Л. П. Белковец

Русская дипломатическая контрреволюция в лицах ее участников, свидетелей и судей

Монография

---

ebooks@prospekt.org

Информация о книге

УДК 327(470+571)”1917-1921”

ББК 63.3(2)61-6

Б43

Белковец Л. П.

В монографии рассматривается история российской дипломатии в период между революцией 1917 года и началом активной деятельности нового министерства – Народного комиссариата по иностранным делам. Хронологически это время совпадает с Гражданской войной, вызванной обострением непримиримого противостояния социальных страт и классов российского общества в результате мировой войны. В работе главным действующим лицом является аристократическая контрреволюция, сыгравшая ведущую роль в обеспечении дипломатического сопровождения деятельности антибольшевистских правительств на территории России и укрепления связей с бывшими союзниками за ее пределами.

Для историков, юристов и всех, кто интересуется отечественной историей, историей Гражданской войны и роли в ней «белой» дипломатии.

УДК 327(470+571)”1917-1921”

ББК 63.3(2)61-6

© Белковец Л. П., 2021

© ООО «Проспект», 2021

ОТ АВТОРА

Авторскую позицию в отношении истории Отечества сформировала моя девичья фамилия — Толстоброва. Эту фамилию, достаточно распространенную в Сибири, я носила будучи студенткой Томского университета. Она принадлежит выходцам из крестьян бывшей Вятской губернии, активно населявших лесные районы Томской губернии в конце XIX — начале ХХ в. Их сыновья, достигшие призывного возраста, несли службу в стрелковых полках во Владивостоке, защищая восточные рубежи Российской империи и Советского Союза. Там же отслужили действительную военную службу мой дед Григорий Дмитриевич и мой отец Прокопий Григорьевич Толстобровы. А потом им обоим пришлось повоевать, но уже в разных мировых войнах. Открывшиеся недавно военные архивы Первой мировой донесли до нас чудо-новости о Григории Дмитриевиче. Мой дед, мобилизованный из запаса уже в июне 1914 г., воевал в составе 31-го Сибирского стрелкового полка на Западном фронте. Дослужился до чина полевого фельдфебеля и был награжден тремя Георгиевскими (солдатскими) крестами «за отличие в боях против немцев». 15 марта «горячего» 1916 г. в бою у озера Нарочь был ранен в руку, но демобилизовался только в октябре 1918-го. За верную службу царю и отечеству получил награду «от белых» из колчаковского отряда — 25 плетей по голому телу.

Его сын, Прокопий Григорьевич, ушел на другую, отечественную, войну с немцами 1 ноября 1941 года, за 9 дней до моего рождения. Письма его с фронта перестали приходить в феврале 42-го, 5 мая он был объявлен пропавшим без вести, и дети его (нас было трое) стали получать солдатскую пенсию. Его останки были обнаружены 10 лет спустя, в 1951 г., при разминировании минных полей в Юхновском районе Калужской области, у реки Угры, на высоком берегу которой они и были преданы земле («очевидно, был в разведке и убит под проволочным заграждением»). Отцовская пенсия, теперь уже за старшего сержанта, была повышена. После переноса останков воинов из одиночных могил в братские могилы имя отца затерялось. На запросы нам дают старые данные: рядовой, связист, был в разведке, пропал без вести V/42 г. Выходит, что мой отец не дослужил Отечеству, так рано отдав жизнь за Родину. Теперь я, хотя и на другом, научном фронте, продолжаю дело отца, служу России, возможно, уже в чине отмененного младшего лейтенанта.

ВВЕДЕНИЕ

Новая монография, которую автор дерзает представить на суд своим читателям, является срединной частью трилогии, посвященной главным событиям отечественной истории начала двадцатого века. В первой части, увидевшей свет в Новосибирске в 2019 г.1, рассмотрена трансформация буржуазно-демократической Февральской революции, свергнувшей самодержавие Романовых, в пролетарскую Октябрьскую революцию 1917 г., начертавшую на своих знаменах социалистические лозунги. Было изучено влияние революции на дипломатию и дипломатический корпус России, вызванное сменой в октябре 1917 г. главной внешнеполитической парадигмы — перехода от участия в мировой войне к миру. Это влияние нашло свое проявление в дипломатической фронде в связи со свержением монархии, а затем в дипломатическом саботаже чиновниками Министерства иностранных дел пришедшего к власти в России большевистского правительства.

Автор стремилась в своем исследовании истории русской революции к возможной объективности при рассмотрении имеющихся источников, прежде всего, литературных памятников (записок, дневников, воспоминаний участников и аналитиков событий — политологов, философов, а также внимательных сторонних наблюдателей и критиков). Такой, в известной степени новый подход к истории русской революции, заинтересовал российскую общественность. Наша книга была переиздана в Москве2 и отмечена в двух Всероссийских конкурсах на лучшую монографию по истории и по юридическим дисциплинам.

Определенным стимулом к продолжению исследования истории русской революции стало также издание Томским университетом монографии «Советская дипломатия в борьбе за международное признание СССР. 1917–1935»3. Она стала итогом многолетних научных изысканий и раздумий автора над судьбами нашего отечества, приступившего в 1917 г. к так называемому «социалистическому» эксперименту. В ней нашел отражение трудный, почти 20-летний путь движения Советской России от категорического непринятия ее капиталистическими странами к Союзу Советских Социалистических Республик (СССР), добившемуся полного международного признания. В условиях, когда против новой Российской Федерации, возникшей на развалинах СССР, выстроен антирусский фронт покруче антисоветского фронта, в котором объединялись тогдашние наши недруги, опыт советской страны становится бесценным. Ведь как тогда, так и теперь они пытаются ее сломить, изолировать и задушить блокадой (санкциями), формируют антисоветскую, антирусскую по своей сути оппозицию, окружая базами НАТО, готовятся вновь вводить в нее интервенционистские войска. Но Россия выстоит в этой борьбе, как в свое время выстоял и победил СССР, которому помогли стойкость, выдержка и компетентность советской власти и ее дипломатии, мужество Красной армии, а также поддержка и дружба многих народов и стран мира, прежде всего, стран Востока.

