Светлана В. Абакумова

Я не хочу, чтобы люди унывали

Сборник рассказов, сказок, пьес, сценариев, статей

Шрифты предоставлены компанией «ПараТайп»

© Светлана В. Абакумова, 2017

Сборник рассказов, пьес, сценариев, статей режиссера-документалиста Светланы Абакумовой — первая ее книга.

Материал собирался двадцать лет. Продолжение пишется, к изданию готовится книга «Записки режиссера».

18+

ISBN 978-5-4483-7853-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Оглавление

1. Я не хочу, чтобы люди унывали
2. Введение
3. О ВОЗВРАЩЕНИИ ДОМОЙ
4. УТКА
5. ОВЕЧКИ В НЕБЕ
6. ПАПА КАК ПАПА
7. ХОМЯЧКИ. ОТЕЦ И СЫН
8. ПЛЮША И ВАРЯ
9. ИСТОРИИ ЖЕНИ АЛЕКСЕЕВА, рассказанные им самим и записанные мной
   1. Лыжи
   2. История с обидами
   3. Таганайские горы
10. ТАЛИЦА — СВЕРДЛОВСК
11. МОЯ БАБУШКА
12. ПТИЧКА МЕДОВ
13. ПОЭТИЩЕ
14. ЗИМА — СЕРЕДИНА ЖИЗНИ
15. СЧААСТЛИВЫЙ БИЛЕТ
16. НЕСЧАСТНЫЙ БЕЛЬГИЕЦ
17. СКАЗКА НОБИЛЕЙ
    1. Сцена в полдень
    2. Дом ТУЛАНА. Прощание
18. ЧИНОВНИК ЭХНАТОНА
19. ПОРТНОЙ ИЗ ПАРИЖА
20. ИРМА И СЛАВА
21. БАБА ЗИНА
22. ЖИРАФЫ записки ассистента режиссера
23. АНГЛИЧАНИН
24. РАССКАЗЫ О ХУДОЖНИКЕ МАХОТИНЕ
    1. Ярославщина
    2. Шуба
    3. Роддом
    4. Три легенды
    5. О паспорте
    6. Детсад
    7. Быт
    8. Ченчи (Changes)
    9. Раскоп
    10. Дом Вити
25. ШАРТАШ. ДРЕВНЕЕ ОЗЕРО
26. ЗАСТЕНЧИВЫЙ АДАМ Явление: В. Винокуров
27. КОШКА ТУТСИ
28. КОТЫ. КУРИЦЫ. СОБАКА
29. ВИКТОРИЯ
30. МОРСКИЕ МЕДВЕДИ
31. Вионора ВИШНЯ: СИЛА ЖИВОПИСИ В БЕЗМОЛВИИ
32. ПЯТАК. история с 1990 года
33. Брыжко: воевал, рисовал, учил рисовать…
    1. Рассказы о войне
34. ТАМАРА ШВАЛЕВА
35. ЭММА ЕВСИНА
36. ВАЛЕРИЯ МАЛЫШЕВА
37. АННА ДЕМЕНТЬЕВА
38. ПЯТЬ МИНУТ О БЛОКАДЕ
39. В ОККУПАЦИИ. Наталия Антоновна Терещенко
40. ПАРНИ ВОЕННОГО ПОКОЛЕНИЯ
41. СТАРШИНА ВТОРОЙ СТАТЬИ. Новоселов Георгий Семенович
42. От Бреста до Кенигсберга
43. Кавалерист и пейзажист Сергей Волочаев
44. ЧЕРЕПОВ ВЛАДИМИР АНТОНОВИЧ
45. «ШТРАФНЫМ СЕБЯ БОЛЬШЕ НЕ СЧИТАТЬ!» Михаил Гуменных
46. МОНОЛОГ КОСТИНОЙ у картины «пОСЛАНИЕ Вечности»
47. СМЕРТЬ И СУДЬБА КЛАРЫ ШПРЕХЕР
48. СПИСОК. Украина
49. Пэчворк — дорогое шитье
50. Музыка в красочных полотнах
51. НА СТЫКЕ ВЕКОВ
52. Нас было немало, но это химера, ведь каждый из нас был один…
53. ШЕСТИДЕСЯТНИКАМ СЕЙЧАС по 60
54. ПИСЬМЕЦО В КОНВЕРТЕ
    1. АКТ ПЕРВЫЙ. Сцена 1
    2. Сцена 2
    3. Сцена 3
    4. Акт второй. Сцена 1
    5. Дополнение от Володи Головина
55. ПРОЩАЛЬНЫЕ ПЕСНИ
    1. ХОЛКИН
    2. МАХОТИН
    3. ТЯГУНОВ
    4. САННИКОВ
56. О ШОФЕРКЕ
    1. Путь вперед
    2. Путь в Екатеринбург
57. ХУДОЖНИКИ КИНО
58. НИНА
59. Путешествие в Северную Пальмиру (мемуары)
    1. Поездка в Царское село. Город Пушкин
    2. Платформа №2
    3. Земели тута
    4. Дома
    5. Музей ЕМИИ
60. КУБИСТ ЛЕНЯ
    1. Леня — ЦАРЬ
    2. ВФАК ЮНЕСКО
    3. Драматургия
    4. Выставка и кубизм
    5. Поэзия Лени Луговых
    6. Куян
61. Записки режиссера
    1. Фестивали
    2. Стрессы
    3. РЕВОЛЮЦИЯ ЗВЕРЕЙ
62. Биография Абакумовой Светланы
    1. ФИЛЬМОГРАФИЯ
    2. Награды
    3. Участие в фестивалях

Введение

Перед вами первая книга Светланы Абакумовой, режиссера и художника, сборник рассказов, сказок, пьес и сценариев. С пятого класса школы Света хотела стать писателем. Была уверена, что готова к такому труду, писала новеллы и сказки (слушатели признавали ее рассказы интересными). Но с публикацией книг в нулевые годы дело не вышло по финпричинам, и дело писательское пришлось отложить. Семья, работа, дети… Круговерть дел.

В 1990 С. Абакумова поступила на факультет искусствоведения и культурологии Уральского госуниверситета.

В госуниверситете рецензирование преподавала Юлия Константиновна Матафонова, а литературную критику Леонид Петрович Быков, и учили они основательно.

После окончания факультета искусствоведения С. В. Абакумова сотрудничала с рядом газет Екатеринбурга, писала статьи и заметки для газеты «Уральский рабочий» под псевдонимом «С. Терпуг». А для «Вечерки» под псевдонимом «С. Муксун».

