1
Про «устрашателей» мы ничего не знали, пока не объявились «гуманисты». Гуманисты упали со звёзд и притащили с собою устрашателей, потому как настоящие гуманисты не могут и шагу ступить без устрашателей.
До гуманистов наш мир был плоским и мудрым, досаду в нём являл только Задиристый. Он доказывал, что мир — круглый, отрицая очевидное. А всякий, кто занимается делом, не спорит и не доказывает. Он мыслит. Мудрый ищет начало всего, Скептик пророчит всеобщий конец — если Мудрый найдёт начало, конечно! — Сомневающийся полагает началом всего сомнение, а Мечтателю грезятся далёкие миры с обилием таких, как мы. Мало ли кто над чем размышляет! Нас немного и каждый кумекает о чём-то своём.
Но Задиристый повадился не столько мыслить, сколько доказывать правоту своей мысли. Мне. Я ведь возник в нашем мире последним, когда все уже грустили тут, погружённые в размышления. Как я очутился среди них, не знаю. Вы разве помните своё появление на свет? Каковы ваши воспоминания о мире, самые-самые первые? — вы их от пятых-десятых вряд ли отличите.
Вот и я: брезжит в уме лишь багровый горизонт и небо жёлтое над единственной головой, рук и ног — по паре. Стою босыми ногами на раскалённых добела камнях, а не больно ничуть. Голый человек обликом. В пейзаже только горячие камни и кое-где водоросли висюльками. Сплёл из них рубище, людям ведь положена одежда. Примерил: впору.
Так и живу. В рубище. Износится одно — плету из корней и водорослей новое. Время измеряю в рубищах. Про часы не знаю ничего, хотя вижу на левом запястье след от браслета, белую полосу повыше левой загорелой кисти. Где, когда, как выглядели эти часы, да и как ими время отмерять? — ни малейшего представления.
У меня ни учеников, ни имени. У Задиристого тоже нет учеников и потому спорит он неспроста. Для общественного веса ему нужен хотя бы один ученик, но кто же признает учителем Задиристого?
На где-то на третьем миллиарде рубищ, когда погасли вулканы и горячий мир заболотился, Задиристый ушёл в болотные туманы. И, едва я проник измученной догадкою в ключевой теологический парадокс, Задиристый появился со стороны противоположной. Восторгов и воплей он принёс и произнёс столько, что заволновались болота и пришли некоторые из наших, мыслящих поблизости.
— Ты не один, — напомнил Задумчивый Задиристому. — Зачем кричать?
— Я доказал ему, что наш мир круглый! — бушевал Задиристый и намеренно волновал болота, дабы собрать толпу побольше. — Я шёл исключительно прямо и вернулся к нему в спину! А уходил я спиною к его кислому лицу!
И Задиристый победно указывал на меня.
Наконец, собрались все.
— Он говорит правду? — хмуро спросил меня Скептик. — Он шёл спиною к твоему лицу и вернулся в спину?
— Понятия не имею, как он шёл, — признался я. — Я поворачивал лицо и озирал болота.
— Зачем ты озирал болота? — удивился Глубокомысленный.
— Искал вдохновение, — пожал плечами я. — Черпал теологические образы в контурах тумана. Откуда мне знать, вернулось ли моё лицо к прежнему установлению взгляда? Взгляды изменчивы.
Скептик улыбнулся, и все наши принялись смеяться.
Так я получил имя «Находчивый», а Задиристый стал моим врагом. Как всякий оскорблённый враг, он потерял стыд и повадился показывать мне язык.
Примерно в то самое время — где-то на третьем миллиарде рубищ — и шлёпнулись в наше болото первые гуманисты. Правда, в те дни они ещё не величали себя «гуманистами» и назывались «астронавтами», потому ругались отчаянно и наскакивали друг на друга с кулаками. Выясняли, кто виноват в аварии звездолёта и в грядущей гибели от непригодной для дыхания атмосферы. Так и норовили метнуть жребий, чтобы поделить последний баллон с воздухом честно: на кого перст судьбы укажет, тот и будет дышать, глядючи, как невезучие от удушья мрут.
— У вас какие-то проблемы, друзья? — церемонно осведомился у них Сочинитель, и бедолаги едва с ног не повалились от потрясения. — Может быть, кофе?
Что такое «кофе», не знает никто из наших, включая Сочинителя. Но он любит повторять эту фразу. Мудрый считает её отголоском пребывания Сочинителя в мире пустых фантазий.
— Вам со сливками? — выдавил кто-то из астронавтов.
— Разумеется, — солидно кивнул Сочинитель, и ему всучили термос с какой-то дымящейся гадостью.
— Поделитесь со мною вашими трудностями и невзгодами, — с чувством произнёс Сочинитель, поливая из термоса стайку трилобитов; их выползло множество к месту крушения, чтобы съесть тела астронавтов, когда те задохнутся в своих облегающих скафандрах и умрут. — Видите ли, я исписался как творческая личность. Мне позарез нужны острые сюжеты. Жажду услышать вашу исповедь. Ваши рыдания.
— У нас лопнула труба контура охлаждения, — заплакала единственная астронавтка. — Там страшная радиация и огромная температура. Не починить. Я не хочу умирать! Я ещё молода! А чёрствые и коварные мужчины не отдают мне баллон с кислородом. Вы можете отпугнуть этих жадных ничтожеств от баллона? Проткнуть им иголочкой скафандры, например? Или удавить? Вот проволока. Держите. Прочная.
— Ради вас, красавица… — Сочинитель понизил голос — …я готов проткнуть всё. Удавлю всех ваших недругов…
Астронавтка зазывно сдвинула лопаточки и округлила плечики.