Настоящая монография призвана заполнить имеющийся пробел между событиями революции 1917 г. и периодом становления советской дипломатии, который хронологически совпадает с Гражданской войной, вызванной обострением непримиримого противостояния социальных страт и классов российского общества. Брест-Литовский мир с центральными державами, заключенный большевистским правительством В. И. Ленина, благодаря которому Россия вышла из мировой войны, окончательно развел по разные стороны баррикад правящий имущий класс, включая дипломатическую и военную аристократию, и народные массы в лице обмундированных в солдатские шинели рабочих и крестьян. Первые жаждали продолжать войну вплоть до славной победы, которая принесла бы им огромные блага и немыслимые почести, как и вечную дружбу с дорогими союзниками, вторые категорически отказались эту победу добывать.

Главным действующим лицом в этой монографии является аристократическая контрреволюция, сыгравшая ведущую роль в обеспечении дипломатического сопровождения деятельности антибольшевистских правительств на территории России и укрепления связей с бывшими союзниками за ее пределами. Большинство тех, кто руководил белым движением из парижских, лондонских и вашингтонских кабинетов, чьи судьбы прослеживаются автором, благополучно пережили страшные годы организованной и руководимой ими Гражданской войны, неплохо устроились в эмиграции, описали в мемуарах все свои доблестные поступки. Теперь их труды, благодаря усилиям нашей либеральной общественности, опубликованы и превратились в бесценное достояние исследователей. Вводя их в научный оборот, добросовестные историки переживают сейчас сложный процесс развенчания носивших терновый венец, обагренный кровью тех, кого называли «чернью» и «быдлом», борцов за «демократическую», очищенную от большевиков Россию.

Георгий Николаевич Михайловский

Одним из главных героев и своеобразных соавторов нашего повествования является Георгий Николаевич Михайловский, сын известного инженера-социалиста, построившего Транссиб, Николая Георгиевича Гарина-Михайловского, чье имя носит одна из площадей города Новосибирска. Г. Н. Михайловский с блеском закончил обучение в Санкт-Петербургском университете сразу на двух факультетах, юридическом и историко-филологическом, был оставлен при университете на кафедре международного права, потом стажировался в Париже, в консульско-дипломатическом отделении Высшей школы политических наук, писал диссертацию по морскому праву. Талантливый дипломат, он пришел в Министерство иностранных дел в год начала мировой войны — 1914-й, за короткое время прошел путь от секретаря юрисконсультского отдела при министре С. Д. Сазонове до начальника международно-правового отдела министерства при Временном правительстве. Получив после Февраля должность главного юриста МИД, он стал одним из организаторов дипломатической оппозиции, а затем, после Октября, — забастовочного движения против большевиков.

Главный труд его — «Записки» по истории Министерства иностранных дел России — был опубликован в двух книгах в 1993 г.4 «Среди имен русского литературного зарубежья, открывшихся нашему читателю в последние годы, — писал готовивший этот труд к изданию Юрий Цинговатов, — есть одно, которое могло исчезнуть, по определению Пушкина, “не оставляя по себе следов”. Но по каким-то таинственным, если не мистическим причинам имя это всплыло из небытия. Его сохранившийся экземпляр долгие годы скитался по хранилищам: в “Русском заграничном историческом архиве” в Праге, потом — в Центральном архиве Октябрьской революции, пока, наконец, на него не натолкнулись в архиве внешней политики Российской империи»5. Сейчас «Записки» получили известность и признание как «честный труд» эрудированного автора, посвященный русской дипломатии в переломный период с начала Первой мировой войны до исхода белого движения. Правда, честность эта не очень нравится тем, кто привык восхвалять и это движение, и его дипломатию. Для нас же «Записки» не только настоящая энциклопедия дипломатической жизни России в этом сложном периоде нашей истории, но и удивительный рассказ о жизни автора, достойной подражания.

Глава 1. С. Д. САЗОНОВ — МИНИСТР ИНОСТРАННЫХ ДЕЛ ЦАРСКОЙ РОССИИ

1.1. Становление дипломата

Роль Сергея Дмитриевича Сазонова по достоинству оценена историками внешней политики России накануне и в годы Первой мировой войны. Его называют едва ли не главным «творцом Антанты» и проводником политики Петра Аркадьевича Столыпина, с которым он имел родственные связи (они были свояками, женатыми на сестрах, Ольге и Анне Нейдгардт). Премьер-министр видел в главе внешнеполитического ведомства «своего человека» и идейного единомышленника.

С именем Сазонова связывают отказ России от политики лавирования между Англией и Германией и крутой поворот внешнеполитического курса, направленного на всемерное укрепление Тройственного Согласия с участием России, Франции и Англии. Этот его «твердый курс» способствовал ухудшению русско-германских отношений и в итоге послужил одной из причин разделения Европы на непримиримо враждующие блоки, которое привело к началу Первой мировой войны6. В противовес этому в науке остается совершенно неизученной его роль или хотя бы участие в событиях, связанных с ее окончанием. Рассмотреть этот вопрос и рассказать о продолжении деятельности Сергея Дмитриевича на посту российского министра иностранных дел после революции 1917 г. — наша задача. Но сначала напомним читателям об основных вехах его дореволюционной биографии, сформировавших характер стойкого борца за интересы Российского государства, как он их понимал, и адепта (ревностного приверженца — лат.) дипломатической контрреволюции в годы Гражданской войны.

Рожденный в старинной провинциальной дворянской семье, монархической и религиозной по духу, Сазонов, после окончания Александровского лицея, 22-летним юношей пришел в 1883 г. в Министерство иностранных дел. За первый десяток лет своей службы он преодолел все ступени карьерной лестницы, начиная от канцелярии и заканчивая секретарской работой в русской миссии при Ватикане. Здесь для него началась школа одного из «наиболее способных» российских дипломатов того времени — Александра Петровича Извольского, в 1906 г. получившего пост министра иностранных дел. Он, с легкой руки Столыпина, и выручил из «тягостного бездействия» при папском престоле, окруженном «католической черной сотней», почти 50-летнего Сазонова, отвыкшего от жизни в России7. В июне 1909 г. в петербургском здании МИД у Певческого моста он появился как новый высокопоставленный чиновник — товарищ министра иностранных дел.

