Оглавление

ПРОЛОГ

Идвион — большая страна, богатая природными чудесами: узловатыми деревьями, гигантскими цветами и бабочками, меняющими орнаменты на своих крыльях. Но самое главное — это страна резких контрастов. Если в одной ее части холодно и снежно, то в другой, за горами и озером, царит приятный для жизни климат. Он, словно заботливый хозяин, проявляет к людям доброту, дарит зеленые леса, где обитает много зверей и птиц, и глубоководные реки, полные рыбы.

Идвион делится на три части, и каждая отличается одна от другой. Страна, как и многие другие, пострадала несколько сотен лет назад в войне между кланами злых и добрых ведьм. Ядовитые зелья и необратимые заклинания изменили природу и уничтожили многие виды растений, животных и расы волшебных существ. Поэтому на юго-востоке Идвиона теперь холодно. Остроконечные горы, пики которых тянутся в мглистую высь и теряются в ней, заледенели. Северо-восточную местность называют Заморскими островами. В нее входят три больших острова: Арвидх, Ирьян и Асбьорн, часть полуострова Одиохорд и весь Коралловый фьорд. В этих местах владычествует умеренный климат, впрочем, как и на большей части территории Идвиона. А весь запад охватывают Поднебесные земли, где располагается гордая столица — Фанталата.

В последние полвека Идвион переживает не лучшие времена и существует обособленно. Страна ограничила торговлю, сбывает только соль, янтарь, бурый уголь, природный камень и олово, не ведет дела даже с близлежащими государствами.

По просьбе владыки Идвиона, Сверра, территорию страны от вторжений долгое время охраняли альбиносы — наемные существа, особенная раса профессиональных воинов, которую десятки лет назад искусственно создали ученые. Альбиносы отличались отсутствием сострадания, бесстрашием, физической и магической силой. Они наводили панический страх на врагов и добивались победы численностью.

Плодились альбиносы быстрее тараканов и вскоре стали свободным народом. Имея в своем сердце все самое зверское, злостное и скверное, они объединились, уничтожили своих создателей и принялись наниматься к королям за щедрую награду. Кроме безобразной души, они были еще и уродливы снаружи: бесцветная, почти меловая кожа, ни одного волоска на всем теле, острые ороговевшие отростки, торчащие из каждого позвонка на спине и сгибах локтей, глаза цвета замерзшей воды и множество рубцов, которые оставила война. Позже они намеренно шрамировали себе лицо и голову, вселяя еще больший ужас в своих противников. Их изуродованные оболочки хранили в себе силу льдов и снегов, они создавали тяжелые торосы и раздавливали ими врагов.

Сверр позволял альбиносам все, чего требовала их жестокая натура: насиловать, грабить, убивать. Большинство людей боялось противостоять Сверру, но некоторые смельчаки, желая освободиться от деспота, выказали сопротивление. Во главе их стояла Анеса, отважная идвионка. Она втайне организовывала встречи под разрушенным домом, произносила ободряющие речи, строила планы и своим примером вдохновляла народ. Но вскоре этому пришел конец.

Сверр заключил союз с ковеном злобных ведьм. Более того, он разрешил им жить на своих землях взамен на указание местонахождения Анесы и ее отряда сопротивления. «Чертополох» — так звался ковен, — ненавидели многие. Они насылали проклятия на скот и урожай, воровали детей для своих обрядов, вредили людям и даже убивали их. От их рук особенно страдало государство Кригар. Кригарцы охотились на ведьм давно, но те хорошо скрывались.

Мятежников альбиносы застали во время очередного собрания. Анеса сбежала на север страны, в Йорунский лес. Она преодолела много километров по Вересковой пустоши, а когда добралась до пограничной Гуландской крепости, то обратилась к кригарцам за помощью. Выслушав ее рассказ, они отправили гонца с известиями в свою столицу — Брависию. В ту же ночь крепость атаковали альбиносы, жестоко убили Анесу и всех кригарцев, кроме одного. Они передали через него послание, в котором угрожали расправой, если кригарский парламент вознамерится вмешаться в дела Идвиона. Эта угроза задела гордых кригарцев. Они напали на соседнюю страну, нарушив ее суверенитет и желая защитить идвионцев от Сверра, и хотели заключить с ними дружественный договор и разгромить войско альбиносов.

Кригарцы убили Сверра, уничтожили половину ковена ведьм — остальные сбежали, и на голову разбили альбиносов, которым бывший владыка Идвиона обещал даровать плодородные земли за победу над врагом. Выжившие альбиносы разбрелись на юг и запад страны, в мирные города и деревни. Хоть они и проиграли несколько сражений, но не собирались сдаваться или покидать Идвион. Мечта о собственных землях разжигала в них желание биться до конца. Поэтому идвионцы с благодарностью приняли своих спасителей и попросили стать союзниками в борьбе за свободу от жестоких существ.

Почти год длилась война между альбиносами и идвионцами с их союзниками, кригарцами. Способность чудовищ к быстрому размножению оттягивала момент заключения желанного для идвионцев мира.

Идвионский трон все это время пустовал. При жизни Сверр убил всех своих родственников. Регентом Идвиона стал градоправитель столицы, господин Бригберд. Однако он был слишком стар, чтобы занять трон, хотя этого хотел сам народ. Поэтому поиски законного государя продолжались.

Глава 1

Снег покрывал Суеверную долину с такой же щедротой и заботой, как мать укрывает свое дитя одеялом перед сном. Иной раз его выпадало столько, что он скрывал низенькие ели до самой макушки. В этом году Остроконечные горы, где и находилась долина, постигла менее жестокая судьба.

«Стоило ли умирать за Идвион?» — думал Бартлид, не обращая ни малейшего внимания на пролетающие над ним льдины. Такие мелочи не волнуют, если из брюха торчит внушительных размеров сосулька. Несмотря на крепкий мороз, Бартлид ощущал сильный жар и непрерывную боль. Он поднес дрожащую, пунцовую от холода руку к основанию плотно вошедшей в плоть сосульки. Дыхание сбилось, резь не позволяла потерять сознание. Он наблюдал за тем, как сосулька краснеет от густой крови, еле сочившейся из раны.

