Оглавление

Мы уходим за Волгу

Мы уходим за Волгу, уходим за Дон,

Как за реку Смородину давних времён,

Как за Днепр уходили, потом за Неву,

Как во сне уходили, а не наяву.

Но потом возвращались, срастив берега,

Чтобы снова за речкой увидеть врага,

Чтобы снова уйти и вернуться опять,

Если нечего будет на свете терять.

Мы уходим опять и приходим всегда,

Вместе с вражеской кровью стекает вода,

И как будто на берег холодной Невы

Забирается кто-то уже, а не вы.

И как будто уже не пора уходить —

Порвалась незаметная, тонкая нить!

Но встаём и уходим опять и опять,

Чтобы снова на речке какой-то стоять.

Сталинград, Петербург и Ростов-на-Дону —

Мы у речек великих как будто в плену

И в долгу у подлунных крутых берегов,

У которых сломалось немало рогов,

И зубов обломалось, когтей и копыт,

Чтобы я, где повыше, был в землю зарыт.

Чтобы там, где утёс, или там, где скала,

Чтобы каждая сволочь увидеть могла:

Не замай и беги, я — на том берегу,

И уйти я оттуда уже не смогу.

Генетический код

Мы идём на Берлин. Почему же опять на Берлин?

Неужели для нас это вектор гомеровских басен?

И Варшава уже из-за наших таращится спин,

Мы её за собой потащили, хоть путь и опасен.

В сапогах, а следы босиком — мы идем на Берлин.

«Студебеккер» ревёт, испугав санитарную лошадь,

Мы седые солдаты из вечных каких-то глубин,

Пусть в пехоту берут, как известно, таких, кто поплоше.

А в герои берут тех, кто выжил — один к десяти,

Это русский отбор, отдыхают и Павлов, и Дарвин,

Мы идём на Берлин, ты, пожалуйста, друг, не части,

Мы и так впереди всех известных в истории армий.

Мы идём на Берлин. Генетически выверен код.

Так на север летят неподвластные времени птицы,

Так по курсу идёт не боящийся льда пароход,

И у нас оттого безмятежно счастливые лица.

А вчера я за водкой с приятелем шёл в магазин

И мечтал лакернуть её пивом с сушеною воблой,

Но приятель убит, и один я шагаю в Берлин,

Потому что война, и я знаю, что чудище обло*.

Сам, быть может, не знал, только мне подсказал политрук,

Что огромно оно, а ещё и озорно, и лаяй,

И к тому же стозевно — ну как не отбиться от рук,

Но покончим мы с ним ранним утром 9 мая!

А они по-другому шагали всегда на восток:

С истерическим смехом, с дурацкой губною гармошкой,

И хотя утверждали, что с ними присутствует Бог,

Только им почему-то всегда не хватало немножко.

Бог — он с нами как раз, и он тоже идёт на Берлин,

В краснозвёздной пилотке колонну ведет атеистов,

Если танки пройдут между противотанковых мин,

Значит, что-то в Европе и в этом Берлине нечисто.

*«Чудище обло, озорно, огромно, стозевно и лаяй» — эпиграф к «Путешествию из Петербурга в Москву» Радищева, взятый в свою очередь из поэмы Тредиаковского

Мы и сами уйдём

Мы уходим, простите, последние люди эпохи,

Где совком еще не был любимый Советский Союз,

Под Славянском мы ловим последние пули на вдохе,

И на нас изумленно спасенный глядит карапуз.

Мы последние сделаны из перекованной стали

Танков, что в переплавку свезли из-под Курской дуги,

Мы последними брали отцовские в руки медали,

Потому и предать никого никогда не могли.

Нас убьют, как когда-то убили тех рыцарей белых,

Что Россию запомнили чистой, прекрасной страной,

Мы и сами уйдем, потому что нам всё надоело,

Нас не нужно жалеть, как поют у нас в песне одной.

Мы простые ребята, афганцы и бамовцы тоже,

Комсомольцы, конечно, хоть это сегодня смешно,

Но ведь это не повод сдирать с нас живых ещё кожу,

И без воздуха в лодке спускать нас на самое дно.