Извольский помог Сазонову войти в курс дел, требуя его присутствия при всех докладах начальников политических отделов, посвящая его в подробности своих переговоров с иностранными представителями. В сентябре 1910 г. после кончины русского посла во Франции Нелидова правительство осуществило давно намечавшуюся комбинацию: Извольский занял вакантный пост в Париже, а управление министерством целиком перешло в руки Сазонова. И первое, с чего он начал свою многотрудную деятельность, это укрепление союза России с Францией и Англией. При его участии в 1912 г. была подписана военно-морская конвенция, расширявшая союзные обязательства, и состоялся визит русского министра в Англию, где он получил твердое обещание короля Георга V и британского министра иностранных дел Грея «нанести удар по германскому военно-морскому могуществу» в случае большой европейской войны. Однако уже тогда англичане уклонились от заверений перенести военные действия на Балтику и пообещали вступить в войну только в том случае, если в роли агрессора, стремящегося сокрушить Францию, окажется Германия8.

Начало войны. Вечером 1 августа 1914 г. Германия объявила России войну, а 8 августа (26 июля) на заседании Государственной думы, продемонстрировавшем единство перед лицом войны почти всех ее фракций, обычно сдержанный Сазонов плакал на трибуне, не в силах совладать со своими эмоциями. Петербург впал в эйфорию после объявления манифеста о начале войны Николаем II с балкона Зимнего дворца (не правда ли, портрет, символизирующий ничтожность одинокой персоны на фоне могущественного здания монархии, впечатляет), манифестации долго сотрясали Дворцовую площадь. «Величие событий преображало людей, — писал Михайловский, только что вернувшийся из длительной заграничной командировки. — Но все это было мне чуждо и ново, я, переживавший начало войны в Париже и Лондоне, быть может, отчетливее чувствовал мировую сущность войны, но русскую действительность этого момента я принимал как совершившееся чудо. Общественное настроение того времени можно выразить так: мало отвлеченного патриотического понимания момента, мало живой веры в свой народ и его историческую миссию, надо еще верить в то правительство, в тех живых физических лиц вплоть до самого монарха, в их непогрешимость и победоносность. Эта вера тех дней в царя и его правительство, вера, что они дадут победу, от которой зависит судьба народа и государства, это прощение прошлого и был тот фон, на котором развернулись все последующие события, вплоть до падения монархии. Вот, во всяком случае, то новое, что я увидел в эти дни в петербургском обществе»9.

Император Николай II объявляет войну

Отныне война и союзники станут для Сазонова идеей фикс всей его жизни, он не изменит ей ни во время революции, ни после нее. Война как любимое «дитяти» станет и главной темой его многостраничных мемуаров. Он будет не только активно бороться с появлявшимися время от времени германофильскими настроениями в дипломатическом ведомстве, но и с весьма похвальной откровенностью сообщать союзникам обо всех попытках немцев начать с ним сепаратные переговоры.

Сергей Дмитриевич Сазонов

Правда, и у Сазонова как главного инициатора войны стремление к захвату проливов и Константинополя поначалу не стояло на повестке дня. Мы помним, что главной идеей, которая вдохновляла не только Сазонова, но и всю общественность Российской империи, была защита братьев-славян в получившей оскорбление от центральных держав Сербии. Вопрос «о проливах» возник лишь после начала войны, когда Турция выступила на стороне центральных держав. Сошлемся на мнение князя Л. В. Урусова, который в 1912 г. после «представления» Сазонову перед отъездом на Дальний Восток записал в своем дневнике: «Я имел с ним разговор о балканских делах, во время которого министр сказал мне дословно: слушайте меня серьезно — Россия не доросла до взятия Константинополя — если она его возьмет, это будет ее погибелью». Такое свидетельство тем более примечательно на фоне собственных взглядов Урусова, который с первых дней войны выступал как ярый сторонник скорейшего завоевания Константинополя и проливов10. По признанию других чиновников МИД, овладение этими трофеями было «стремлением всех русских дипломатов, от графа Игнатьева до Милюкова». Так что Сазонову не пришлось долго перестраиваться в своей политике.

Возникновение тяги к проливам. Но надо признать, что сначала эта тяга возникла у Англии, и как раз после вступления в войну Турции в октябре 1914 г., когда военный министр Великобритании Уинстон Черчилль начертал «план дезавуации» нового противника. Сначала флот должен был штурмом прорваться через Дарданеллы к Константинополю, осуществить бомбардировку столицы и превратить захват проливов в главное средство победоносной войны. В течение первой половины 1915 г. он предпринимал неоднократные попытки осуществить этот план, но тщетно. В ходе операции по захвату проливов действовало около 500 тыс. солдат; 43 солдата и офицера были убиты, попали в плен или умерли от болезней. Общие потери составили 47 тыс. человек. Англия была вынуждена эвакуировать свои войска из Галлиполи, а Черчилль был отставлен от военного министерства. И вы будете после этого считать ее обещания отдать России столь дорогие «Дыры да Нэлы» честными?

Но такие обещания были сделаны. 14 ноября 1914 г. Англия пообещала российскому правительству, что, если Россия будет поставлять солдат для войны с Германией, ей после победы будет передан Константинополь. В марте 1915 г. Англия и Франция официально объявили о своей готовности удовлетворить пожелания России на этот счет. Но обещание не было искренним, и английское правительство, ведя двойную игру, вовсе не собиралось выполнять его. Тот же Черчилль оставался, по словам академика Владимира Григорьевича Трухановского, «категорическим противником передачи проливов России»11. Были сомнения относительно искренности англичан и у Сазонова, как, впрочем, и у значительной части петербургского общества, «для которого вступление Англии в войну на стороне России являлось каким-то чудом».

Сазонов же проявил смекалку, а, может быть, прислушался к совету германского посла в С.-Петербурге графа Пурталеса, который, уезжая, посоветовал своей «знакомой даме» заранее готовиться к грядущей революции и вместе со всеми состоятельными людьми бежать из России. Через барона Таубе Сазонову удалось уговорить правительство за несколько недель до войны «вовремя спохватиться» и взять из германских банков все золото, которое там хранилось. Но все же у ряда высокопоставленных лиц и некоторых великих князей остались в Германии на текущих счетах крупные денежные суммы, которые были задержаны германским правительством (например, у вел. князя Александра Михайловича — 1 500 000 марок)12.

1.2. Формирование дела о Константинополе и проливах

Начало активной разработки в Министерстве иностранных дел вопроса о Константинополе и проливах было связано с прибытием в Петербург в связи с начавшейся войной константинопольского посольства во главе с Михаилом Николаевичем Гирсом. Посол был сыном известного дипломата, бывшего министром иностранных дел, Николая Карловича Гирса, но сам в министры не попал, а был назначен потом послом в Рим. Мы обязательно вернемся еще к нему как к активному деятелю российской дипломатической контрреволюции. В министерстве же закрепился и высоко продвинулся его бывший советник К. Н. Гулькевич, занявший вакантный после отъезда князя Г. Н. Трубецкого, назначенного чрезвычайным посланником и полномочным министром в Сербии, очень важный в ведомстве пост начальника Ближневосточного политического отдела.