«И какой я после этого одерт? Какой я защитник идвионских земель? Трус!» — мысленно сказал он себе.

И верно, одерты не боялись смерти. Или, по крайней мере, тщательно скрывали свой страх. Военные, родом из Кригара, они обладали силой одной из природных стихий: огнем, водой, землей, воздухом. Кригарки рождались без колдовских сил. Но был ли раненый Бартлид достойным той силы и истинным борцом? Он не знал, так как не мог найти в себе храбрости, чтобы вытащить эту сосульку.

Рыча от боли, Бартлид зажмурился и зарылся ладонями в снег, словно это могло ослабить его страдания. Он умирал один. Другие одерты проносились мимо на конях и, увлеченные битвой, не замечали его. Лишь со свистом в бледно-синем небе пролетали все те же прекрасные, но в то же время смертоносные льдины. Крики воинов были для Бартлида как колыбельная песня перед наползающим сном. Веки его с каждым мгновением тяжелели, и он плохо различал голоса.

Бартлид засыпал вечным сном, с досадой размышляя о своей жизни. Он стыдился многих поступков, которые совершил, но не питал жалости к своей участи, потому что считал свой удел справедливым. У него не было особенных достоинств, да и мир вряд ли скорбел бы по его душе. Он только недавно начал помогать идвионцам и мог бы превратиться из ничтожества в героя, но не успел. «Не ради праздных дел создал Миртл человека, — подумал Бартлид, — и поэтому забирает мою душу». Он не оправдал ожидания Бога.

Неожиданно вдали кто-то запел. «Это, верно, тоненький и складный голосок певчей птички, что сладко струится из ее клювика». Бартлид решил, что уже отправляется на небо, где его песней встречают в Царстве Миртла.

Юная девушка склонилась над полумертвым телом. Бартлид приоткрыл глаза и принялся разглядывать, как он думал, небесную посланницу, которая призвана сопроводить его душу в иной мир. Ее локоны цвета густой смолы завитками струились по плечам, а глаза цвета весеннего омфалодеса внимательно разглядывали его рану. Девушка стянула с плеча сумку из козьей кожи, вынула из нее несколько пузырьков и улыбнулась. Одерт не мог поверить, что перед ним неведомой красы дева с гладкой, как воск, кожей и свежим румянцем лепестков чайной розы.

Непорочная дева приказала раненому считать до трех, но не успел он открыть рот, как она уже извлекла сосульку из его брюха. Бартлид издал такой крик, каким младенец встречает рождение. Потом он скорчился от боли и снова закрыл глаза. Он попытался сосредоточиться на звуках битвы: откуда-то сбоку доносились стоны раненых, ржали лошади и слышался лязг металла.

Бартлид ощущал то жжение, то холод, то облегчение. Он прерывисто дышал, но самочувствие его улучшилось. Через несколько минут Бартлид открыл глаза и осмелился взглянуть на рану. Оказалось, за это время посланница расстегнула его шубу, разрезала кожаный дублет, нанесла бьющие вонью в нос мази и начала сшивать края раны. Горячка отступила, и Бартлид узнал в спасительнице врачевательницу в серых одеждах. Они помогали раненым на поле боя и в лагере одертов, расположенном у подножия гор Финрейк.

— Как… как тебя зовут? — спросил Бартлид, когда она кончила латать его.

— Хенрика, — пропела девушка и исчезла.

Прежде чем появилась подмога, одерт терял сознание несколько раз. Проваливаясь в глубокую тьму, он слышал звон голоса врачевательницы.

***

Лагерь одертов насчитывал больше пяти тысяч человек и походил на небольшой военный городок. По всему периметру его окружал частокол. Внутри можно было отыскать все, что душе угодно: аптеку, кузни, игральный дом «Колода», бордель «Кошачьи коготки» и питейные заведения «Черный гусь» и «Топор». Городок оберегали часовые, целых восемьдесят голов, и раз в сутки начальник караула менял им клич.

Когда в северной части лагеря слышался рев, это означало, что одерты праздновали очередную победу кригарской военной песней: разжигали большие костры, в которые вместо дров бросали останки альбиносов. Такие костры были традицией, а отнюдь не жестокостью. А с юга доносились иные звуки — возгласы уже крепко напившихся и рыгающих в ритм одертов.

— Господин Рун-Стоун, — заверещал низенький паренек, шмякнувшись на спину. — Господин Ингвар тама… — продолжал он говорить, поднимаясь на ноги. — Скорее, господин! Он тама!

Густав Рун-Стоун, приземистый мужчина в дубленке из мериноса, неторопливо направился навстречу пареньку, только что извалявшемуся в снегу.

— Он… он это… Ну, господин Рун-Стоун, произошла белиберда, не иначе же… Брат мой в беде!

— Йозеф, Йозеф, я не понимаю. Успокойся, — в недоумении проговорил Густав.

— Господин Ингвар приказал брата моего, ну, Хеннинга, друга вашнего, наказать! Говорю вам, скорее пойдемте! Спасать его надо, а только вы сможете отговорить господина Ингвара. Злой дух в него вселился.

— Хеннинга? За что он приказал его наказать? — с недоверием спросил Густав.

— Сказал, что он это… ну, предатель.

— А он предатель?

— Никак нет, господин Рун-Стоун. Ну, какой из него предатель? Ха. Не он это, не он! Перепутали! Скорее же! Скорее! У озера они!

Не понимая до конца, что произошло, Густав поспешил за Йозефом.

Господин Ингвар был одним из тех, кто усовестил кригарский парламент и заставил его посмотреть иначе на Идвион. Он же ратовал за незамедлительное вторжение на территорию соседнего государства. По сей день он помогал защищать идвионские земли от врагов, поэтому шел на любые меры, если дело касалось безопасности Идвиона.

У крошечного озерца, коему и название не дали из-за его скромного размера, стояла группка одертов, а вместе с ними господин Ингвар. На берегу, связанный тугими веревками, лежал избитый до полусмерти Хеннинг. Это сделали, чтобы он наверняка не смог улизнуть от наказания. На лице у него были гематомы и отеки, вместо глаз остались лишь щелки, а нос от ударов превратился в лепешку. В центре озерца соорудили прорубь. Хеннинг рыдал, заклинал оставить его в живых, пытался встать, но у него ничего не выходило. Он падал снова и снова.