Ей платили мало, не прожить. А времени уходило много.… С официальной журналистикой покончив, Светлана пошла работать пресс-секретарем яблочной партии на выборах, а потом пресс-секретарем Хит-парада детской песни «Пять с плюсом». Еще она писала картины, занималась графикой и батиком, преподавала рисование в школе, потом полтора года отдала дизайну ресторанов в фирме 7F.

Специальности искусствовед также оставалась зачетной: Абакумова организовывала выставки, акции, писала релизы, собирала (чужие) литературные сборники, боролась за сохранение памятников истории и архитектуры, например, пассажа.

Когда, в 2012 году, пассаж в центре города всё-таки снесли, эта несправедливость так потрясла Светлану, что она решила навсегда расстаться с Екатеринбургом и отправилась в Москву на ПМЖ.

В столице работала реквизитором на Мосфильме, снималась в массовке в сериалах и «голубых огоньках» (это с образованием художника и искусствоведа!). Платили примерно около тысячи рублей в день (смена с 7 утра и до вечера). Обошла многие студии, предлагая услуги режиссера и сценариста, но нигде не ее взяли, хотя сценарии брали. По интернету нашла работу на ТВ в Перми, но в том краю жить было не у кого, негде.

В Москве она снимала койку в общежитии, а потом комнату на Тимирязевской. Зимой 2013 года вернулась домой и бросилась снимать документальное кино, засучив рукава: в Москве возможности снимать кино не было никакой, потому и вернулась домой (на базу).

Первый свой сценарий С. Абакумова написала в 2006 году о Евгении Малахине (Буке). Заявка отправилась в Госкино, заняв второе место в номинации, но денег не дали. Фильм «Легенда о старике Букашкине» снимался почти два года на 30 000 рублей из фонда депутата Е. П. Артюха. Понятно, что никакой зарплаты Светлана не получала, деньги ушли на монтаж и озвучание. До этого она работала бутафором, художником на фильме Алексея Федорченко «Первые на Луне» (2003—2004), с этим вот повезло.

В 2010 году Светлана при арт-движении «Старик Букашкин» организовала студию «Букашкин Телесинема» (закрылась к 2013 году). Ну а после возвращения из Москвы — студию «Светтсон». На этих студиях была снята большая часть фильмов режиссера-рассказчика Абакумовой. Тематика фильмов — жизнь людей искусства, художников, ювелиров, краснодеревщиков, etc, а с 2013 года огромная тема дети войны. Светлана опросила 18 человек, фронтовиков, тыловиков, детей войны. Были сняты фильмы «Художники пришли с войны», «Дети войны», «Сад «Ветеран», «Кетов, Георгий-Победоносец», «Диалектика дизайна», «Гладков из Бреста», «Брыжко: Воевал, рисовал, учил рисовать…», «Волочаев: Интервью художника о войне», «Михаил Гуменных», «Бессмертный полк», «Музей Гуменных», «Нина Костина».

Волею судеб, в 2006 году попав в индустрии кино, Светлана освоила профессии оператора, монтажера, звукооператора, вынуждена была сама писать сценарии. И это до того вошло в привычку, что фильмы по чужим сценариям она не снимала.

Хотя, отметим, для неигрового кино — сценарий, как круги по воде: всё равно жизнь отрихтует всё по-своему, по другому.

Кино стало основным делом жизни С. Абакумовой, потеснив литературу. С 2012 года С.В.Абакумова член Союза Кинематографистов РФ, Гильдии режиссеров, известный в стране кинодокументалист, участник российских международных фестивалей.

В целом по жизни, бедность дюже потопталась на судьбе С. В. Абакумовой. Ей пришлось пережить много дней голода, болезней и унижений, а также, работать за копейки, за прокорм (например, в театре музкомедии). И даже выйти на два года замуж за грузчика продуктового магазина, чтобы не умереть с голоду. Порой ее выручала система В. Маяковского — ходить по гостям на ужин по определенным дням. Но этот период недоедания и стеснения в средствах, к счастью, не затянулся более чем на полжизни — лет на двадцать с некими рецидивами. Покровителей у нее не было, а сопротивление семьи ее занятиям творчеством было постоянным (и подспудное, и открытое). Но Светлана кино и живопись не оставляла, не оставляет и не оставит никогда: она остается верной призванию.

Светлана свыше десяти лет являлась вольнослушателем курса драматургии Николая Коляды. Бывая на читках мэтра и студентов в период с 1995 по 2006 гг., С. Абакумова стала свидетелем становления славной школы уральской драматургии.

Название книги взято не из текста книги, а из интервью кинорежиссера, в тексте вы таких слов не найдете.

Книга первая, но не последняя. Готовятся к изданию «Записки режиссера», и толстый сборник воспоминаний «Свердловский андеграунд», а также книга стихов Светланы Абакумовой. Приятного знакомства, душевного чтения!

С.Т.

О ВОЗВРАЩЕНИИ ДОМОЙ

…Много лет назад хаживал по этим улицам и переулкам один стриженый под мальчика ребенок в шортах (или брюках) с застежкой по боку — вообще-то это была девочка, да только очень боевая и самостоятельная.

Этот ребенок очень любил собак, домой приводил — кормил, обнимал, целовал в носик, беседовал, пока мать была на работе. Мать к вечеру приходила с завода — «почтового ящика» и требовала, без уступок: уводи собаку на улицу! у нас нельзя, у нас негде. В ответ ребенок рыдал и кричал, что это не простая собака, что это теперь его собака, они друзья и даже братья, и если уйдет эта черная большая собака, то и он уйдет навсегда, вместе со своей собакой!

В слезах, чувствуя себя последним предателем, не сдержавшим слова любви, уходил ребенок за порог, и мать свернутой газеткой шлепала по спине запутавшуюся в редкой мебели дворнягу… и вот они идут по улице рядом, в последний раз. Никогда больше собака не подойдет к этому дому, ее обманули, ей обещали тепло и подстилку, еду и любовь. Никогда больше ребенок не увидит такую умную, красивую, добрую, преданную, послушную, замечательную, большую черную собаку! Она все понимает, к ней так тепло прижиматься! Нет, не будет больше радости в жизни, одно большое горе!

Никогда не будет у него пса!