Константин Николаевич Гулькевич

Константин Николаевич Гулькевич. Михайловский удивлялся потом, почему на этот боевой пост был назначен 50-летний помещик из Двинского уезда Витебской губернии Гулькевич, человек довольно поверхностно знакомый с Балканами, в то время как его будущий заместитель, специалист по Балканам, А. М. Петряев, оставался в тени, продолжая работать по австро-венгерским делам в отделе М. Ф. Шиллинга. Очевидно, считал он, сыграли роль связи Гулькевича при дворе, приобретенные им за время службы в должности личного секретаря министра иностранных дел А. А. Извольского, хотя он, в отличие от Петряева, бывшего раньше консулом, являлся чистым дипломатом без всякого консульского стажа и в смысле серьезного отношения к делу далеко уступал Петряеву. Но это не мешало ему, однако, вплоть до назначения Петряева, которое состоится позже, держать в своих руках все нити ближневосточной политики, так волновавшей тогда русское общество.

Получилось так, что Гулькевич, не имевший самостоятельного взгляда и плана, сумел «с чисто дипломатической любезностью» распределить целый ряд своих функций между своими коллегами. Некоторые из них попали в юрисконсультскую часть, которой руководил Борис Эммануилович Нольде, выдающийся специалист по международному праву. В его команде числился и наш будущий бытописатель, Георгий Николаевич Михайловский. По инициативе Гулькевича юристов стали гораздо чаще, чем это было раньше, осаждать консультациями по консульским делам, хотя иногда они и не имели никакого юридического характера. Но главное, что и центральный вопрос для России в ее турецкой политике — вопрос о Константинополе — тоже очутился у Нольде. «Умный» Гулькевич стал просить у него «lumieres» (советов — фр.), «естественно, не без задней мысли, а для того, чтобы впоследствии в случае неудачи свалить всю ответственность на Нольде, а в случае удачи присвоить авторство проекта себе, так как Нольде приглашался в качестве консультанта»13.

Мы обязательно встретимся еще с господином Гулькевичем, который проведет последние годы войны и революции за рубежом как российский посланник в Норвегии, а затем, уже по назначению Временного правительства, станет послом в Швеции. После Октября дорога дипломатического представителя белогвардейских правительств приведет его в 1919 г. в Париж, в объятия бывшего начальника Сазонова, который возглавит новое Министерство иностранных дел белой России.

Предыдущие планы. Ведомство Нольде взялось за константинопольский вопрос не только не без удовольствия, но и с особенным увлечением, писал Михайловский, но вело его «с крайней секретностью». «К нам сразу же были доставлены все самые секретные досье из Ближневосточного отдела и канцелярии министра. И очень скоро перед нами развернулась вся картина русской внешней политики в этом кардинальном пункте за последние 10 лет, начиная с русско-японской войны. Здесь были первые планы Извольского и Чарыкова получить Константинополь хотя бы в виде «нейтрализованного и свободного города», никому не принадлежащего, но с русскими пушками на Босфоре, в обмен на согласие с австрийской аннексией Боснии и Герцеговины».

Затем планировалась Н. В. Чарыковым Всебалканская федерация с Турцией во главе, некое сепаратное соглашение наподобие Ункиар-Искелесского 1833 года. «Были тут и позднейшие надежды на Константинополь в связи с Балканскими войнами 1912–13 годов, а также и планы русского десанта, тщательно, но все же довольно фантастично разработанные русскими стратегами и дипломатами в то время. Согласно им оккупация Константинополя должна была быть обязательно произведена почему-то казачьими частями. Это было все, что не осуществилось, да и не могло тогда осуществиться». Все эти первые планы, как видим, подтверждали мнение Урусова о древности аннексионистских русских чаяний о Ближнем Востоке.

Главным недостатком всех этих проектов было то, что они игнорировали недружелюбное отношение к данному вопросу Англии, и в эпоху 1908 г., и в эпоху 1912–1913 гг. расстраивавшей своим сопротивлением русские планы. Сердечное сближение России и Англии в начале войны не носило характера универсального соглашения; два вопроса решались более или менее ясно — среднеазиатский по соглашению 1907 г. и, менее определенно, примыкание Англии к России и Франции против Тройственного союза в делах европейских. Вопрос же о Константинополе был самым больным местом русско-английских отношений. Только в сентябре 1914 г. они были скреплены соглашением 4-х стран (Англия, Россия, Франция и Япония) о не заключении сепаратного мира с Германией.

Планы Нольде о Константинополе. Нольде, составив исторический обзор предшествующих проектов о судьбе Константинополя и отметив их слабую сторону — отсутствие согласия Англии, предложил два подробно разработанных проекта решения вопроса. По первому Россия должна была на правах суверенного и исключительного владения иметь Константинополь с известной полосой и на азиатском, и на европейском берегу, а также Дарданеллы с такой же полосой, европейской и азиатской. При этом международная гарантия закрытия проливов для плавания всех военных судов, за исключением русских, конечно, оставалась бы в полной силе. Значит, Россия по этому проекту не только получала возможность свободно впускать и выпускать из Черного моря русский флот, но и была бы международным образом застрахована от попыток проникновения в Черное море со стороны других держав.

Борис Эммануилович Нольде

Второй проект был гораздо скромнее по форме и носил все следы предшествующих попыток и хитроумных комбинаций. Нольде не принадлежал к типу людей, ослепленных или увлеченных до ослепления какой-либо излюбленной идеей, для него Константинополь был одной из целей войны, но не единственной, и при этом такой, достижение которой всецело зависит от данной международной конъюнктуры. Он даже допускал мысль, что война 1914 г. кончится вничью и все останется по-прежнему. Вот почему наряду с первым проектом, отвечавшим общественным русским стремлениям, с одной стороны, и желанию правительственных кругов — с другой, он представил еще один, более осторожный и весьма разочаровавший даже высшие круги МИД. Этот проект предусматривал «фактический военный русский контроль над черноморскими проливами», а также наличие достаточных русских морских и сухопутных сил на берегах Босфора и Дарданелл для обеспечения этого контроля. Сам Константинополь должен был оставаться в номинальном владении Турции, а его управление — быть интернациональным, с датской или голландской полицией. Кроме того, известные полосы — европейская и азиатская по берегам Босфора и Дарданелл — долж­ны были быть нейтрализованы, а нейтралитет охраняться опять-таки русскими военными силами.