— Эрик, что происходит? — спросил спокойно Густав, тем не менее тревога в нем росла.

— Густав! Густав! Скажи ему, что я ничего такого не сделал! — рыдал Хеннинг.

Густав растерялся. Он не узнал Хеннинга, когда-то неустрашимого и сильного воина, готового с достоинством принять смерть. Теперь перед ним лежал трус и молил о спасении.

— Господин Ингвар, прошу вас, отпустите моего брата! — проскулил Йозеф, топчась перед ним как собачонка, желавшая получить кость. — Проявите же ваше прославленное милосердие!

Лицо Эрика Ингвара было непроницаемым. Глядя куда-то в заснеженную даль, он бросил:

— Йозеф, поди прочь или отправишься вслед за братом!

— Брат мой! Родной брат! Помоги мне! Не оставляй мою душу на милость этого безумца! — закричал Хеннинг.

Во взгляде Йозефа отразилась печаль. Братская любовь и желание жить вступили в неравный бой, разрывая его сердце на части. Йозеф дрожал от страха и душевной боли. Ноги сами собой понесли его обратно в лагерь, глаза он крепко зажмурил, потому что не мог глядеть на брата, а после закрыл уши, чтобы не слышать его зов. Йозеф знал, что если он не уберется и попытается спасти Хеннинга, то они оба умрут. Поэтому он сбежал.

Хеннинг завыл, смотря в удаляющуюся спину брата.

Густав заметил в глазах Эрика твердое решение наказать воина, но он все еще не понимал, в чем именно провинился Хеннинг, так ли страшен его проступок.

— Он предал нас, — коротко ответил Эрик на безмолвный вопрос товарища.

Какое-то время господин Ингвар молчал и медленно натягивал перчатки. Густава так и подмывало расспросить его подробнее обо всем этом деле, но он сдержался.

Эрик подошел к Хеннингу, схватил его за шиворот и по льду потащил к проруби. Предатель извивался, словно медянка, и истошно вопил. Эрик спустил связанного в прорубь, удерживая его тело под пузырящейся водой. Вскоре Эрик перестал ощущать толчки и отпустил Хеннинга.

***

Самые большие и просторные палаточные чертоги принадлежали Эрику Ингвару. Он занимал кригарскую должность виктигта одертов, то есть был главнокомандующим войском. Кровать в его палатке была аккуратно застелена шелковым покрывалом, а сверху лежали шкуры животных. Возле кровати стоял окованный железом сундук — там Эрик держал личные вещи и хорошее вино для себя. Рядом с кроватью лежал ковер с длинным ворсом — на него виктигт никому не разрешал ступать сапогами. Перегородка из орехового дерева отделяла зону отдыха от стола со стопками писем, свернутыми картами и жирандолью.

Слева от него одиноко покоилась софа с почти целой обивкой, хотя и бросались в глаза алые пятна от вина и прожженные дырки от пирлаты — полюбившейся всем заморской диковинки из Пратки, которая исходила весь мир и прославилась тем, что ее заворачивали в табачный лист, набивали махоркой и тут же курили без помощи трубки или мундштука. Но Эрик оставался верен привычкам, поэтому отдавал предпочтение своему коротенькому мундштуку из серебра с рельефными узорами. Он вставлял в нее пирлату и наслаждался чудным вкусом домашнего табака.

В противоположном от софы углу стоял двухдверный шкаф из каштана с фигурными столбиками, дверцы были из стекла и с карнизами. В нем Эрик хранил любимые книги по военному делу и искусству, философии и религии, маленькие картины, в основном натюрморты, кое-какую посуду и бронзовые статуэтки своих умерших псов. Он тяжело переносил разлуку с домом, поэтому не расставался с этим дорогим (но таким массивным!) предметом, благодаря которому ощущал внутренний уют и спокойствие.

В палатку вошли Густав, Холгер — мужчина с брюшком и тощими ногами и Йонгальф — молодой, но седовласый воин с благородным выражением лица. В руках последний держал кувшин с элем. Все трое занимали должности командиров полков.

— А где Видар? — спросил Йонгальф и поставил кувшин на стол.

— Мне безразлично, где он шатается. Я и вас не звал. — Эрик сел за стол с мрачным видом и начал нервно пощипывать свою короткую бороду.

— Да придет. Я же ему сказал, куда мы направляемся, — проговорил Холгер и расчистил стол от карт и писем.

Густав вытащил из шкафа глиняные стаканы и расставил их на столе. Холгер похлопал по плечу Эрика, расположился на соседнем стуле и принялся следить за тем, как Йонгальф разливает эль по кружкам.

— Выпьем за Хеннинга, — печально промолвил Йонгальф.

— Я не буду за него пить, — ответил Эрик, отодвигая кружку.

Густав, Йонгальф и Холгер обеспокоенно переглянулись, однако все же помянули погибшего. В этот момент в палатке появились блудница и еще один командир полка — Видар, пожилой мужчина с поджарым лицом, светлой бородкой и серьгой в ухе. Он угрюмо оглядел стол, недовольно хмыкнул и устроился на софе, бесцеремонно усадив девицу себе на колени.

— Отмечаете? — спросил Видар с оскалом. — Разве есть что отмечать?

Ему никто не ответил. Видар обвил за талию блудницу, чмокнул ее в плечо и велел массажировать ему шею. Огрубелыми пальцами она принялась разминать толстую кожу, избегая прикосновений к его блестящим от жира волосам.

В палатке повисла непривычная для их встреч тишина. Холгер почесал живот и решился прервать молчание:

— Что ж мы за кретины такие? Пришли без триктрака. Надо было у Йозефа взять да сыграть на сотню йонк, а?

— Ну-ну. Йозефу не до того, тупица, — проговорил Видар с полузакрытыми глазами. Блудница, сжимая губы, старательно делала свое дело. — Горе у паренька.

Сидящие за столом непроизвольно бросили взгляд на Эрика, как ни в чем ни бывало смакующего эль из трав, можжевельника и ячменя.

