Адольф Гитлер видел в США пример государства, поддерживающего иерархию рас и развивающегося за счет большого жизненного пространства и контроля над целым континентом. В глазах идеолога нацизма черноземный регион Восточной Европы должен был стать тем, чем для Соединенных Штатов был их Запад. С местными жителями можно было поступить так, как американцы поступили с индейцами. В каком-то смысле программа нацистов тоже была попыткой применить в Германии «американскую модель» (какой она представлялась Гитлеру)
в основу американской политической системы было «вшито» противостояние
война с внешним врагом для сохранения единства нации остается важным инструментом американской политики.
Конечно, в политическое тело нации из жителей колоний вошли только свободные белые мужчины — женщины и черные рабы не включались в этот проект. Соответственно, их участие в Войне за независимость в тот период игнорировалось, оно стало конструироваться постфактум.
Начиная с этого периода Россия и Америка смотрели друг на друга как на проекцию Европы. Две страны в наибольшей степени воплощали в себе полярные подходы к государственному устройству и противоположные оценки демократии и либерализма. Для американцев Россия была воплощением всего «неамериканского» в Европе, тогда как для русских Америка оставалась наиболее радикальным вариантом Европы. Александр Герцен так писал об этом: «...как Северная Америка представляет собою последний вывод из республиканских и философских идей Европы XVIII века, так петербургская империя развила до чудовищной крайности начала монархизма и европейской бюрократии» [62].
«Они отметили, например, что Соединенные Штаты в ходе своей короткой, но абсолютно империалистической истории постоянно провозглашали высшую добродетель, при этом регулярно нарушая обещания, и опускались до самого грубого материализма. Они наблюдали, что всем американцам нравилось ощущать себя последователями Томаса Джефферсона, но действовать в стиле Александра Гамильтона. Они заметили, что такие принципы, как всеобщее равенство людей, не относились ни к желтому человеку, ни к черному. Они обращали внимание на то, что доктрина самоопределения не распространялась ни на красных индейцев, ни даже на южные штаты. Они рассматривали "американские принципы и американские тенденции" не в терминах Филадельфийской декларации, а с точки зрения мексиканской войны, Луизианы, тех бесчисленных договоров с индейцами, которые бессовестно нарушались до того, как на них высыхали чернила. Они указывали, что еще почти на памяти живого поколения великая Американская империя была построена при помощи безжалостного насилия. Можем ли мы винить их, если они сомневались не столько в искренности, сколько в реальной применимости Евангелия от Вудро Вильсона? Можем ли мы укорять их, если они боялись, что реальная американская политика, когда придет время, приведет к отказу от ответственности за то, чтобы сделать американский идеализм безопасным для Европы? Можем ли мы удивляться, что они предпочли ясность своей старой системы расплывчатому идеализму новой, которую Америка отказывается применить даже к своему континенту?» [135]
В 1916 году в продажу в США поступила книга Мэдисона Гранта «Уход великой расы». Автор был одним из основателей зоопарка в Бронксе, много работал над созданием системы национальных парков в США, спас калифорнийские секвойи, сыграл центральную роль в сохранении бизонов от полного уничтожения и писал экологические тексты, опередившие свое время. Однако в этой книге, опираясь на считавшиеся в то время научными расовые теории Гобино и Чемберлена, Грант обосновывал превосходство «нордической» расы над всеми остальными и беспокоился о том, что «низшие расы» перехватывают у нее власть. Одним из поклонников книги был Адольф Гитлер (Грант гордился тем, что тот прислал ему письмо). Это была первая иностранная книга, опубликованная нацистами после прихода к власти. Социал-дарвинизм, евгеника, расовая теория, геополитика создавали «научный» язык для оправдания существующего неравенства и внешней экспансии. Они дополняли в этой роли мессианский язык религиозной проповеди, который продолжал оставаться частью политической речи, но уже не казался убедительным многим образованным людям в США.
так же как постройка Ноева ковчега была залогом сохранения человечества, плавание советского ковчега — залог сохранения Америки».
этого времени начинается спор о том, что важнее: сохранить преимущество американской конституции над международными договорами, обеспечить свободу действий США в мире или достичь влияния на другие страны. В ходе дебатов о Версальском мире впервые стало ясно, что эти задачи не совпадают [119]. Лига Наций начала свое существование — но без участия страны, президент которой предложил ее создать.
Вильсон сумел убедить своих партнеров по переговорам создать Лигу Наций и вернулся в США — чтобы столкнуться с неприятием со стороны изоляционистов. Американские законодатели провалили ратификацию международных соглашений, придуманных и подписанных президентом. Попытка осуществлять инженерию мировой политики оказалась слишком радикальным разрывом с традициями невмешательства и неучастия, а обязательства, взятые на себя Вильсоном от имени Соединенных Штатов, выглядели с точки зрения осторожных сенаторов опасными для будущего страны.
