Мравинский приподнял руки и резким движением, как бы отталкиваясь от воздуха, очертил границу между осенью и музыкой, между зрением и слухом.
Нет хуже русских, чем те, что мечтают быть голландцами.
Увидеть то, что не можешь прожить, столь же бессмысленно, как и прожить то, что не можешь увидеть».
. «What purple Southern pomp can match our changeful Northern skies, — неожиданно всплыло из той давней, еще школьной памяти. — Black with December snows unshed or pearled with August haze».
. Как-то втроем они шли по улице и из одного из открытых окон услышали глубокий и прекрасный голос Далиды. Арина увидела, как Митя поднял голову и поискал глазами окно.
— Не понимаю, — сказала Поля, почему-то обращаясь только к Мите. — Почему? Она же была одновременно столь многим. Была одарена почти во всем. Кажется, ей удавалось практически все, за что она ни бралась. Перед ней был открыт весь мир. Не понимаю.
Митя кивнул. Арина растерянно посмотрела на Полю.
— Она недавно покончила с собой, — объяснил он Арине.
— Это как-нибудь объяснили?
— Она оставила записку, — добавила Поля. — La vie m’est insupportable. Pardon-moi.
Митя снова кивнул.
есть Альфа и Омега, начало и конец, первый и последний, говорит Господь, — начал читать он, потом остановился, перелистал несколько страниц назад и продолжил: — Я есть воскрешение и жизнь; верующий в Меня, даже если он уже и умер, воскреснет. И всякий живущий и верующий в меня не умрет вовеки».
Они безумцы, они бегут к тому, что, как им кажется, их ждет. Скажи им, что их обманут. Скажи, что их там ничего не ждет, ничего. Ты запомнила? Там ничего нет. Там, где я, уже ничего нет. Скажи им, что там ничего нет. Там снежная пустыня». Н
Скажи им, — закричал Митя. — Скажи им всем, чтобы остановились. Оста-ано-ови-или-ись!»
Силы тела уже не были сильнее вакцины беспамятства.
«Быть человеком, — подумал он отчетливо и ясно, — значит быть виноватым и не иметь оправданий. Как же я раньше этого не понимал. Что же я натворил. Прости меня. Даша, Даша».