— Ты виктигт, да, но не волен убивать друзей, — обратился Видар к Ингвару, но тот по-прежнему не откликался на его уколы. — Расправляться с кригарскими воинами без обсуждения и суда, Эрик, — подло, — продолжил он и раздраженно скинул с себя руки блудницы. — Хеннинг во все времена был нам верен! Он был твоим другом.

Эрик не спешил отвечать. Ему не хотелось оправдываться. Не впервые Видар злобно скалил зубы, проявлял фривольность и самонадеянность.

— Заткни грызло, Видар! Помни, с кем ты говоришь. Мы не можем знать наверняка, был Хеннинг предателем или не был, — заговорил Густав. — Наш виктигт не стал бы убивать Хеннинга просто так. Верно же, Эрик?

— Твой вопрос лишен всякого смысла, — ответил Эрик, сидя неподвижно и глядя в пустоту.

Видар же не мог усидеть на месте, он с силой оттолкнул девку и вскочил.

— Не выношу твоего молчания. Дерзкий юнец! Похоже, дурь из тебя года еще не вылущили.

— Я уже готов каблуком прищемить твой длинный язык, лишь бы ты прикрыл пасть. Хотя бы сегодня оставь свои нападки. Нам всем нелегко. — Йонгальф пытался произносить каждое слово спокойно. — Эрик, я доверяю тебе, ты знаешь это, но хотелось бы, чтобы ты объяснился перед нами. Не как перед командирами полков, а как перед твоими друзьями. Все-таки Хеннинг был одним из нас.

— Кто твой осведомитель? Кто эта тварь? Назови имя! — потребовал Видар.

— Это тайные сведения, которыми я не могу с тобой поделиться. Ни с кем из вас, — произнес Эрик.

— Ай! Хеннинг не был предателем, мальчик! — не унимался Видар, нависнув над Эриком. — Нет, он бы никогда не харкнул своей стране в рожу. Эрик, ты должен был обсудить это с нами, а не вести себя как… как бы помягче выразиться… как самодур. Эти драные осведомители за золото наплетут тебе с три короба!

Эрик сжал в руке кружку, задрал голову, чтобы видеть лицо Видара, и ответил:

— Твоя вера меня не интересует. И ты бы послушал друзей и притих, пока тебе на хвост не наступили.

— Видар, угомонись! Ты перегибаешь, — послышался гнусавый голос Холгера. — Эрик, почему же ты нам не рассказал о предательстве Хеннинга?

— Потому что вы захотели бы остановить меня.

— И правильно бы сделали! — Видар все еще нависал над Ингваром. — Хеннинг не был предателем! Кто бы что ни напел тебе — соврал. И я найду того прихвостня и перережу ему глотку, а потом…

Эрик вскочил, опрокинув стул, разбил свою кружку о голову Видара, тот закричал. Лоретка с визгом умчалась из палатки. Видар ощутил, как холодные струи эля ползут по шее. Командиры молчали, не желая прерывать Ингвара. Каждый из них понимал, что Видар заслужил такого ответа за свою вольность. Эрик схватил за загривок Видара и со всей силы приложил его об стол. Видар словно оцепенел. В его ухо затекала кровь из рваной раны у виска.

— Я в отвратном настроении, — промолвил негромко Эрик. — Уж не знаю, как я так терпеливо слушал твою чушь. Я уважаю твое умение рубить башки альбиносам, но больше ничего толкового в тебе не нахожу. Знаешь, я сделал определенные выводы, ведь ты уже не в первый раз разговариваешь со мной таким тоном и выражаешь недоверие. Думаешь, я недостаточно умен, чтобы быть виктигтом? Тогда почему ты не стал им в свои пятьдесят?

Видар чувствовал пульсирующую боль. Ему хотелось уйти из палатки своего виктигта и обратиться к врачевательницам больше, чем говорить, поэтому он молчал.

Эрик потянул Видара за волосы, а затем снова с силой прижал его рожу к столу. Раз за разом он повторял эти удары, пока командир не начал плеваться вязкими слюнями с кровью.

— Твое поведение убедило меня лишить тебя командования полком. На твое место будет назначен кто-то другой, кто не подвергает сомнению решения своего виктигта. Ты понял? — прорычал Эрик.

— Понял, — прошипел Видар, отрываясь от стола и вытирая рукой кровь со щеки. Не оборачиваясь, он стремительно вышел из палатки.

Виктигт невозмутимо оглядел остальных. От них он протестов не ожидал, но понимал, что объясниться все-таки придется. Йонгальф был прав.

— Мой осведомитель принес мне письмо, написанное рукой Хеннинга и отправленное альбиносам. Хеннинг — предатель, и он получил по заслугам. Пусть его рассудит Миртл.

— Альбиносы читать, что ли, умеют? — хохотнул Холгер, но суровые взгляды командиров заставили его осознать неуместность шутки.

— В письме были данные о расположении нашего лагеря. Хоть оно и не дошло до врагов, я все же переговорю с обозным, и в ближайшее время мы передислоцируем.

Холгер удивленно присвистнул. Лицо Густава пошло красными пятнами, губы задрожали от невысказанной брани. Йонгальф выразил общее мнение командиров:

— Раз так, Эрик, то ты поступил по чести.

— За таковское никакие молитовки не помогут Хеннингу. И зря Йозеф глотку дерет и слезы проливает. — Холгер отпил эля. — Ты ему рассказал правду?

— Нет, — качнул головой Эрик.

— Я сам расскажу. А на Видара не сердись, Эрик. У него дурной опыт с осведомителями. Тятьку его зарезали из-за осведомителя одного…

— Я устал, — оборвал его Эрик, — и хочу поспать, поэтому проваливайте.

Холгера и Йонгальфа не пришлось просить дважды. Лишь Густав на мгновение задержался.

— Если хочешь продолжить разговор о Хеннинге, то я бы попросил выбрать для этого другой день.

— Ничего такого, друг. Я ведь не остановил тебя на озере, — промолвил Густав. — Лишь хотел сказать, что Бартлид чувствует себя лучше. Идвионские врачевательницы — волшебницы.

— Я наведаюсь к нему завтра.