Мы готовы на смерть, мы воспитаны нашей Победой,

Для себя не искали каких-то особенных благ,

Мы изведали то, чего вам никогда не изведать,

Когда в детстве мальчишки берут ежедневно рейхстаг.

Это в нас воспитало какую-то страшную веру,

Этой веры боятся, смотрю, на планете кругом,

Потому выставляют посмешищем и изувером,

Ну а нам наплевать, и насмешки мы переживём.

Только страх перед нами вы как-нибудь переживите,

Потерпите недолго, мы скоро и сами уйдём,

Мы оставим немного вам метров своих общежитий,

И ладони, пробитые пулей, как будто гвоздём.

Нам снова не хватает трубача

Нам снова не хватает трубача,

Что локоть выворачивал в изгибе.

Кто станет им? И чтоб не сгоряча,

Во имя жизни, а не на погибель?!

Россия — миф? Она сидит как кость,

И мы его всем в горло вколотили?

И все гадают, вместе или врозь:

Да были мы когда или не были?

Да, были мы! И мы еще придем,

Как приходили тыщу раз на смену,

Такую бучу снова завернём,

Куда Парису там с его Еленой!

Да, мы придём. Откуда? — спросят нас.

Каким планетным закоулком узким?

Не все ль равно, кто прикрывает вас

И почему он говорит по-русски!

А впрочем… мы не явимся, пока

Вы сами нас к себе не призовёте,

Пусть впереди спокойные века,

Как будто невесомость в самолете.

Но невесомость эта — только миг,

Вся остальная сущность — катастрофа,

И каждый на Земле давно постиг:

Здесь иногда невыносимо плохо…

Я шёл всё время строго на восток

Я шёл всё время строго на восток,

Спидометр испортился в груди,

Но я поделать ничего не мог —

Ещё пол-жизни было впереди.

Я бинтовал полотнами дорог

Босые от безденежья ступни,

Но кровь рябин забинтовать не мог,

Всю осень кровоточили они.

В конце пути я всё-таки прилёг.

Ну сколько можно, дайте отдохнуть!

Но я поделать ничего не мог:

Уже пора идти в обратный путь.

И я дошёл бы может, видит Бог!

Принёс в кармане пригоршню монет,

Но я поделать ничего не мог,

Из этого пути возврата нет.

Ренессанс

Юрий Гагарин, Муслим Магомаев,

Мне не хватает вас Первого мая,

Мне не хватает тебя в Новый год,

Глупый заблудший советский народ!

Я задыхаюсь в стране без названья,

Два их, но в этом и есть наказанье,

Но почему не вернуть, например,

Старое доброе СССР?

Мы не РФ, а совки мы — и точка.

Вот и советскою выросла дочка,

Будет и внук говорить «СССР»,

Только начнёт выговаривать «р»!

Пусть его примут потом в октябрята,

Я ему велик куплю на зарплату

Или на пенсию — разницы нет,

Мы и на пенсию жили без бед.

Я задыхаюсь в стране без размаха,

Пусть разорву на груди я рубаху,

Пусть мне в Донецке прострелят мозги,

Мне в этой жизни не видно ни зги.

Пусть прослыву бузотёром и красным,

Но не хочу доживать я напрасно!

Да, мне нужны убежденья и цель,

Даже и сквозь автоматный прицел.

Брежнева перечитал «Возрожденье» —

Глупая книжка, но ясно стремленье

И переводится как «Ренессанс».

Может быть, это единственный шанс?

Переведут «перестройку» как «климакс» —

Изображать перестанут счастливых!

Сколько пройдёт перестроечных лет,

Чтобы мы поняли: радости нет?

Чтобы мы поняли: лучшее в прошлом,

А настоящее — глупо и пошло!

Чтобы мы поняли: счастье прошло,

Всё что вокруг — густопсовое зло!

Все эти Галкины и Пугачёвы,

Что мы готовы принять за основу.

Где ты, советский простой человек,

Где доживаешь двадцатый свой век?