В сущности, оба проекта были идентичны в том, что русские сухопутные и морские силы должны были обосноваться на берегах черноморских проливов, но в первом случае это была бы бесповоротная аннексия, а во втором — оккупация Константинополя и проливов со всеми отрицательными в юридическом отношении качествами оккупации — ее неопределенностью и возможностью вмешательства14.

Сазонов, конечно, не только принял первый проект, но и самым решительным образом восстал против второго. Второй проект он считал «шитой белыми нитками дипломатической хитростью», совершенно не отвечавшей характеру мировой войны. Теперь или никогда, заявлял Сазонов. Если мы получим согласие Англии (Франция, считал тогда Сазонов, не будет протестовать), то безотносительно к аннексии или оккупации Константинополя, а если не получим, то и вообще воевать России не из-за чего. Сазонов, как и все русские дипломаты старой школы, думал, прежде всего, о Балканах, и, как это было видно из секретных переговоров с союзниками в 1915 г. по поводу целей войны, общеславянский вопрос в Австро-Венгрии рисовался ему еще в весьма туманных очертаниях. Сазонов не только сам не допускал мысли о неудачном исходе войны, но и всякую такую мысль принимал чуть ли не за измену.

Второй проект Нольде не получил одобрения, а сам Нольде, несмотря на свое важное положение в министерстве, попал на некоторое время в немилость. Со свойственной Сазонову прямотой в личных отношениях он не скрывал от Нольде своего раздражения, а прямо высказывал ему все. Нольде же искренне недоумевал и посмеивался над «наивностью» Сазонова, думавшего в эту войну получить то, что России не удалось в течение ее тысячелетней истории. Мысли Нольде в это время разделялись многими старшими чинами МИД, но редко кто из них решался высказывать их. И если в конце концов это раздражение Сазонова против Нольде не приняло больших размеров и серьезно не поколебало его положения, то только потому, что заменить Нольде было буквально невозможно — так считал Михайловский.

Дальнейшее развитие вопроса о Константинополе попало уже в руки Гулькевича, который не замедлил в споре Сазонова и Нольде стать решительно на сторону Сазонова и отверг даже предложение Нольде принять его первый проект как программу-максимум в переговорах с союзниками, а второй проект как программу-минимум. Затем этот вопрос, которым так интересовались и думские круги, вступил в полосу длительных дипломатических переговоров, наткнувшись не только на ожидавшееся сопротивление Англии, но и на неожиданное отсутствие должной поддержки со стороны Франции. Франция довольно долго отказывалась оказать надлежащее давление на Англию и тем ставила в крайне затруднительное положение Сазонова, выдавшего уже соответственные векселя по вопросу о Константинополе и Думе, и Ставке.

Согласие Англии на аннексию Россией Константинополя. Это дело разрешилось только в марте 1915 г. после того, как Франция в лице своего посла Палеолога, узнав о шатком положении Сазонова при дворе и боясь появления на посту министра иностранных дел человека менее лояльного в отношении сепаратного мира с Германией, оказала, наконец, давно просимое давление на Англию. «Я помню, писал потом Георгий Николаевич, как с торжествующим видом Гулькевич принес Нольде английский aide-memoire (памятную записку — фр.), никем не подписанный, но лично переданный послом Бьюкененом Сазонову. В нем Великобритания безоговорочно признала суверенитет России над Константинополем, Босфором и Дарданеллами с соответственной европейской и азиатской территориальной полосой и международной гарантией закрытия проливов для всех военных судов, кроме русских»15.

Сазонов был в восторге, Нольде сильно озадачен, а Гулькевич сиял и, несмотря на всю «тайну» дела, дал осторожно знать об этом в те думские и военные круги, которые серьезно интересовались Константинополем. Сазонова это согласие на время поддержало при дворе, где опасались не столько Сазонова, сколько тех, кто за ним стоял, но, когда пришел роковой час в 1916 г., эта дипломатическая победа в таком вопросе ему не помогла, и он все же должен был уйти.

Джордж Уильям Бьюкенен

Бьюкенен и Палеолог не скрыли от государя при этой отставке, что Константинополь был обещан России ввиду твердого и лояльного отношения к союзникам во время войны лично Сазонова. Делая подобные заявления, французский и английский послы думали, конечно, укрепить положение Сазонова, а на самом деле они его ослабили, так как возбудили в государе подозрение, что Сазонов ищет у союзников поддержки против двора16.

1.3. Каким он был, «простой и приветливый» Сазонов?

Нечестный поступок. Сошлемся на мнение нашего юриста, чье общение с министром продолжалось почти 10 лет во время их совместной деятельности в МИД. Первое представление о Сергее Дмитриевиче складывалось у Михайловского по рассказам его дяди, Николая Валерьевича Чарыкова, брата матери. Известный дипломат, специалист по Востоку, он в возрасте 55 лет заслуженно получил в мае 1909 г. место чрезвычайного и полномочного посла в Константинополе. Но, прослужив на этом посту чуть менее трех лет, в феврале 1912 г. был неожиданно уволен от должности новым министром иностранных дел Сазоновым и возвращен в Петербург. Здесь, вопреки обыкновению, его зачислили не в члены Государственного Совета, куда обычно переходили служить отставные послы, а лишь присутствующим в Сенат.

Все дело было в том, что Сазонов, посчитав Чарыкова человеком прошлой и враждебной ему министерской команды (Извольского), «пожертвовал» им, одновременно освободившись и от лишней фигуры, и, главное, от нежелательных последствий провалившихся переговоров с Турцией. Сначала он (2 декабря 1911 г.) официальной инструкцией нарочито потребовал от Чарыкова «прекратить любые переговоры о проливах», которых, естественно, тогда не было и не могло быть (имели место переговоры Гулькевича о подготовке русско-турецкого соглашения по армянским реформам). Спустя неделю после этого акта Сазонов полностью дезавуировал действия своего «порядочного и честного» во всех отношениях посла, подставив его. Он заявил, что Россия не имела ранее и не имеет впредь никаких намерений вести официальные переговоры с Турцией относительно проливов, а проведение таковых Чарыковым было не более чем его личная инициатива.