Да хаживал тут один стриженый ребенок в очочках, с заклеенным белой бумажкой правым стеклом! Вообще-то это была девочка, да только очень боевая и самостоятельная, она и революцию, чтобы освободить детей всего мира от гнета взрослых, мечтала сделать, и за права негров переживала — красила кожу акварельными красками в черный цвет. И истребление индейцев Северной Америки еще.… Не смогли ей взрослые объяснить, почему так получилось с индейцами, почему белые так жестоки? Дядья-дембеля смеялись, а мать хотела объяснить что-то, она пробовала, но не смогла дать вразумительного ответа. Подружки, девчонки — соседки со второго этажа больше интересовались косметикой своих старших сестер, песенниками со слюнявыми переводными картинками, наклеенными меж текстов с грубыми ошибками по правописанию, открытками и журналами мод, они кивали, что это свинство с индейцами, но быстро отвлекались, и не сопереживали, не понимали вовсе, что это трагедия общечеловеческого масштаба.

С ней, очкариком, хорошо гулять в парке — рыть ямки и охотиться с луком и стрелами за толстыми лысыми дядьками, хорошо стрелять в круглую мишень на дереве, красить перья гусей в красный цвет, делать индейские головные уборы из белых перьев, как имя то ее? Гуанако? Гуанако- вождь краснокожих.

Хорошо и интересно с ней строить города и клеить театральные декорации и кукол из большой коробки, которая есть у нее, с надписью «Золотой ключик». Но в Африку — нет, зачем им Африка?

Этим легкомысленным хохотушкам нельзя доверить свой важный план, все равно ничего не поймут.

Два года подряд ходил ребенок искать Африку. С 5 до 7 лет он делал эти броски. Несколько раз. Расист наоборот, скажете вы, ничего подобного — просто романтик, наивное сердце, горячее простодушное. На белых-то людей в садах и коридорах дома — общаги он уже насмотрелся, а негров и индейцев еще не видал. На юг, по улице Московской, до самого конца. Она простирается на юг, эта улица, трамвайных путей на ней тогда не проложили, скоротать дорогу на трамвае не удастся, это сейчас легко доехать до конца Московской. Про карту разговоров не было. Компас был, но как его повернуть, совсем непонятно. Просто ребенок знал, что там юг и шел туда. В сторону Химмаша, скажете вы?

Идет, идет, под лучами солнца, под дождиком, до парка, до леса; в лесу под кустом важно расстилает газетку, раскрывает отцовскую черную военно-полевую сумку (отец живет в другом городе), достает картоху в мундире, консерву, фляжку с теплой водой, хлеб, соль, лук, перекусывает. Консервная банка никак не поддается, консервный ключ не может причинить ей большого вреда, — силенок у ребенка маловато. Ну что ж, банку в сумку и пойдем дальше. Вообще-то даже не верится, что взрослые могут доставать еду из этих цельнометаллических цилиндров, это же крепкое железо!

Что будет делать, когда наступит ночь, он не знал. Забраться на дерево? Лечь спать на траву? Стрёмно это, спать на земле! Придется вернуться домой, и начать поход в следующий раз, быть может, удастся дойти до Африки, до захода солнца. И с наступлением темноты ребенок поворачивал назад, и обессиленный проходил эту же самую улицу, теперь уже — с конца в начало. Сто домов с одной стороны, сто домов с другой.

На остановке, на углу трех улиц, озверевшие от многочасовых поисков, соседи метались на посту, и как только голова ребенка, посверкивая очками под фонарем, показывалась в десяти-пятидесяти метрах от дома, его хватала из засады за шиворот крепкая рука, например, крановщицы Раи. И волокла насильно, с тычками в бок, на третий этаж родного дома (сопротивление было бы бесполезно). Дома уже был накрыт стол, на столе сыр с дырочками на тарелке и тортик в коробке без крышки, мороженое — любимые кушанья ребенка, …онемевшая от горя мама, говорившая шепотом на непонятном языке, крики воспитательной направленности из ртов соседей, залетавших в комнату, чтобы посмотреть, ну как все происходит…

Заедание куском сыра усталости и горечи от того, что все так происходит, еще кусок сыра, недонесенный до рта, и сон, как болотная трясина. Во сне еще раз перебираются, перемываются впечатления дня.

На ключе-источнике набираем воду. Болтаемся по лесопарку до темна, не зная где устроиться на ночлег. Там били ключи. Там росли желтые деревья. В сентябре — последняя ходка (на зиму тяга к странствиям отпадала сама собой). Путь назад. Через всю улицу в сто домов по одной стороне и в сто домов по другой. А там, у дома, за квартал, стояли посты из горячих соседок на перекрестках и остановках. Манили руками и словами, манили — подманивали — приездом папы из Артемовска, живущего в другом городе. Мать покупала тортик, сыр, мороженое, то есть все то, что совершенно определенно ребенок любил. Но измученному человеку торт в рот не лез, он падал на кровать и засыпал.

Через несколько недель или пару месяцев история повторялась. На юг, упорно на юг, в Африку… никто не смог ни помочь, ни понять, ни отговорить. Страха не было.

Непуганый безумец — Нансен, Амундсен! Одинокий путешественник. А если бы разрезали его на кусочки да пустили на пирожки? Ха. Пирожки с очками, придумать такое!…

Когда прошло время, и детство прошло, вместе с желанием дойти до Африки,…что осталось от непуганого борца за свободу детей? Наверное, остался протест против своего пола. Почему? Мальчишки были определенно лучше по крепости характеров и общечеловеческим качествам, чем девчонки. С ними можно было дружить, разговаривать о важном, о жизни; с девчонками же разговаривать было не о чем. Сплетни этому ребенку были не нужны, перенаряды во взрослые платья тоже, девчонки раздражали его своей манерностью, слезливостью, глупостью, снобизмом юных сопливых принцесс-красоток, пустыми, на его взгляд, играми. Претензиями не по делу, мелочной склочностью и ябедничаньем, а так же тем, что можно определить как женская стервозность. Даже бантики, банты и бантищи на головках девочек были явно лишними в мудрой жизни, чем-то таким зазря привнесенным.

Вот детский сад в старом доме — уникальный образец деревянного модерна рубежа веков, уральцы строили свои дома в стиле модерн из бревен, потому что дерева было навалом. Европе же приходилось обходиться камнем и кирпичами. В этом садике не было удобств, например унитазов, детям просто выставляли горшки, зато там был камин и огромный рояль, и красивые большие окна с рокайльными узорами из темного дерева по краю. И там был друг, настоящий друг, мальчик Сережа по фамилии Завей-борода.

