Какая жалость – никогда не говорить о том, что чувствуешь
Кларисса Дэллоуэй избалована. Ее больше заботят розы, чем армяне. Гонимые, искалеченные, холодные, голодные, жертвы несправедливости и жестокости (Ричард говорил об этом не раз) – нет, к албанцам (или армянам
Он полистал Шекспира – «Антоний и Клеопатра» – и оттолкнул книгу в сторону. Лучше хобби, повторил доктор Холмс, ведь своим прекрасным здоровьем (а трудится он много, как и любой в Лондоне) он обязан тому, что всегда может переключиться с пациентов на старинную мебель. Кстати
Наше здоровье – в наших руках. Поищите себе какое-нибудь занятие или хобби
Жизнь слишком коротка, чтобы прочувствовать в полной мере, извлечь до капли все удовольствие, все оттенки смысла – и то и другое на практике гораздо весомей наших представлений о них и вовсе не ограничено личными предпочтениями
Преимущество старения, думал Питер Уолш, выходя из Риджентс-парка со шляпой в руке, довольно простое: страсти бушуют, как и прежде, зато наконец обретаешь силу, которая добавляет существованию бесподобный шарм, – силу овладевать жизненным опытом, неторопливо рассматривать его на свету.
Признаваться в таком ужасно (он снова надел шляпу), но в пятьдесят три едва ли нуждаешься в людях. Хватает самой жизни, каждого мига здесь и сейчас, на солнышке, в Риджентс-парке. Этого более чем достаточно
вся душа проржавела от давних обид
любовь и религия норовят разрушить неприкосновенность души
И Кларисса непрерывно чувствует, что люди существуют где-то там, поодиночке, и чувствует досаду, жалость и думает: вот бы свести их вместе! И устраивает прием, подбирает и зовет гостей.
Предположим, Питер спросил бы: «Да-да, твои званые приемы – в чем же их смысл?» – все, что она смогла бы ответить (вряд ли кто поймет): это мой дар.