Возможно, этот нечестный поступок не оставлял в покое совестливого министра, который при первой встрече с Михайловским, пришедшим к нему по делам Совета министров, в присутствии товарища министра А. А. Нератова, вдруг стал расспрашивать его о дяде, которого он якобы очень хорошо знал и ценил. «Он спросил также, в какой губернии находятся “мои интересы”, и, узнав, что в Самарской, очень похвалил ее, сказав, что он ее довольно хорошо знал когда-то. После этого он сразу же перешел к делам, но на прощание просил обязательно передать привет Чарыкову и всегда сообщать, когда буду иметь от него известия».

Дальнейшее общение подтвердило неоднозначность личности министра. Внешность Сазонова, «скорее профессорская, чем дипломатическая», располагала к нему. Но наружная холодность и манера задавать быстрые и краткие вопросы, прямо касавшиеся существа дела и требовавшие столь же быстрого и решительного ответа, придавая ответственность каждому слову, заставляли быть всегда начеку, опасаясь проявлений присущих его характеру импульсивности и горячего темперамента. Тем не менее он обладал и другой чертой — постоянством в личных отношениях и слепым доверием к своим сотрудникам во всех вопросах, не имеющих определенно политической и при этом первостепенной важности. Приняв такое мнение, он действовал с энергией и решительностью в указанном направлении. Именно поэтому Нольде так легко добивался того направления дела, которое он хотел, а Сазонов, иногда вопреки логике вещей, употреблял свой огромный авторитет для проведения довольно спорного положения. Им, когда он не имел в данном вопросе собственного мнения, можно было очень легко повелевать, в особенности если данное дело не касалось области так называемой «высокой политики», то есть злобы дня.

Роль Михайловского в подготовке дел для Совета министров, согласно установленному Нольде прецеденту, сводилась к следующему. Он должен был, ознакомившись с содержанием всех дел на данное заседание Совета, отметить все, касавшееся так или иначе внешней политики или вообще иностранного ведомства. Потом, снесшись по специальности с директором департамента или же начальником политического отдела и получив от них в виде краткой записки их мнение, отмечать и все то, что относилось к юрисконсультской части (с ее «крайне широкой и неопределенной компетенцией»), и писать «шпаргалку» Сазонову. Точно так же и все относившееся к внутренней политике, если оно имело более или менее выдающееся значение, должно было отмечаться им и иногда излагаться в виде краткого содержания желательного решения вопроса. Никаких правил насчет составления этих «шпаргалок», само собой разумеется, не было, помогало лишь очень хорошее знание состояния всей политики правительства и направления ведомства, чтобы попасть в тон и в то же время отстоять правильное решение вопроса. Для этого наш юрист имел отличную подготовку в виде знания распространенных в МИДе ведомственных взглядов и позиций его главных действующих лиц.

Сам Михайловский так оценивал значение собственной деятельности. «После первых же докладов у Сазонова — писал он, — я увидел, что в моем настоящем положении от меня требуется самостоятельность, и я, говоря откровенно, был этому очень рад, так как, несмотря на прекрасные личные отношения с Нольде, придерживался диаметрально противоположных взглядов, как по вопросам общего характера, так и по поводу отдельных конкретных вопросов. Каюсь, что я не держался прежней линии поведения, а решал все дела так, как считал это правильным. Сазонов слишком был поглощен тогда вопросами большой дипломатии, чтобы чувствовать различие оттенков по сравнению с Нольде, а когда он это замечал, то довольно добродушно говорил: “А это не противоречит нашим прежним заявлениям?” И потом, после моих объяснений, соглашался. Быть может, это объяснялось и тем, что он сам не раз слишком много уступал Нольде вопреки внутреннему убеждению, и мое понимание больше сходилось с его взглядами. Да и Нератов очень часто, если не всегда, присутствовавший на моих докладах, не раз давал понять, что Нольде перегибает палку в смысле недостаточного учета некоторых вопросов, в том числе славянского»17.

Режим работы. Единственное, что нервировало нашего юриста, это крайняя спешность работы. Заседания Совета министров в это время вместо одного раза в неделю по вторникам, как это было до войны, заметно участились, а потом временами стали ежедневными. Приходя на работу в 10 часов утра, он уже находил на своем столе доставленный рано утром запечатанный конверт от канцелярии Совета министров, где находилась ведомость с делами. Согласно ведомости он приводил все эти дела в порядок, а часть дел, иногда самых важных, готовил к доставке их дополнительно с 11-часовой курьерской почтой к заседанию Совета министров. Подготовленные материалы надо было «доложить» министру, который в час дня завтракал, а в половине третьего уже начиналось заседание Совета министров в Мариинском дворце. Таким образом, за 2 с половиной часа Михайловскому приходилось «самым внимательным образом» просмотреть 60–70 дел, переслоить их чужими и своими «шпаргалками» для Сазонова. Принимая во внимание, что все высшие чины МИД являлись в министерство к 11 часам утра, делать все это надо было «с молниеносной быстротой». Но при этом, поскольку дела Совета министров не были единственным занятием юрисконсульта, его каждую секунду отрывали по текущим делам. Подражая Нольде и, по существу, копируя его удивительную способность вести сразу несколько дел, Михайловский научился «держать в голове все нити неотложных и весьма срочных решений».

Значение юрисконсультской части. «Помню, — писал Михайловский, — как в одном из самых первых заседаний Совета министров рассматривалось Положение о военнопленных, прямо нас касавшееся, выработанное военным ведомством и состоявшее из более 150 статей со ссылками на всякие законодательные акты военных и военно-морских постановлений. К счастью, в нашей небольшой, но тщательно подобранной библиотеке эти акты имелись. Надо было все их просмотреть, сравнить с Гаагской конвенцией 1907 г. и пожеланиями отдельных посольств и миссий, а также нашими собственными законодательными актами во время войны, так как полагаться на юридические познания военного министерства не приходилось, и написать записку решающего характера. И все это в промежуток между 11 час. утра и половиной первого. В Положении я нашел ряд вопиющих неправильностей и нарушений Гаагской конвенции. В этом смысле мною была составлена “шпаргалка” Сазонову с решительным veto по отношению к Положению. Сазонов, надо отдать ему справедливость, на заседании Совета министров энергично восстал против Положения о военнопленных, сводившего их фактически на положение арестантов, и заставил его автора (им был генерал Поливанов) взять его обратно для переработки с нашей юрисконсультской частью. Мало того, он настоял на том, чтобы все подобные акты предварительно обсуждались с ней.