Это то, что ребенок получил взамен Африки, взамен собаки, взамен одиночества — получил друга.

УТКА

Хахаль мамкин утку привез, она стала жить в деревянном ящике, повязанном платком поверху вместо крышки. У утки было прострелено правое крыло, подобрали ее на охоте. Она волновалась ночью, билась крыльями о стенки посылочного ящика, и ребенок гладил изгиб ее шейки и маленькую горячую голову, ночи напролет. Тогда только, только так утка затихала.

Утром, уходя в школу, ребенок застилал комнату — всю, и кровати, и пол, и стол, газетами, и выпускал утку из ящика. Та летала на сломанном крыле по комнате 18 квадратных метров и гадила беспощадно, с плотностью ковровых бомбардировок. Всё, всё, всё было устряпано светло зеленой жидкостью с серыми вкраплениями более твердых составляющих. Птица как бы уверяла, отпустите, а то хуже будет. Ребенок после школы час убирал газеты, и тряпкой оттирал, то, что попадало мимо, если газеты сдувало волной при налете. Посещения гостей-одноклассников исключались. Кто же из них, учеников начальных классов аглицкой школы, не заколдобится, увидев такой гадюшник? Мать тоже была недовольна, и требовала убирать комнату тщательнее. Ела утка хорошо, хлеб с молоком, но тосковала ужасно, чтобы она не сбила себе грудь о стекло, дверь на балкон всегда завешивали шторой.

Птица исчезла через пару месяцев. Хахаль, то есть мамкин друг-охотник, внезапно пришел и забрал ее. Мамка убеждала, что повез ее на Украину, чтобы там выпустить на волю. Но сказано это все было с каким-то таким нехорошим смешком, что ребенок заплакал и стал спрашивать, не съели ли эту утку, ни за что, ни про что? ведь уже холодно, и крыло у нее криво срослось, куда же ее увезли, что за Украина — разве там зимы не бывает? Лыжи, школа, сомнения.

Соседка Райка — крановщица стала женихов приводить со стройки, она жизнь мамкину починяла на свой лад, а та закрывалась от нее на английский замок, пряталась, грустила, все ждала охотника, который почему-то не ехал. Раиса просила подростка Гарика из соседней комнаты на балкон залезть — дверь открыть, и укоряла мать за то, что та прикидывается спящей. Высокая сильная татарка, с вечными бигуди под красной газовой косынкой, и сама сигала с балкона на балкон на высоте третьего этажа, если дома Гарика не было, а были его мать или сестра, черте что! Мама брала рюмку с водкой, держала на весу в тонкой руке, морщилась, когда выпивала и через силу улыбалась незваным гостям. Она ждала охотника, а его все не было. Все чаще она лежала на диване, уставившись в одну точку на потолке, не реагируя на системные запросы ребенка. Или сидела с книжкой Поля Валери, которую он ей подарил.

— Это хандра, — говорила она ребенку.

— Что такое хандра?

— Это меланхолия.

— Что же такое меланхолия? — спрашивал ребенок, не понимая.

— Это грусть.

Но из-за чего грустить, когда солнце светит и можно пойти на Ленина, 5, за мороженым, там самое вкусное мороженое, и все вокруг так интересно, кругом мир и разные люди, ребенку было совсем непонятно. Даже пластинки звезд французской эстрады мать больше не крутила на проигрывателе, и ребенок не решался поставить сказку в гнетущей тишине. Этот блестючий проигрыватель «Сириус М» принесли вдвоем на руках мама с охотником, счастливые и мокрые от первого весеннего дождя, год назад.

«Ей уже много лет, она стареет, а в ТРИДЦАТЬ лет она состарится окончательно, она сама так говорит, она состарится и умрет, так долго не живут!», — думал ребенок, со страхом ища следы новых морщинок вокруг маминых глаз на заострившемся от ожидания лице и на руках.

— Что ты там разглядываешь?

— Ты умрешь, у тебя уже 5 морщинок на лице, тебе скоро ТРИДЦАТЬ! Их с каждым днем все больше, этих морщинок! — ужасался ребенок.

— Не бойся, я не умру, — смеялась мать, — Что ты, что ты, не говори глупостей, морщинки бывают у всех, посмотри на бабу Тасю, сколько у нее морщинок, а она все живет и жжет свою керосинку, да тебя по заду веником хлопает.

Эти слова успокаивали ребенка на какое-то время, но не навсегда. Он любил свою мать и больше всего на свете боялся ее смерти.

И вот охотник приехал однажды, как всегда без предупреждения. В объятиях — захрустели чьи-то кости. Ребенок подбежал справиться об утке, но двухметровый блондин легко отмахнулся от ребенка, сунув в подарок перочинный ножичек.

— Утка… как она улетела? — беспокоился ребенок, — Где ее выпустили? Все ли хорошо у утки?

Но мать сказала: «Не приставай к дяде Валере, видишь, он устал с дороги, возьми монетку, купи себе фиников; ступай на улицу — погуляй».

Больше разговоров об утке не было. Ребенок уговорил себя, что у утки всё хорошо, что она нашла себе стаю и улетела на юг, в Африку с последним клином.

Несколько дней спустя ребенок познал ужас потери, всю глубину отчаяния. Мать не пришла домой. До 11 часов вечера он крепился, ожидая мать, потом, не закрыв дверь, выбежал на пустынную лестницу и зарыдал. Никогда мать не задерживалась так поздно, она опаздывала на полчаса — на час самое большое. На рев вышла соседка баба Тася, она забрала ребенка к себе и он еще два часа сидел на стуле, пялясь в телевизор «КВН», сглатывая слезы. Бабка была немногословной: «Придет твоя мать, никуда не денется», вот и все утешения от щедрот ее эвакуированной в войну, белорусской души. Ребенок с компанией днём доставал ее своей беготней по общему коридору, в котором она несла «вахту» у керосинки, готовя еду себе и взрослой дочери, зорко бдя, кто к кому заходит. И бесконечными проделками — попытками забраться на чердак, запалить спичкой самострел, грохотом, хохотом и плачем он давно переполнил чашу терпения «этой святой» женщины. А тут еще ночь маета,…хотя, конечно, жалко ребенка. Что мать, мать — известное дело, молодое!

Да что-то вот мою Людку никто замуж не берет, скромная шибко, да и красоты не лишку, перезрела в девках, давно рожать пора, — думала бабка.