Оставшись в одиночестве, Эрик подошел к сундуку и достал оттуда серебряный ларь, усыпанный драгоценными камешками, а из ларя вынул образок с изображением Миртла и его символов — трех лучей в уголках. Бог приблизил Солнце, растопил лед и дал жизнь землям, населив их людьми. В Миртла веровал весь Горноземный континент, где, кроме Идвиона и Кригара, ютились еще такие государства, как Верналь, Декия, Калвер, Гренерад и Берсег.

Но рассеять мрак Миртлу до конца не удалось. С приближением Солнца некоторые тени улизнули под землю. Тень Миртла стала их хозяином, его называли Возмездием, ибо о нем он мечтал. Оставлять людей в этом мире без помощи Бог не мог, поэтому совершил Священный акт — barhlöm, в результате которого Он создал Котлован, наполненный энергетической эссенцией, из капли своей крови. Все, кого наградили магическими умениями: чаровницы, одерты, жрицы и другие, — черпали свои силы из Котлована. Они противостояли Тени Возмездия, Первоте́ни, и ее слугам, демонам, а другие, кто был на стороне зла, противостояли Миртлу. Одерты же использовали силу только при острой необходимости: когда учились ей овладевать, в войне за правые дела и для защиты невинных. Они, в отличие от ведомых Тени, берегли эссенцию.

Пристроив образок к жирандоли, Эрик сел на стул и приступил к молитве. Перед Миртлом не следовало вставать на колени, с ним говорили как с равным, как с отцом или верным другом. Эрик молился о прощении и помиловании души Хеннинга. Он просил Бога принять его друга в свою Твердь, где о нем бы заботились божьи слуги — Миртлики.

Вытерев с щеки слезу, виктигт закончил первую молитву и принялся за вторую.

Глава 2

Эверлида, как и остальные врачевательницы, носила серые одежды, чтобы отличаться от одертов и мирных жителей. Она одевалась в льняные рубашки с растительной вышивкой на рукавах. Идвионки, а Эверлида была как раз одной из них, обожали кружева и не боялись полупрозрачной ткани. Увы, у Эверлиды не было достаточно средств, поэтому она не могла позволить себе кружево. Однако часто любовалась одеждами Хенрики. Во весь голос восхищалась ее гипюром, шелком, тафтой, шифоном, репсом, бархатом.

В Идвионе свобода в выборе одежды — добрая воля мужчин за женскую покорность. Женщине дозволялись смелые ткани и необычные наряды, поражающие некоторых особо консервативных иностранок, но зато на них налагались другие значимые запреты. Строгое воспитание выкорчевывало из идвионок похоть, строптивость и в какой-то мере трезвую рассудительность. Мало кто задумывался, почему слово мужчины — это слово Бога, а слово женщины — просто слово. А если кто и задавался подобным вопросом, то мужчины заявляли: «Ты видела, в чем ходят кригарки? Замотанные по уши! А у тебя даже плечи открыты. И кто из вас в тюрьме?» И идвионки верили. А Эверлида уж тем более верила всему, что скажет ее отец.

Грея руки о дымящуюся кружку с чаем из мяты, тимьяна и лемонграсса, она болтала в слабом свете почти догоревшей пары свечей и таращилась на Хенрику. Та старательно измельчала в ступе лекарственные травки для будущих мазей. По палатке Хенрики струился удушливый резкий запах, уже привычный обеим девушкам, оттого они и не обращали на него никакого внимания.

Эверлида наслаждалась каждым мгновением, проведенным с подругой. Она уже давно для себя решила покинуть лагерь, но все не могла набраться смелости сообщить об этом Хенрике.

— Завтра домой, да? — спросила Эверлида с кружкой у рта, а затем сделала три громких и больших глотка.

— Не знаю, Эва. Не уверена, — ответила Хенрика с сожалением. — Подожду, пока оправятся те двое из одертов. Уж слишком серьезными были их ранения, нужен контроль еще пару дней.

— Поглядите, какая ответственная, — с шутливой укоризной сказала Эверлида. — Напрасно ты их жалеешь! — В ее глазах скользнула тень презрения. — Они, конечно, герои, и я им благодарна, но ты погляди, что творится кругом.

— И что же творится?

— Прошло уже несколько месяцев с тех пор, как одерты выдворили ведьм и альбиносов. Самое интересное, что каждый из них знает наш язык, да так, что и не отличишь их от идвионцев. А нам, дуракам, они говорят, мол, с детства языки разные учат. А зачем? Везде не побываешь. И ладно бы с ним, с языком этим, так ведь все еще никак лидера Идвиона избрать не могут. Один не подошел, второй… Видать, костью в горле у кригарцев эти люди, не захотели под их дудку плясать, вот они их и погнали пинками с трона.

— А разве такое не идвионцы решают? Ну, вышестоящие.

— Хенрика, ты же вроде не дура. Кригарцы учили наш язык не просто так… Мне мой батюшка поведал, почему. — Эва скорчила физиономию всезнайки, ожидая от Хенрики расспросов.

— Ну и что он сказал?

— А то, что чужеземцы победят альбиносов, и все… И все, Хенрика! Захватят власть в свои руки, а нас в рабов превратят, понимаешь? Можно уже смело называться Южным Кригаром.

Хенрика вздохнула и отставила ступу. Такого она еще ни от кого не слышала и испугалась.

— Зачем им наши земли?

— Они у нас плодородные. Война как раз из-за них. Всем территория нужна. Вот почему у нас до сих пор ни короля, ни королевы. Кригарцам не выгодно.

— Что это ты в последнее время на них обозлилась?

— Чего-то они замышляют недоброе, а мы им жизни спасаем. Сколько раз уж думала, правильно ли это, и не знаю… — потупила взгляд Эва, чувствуя, что скрывать свой уход от Хенрики больше не может. — Иной раз предательницей себя ощущаю.

— Это ведь ради Идвиона, а не ради одертов.

— Не хотела тебе говорить сегодня, но все равно придется. Какая разница: сейчас или потом, да?

— О чем ты? Что не хотела говорить?

