Волшебные сказки, как заметил Г. К. Честертон, – это больше, чем истина. Не потому, что в них утверждается, что драконы существуют, но потому, что в них говорится: драконов можно победить[1].)
Какое-то время Белинда смотрела в огонь, раздумывая о том, что было в ее жизни, и о том, от чего отреклась, а еще о том, что хуже, любить человека, которого больше нет, или не любить того, который есть.
Проблема в том, что когда говоришь людям, что ты психиатр, – говорил психиатр, который оказался американцем, огромным, с бычьей головой, похожим на торговый флот, – весь остаток вечера приходится наблюдать, как они пытаются вести себя нормально, – и он тихо и противно засмеялся.
Видимо, ночью проснулся, внезапно что-то поняв, потянувшись, записал кое-как на счете свое откровение, обретенное вдруг, предчувствуя: утром оно обернется банальностью; зная, что магия – дело ночное; вспоминая, как все это было тогда… Из откровенья выходит трюизм, например: Все было проще, пока мы компами не обзавелись.
Греции спорят философы, Сократ пьет цикуту, а она позирует для скульптуры Эрато, музы любовной поэзии и страсти, и ей девятнадцать.
На Крите она натирает груди маслом и танцует на арене с быками, а царь Минос аплодирует, и кто-то изображает ее на амфоре, и ей девятнадцать.
В 2065-м она лежит, раскинувшись, во вращающейся студии, и фотограф запечатлевает ее как эротическую гологрезу на сенсографе, который отныне хранит ее изображение, и звук, и даже запах на крошечной алмазной матрице. Ей всего девятнадцать.
А пещерный человек резкими движениями прочерчивает образ Шарлотты обгоревшей головешкой на стене пещерного храма, заполняя контуры разноцветной землей и соком ягод. И ей девятнадцать.
Шарлотта везде, во всяком месте и времени, эта неуловимая бесплотная фантазия, эта вечная девушка.
Я так сильно ее хочу, что порой испытываю боль. И тогда достаю ее фотографии и просто смотрю, спрашивая себя, почему я даже не попытался до нее дотронуться, почему не смог с ней говорить, когда она была здесь, – и не нахожу внятного ответа.
Видимо, поэтому я обо всем написал.
Этим утром я заметил, что мои виски еще больше побелели. Шарлотте все девятнадцать. Где-то там, не знаю где.
женщина, написавшая «Пешеходную экскурсию по побережью Британии», книгу, которую он носил в своем рюкзаке, никогда в жизни вообще не была на пешей прогулке и, скорее всего, не узнала бы британское побережье, если бы даже оно протанцевало через ее спальню во главе джаз-банда, громко и радостно напевая «Я и есть побережье Британии» и аккомпанируя себе на на казу[