Ребенок стирал слезу за слезой, мотал сопельки на рукав светло-зеленой импортной кофты, но говорить не мог, боялся бабки.

— Она умерла, — думал он. Никогда она не пропадала, никуда не уезжала, бросив меня. Никогда не приходила так поздно. Если мама жива, она бы пожалела меня, она бы помнила, что я, что я тут… Не могла же она бросить меня? Забыть про меня? (слезы).

В двенадцать часов ночи он уже ни во что хорошее не верил, ни на что не надеялся, он похоронил и себя и мать вместе. В час ночи мать приехала, пьяная и счастливая. Небрежно поблагодарив бабу Тасю, повела ребенка домой, открыла самозахлопнувшуюся дверь ключом, и стала целовать ребенка, дыша ароматом дорогого вина. Она смеялась, в ответ на слезы ребенка целовала его в нос и макушку и повторяла «Да я же тебя люблю! Я была в аэропорту, провожала дядю В. на самолет». Ребенок никогда не видел до этого мать выпившей и пугался ее незнакомого смеха и винного запаха, неадекватности реакции и бесшабашной раздрызганности жестов. Но с другой стороны, мама жива, да! и она явно счастлива, она веселится посреди ночи, как все это уместить в голове?

Больше охотника ребенок не видел. Он уехал и забросил насовсем их не очень-то нужное ему семейство. Кто-то из маминых подруг в разговоре сказал, что он женился на некрасивой сестре-двойняшке из КБ 108, а ребенок услышал краем уха и почему-то запомнил.

Мать справилась с собой и через пару-тройку лет вышла замуж. Вышла за своего нового начальника, он как раз разводился с женой. Начальник переехал к ней жить из частного дома на Уктусе с двумя чемоданами книг и кучей фотопринадлежностей. Но это уже другая история — из отрочества…

Сашка, сын Раисы-крановщицы, стал почти что, другом ребенка — стриженой девчонки, вернее, у нее уже отросли светлые косички, но очки никуда не испарились. Почти другом… пока они не подрались зимой из-за татаро-монгольского ига. В школе проходили татаро-монгольское иго. Во дворе на снегу, под сочувствующие крики из окон и подъезда «отпусти девчонку немедленно!» Сашка завалил девчонку в честной борьбе на лопатки на чистый снег и возопил «А мы вас триста лет в рабстве держали!». Встав на ноги, она крикнула «А мы всё равно вас победили!» и потребовала реванша. Но он снова ее повалил, и позорно ткнул ранцем в сугроб.

Тут уж она с горечью поняла, что время драк на равных с мальчишками прошло, и что ей придется покинуть лагерь победителей, пришло такое время. И отступить в лагерь девчонок, придется признать себя девочкой, позорное поражение не оставило ей другого пути. Как-то там примут ее, в новом сообществе, нужна ли там она

ОВЕЧКИ В НЕБЕ

…Клубок линий и нитей. Что это — человеческий мозг?, нет. случайное переплетение запутанных нитей, и из него постепенно возникает нечто воздушное, изящное. Это белая овечка, пушистая, тонкорунная. Игрушка!

На наших глазах линии превращаются в личико 4-летнего мальчика с ясными, любопытствующими глазками.

Июнь. Стемнело. Наступает ночь. Синий цвет за окном. Поют ночные птички в городе. Кухня типовой квартиры девятиэтажного дома.

Папа заснул, сидя на кухне. Он мечтает, — мы пока не догадываемся о ком, — но некоторые приметы бытия раскроют эту тайну. Он мечтает о своей жене. Ее нет. Исчезла, ушла, испарилась, улетела на время или навсегда. Ее нет нигде, ее не найдешь — хоть все углы обыщи в доме.

Под столом разноцветные пакеты, в них мусор невынесенный за неделю. В раковине хрустальная пепельница, чашка для кофе, красные чашки МакПик, посуда для микроволновки, засохшие чайные пакеты, сковорода — все вперемешку. Расставлены по столу в беспорядке. Мужчина заснул и видит жену свою по имени Тата. Ее имя аппликацией вышито на ярком розовом фартуке, что висит на гвоздике у дверей.

За час до этого: мальчик лежит под неудобным толстым ватным одеялом. Он смотрит на отца: — Пап, я опять не засну.

Папа шепотом отвечает мальчику: — А ты считай овечек.

И овечки, кудрявыми пятнышками мягко отделяются и слетают с ласково улыбающихся отцовских губ. …Овечки — белые, круглые как колобки: они такими и должны быть — добрыми и красивыми.

Папа берет с комода небольшую овечку и кладет рядом с мальчиком на подушку.

Ночь. Машины едут по окружной трассе рабочего района, водитель одной машины вдруг одуревает — он видит овец, летящих в небе. Водитель второй машины тоже понять ничего не может. Девушка в его машине красит губы и не верит шоферу, который кричит ей что в небе овцы. Она крутит пальцем у носа и говорит: это самолет. Самолетик действительно есть, он несется высоко; за строительными кранами мигают его опознавательные огоньки.

Открытая форточка в доме мальчика. Ветром вдруг окно распахивается настежь. И в него влетает нечто и материализуется. Во что? В овечку. У овечки на спине два прозрачных крыла, как у стрекозки, — они длинные и почти невесомые на ощупь. Овечка складывает их и встает на задние ножки на пол.

Мальчик не спит, он дремлет. Он считает овечек. Они веером летят над рабочим районом города.

Видны плоские крыши серых домов, железная дорога, ведущая к заводу железобетонных плит, скучные бетонные заборы с грязными фонарями, антенны и строительные краны.

Сине-фиолетовый сумрак. Ночь смягчает эту жёсткость рабочего района: красиво светятся оранжевые окна домов, шторы развеваются в балконных дверях. На балконах стоят люди, они курят и болтают, и смеются. Свет ламп в домах привносит уют в этот темный город.

Еще хороши в сумраке кудрявые деревья, что у пруда. Там внизу у горы есть пруд — совсем недалеко от дома мальчика. В воде отражаются пушистые кусты и многочисленные городские огоньки. Там раньше стояли деревянные дома, в одном из которых жила семья мальчика. Жила, пока не переехала.

Все это наблюдают овечки сверху — смешно махая крыльями. Летают белые овечки забавно — отталкиваются от крыш и антенн ножками.

Летят овечки, а с ними и мама. Мама подняла вверх и сложила руки правильно — легла на волну воздуха и полетела.

