В тебе стоит тишина, как на площади после казни.
пока просто поверь мне, пятидесятилетнему ментору: вина — это не то, что ты думаешь. Вина — это не белый камень, который ты бросаешь в колодец, чтобы простоять всю оставшуюся жизнь, склонившись над колодезным срубом в ожидании всплеска. У вины нет причины, обстоятельств и катарсиса, дождавшись которого ты можешь разогнуться наконец и начать жить по-человечески. У вины вообще нет своей жизни — это так же верно, как то, что она не может отнять твою.
Вина — это сам колодец.
ты просто не умеешь по-другому, как не умеешь смирять гордыню или повиноваться страсти.
В тебе стоит тишина, как на площади после казни.
Люди становятся лучше, когда немного поизносятся, вроде как ружья или седла
четыреста лет назад в лондоне жил некий сэмюэл пепис, большой любитель выпить и закусить, в его дневнике оказалось много слов — миллион с четвертью, а в дневнике некоего робба слов было в двадцать раз больше, и прожил он почти девяносто лет, потому что слова продлевают жизнь, как поцелуи и красное вино
Бархатное платье и похоронные каблуки. Эбеновое дерево и фазаньи перья. Кофе в сумерках с Dura. Дура ты, Саша, дура. А еще ведьма.
В русском ей не хватало прошедшего совершенного времени, которое так удобно ложилось в руку, то есть оно там было, но вялое, рыхлое, не имеющее грамматической власти
Книги пишутся для тех, кто их пишет
Проигравшие теряют имя. Как и те, кого внезапно разлюбили.
за последний месяц я проехал три раза по пятьсот миль, двести пятьдесят туда и столько же обратно, но так никуда и не приехал,