В делах Совета министров, возвращенных мне Сазоновым на другой день, имелась его карандашная заметка о том, что Положение будет пересмотрено по соглашению с юрисконсультской частью МИД и впредь будет принят указанный выше порядок предварительного запроса о согласии нашей части. В тот же день меня посетил личный адъютант Поливанова, полковник Генерального штаба Мочульский с пространным извинением по поводу того, что Положение не было предварительно направлено в нашу часть, и приглашением на специальное междуведомственное совещание по этому вопросу. После энергичного выступления Сазонова в Совете министров не только военное ведомство, но и другие, даже с чрезмерной предупредительностью, всякого рода акты, имевшие хотя бы отдаленное международно-правовое значение, посылали на предварительную цензуру к нам в юрисконсультскую часть»18.

Так, в Михайловском формировался специалист высокого класса, который сможет потом повести самостоятельную политику в ведомстве иностранных дел А. И. Деникина при отсутствии своего непосредственного начальника, не желавшего выезжать из Парижа. Он признавал, что в последние месяцы 1916 г. между Сазоновым и им не произошло ни одного сколько-нибудь серьезного разноречия, поскольку та, крайне радикальная позиция Сазонова по всем вопросам внутренней политики, за которую он и поплатился отставкой, устраивала подчиненного. Ему, писал он, было «не только легко работать в моральном отношении, но и действительно радостно видеть, что благодаря доверию Сазонова он мог проводить в довольно обширном круге дел свою линию поведения». Это единение взглядов и заставит Сазонова, начавшего возрождать в Париже русское дипломатическое ведомство и собиравшегося участвовать в подведении итогов мировой войны на Версальском конгрессе, искать на просторах пребывавших в хаосе бескрайних российских окраин своего бывшего юриста, плутавшего в поисках новой работы.

Соперничество с Догелем. Отношения с министром несколько осложнились с приходом в министерство Михаила Ивановича Догеля, назначенного главой юрисконсультской части вместо ушедшего возглавлять правовой департамент Нольде. Международник по специальности, профессор Юрьевского университета, сын известного физиолога, Догель был beau-frere (свояком) Нератова (оба были женаты на родных сестрах Молостовых, помещицах Казанской губернии) и пришел в МИД по его протекции. Для Михайловского приход нового начальника, являвшегося его академическим коллегой, но уже давно не интересовавшегося специальностью и, как он считал, «не обладавшего даром юридического анализа», стал большим ударом. Оказалось, что он был, ко всему прочему, лишен привычки к труду и желания работать, что никак не восполнялось любезностью и подчас несносной болтливостью при рабочих дискуссиях. Правда, Михайловский отдавал ему должное в том, что уже с первых же слов он дал подчиненному carte blanche, и в дальнейших делах ни в чем не оказывал противодействия. «Вся юрисконсультская часть фактически очутилась на моих плечах, — писал он, — с тем, однако, неприятным обстоятельством, что на Догеле все же лежали некоторые обязанности, как-то: личный доклад по делам Совета министров, где я официально не имел права его заменять. Так, он докладывал Сазонову, а впоследствии Штюрмеру и Покровскому, заготовленные юристом “шпаргалки”, и при этом часто их путал. Сазонов сразу же обозвал его “микроцефалом” и попросил Нератова избавить его от догелевских докладов. Выход был найден в конце концов в том, что Догелю разрешили часто отлучаться в Юрьев, где он преподавал в университете административное право, или же бывать в Управлении по делам печати, где он исправлял обязанности цензора, и Михайловскому пришлось «за его отсутствием замещать его и в этой функции».

Сазонов, впрочем, выдвигал кандидатуру Михайловского на пост начальника и юрисконсульта министерства (место, равное директору департамента), но испугался протеста высших чинов, противившихся назначению на «генеральский» пост 25-летнего молодого человека. Но на деле все осталось так, как сложилось. Михаил Иванович выполнял роль подставного лица, к величайшей, впрочем, собственной радости, а Георгий Николаевич, несмотря на свое официальное подчиненное положение по отношению к нему, фактически играл роль начальства. Во всех сколько-нибудь сложных вопросах Сазонов, не считаясь со служебной иерархией, обращался к нему, минуя Догеля. Нольде, видя незавидное положение своего любимца, не раз предлагал ему перейти к нему во II Департамент, обещая быстрое движение и интересную работу. «Я все же остался в юрисконсультской части, — писал Михайловский, — так как, несмотря на такой балласт, как Догель, в этой части силою вещей был нервный узел многих и многих политических решений, и работать здесь было поэтому неизмеримо интереснее, чем вершить консульские дела во II Департаменте. В результате я отказался и никогда в своем решении не раскаивался, так как опыт показал, что перемещение Нольде способствовало процветанию департамента, но мало отразилось на уменьшении политического веса юрисконсультской части».

М. И. Догель пробыл в МИДе меньше года, а при Временном правительстве был уволен без зачисления в ведомство. Михайловский встретит потом его в Киеве, где он начинал свою длительную карьеру в белом движении, «почитался» дипломатом и занимал место юрисконсульта в дипломатическом ведомстве Скоропадского.

1.4. Отставка Сазонова

Отставка назревает. Последним крупным дипломатическим успехом Сазонова было заключение в Петрограде 3 июля 1916 г. договора с Японией о союзных отношениях. Открытая часть текста предусматривала укрепление уже наметившихся ранее достаточно дружественных отношений, не исключавших, однако, и соперничества. В секретной части говорилось о возможности совместных мер против любой третьей державы, которая захотела бы нанести ущерб российским или японским интересам в Китае. Казалось, положение Сазонова в правительстве не вызывало никаких опасений. Ободренный своим успехом, в начале июля 1916 г. он уехал с разрешения государя на отдых в Финляндию и совершенно неожиданно для себя был уволен царем.

Правда, отставка эта назревала давно. Во-первых, Николай II не мог смириться с участием Сазонова в протесте группы министров против смены Верховного главнокомандующего, великого князя Николая Николаевича, уволенного в результате его вмешательства в дела внутреннего управления страной. Считается также, что одной из формальных причин увольнения была настойчивость Сазонова в вопросе о провозглашении Россией независимости Польши, а также и «безмерная любовь к дорогим союзникам», перераставшая в антантофильство. Она становилась неприемлемой в условиях, когда в царских кругах уже явственно стала вызревать необходимость обсуждения вопросов заключения с немцами сепаратного мира.