Она в длинном платье с распущенными волосами, ноги босиком. У нее нет крыльев как у овечек, но летит она также плавно и легко, как и они.

Все они мягко прыгают с крыши на крышу, с тополя на тополь, а в промежутках все же успевают лететь. Даже машут крыльями. Описать пластику такого полета сможет только инженер аэродинамики.

Подпрыгивая с верхушки одного тополя, овечка летит по кривой и приземляется ножкой на другую верхушку. Потом на крышу, потом на антенну. Так они скачут, перелетая большие пространства — плавно и быстро.

В небе всполохи зарниц.

Сухо, дождя давно не было. В темноте на деревьях мерцают светляки зеленым светом. И красиво чернеется старый пруд и высокие деревья вкруг него.

Синий цвет неба и переплетенные ветки деревьев — всё это отражается в большом зеркале в спальне мальчика.

Овечки классные, они добрые, — думает мальчик, крепко засыпая.

Овечка ходит по дому, еле слышно постукивая копытцами. Потом надевает мамины тапки и фартук.

От пейзажа, — будто бы написанного Врубелем, — волшебное впечатление. Остро пахнут ночью травки, и зелень кустов на берегу. Кричат дергачи. Зелень темная, как будто лаком облитая, блестючая как пленка оракал, которой обклеиваются вывески и рекламные щиты.

Сверху видно кафе, там играет музыка, но овцы летят мимо. На волейбольной площадке парень обнимается с девушкой. Всё мимо.

Овечки пролетают над стройкой высотного дома. На крыше дома ходят двое рабочих. Горят прожектора, кран несет плиту по воздуху. Молодой рабочий танцует рэп. Кувыркается, и бегает. Его радует лето и избыток собственных сил. Овечки немного с ним поплясали. Светят на стройке огни — синий, голубой, желтый, красный, лиловый,…или это планеты светятся? Спутник над стройкой пролетел?

Дом. Квартира. Запахи врываются в открытые окна. Никогда еще так остро не пахло резедой по ночам, — думает папа во сне. Жара и прохлада мягко перепутаны. Слышны трели птиц.

На кухне журчит вода. Кто ж это моет посуду, кто там прибирается, наводит порядок, готовит еду? Кто-то. Мы подглядывает в узкую щель двери. Там молодая, светловолосая женщина стоит у мойки и моет посуду. Она похожа на маму Тату. Или на какую-то другую маму. У женщины веселые светлые глаза. И светлые волосы как шерсть у овечек. Это она овечка в фартуке? Нет, тут настоящая женщина и она все прибирает.

Потом пошла в спальню и поцеловала мальчика. Взяла за лапку овечку-игрушку и пожала лапку.

Потом сняла фартук и тапки, встала на подоконник и улетела.

Гаснут звезды. А ночь очень коротка. Это июньская ночь короткого уральского лета. Она прекрасна — она лечит всё, как серый туман, не успевший побыть на земле всласть.

Темнота понемногу растворяется, и становятся хорошо видны серые фигурки овечек на фоне неба, над крышами домов.

Начинается рассвет.

Мальчик считает и считает во сне: овечка и овечка. В это время простые кудрявые овцы, пикируют на заводской район.

Это целая куча овечек. Она приближается по безветренному небу.

Они привели по небу маму издалека, а сейчас прилетели снова забрать ее. 2 овечки остаются на крыше дома. Они сидят и болтают ножками.

Утро. Папа встал, пошел умываться, он даже не понял, что ночью порядок навёлся сам собой, — так он погружен в свои тяжелые думы. Папа бреется, надевает пиджачок, галстук, целует спящего мальчика. Гладит его по голове.

На кухне достает ему йогурт и батон из холодильника, оставляет еду на столе. Уходит на работу.

Спальня. Мальчик потягивается, вспоминая. Улыбается. Спотыкаясь о мамины тапки, он идет босиком на кухню, держа в руке кудрявую игрушку, треплет ее кудряшки и лениво ест.

Думает о папе, что тот хороший. Думает о маме — она умеет летать с овечками и это здорово. Спрашивает свою овечку — правда, что это здорово, что мама умеет летать? Овечка молчит. Игрушка!

Мальчик полностью уверен, что мама ночью к ним прилетала…

Лето, идти мальчику особо некуда, детсад закрыт. Мальчик смотрит на фото в темной рамке на столе. На портрет молодой женщины с широким улыбчивым ртом и светлыми волосами.

На фото она улыбается. Мальчик смотрит на нее и не плачет, …нет, плачет. Нет, не плачет. Он уже взрослый и просто мечтает о маме.

Еще он мечтает вырасти поскорей, стать сильным и мужественным как папа и чтоб никогда не плакать.

Овечки забрали маму и увели вдаль по воздуху, за гору. Белая овечка летела, блеяла и махала на прощанье маме мальчика, пока та не скрылась в серой туче за горой. За барашком улетели и все овечки.

Воспоминания папы: мама гребет в лодке на веслах — это ее любимое дело, — а папа держит на руках годовалого сына. Они катаются в деревянной лодке по пруду.

У пруда расстелено одеяло под кустом сирени. Книжка детская валяется рядом с игрушечной овцой. Мальчик просит маму почитать; мама в купальном костюме читает сыну азбуку Букашкина. Папа рядом пишет картину — пруд с деревами-тополями и узкой улочкой ведущей к воротам деревянного дома. У него на этюднике закреплена большая картонка, лежат масляные краски. Из этюдника остро пахнет пиненом и лаком по жаре.

Трава, лужайка, игрушки, детская, одежда. Снедь в корзинке, что мама приготовила. Вода колодезная в зеленой бутылке.

Они жили у большого пруда, там, где стояла лодочная станция. Папа вспоминает, как мама качала младенца, голенького мальчика. Оранжево-ярко-желтого как бревнышко, но с пипкой.

Сцена на пляже. Подростки пришли на пляж, и хотят маму обидеть. Папа, не раздумывая, дерется с ними. Ему очень на этот раз досталось.

Мама плачет. У папы на голове синяя-синяя шишка.

Мальчик запомнит папу с этой шишкой на высоком лбу под каштановым чубом. Папа часто бьется с несправедливостями жизни.

Один раз папа и сам обидел маму. Мама стирала белье во дворе. Папа средь бела дня вбежал во двор и залепил маме в лоб. «За что?» — крикнула мама, и села с плачем на землю.

Папа прибежал домой, потому что маму приревновал, вот и бросил работу. Сосед, злой дед, наговорил про маму плохое. Злой сосед маму оболгал. Папа ей в лоб — без слов, скоком через двор, с разбегу.

