Потянулось ожидание. Майлз перестал беспокоиться о самом худшем, – что тюремщики забросят следующую порцию раньше, чем его планы оформятся, – и начал тревожиться о другом, почти столь же опасном обороте дела: вдруг плитки не появятся слишком долго, и его бойцы, заскучав и разочаровавшись, начнут расходиться. В эти минуты Майлз чувствовал себя так, словно он ведет строптивую козу на веревке, свитой из воды. Никогда еще он столь остро не ощущал нематериальность Идеи.
Если бы они собирались держать вас тут вечно, то могли бы сразу всех кремировать и сэкономить немалые расходы на поддержание этого лагеря. Нет. Им нужны ваши умы. Вы находитесь здесь потому, что вы – лучшие бойцы Мэрилака: самые отважные бойцы, самые сильные, самые отчаянные, самые опасные. Вы те, от кого будут ждать руководства все противники оккупации. Цетагандийцы хотят сломать вас, а потом вернуть на Мэрилак, как вакцину: убеждать своих соплеменников сдаться. Когда вот это убито, – Майлз прикоснулся ко лбу Трис (о, едва-едва), – тогда цетагандийцам больше нечего бояться вот этого, – он приложил палец к ее бицепсу. – Вас сломают, а потом отпустят в мир, чей горизонт замкнет вас подобно этому куполу. – Война не окончена, поймите. И вы находитесь здесь, потому что цетагандийцы все еще ожидают, когда Фэллоу-Кор падет.
– Очень жаль, дерьмецо. Ты почти заинтересовал меня. Потому что я хочу отомстить. Каждому мужику в этом лагере.
– Значит, цетагандийцы добились своего: вы забыли, кто ваш настоящий враг.
– Наоборот, я узнала, кто мой настоящий враг. Хочешь знать, что они с нами делали – наши собственные парни?..
– Цетагандийцы хотят, чтобы вы думали, будто все это, – тут он обвел рукой лагерь, – вы сотворили сами. Так что, воюя друг с другом, вы становитесь их марионетками. А они все время наблюдают за вами и наслаждаются вашим унижением. И вы знаете об этом!
– Власть лучше отмщения, – продолжал Майлз, не дрогнув перед горящими углями ее глаз. – Власть – это нечто живое, и благодаря ей вы протягиваете руку к будущему. А месть – мертва, она тянется из прошлого и тащит вас назад.
– Обратите внимание на мою шляпу. Это единственный предмет одежды, который мне удалось сохранить от покушения братьев-крепышей. Тех, кого вы назвали ребятами Питта.
Беатрис фыркнула.
– Эти подонки… А почему только шляпу? Почему не штаны? Почему уж тогда вообще не парадный мундир? – саркастически добавила она.
– Шляпа – это важнейшее средство общения. Вы можете сделать широкий жест, – тут Майлз сделал этот жест, – или показать свою искренность, – он прижал мнимую шляпу к сердцу. – Вы можете выразить смущение, – он прикрыл гениталии и виновато согнулся, – или ярость, – он с силой швырнул шляпу на землю, потом поднял и тщательно отряхнул. – Вы можете выказать решимость, – он нахлобучил шляпу на голову и надвинул на лоб, – или проявить любезность. – Тут Майлз снова сдернул шляпу, приветствуя Беатрис. – Видите шляпу?
Рыжей уже стало забавно:
– Да…
– А перья на шляпе видите?
– Да…
– Опишите их.
– О… пушистые такие.
– Сколько?
– Два. Сколоты вместе.
– А цвет перьев видите?
Женщина отступила, вдруг отрезвев, и покосилась на своих спутниц:
– Нет.
– Когда вы увидите цвет перьев, – негромко проговорил Майлз, – вы поймете, как можно раздвинуть ваши границы в бесконечность.
– Он думает, что притворяется, – хладнокровно ответил лагерный пророк, – но на самом деле говорит правду. Это действительно Один-из-Двух, никакого сомнения.
Черт подери, неужели он о чем-то догадывается? Майлз решил, что иметь дело со Сьюгаром все равно что фехтовать в зеркальном зале – нипочем не разберешь, где живой противник, а где его отражение.
Он начал ненавидеть купол как некое существо, личного врага. В эстетическом изяществе этой нематериальной скорлупы, в непогрешимом единстве ее формы и функции крылось что-то оскорбительное. Чудо физики, превращенное в орудие пытки.
Майлза страшно раздражало, что Канабе внес эту фальшь в их с Таурой отношения, и все же… Если бы не генокомплексы, разве Майлз отправился бы за ней? Продлил бы свою миссию и рискнул ее успехом только по доброте душевной, а? Теперь он этого никогда не узнает.