Возможно, что отчасти сыграло роль нежелание министра тесно общаться с царем и обсуждать назревшие вопросы. Известно, что союзные послы, Бьюкенен и Палеолог, имели обыкновение обращаться прямо к государю, минуя МИД, в особенности по наиболее важным делам, как, например, о судьбе Константинополя, «сидевшего у него в горле», или западных славян. Сазонову приходилось потом царские обещания так или иначе аннулировать, так как они совершенно не отвечали общему тону русской внешней политики. Так что должность министра в царское время вообще была тяжелой и тягостной, и мечтой всякого министра было посольское место. Сергей Дмитриевич, задумываясь о своем будущем, также мечтал о месте посла в столице одной из великих держав, вслед за Извольским, уехавшим в Париж, и Чарыковым — в Константинополь. Сазонов же стремился в Лондон19. Оставаясь верноподданным монархистом, он стоял на позициях, близких к прогрессивному блоку Государственной Думы, с которым можно было искать соглашение. Не зря его лидеры воспримут произведенную царем 7 июля 1916 г. замену Сазонова Б. В. Штюрмером как вызов общественному мнению.

Рассказ Михайловского. За три дня до объявления отставки Сазонов провел заседание, на котором присутствовали два-три начальника политических отделов, а также его помощники Шиллинг и Нератов, более основательное знакомство с которыми читателей состоится чуть позже. За краткий доклад по частному министерскому делу Сазонов похвалил Михайловского, сказав «Vous avez la main legere» (У вас легкая рука — фр.), и, улыбаясь, простился. Он собирался уехать в Финляндию на несколько дней, а может быть, если все будет благополучно, и на месяц, передав временно министерство Нератову. А через 3 дня Сазонов узнал из газет о том, что он уже больше не министр, а член Государственного совета. Нератов, его ближайший друг, а также и все сотрудники министерства точно также узнали из «Правительственного вестника» об отставке Сазонова и назначении на его место Штюрмера, который одновременно оставался премьер-министром. Накануне никаких признаков такой молниеносной опалы Сазонова у петербургской бюрократии, ко всему приученной, не было. Как раз напротив, высочайшее разрешение Сазонову воспользоваться кратковременным отпуском всеми было сочтено за укрепление его положения при дворе. Да и последнюю аудиенцию у императора считали полной самого сердечного внимания. Так что катастрофа разразилась без всякой видимой причины и как раз тогда, когда последнее время государь особенно охотно соглашался с Сазоновым, о чем тот даже имел неосторожность сообщать союзным послам. Всем стало ясно, что решение уволить Сазонова было принято кругами, близкими к государю, уже давно, и хладнокровно осуществлено именно в тот момент, когда Сазонов, действительно переутомленный работой, поехал с его разрешения в отпуск.

Георгий Николаевич называл действия русского государя «макиавеллистическим» приемом, уже хорошо известным всей высшей бюрократии! «По слабости своего характера Николай II не наносил прямого удара опостылевшему почему-либо сановнику, но был неподражаем в бесшумных и надлежаще подготовленных опалах. Быть может, он боялся также, что Сазонов, узнав о готовящейся отставке, прибегнет к заступничеству союзных послов, чтобы сохранить за собой власть. Теперь же указы об отставке и назначении Штюрмера ставили и Сазонова, и союзников перед свершившимся фактом, и времени, потребного для приезда Сазонова из Финляндии, было совершенно достаточно для того, чтобы приучить иностранцев к мысли, что уже возвратившийся Сазонов во всех отношениях “конченый человек”.

Борис Владимирович Штюрмер

Как ни торопился Сазонов приехать, но оказалось, что Штюрмер, не подождав его выезда из министерской квартиры, прислал своих курьеров с распоряжением произвести в ней известные изменения согласно своим вкусам. Эта торопливость, которая в нормальных условиях была бы величайшей бестактностью, в этот момент имела символическое значение. По словам Нахимова, бывшего секретарем прежнего премьера Горемыкина и перешедшего а этой должности к новому, Штюрмер чрезвычайно боялся, чтобы дипломатическое ведомство, которое он совсем не знал, не устроило ему какой-либо неожиданности. Поэтому посылкой своих курьеров хотел дать понять, что с момента появления указа о его назначении он является единственным хозяином этого ведомства.

Вообще, впечатление, произведенное в МИД увольнением Сазонова и назначением Б. В. Штюрмера, который до тех пор делал только административную и придворную карьеру, но к дипломатии никогда никакого отношения не имел, было ошеломляющим. Эта новость поразила не только российское ведомство, но и иностранные, в особенности союзные посольства, как, собственно, и весь нечиновный и общественный Петроград, и всех тех, кто сколько-нибудь был посвящен в политику. Ведь Сазонов был широко известен как убежденный сторонник продолжения войны бок о бок с союзниками до победного конца и неумолимый противник идеи сепаратного мира с Германией, сторонником которой считался новый министр»20.

Послы Антанты испугались. Далеко за пределами ведомства стало известно, что Сазонов несколько раз в течение 1915 и 1916 гг. с негодованием отвергал все попытки Германии и Австро-Венгрии вызвать сепаратные переговоры о мире через всякого рода посредников. Более того, он немедленно сообщал о них союзникам, не останавливаясь перед раскрытием полностью всех этих посреднических агентов австро-германской коалиции. Зная столь непреклонную лояльность Сазонова, союзные послы Палеолог и Бьюкенен сразу после опубликования указа в тот же день приехали в министерство, чтобы справиться, в чем дело. Вид у них был не на шутку встревоженный, так как оба они подозревали, что это увольнение есть неизбежная прелюдия к выходу России из войны. Была им известна также неприязнь Распутина к Сазонову, которого тот считал главным препятствием для прекращения войны. В то же самое время постоянное демонстративно пренебрежительное отношение Сазонова к Распутину, несомненно, провоцировало последнего, о чем Сазонову, конечно, было прекрасно известно, и чем он бравировал перед союзниками. И, как говорится, добравировался.

Дипломатическая аристократия в шоке. Отставка Сазонова для ведомства, в особенности для всех тех, кому довелось близко работать с ним, стала серьезным испытанием. Но центр тяжести заключался не в самом его увольнении, а в назначении на его место в такой напряженный момент войны совершенно нового че

...