Папа погорячился. Он был неправ.

Сад, грядки, черная земля у забора. Мама пробегает по грядкам, забегает в дом.

Папа сидит подавленный, ну что он наделал? Жены нет. Сына нет.

Мама собирает свои вещи в большущий чемодан, хватает сына и уходит. Ворота заскрипели и закрылись. Но тут папа очнулся, ворота снова заскрипели. Папа побежал по улице. Он бежал, бежал, бежал. Он хотел маму догнать…

Он нашел маму на конечной остановке трамвая. Она собиралась ехать на вокзал.

Папа на глазах у публики извинялся на коленях перед мамой. И мама с сыном вернулась, она простила мама папу.

Папе видится сон, как он учит маленького сына рисовать. Они сидят в своем старом доме у окна с видом на город и линию электропередач.

Папа держит сыночка на коленях и водит его ручкой с итальянским карандашом «Негро». Они рисуют маму — каля-маля. Мама стоит рядом. Облик ее как в тумане…

ПАПА КАК ПАПА

Мальчик рос в маленьком городке у большой реки. Он плавал в ней, пока мать его стирала белье или чистила большие кастрюли речным песком. Мать его Анну, люди знали как Нюра.

Она была женщина простая и весела. Пела в местном хоре. Работала Нюра на вокзале, встречала поезда, чистила снег.

Несмотря на простоту свою полюбила она учителя физики и родила от него мальчика, которого в дань моде назвала Вольдемаром (сестра ее родная назвала своего сына Рудольфом).

Учитель физики долго с ней жить не стал, а ушел на войну, где и погиб под Ленинградом, провоевав всего 3 месяца, как его родной брат. В январе 1942 года Нюра получила извещение, что Абакумов Петр без вести пал за Родину. Осталась она вдовой.

В голодуху военную и послевоенную Нюре трудно было одной прокормить малыша, но она выдюжила. Сын был ей за это благодарен всю жизнь.

Позже он говорил своей невесте — «Мать меня из пальца выкормила»

Волик рос парнем живым, сообразительным, бойким на язычок. Учился он отлично и после школы уехал из маленького городка в областной центр Свердловск, чтобы учиться на механика в сельхозинституте. На каникулы он наезжал домой, в Егоршино, навестить мать. А так как делать дома было ему особо нечего — он часто заглядывал в библиотеку.

Вот в читальном зале столичный студент-дипломник с модным коком и галстуком обратил внимание на девушку с бантиками в волосах и белых носочках. И та была польщена. Она сразу была очарована его шиком и красотой.

Она выучилась у подруги в общаге играть на гитаре песню «Четыре таракана и сверчок, за печкою сидят». Это тогда было модно. Больше ей песен разучивать не пришлось, девушка вышла замуж.

Волик долго и с чувством за ней ухаживал. Каждый день дарил цветы, водил в кино.

Два года он ждал, пока она закончит учебу и получит диплом радиотехникума.

Жить решили в Свердловске, хотя никого из родни у них там не было.

Там на ВИЗе, в доме 111 по Татищевской улице родился их ребенок. Жизнь катилась быстрая, бедная, веселая. Было много работы, на нее расходовались почти все молодые силы. Сил сначала было много, и мечты были.

С ребенком первый год сидели две бабушки, наезжавшие водиться по очереди. Потом нянька.

…И всё чаще юную жену стала угнетать бедность, жили они от получки до получки. Еды в доме было негусто, и она не залеживалась — съедалась быстро. Манная каша, хлеб, соленые огурцы, яблоки из хозяйского сада…

Молодая жена готовила, стирала, мыла пол, чистила посуду, ходила за ребенком — это помимо работы на оптико-механическом заводе — «почтовом ящике» (которая ей очень нравилась и сослуживцы нравились там). Да, не о такой жизни мечтала она. Она считала, что раз вышла замуж, жизнь должна сразу стать сытой и налаженной. А тут — никаких перспектив на жилье.

Начались в семье ссоры, пока маленькие, которые мирились по ночам.

Жена требовала от мужа обрести свое жилье, а мужа ее — Волика, захватило искусство. В этом его поддерживали новые друзья — художники. Они ходили с этюдниками, ездили на пленер, словом, вели жизнь необыкновенную. В Свердловской картинной галерее папа копировал старых мастеров, и у него открылся недюжинный талант живописца.

Днем папа работал, а по вечерам учился в вечерней художественной школе для взрослых. Он мечтал поехать в Ленинград поступить в Мухинское высшее художественное училище (бывшее училище барона Штиглица). Жена его мало понимала и СЛУЧАЙНО роняла рисунки ПАПЫ в ведро с помоями, случайно.

Его жена была обыкновенная, нормальная женщина. Ей нужны были дом, уют, достаток и постоянство, нормальный муж. А папа приходил каждый раз поздно, за полночь.

Ночью папа вставал поесть хлеба с луком, и долго сидел и думал, как ему стать великим художником. Потом снова ложился на большую железную кровать, где они спали втроем: родители по краям, а ребенок в серединке. Ибо со стен на них спрыгивали клопы, — такие же голодные, как папа.

По утрам папа маме все больше не нравился. Глаза у папы горели страстью к искусству, волосы стояли торчком. Мама считала, что у папы идет загульная жизнь. Но это была не простая мужская загульная жизнь. Папа и его друзья в беретах и свитерах говорили о школе Холлоши и Баухауз, о Леонардо, Ван Гоге и Микеланджело, о русском гении Петрове-Водкине. Они ходили гурьбой на выставки в Дом художника и на поэтические вечера в Дом писателей, а потом, бродя по ночному проспекту, горячо спорили, обсуждая увиденное.

Молодые люди в компании часто пробуют вино, и в их компании это было принято. Папу Волика это зелье, портвейн, зацепило больше других. Он стал проводить вечера в шинке и в ресторане у друга-официанта. А когда платить было нечем, а так бывало практически всегда, убегал через служебный ход. Бегал папа Волик быстро.

Вот ночь. Мама дремлет, дома Волика все еще нет. Трамваи давно не ходят. По переулку слышится дробь шагов, кто-то бежит по тропке между двумя садами. Кто-то стучится в окно. Это папа Волик. Он быстро раздевался и прыгал в постель.

Утром папа везет ребенка в садик, а сам идет на работу. Мать — на свой завод, почтовый ящик.