Эва до боли закусила нижнюю губу, уговаривая себя рассказать о своем решении. Или, скорее, о батюшкином. Девушка не осмелилась посмотреть на взволнованную Хенрику, но все же заговорила:

— Мне думается, я все же отдала дань одертам и спасла много жизней. В следующем месяце я решила отправиться на западный фронт, где наши идвионцы войну ведут. Опротивели мне эти одерты.

Хенрика заметно огорчилась и не отрывала глаз, наполняющихся слезами, от Эвы.

— Как же так? Если ты уйдешь, кто останется здесь?

— Ты останешься, одертам хватит тебя с лихвой. На Этель, Стеллу, Маргарет и других глупых куриц особых надежд у меня нет, а вот на Доротею и Гертруду — вполне. — Эверлида помолчала, затем продолжила: — А пойдем со мной на западный фронт?

Хенрика, отвернувшись от Эверлиды, задумалась. Раньше ей казалось, что она навечно обязана одертам за освобождение Идвиона, но шли месяцы, а жизнь лучше не становилась. Что хорошего в войне? С другой стороны, что еще могли сделать одерты? И что они попросят взамен за победу над альбиносами? Или они куют победу из милосердия к соседям? На эти вопросы ни у кого не было ответов. Судачили, что своих ближайших родственников Сверр поубивал еще при жизни, а охотников становиться новым главой государства днем с огнем не сыскать. Но кого они обманывают? Где же это видано, чтобы никому не хотелось на трон?

Однако уйти на западный фронт Хенрика не могла. Ее грызла совесть, шепча, что это предательство по отношению к своим избавителям. Все же именно благодаря одертам в дома идвионцев среди ночи не врываются альбиносы, не воруют провизию, не насилуют женщин, не убивают скотину ради забавы и не травят детей дикими псами. Можно спать спокойно, хотя и не всем. Большинство мужчин призваны воевать в рядах охроносцев — идвионских солдат в охровых плащах, другие работают, а женщины в ожидании окончательной победы воспитывают детей в одиночку. Разве это и есть тот мир, о котором мечтали идвионцы?

С улицы доносился хохот и немелодичная речь кригарцев. Язык их казался идвионцам резким и порой страшным. Отвратительное поведение завершало грубый облик освободителей. Эву сердило в них все, даже веселый смех.

— Мы должны одертам… — неуверенно сказала Хенрика.

— Не знаю, как все, но я им ничего не должна, — раскраснелась Эва. — Я… нет, я не останусь. Ухожу немедленно! В лагере столько убийств помимо войны! Ну их, кригарцев этих! Они по своей природе злые и непредсказуемые. Такие громкие! И еще пьют много сливянки. За любую провинность режут друг друга, дерутся и бесконечно спорят. Я была готова мириться с этим, сколько хватало моих сил, но я больше не хочу оставаться здесь ни минуты. К счастью, мы вольны выбирать. И теперь я выбираю западный фронт.

Следующим утром Хенрика проводила Эверлиду к порталу. Одерты понаставили их по всей стране для быстрого перемещения. Выглядела эта невидаль престранно, и Хенрика не уставала ей удивляться. Каменный туннель, короткий, в конце которого иногда была дверь, а иногда нет. В туннеле, куда направлялась Эверлида, дверь вела в Фанталату. Хенрика обняла подругу на прощанье и пообещала ей писать письма.

Уже в лагере она незаметно смахивала рукавом остатки грусти с щек и кивала в ответ здоровающимся с ней одертам. «Говорят, что по природе своей кригарцы прескверные и скрытные, но вдруг такими их сделала война? — думала Хенрика. — Ведь наш народ всегда держался обособленно от других государств, и мы не имеем возможности даже сравнивать».

Целый день Хенрика размышляла об уходе Эвы на западный фронт. Приходилось туго, она путалась в мазях, отвлекалась и постоянно переспрашивала врачевательниц или одертов о том, что они сказали ей секунду назад. К вечеру, совсем выбившись из сил, она присела на скамейку в палаточном госпитале с кучей тюфяков, на которых после сражений лежали раненые. Благо, таковых уже не осталось — излечить удалось всех.

В палатку нырнул кряжистый одерт, под два метра ростом. Одной рукой он крепко сжимал штоф с водкой, а другой держался за рукоять меча.

— Вы ранены? — спросила Хенрика, замечая во взгляде воина что-то злое.

— Можно и так сказать, — хрипло засмеялся он. — В штанах у меня что-то твердое. — И он разразился противным хохотом, явно гордясь столь остроумным ответом.

Хенрика сжалась на скамейке, оцепенев от страха.

— Ну что, врачевательница, глянешь, чего у меня там? — продолжал он издеваться. — Чего умолкла? Язык проглотила? — Не дождавшись ответа, он осушил штоф с водкой и швырнул его на пол. — Вот я и готов!

Вскочив на ноги, Хенрика ринулась к выходу, но одерт резво преградил ей путь. Врачевательница закричала и получила за это громадной ладонью по щеке. Хенрика упала, испытывая немеющую боль в челюсти, одерт бросил ее на тюфяк, точно она мешок с зерном. Она закричала, ощущая во рту привкус крови, верно шедшей из рассеченной губы. И снова получила удар по лицу. Хенрика старалась вырваться из ручищ одерта, но больше не осмеливалась звать на помощь. Лишь рыдала, отталкивала его и наносила слабые удары по корпусу человека, который, казалось, был высечен из камня.

От одерта разило алкоголем, он что-то говорил, но Хенрику оглушал стук собственного сердца. Мужчина схватил обе руки врачевательницы и вытянул их над ее вертящейся во все стороны головой. Потом лег на нее сверху и начал задирать юбку. Хенрике не удавалось пошевелиться под этой громадиной. Как же она желала провалиться в забытье, лишь бы не видеть и не чувствовать того, что с ней собираются сделать!

Хенрика хныкала, просила Миртла помочь ей и не наказывать, хотя не совсем понимала, за что Бог решил проучить ее. Она послушная дочь благочестивого отца, скромная и кроткая. Одерт, раздраженный ревом Хенрики, сжал ее щеки и что-то пробурчал по-кригарски, а затем вновь ударил ее. Кровь и слюни пузырились на губах, а боль в челюсти почти не ощущалась — страх скрыл все физические чувства. Коленом насильник раздвинул ей ноги, а затем принялся стягивать с себя штаны, тяжело дыша ей в лицо.

