Васильевича Корнейчукова была полтавская крестьянка, работавшая прислугой у родителя будущего писателя. Незаконнорожденный мальчик Коля никогда не имел ни отчества, ни фамилии. Был сыном человека, которого никогда не знал и который никогда не интересовался его существованием. Отец оставил их, и мать переехала в Одессу. Там мальчик был отдан в гимназию, но в пятом классе его отчислили из-за низкого происхождения.
Из дневника К. Чуковского:
А в документах страшные слова: сын крестьянки, девицы такой-то. Я этих документов до того боялся, что сам никогда их не читал. Страшно было увидеть глазами эти слова. Помню, каким позорным клеймом, издевательством показался мне аттестат Маруси-сестры, лучшей ученицы нашей Епархиальной школы, в этом аттестате написано: дочь крестьянки Мария (без отчества) Корнейчукова — оказала отличные успехи. Я и сейчас помню, что это отсутствие отчества сделало ту строчку, где вписывается ими и знание ученицы, короче, чем ей полагалось, чем было у других, и что пронзило меня стыдом. «Мы — не как все люди, мы хуже, мы самые низкие» — и когда дети говорили о своих отцах, дедах я только краснел, мялся, лгал, путал. У меня ведь никогда не было такой роскоши, как отец или хотя бы дед. Эта тогдашняя ложь, эта путаница и есть источник всех моих фальшей и лжей дальнейшего периода. Теперь, когда мне попадает любое мое письмо к кому бы то ни было я вижу: это письмо незаконнорожденного, «байструка». Все мои письма (за исключением некоторых писем к жене), все письма ко всем — фальшивы, фальцетны, неискренни — именно от этого. Раздребежжилась моя «честность с собою» еще в молодости. Особенно мучительно было мне в 16–17 лет, когда молодых людей начинают вместо простого имени называть именем-отчеством. Помню, как клоунски я просил всех даже при первом знакомстве — уже усатый — «зовите меня просто Колей», «а я Коля» и т. д. Это казалось шутовством, но это была боль. И отсюда завелась привычка мешать боль, шутовство и ложь — никогда не показывать людям себя, — отсюда, отсюда пошло все остальное. Это я понял только теперь.
Отчество «Васильевич» Николай получил от крестного отца. С начала литературной деятельности Корнейчуков, тяготившийся незаконнорожденностью, использовал псевдоним «Корней Чуковский», к которому позже присоединилось фиктивное отчество — «Иванович». После революции сочетание «Корней Иванович Чуковский» стало его настоящим именем, отчеством и фамилией.
Постоянное стремление справиться с чувством вины и неполноценности, одиночество сироты, нуждающейся в людях, потребность в признании формировали жертвенность, стоицизм и привычку много работать. Никто лучше самого К. Чуковского не опишет его переживаний, в которых детский опыт отверженности сталкивался с окружающей реальностью.
Он оценивал каждый день: что сделано? Мало, мало!
О, какой труд — ничего не делать“. И в его долгой жизни светлым видением встает не молодость, а старость. Ему всегда мешали. Не только цензура. „Страшно чувствую свою неприкаянность. Я — без гнезда, без друзей, без своих и чужих. Вначале эта позиция казалась мне победной, а сейчас она означает только сиротство и тоску. В журналах и газетах — везде меня бранят, как чужого. И мне не больно, что бранят, а больно, что чужой.
Одним из мучений, преследовавшим его с детства является бессонница, обнажающая неустранимое чувство одиночества и отдельности своего Я.
«Пишу два раза в неделю, остальное съедает бессонница». Кто не знает пушкинских стихов о бессоннице:
Я понять тебя хочу,
Смысла я в тебе ищу.
…В неспанье ужасно то, что остаешься в собственном обществе дольше, чем тебе это надо. Страшно надоедаешь себе — и отсюда тяга к смерти: задушить этого постылого собеседника — затуманить, погасить. Страшно жаждешь погашения своего я. У меня этой ночью дошло до отчаяния. Неужели я так-таки никогда не кончусь… Сегодня дошло до того, что я бил себя кулаком по черепу! Бил до синяков — дурацкий череп, переменить бы — о! о! о!» (В. Каверин «Дневник Чуковского»).
О самооценке и комплексе неполноценности.
В возрасте 19-и лет, на пороге большой творческой жизни Чуковский пишет следующее:
Друг мой, я не хочу пренебрежения. Слишком жгуче, слишком остро прочувствовал я — и теперь я заработал себе право быть вялым и бесцветным. За это презирать меня нечего. Да и ты, кто бы ты, человек XX столетия, ни был — ты цветистостью богат не будешь. Душа твоя будет име