Папа Волик преподавал черчение в школе №2. Старшеклассники у крыльца кричали ему: «Не бегите так быстро, Вольдемар Петрович, звонка еще не было!».

…Хозяева домика стали намекать молодой паре, что пора им съезжать. Загулы папы становились все чаще, и Тата с отчаяньем думала, нет никакого просвета в будущем! Думала, думала и надумала. Взяла ребенка, матрас и чемодан с одеждой и ушла от мужа, куда глаза глядят. Жила сначала у подруг, у друзей, мыкалась по чужим углам. Долго гулял в парке с малышом, чтобы прийти только переночевать. Ребенок заболел, в бреду звал папу, а потом это все как-то забылось, затуманилось само собой.

Завод выделил комнату молодому специалисту, маме, через год мытарств. Большую светлую комнату с балконом и прекрасным видом из окна, в доме на перекрестке трех улиц.

В центр комнаты мама поставила картонный чемодан, это стал стол, там и обедали. В угол, справа от балконной двери, положила матрас, там они с ребенком спали. Остальную мебель со временем подтащили друзья и соседи, даже радиолу «Сириус М» подарили. НАЧАЛАСЬ у них новая жизнь!

Из папиных картинок мама взяла с собой только две: пожелтевший, как рисунки Леонардо, портрет ребенка, побывавший в помойном ведре, и пейзаж большой реки осенью.

А папа? Что папа… Папа окончил вечернюю художественную школу на ул. Радищева и поехал в Ленинград. Вместе со своим другом Аликом, Альбертом. Там он сразу поступил в Мухинское училище, училище Барона Штиглица, и отучился 4 года. После чего вернулся в городок к своей матушке. А в Свердловск лишь только наезжал к друзьям; жить ему там было негде. Альберт окончил Академию художеств и стал жить в Свердловске, преподавал.

Где папа родился — там и пригодился. Стал работать в местном быткомбинате художником. Делал мозаики, фрески, афиши, трибуны оформлял портретами вождей, много что делал; фирменный стиль придумал для завода. Папа утонул в реке в июле-месяце перед своим Днем рождения, ему исполнилось бы 37. От ребенка до самого Нового года скрывали этот факт и на похороны не отпустили, естественно. Бабушка Нюра сгорела через два года, не пережив смерти единственного сына.

Папины картины и рисунки не сохранились, вместе с домом они пропали после смерти бабушки Нюры — Анны Ивановны Черемных. Ребенок же был на ту пору слишком мал, чтобы их сберечь.

Жил папа, как папа, да и нет его! А ребенок, когда вырос, стал художником. Он постоянно думает об отце, и не простит жизни ее несправедливости и сиротство свое.

ХОМЯЧКИ. ОТЕЦ И СЫН

Папа рыжий, даже персиковый, а сын у него получился серо-коричневый. Папа по имени Пушкин (пушистый), умер уже немолодым, после трех лет полновесной жизни среди людей, последние полтора года со мной мучился и моим сыном. Три года живут хомячки. Вдруг как-то летом он захромал, все тело у него пошло болячками, язвами. И очень я запереживала, не знала я, что срок жизни хомячков так короток по человеческим меркам. Мазью тетракциклиновой мы его мазали, да лекарства капали, а улучшения не наступало. Он страдал.

Наташа Трошина захотела спонсировать лечение, и мы повезли его в картонной коробке в ветлечебницу, в жару, через весь город. Мы долго искали в зарослях лопухов эту лечебницу, пока нам не подсказал бывший сторож, что ее год уж как закрыли, и посоветовал поехать в другое место. В другое место, на Пионерский, мы приехали без пяти минут три, а работа ветпункта заканчивалась в три часа ровно, и нас с коробкой не допустили к врачу.

Наташа тоже не знала, что хомячки живут три года. Она слезно жалела Пушкина, и мы договорились встретиться завтра, чтобы поставить ему усыпляющий укол (80 рублей), если врач откажется лечить болезнь.

Вечером я долго смотрела на его дергающиеся в судороге лапки, слипшуюся шерстку, затуманенный красным взор… на один глаз он ослеп, и расширенный зрачок не реагировал на свет.

И вот, уставясь на это худенькое измученное тельце, я решила взять на себя грех и утопить зверюшку дружочка, чтобы окончить страдания, разом, его и мои. Хомячок-то прямиком попадет в рай, а мне, моей душе куда дорога? В ад за такое действие, поняла я.

Хомячок умер. Он стал снова, как во времена здоровья, очень красивым — свалявшаяся шерсть расправилась, легла длинными розовыми прядями. Лапки он вытянул и сложил их правильно. Я обсушила на столе, и завернула в цветастую тряпочку, а потом положила его в полиэтиленовый пакет. И пошла, копать могилку на клумбе с цветами, за соседним домом. Положила туда хомячка, а чтобы собаки не достали, камнями присыпала.

Его нет, маленького странного зверька, а любовь к нему не ушла — осталась прежней.

Сын его, коричневый как медвежонок, один из трех детей последнего помета, по имени Гагарин, был крутым парнем, это факт. И о нем могу сказать только хорошие, добрые слова — смелый, деловитый, красивый, бесстрашный до ужасти. Как он бегал вверх по стене, по обоям, и сигал вниз со стола или со стеллажа! Дух захватывало! Казалось, что убьется насмерть, ан нет, встряхивался хомячок, после минуты очумелой задумчивости, и вперевалочку спешил к новым приключениям. Кто его этому научил? Никто не учил. С рождения был как все дети-хомячки, ничем особым не выделялся. Но, попав в нашу квартиру, сразу стал «космонавтом». Летал и летал. Застрял как-то раз за книгами на четвертой полке стеллажа, но помощи не запросил, хотя пищать хомяки умеют очень громко, к примеру, требовать еду при задержке завтрака. Гагарин возился, возился и прогрыз в книгах проход на волю, свою собственную дорогу проложил. Вышел на свободу и прыгнул на ковер, гордо шмякнув об пол толстый курдюк, обычная гагаринская посадка! С тех пор все книги этой полки в нижнем правом конце отпилены на три сантиметра его острыми зубками.

Погиб он геройски, не от болезни. Прыгнул в шахту лифта, куда удрал гулять по лестнице в большом здании на Малышева. Дизайнер Паша Ковалев его на работу к себе принес, поселил его в офисе в аквариуме, и не доглядел за хомячком.

Была страсть твоя к полетам — лекарством от старости и скуки, Гагарин!