Но милостивая судьба не позволила случиться непоправимому — два других одерта, случайно заглянувших в госпиталь, отбросили товарища в сторону. Пока они выталкивали его на улицу, он падал, спотыкаясь о спущенные портки. Хенрика же, не теряя времени, поднялась с тюфяка и убежала. И бежала она долго, не оглядываясь и ни о чем не задумываясь, до портала.

В столице, окутанной ночным мраком, Хенрика спряталась под раскидистым дубом и разрыдалась. Как жаль, что даже в свободном Идвионе царствует безнаказанность, а бессилие снова возвращает себе власть! Она расскажет обо всем отцу, уж он найдет способ, чтобы покарать всех кригарцев. Пусть их изгонят из Идвиона! Они не лучше альбиносов, даже хуже!

Разве такой в представлении одертов должна быть интимная близость? Хенрике она всегда казалась добровольной. Акт любви в ее мечтах был полон нежности и ласки, а не грубости и принуждения. Хенрика зарыдала сильнее, оплакивая горький и омерзительный опыт. Все, о чем рассказывали идвионкам в детстве, никак не соответствовало тому, что их ожидало в реальной жизни.

Сверр наплевал на все традиции Идвиона, бережно пронесенные через поколения, когда заключил договор с альбиносами, позволив им творить беззаконие на улицах. Гувернантка Хенрики каждый день талдычила ей об обычаях, зачитывала законы, наставляла и подсовывала нудные талмуды, в то время как в соседнем доме оглушительно кричала девушка и призывала спасти ее от насильника. Но никто на выручку ей не спешил. В те страшные времена маленькая Хенрика, сидя за столом за книгой, закрывала уши и читала. Читала о том, что не помолвленным или не вступившим в брак мужчине и женщине нельзя оставаться наедине друг с другом в одном доме. Встречи с мужчиной должны происходить в общественных местах, а замужество возможно только после девятнадцати лет. И необходимо помнить, что родители не обязаны считаться с мнением дочери, хотя мнение сына в таких вопросах учитывалось. Брак с человеком иной народности всегда осуждался.

Она слепо соглашалась на все правила игры Идвиона. Она верила рассказам строгого отца и чтила мнение ласкового брата. Оба оберегали ее от злобы окружающего мира, давали добрые советы, учили быть вежливой и прислушиваться к мужской мудрости. И она была послушной. Но теперь она задумалась: а были ли они правы?

Хенрика чувствовала, как лицо раздулось от побоев. Она вздохнула, вытерла слезы и неожиданно осознала, что ее признание отцу в том, что ее чуть не изнасиловал одерт, лишь оттянет победу над альбиносами. Идвионские мужчины слабы и не избавятся от врага своими силами. Они не умеют сражаться так, как одерты, и не обладают магическими силами.

Сливаясь с темнотой, Хенрика решилась на молчание.

***

Бартлид вошел в палатку Эрика Ингвара в добром здравии. Они обнялись и обменялись приветствиями. Эрик подумал, что следует отпраздновать счастливое событие, к тому же ему тоже было чем порадовать друга.

— Эля? Сливянки? — спросил Эрик, направляясь к шкафу.

Но Бартлид отказался. Эрик обернулся и с недоумением посмотрел на друга. Раньше отказов выпить, закурить и посетить Розовую долину от него он не получал.

— Ты сделался служителем святилища или я чего-то не знаю? Хотя и те порой выпивают и ходят к женщинам, — отшутился виктигт и все равно вытащил из шкафа кувшин сливянки и две кружки.

— Я же сказал: не буду, — серьезно произнес Бартлид и опустился на софу.

Эрик рассмеялся, взял кружку для себя и сел за стол. Он попивал сливянку, продолжая посмеиваться. И зачем Бартлид, великий пьяница, разыгрывает перед ним трезвенника?

— Эрик, я чуть не умер тогда, — сказал Бартлид с грустью. Глаза его заблестели. — Я мог быть среди тех замерзших трупов, что складывают на телегу и переправляют в Кригар. От этой мысли мне до сих пор не по себе. Пэра больше нет, ты знаешь? — Эрик печально кивнул. — Торвальда тоже, и Оскара, и Юхана… Ведь я мог быть одним из них. Мог вернуться в Кригар в телеге мертвецов. Но мне повезло. Если бы меня не нашла врачевательница, я бы здесь сейчас не сидел.

— И верно. Ты бы не сидел здесь, не поражал меня отказом выпить и не был бы новым командиром полка. — Эрик отпил сливянки и улыбнулся.

Бартлид резко выпрямился и вскочил. Эрик не предполагал, что назначение настолько поразит его.

— Почему я? — спросил Бартлид.

— Ты верен мне, Бартлид. Несмотря на все твое шалопайство и неуверенность в себе, ты умный человек.

— Пьянок больше не будет. Ранение заставило меня о многом задуматься. — Бартлид сел за стол напротив Эрика. Было видно, что он размышлял о случившемся не один день. — Я не хочу быть тем, кем был. Он, тот Бартлид, омерзительный. Меня аж воротит. И вот сейчас… ты… ты повышаешь меня в звании и… — Бартлид от волнения учащенно дышал. — Это знак, Эрик. Теперь я на верном пути. Обещаю, что не подведу тебя.

Эрику больше не хотелось смеяться. Он отпил еще сливянки, пытаясь понять Бартлида. Не часто ранения заставляют кригарцев переосмыслить собственную жизнь.

— А… погоди. Какой у меня будет полк? У нас прибавление? — торопливо спросил Бартлид.

— Нет, прибавления не будет. Я ставлю тебя на место Видара. В последнюю нашу встречу он нарушил и законы вежливости, и законы войны.

— Но… Видар наш друг. Как же это?

— Мне он никогда не был другом. Но воин он хороший. Это единственная причина, почему я до сих пор не выпер его из лагеря.

— Как-то мне неловко, Эрик. Не хочу вставать между Видаром и его полком. — Бартлид принялся наворачивать круги вокруг стола.

Эрик вытащил из нагрудного кармана сюртука плоский футляр, вынул из него пирлату, поместил в мундштук и сунул себе в рот.

