Христианская компонента Солженицына, на мой взгляд, состоит именно в этом — редчайшем и среди глубоко верующих людей — знании силы воскресения, его «непобедимой победы». Про кротость все помнят, про смирение все говорят, про милосердие, думаю, многие скажут больше, чем Солженицын, о чистоте тоже — но эту взрывающую мирозданье силу воскресения никто, вероятно, так передать не мог.
Все-таки хочется верить, что способность человека к добру и злу зависит в немалой степени от того, насколько он дотянулся до культуры и смог воспринять ее как духовный опыт. Конечно, это не дает гарантий, но дает возможность стать лучше — гуманнее, красивее, тоньше, умнее.
«Взрослое», «трезвое» общество дозволяет поэзию как своего рода извинительное исключение из правил, источник цитат и афоризмов — отводя ей при этом очень небольшую и удаленную от центра существования «зону жизни»324. Но бывают эпохи и культурные движения особенно враждебные к нему. Одной из таких эпохой была советская. Воспитанная ей ментальность была, вероятно, не менее несовместима с поэтическим опытом, чем с опытом «умной молитвы». Так что врагами «зауми», «путаницы», «сумбура вместо музыки» — и едва ли не первыми врагами — были ведущие литераторы, стихотворцы и критики.
понимали: так, как пишет и говорит свободный человек, а не «жертва истории». «Жертвами истории», как вы помните, Бродский назвал не тех, кого эта «история» истребляла (они-то как раз остались в «невидимой тверди времени»), а наоборот: выживших, «победителей», иначе говоря, тех, кто по разным причинам присоединился к «народному хору», который пел о «беззаветной преданности» избранному курсу, — присоединялся по разным причинам.
