автордың кітабынан сөз тіркестері  Рассеяние

Александр Стесин

Дверь, обитая пухлым черным дерматином. Навсегда любимый запах подъезда ранней весной — смесь окурочно-пыльной затхлости с оттепельной свежестью

бывает много реликвий, семейных традиций и записей в фамильных книгах; и чем больше реликвий в начале, тем больше скелетов извлекается из шкафа ближе к развязке

Отдельные реплики, рассказы, моментально впечатывающиеся в память. Например, о том, как однажды в Коврове дедушка пришел домой из своего сталелитейного цеха и сел за стол в рабочей одежде, да еще с немытыми руками. Прабабушка Соня, увидев это, положила зятю в тарелку половую тряпку. Правила гигиены, мытье рук были для них с бабушкой превыше всего. И урок был усвоен — настолько, что эту историю помню даже я, никогда не видевший ни одного фотоснимка прабабушки. Обрывочные эпизоды и реплики — вот настоящие семейные реликвии. Других у нас нет.

И даже бабушка Неля кажется тем дальше, чем больше я узнаю о ее жизни; чем больше фактов — дат, имен — встает в хронологический ряд между ней и мной. Помнишь, бабушка, в детстве я мечтал стать историком? Исписывал десятки тетрадей хронологическими таблицами. Бредил историей, часами обсуждал с тобой Гогенцоллернов и Штефана чел Маре. Занял второе место на московской олимпиаде по истории, ты гордилась. Очень поддерживала мое увлечение, говорила, что история — одно из самых благородных занятий. Теперь я понимаю почему: из‑за Юзи.

Странный эффект: не вымысел заменяет факты, а, наоборот, факты — даты, имена — заменяют живую историю, семейное предание, сказку, которой больше нет. Кое-где живые истории еще проступают даже сквозь голую (не)правду архивных документов, свидетельств о рождении и смерти. Как, например, в случае моего прапрапрадеда Аврама Шмуклера, умершего от астмы в возрасте сорока пяти лет — меньше чем через год после того, как отгуляли свадьбу его сына Хаскеля. За эти живые нити хочется держаться, расплетать узелки непонятных связей. Искать проблески чьей-то давно исчезнувшей жизни в грудах мертвых фактов, которые со временем начинают казаться чем-то условным — формальностью, стандартным штампом (вроде того неизменного приданого в «48 рублей»). Каким был дядя Менахем? Добрым, как бабушка Неля? А какой была бабушка Неля?

У израильтян и американских евреев принято совершать паломничество в части света, где жили их предки. Как в знаменитом романе Джонатана Сафрана Фоера «Полная иллюминация». На иврите эта практика называется тиюль шорашим — «путешествие по корням».

Что все это значит? Что за кроличья дыра это общество? Может, я попал в какую-то религиозную секту или новую масонскую ложу? Тайные знаки, жеребьевки, обряды посвящения (главный из которых — тест ДНК на кровь Шмуклеров). Интимный вопрос, который задают полушепотом: ты уже сдал тест? Без этого в общество не войти. Потому что на основе результатов выстраивается вся иерархия: те, в ком шмуклерской крови больше 20%, считаются знатью. Про таких говорят: он — большой человек, четвертинка. Или даже половинка.

Так что вроде бы еще один романский язык освоить должно быть нетрудно. Но когда война и любовь оказываются вовсе не «amor» и не «guerra», а «dragoste» и «război», это усложняет задачу. Как же странно выглядят все эти русские или почти русские слова, написанные латинскими буквами, склоняемые и спрягаемые по-романски! Чашка — ceașcă, шапка — şapcă, работа — slujba; я читаю — citesc, плачу — platesc, шучу — glumesc… Две половинки, романская и славянская, абсолютно узнаваемы, а их сумма — нет.

И правда, что может быть забавнее, чем великовозрастный студент-американец, неожиданно разражающийся фразой вроде «Vise plăcute, puricii să te sărute». «Сладких снов, пусть блошки тебя поцелуют».

Когда же появился я, бабушка попыталась воскресить в памяти то, что уже почти ушло. Удержать и передать мне. Помню до сих пор: Михай Эминеску «Лучафэрул».

A fost odată ca-n poveşti,

A fost ca niciodată,

Din rude mari împărăteşti,

O prea frumoasă fată… [2]