— В отличие от Видара его полк не оспаривает мои решения. Они дали клятву Кригару и парламенту. Как и мы все. Клятвы — дело святое.

Эрик поднес пирлату к огоньку свечи и задымил. Бартлид продолжал тревожно шагать по палатке, что-то бормоча себе под нос.

— Прекрати, от тебя уже голова кругом, — велел Эрик. Бартлид послушался и плюхнулся обратно на софу. — Ты меня пугаешь. Серьезно. Какой-то ты уж совсем другой человек сделался после ранения. Тебе что, камень голову пробил? Успокойся. Уж лучше бы ты выпил.

— Нет. Пить я не буду. Как раньше уж точно. А могу я увидеть свой полк? Ты меня им представишь?

— Наконец-то дельный вопрос! — воскликнул Эрик и стряхнул пепел на пол. — Они обрадуются, увидев тебя.

— Как же. Будут визжать, точно девки.

Эрик надел дубленку, приобнял подошедшего к нему Бартлида, и они вышли из палатки.

Глава 3

В Фанталате царили порядок и чистота. Если смотреть на город с высоты, например, с башни Миртловского святилища, миртлиума, то можно заметить, что улицы образуют сетку. Внутри квадратов ютятся каменные домишки. На каждом доме висит флаг Идвиона — охровый вёх, ядовитое растение, а в саду растут альгерады, в народе зовущиеся цветами вечной чести. Их сажали за низкой оградой перед домом, дабы все могли любоваться крупными бутонами желтого цвета. Бывало, над опозоренными семьями народ вершил правосудие: вырубал им эти самые цветы. Пустой палисад становился наглядным доказательством того, что семья неблагочестивая. И об их проступке помнили долго — бутоны альгерад зацветали лишь на третий год.

Идвионцы стремились вести порядочный образ жизни, ну, или хотя бы делали вид. За закрытыми дверями этих прелестных на первый взгляд домов таилось многое. То малое число неприлично зажиточных людей не выставляли напоказ свое богатство — кичиться золотом было не принято. Идвионцы с почтением относились друг к другу, сословные предрассудки обходили их стороной. Они были идеалистами и верили, что союз двух членов благонравных семей — то единственное, что важно на свете. Это убеждение было еще одной причиной, из-за которой Хенрика решила хранить в тайне все, что случилось с ней в лагере. Одна ее часть желала стащить маску благородства с физиономий одертов, а другая противилась этому.

Через несколько дней после попытки одерта изнасиловать ее, врачевательница полностью оправилась. Все признаки, что напоминали об унизительном событии, сошли с ее лица и тела с помощью чудодейственных мазей. Родным она поведала лживую историю об альбиносе, избившем ее, когда она пыталась спасти одерта. Врачевательницам из лагеря же отправила весточку, в которой рассказала о своем намерении уйти с Эвой на западный фронт.

Но ей требовалось время, чтобы осуществить задуманное. Горожане обращались к ней за помощью, и она с утра до ночи ходила по домам и лечила недуги. Некоторых принимала у себя — больные стекались к ней из разных уголков Идвиона. Вскоре Хенрика позабыла о гнусной попытке одерта обесчестить ее и научилась вновь наслаждаться подаренным ее стране спокойствием. Но один престранный случай все изменил.

Дом Эсбертов пустовал: экономка взяла выходной, конюх по имени Нентер отлучился к соседской горничной, а называть живым существом мать Хенрики, спавшую непробудным сном после бутылки виски, никому не приходило в голову. Бабка девушки ушла на базар с молоденькой служанкой, отец и брат же трудились в поле. Чистокровные аристократы, они не гнушались физической работы и иногда помогали крестьянам. Начиналась пора, когда необходимо было подготовить землю к посеву, рук не хватало. Хенрика же ворковала над своими тепличными травами. Многие из растений, которые она выращивала, слыли крайне редкими, поэтому она очень их берегла.

Сквозь крышу теплицы и ее стеклянные стены, покрытые росой, лился солнечный свет. Внутри пахло свежей зеленью с примесью чего-то резкого, лекарственного. Врачевательница привела в надлежащий вид тридцать с небольшим растений и теперь, напевая лирическую песенку, состригала сухие листики с ветвей пушистого растеньица. Ее мысли витали где-то далеко от земной суматохи, поэтому она не услышала зов незнакомого мужчины у ворот. Лишь спустя какое-то время Хенрика заметила высокую фигуру в черном, маячившую за окнами теплицы. Чтобы узнать в ней одерта, особого дара не требовалось. Нелепые рубашки с высоким горлом и кучей пуговиц, свободные брюки из бархата и дубленки носили только они.

Одерт вошел в теплицу и угрюмо глянул на Хенрику, заставив ее съежиться и вспомнить о недавно пережитом ужасе в лагере.

— Доброго вам дня, госпожа, — промолвил он. — Меня послал за вами виктигт, мол, поговорить ему с вами надо бы.

На лице Хенрики отразилось изумление. Хоть его новость ее и огорошила, она постаралась скрыть свои эмоции от незнакомца. Девушка сжала покрепче в руке ножницы и, набравшись храбрости, дрожащим голосом произнесла:

— Нет.

Одерт недовольно покосился на Хенрику и молчал минуту-другую. Ему во что бы то ни стало нужно было уговорить врачевательницу пойти с ним, но он не отличался чуткостью и знал об этом.

— Как это нет? — недоуменно спросил одерт. — Так ведь… виктигт зовет.

— Если ему надо поговорить со мной, так пусть явится сам, — сказала Хенрика, уверенная, что виктигт никогда на это не пойдет.

Одерт захохотал и качнул головой:

— Нет уж, госпожа. Виктигт Ингвар не ходит по тутошним повитухам, дабы учинять разговоры. Он отдает приказ, и люди идут.

— Повитухам… — повторила Хенрика, крайне оскорбившись. — Скажите, Идвион теперь свободная страна?

— А как же, свободная.

— Так вот если свободная, тогда я имею право отказать вам и никуда не идти, понимаете? И уж тем более не слушаться приказов виктигта.

Глаза одерта забегали по растениям. Он какое-то время подыскивал уместный ответ.