В минуты жизни трудные я с давних пор привык спасаться, включая на полную мощность механизмы памяти. Я привык спасаться и утешаться, восстанавливая в деталях и мелких подробностях картины из детства, юности и даже из относительно недавних времен — картины, события, мелодии, речи, строчки, реплики, лица, запахи, тактильные ощущения, которые хотелось и хочется вспоминать как моменты счастья, как якоря и спасательные круги, не позволяющие идти на дно.
Сейчас, вот уже несколько месяцев, я, пытаясь прибегнуть по давней привычке к этому, казалось бы, испытанному средству, с ужасом обнаруживаю, что на счастливые воспоминания налипла какая-то непонятного происхождения вязкая слизь, не позволяющая не только брать их в руки, но даже и просто прикасаться к ним.
Остается надеяться лишь на то, что это не навсегда.
Между сараем и ржавым гаражом всегда было свеженасрано. Там же можно было наступить на дохлую крысу. Там же показывали «глупости». Дворник Фарид никогда там не появлялся. Хорошее было место, спокойное.
Я помню, как на кухне женщина со странным именем Ганя, как всегда, разговаривала с репродуктором, висевшим на стене и рассказывавшим о собаке Лайке. Она ворчала: «Тут людям жрать нечего, а они собак в космос запускают!»
«Вчера полночи читала книжку, — говорила Ганя. — На скамейке нашла. Хорошая книжка, интересная. Кто написал? Не помню. Какой-то мужчина. Название? Это помню. Название называется „Рассказы“. Там собака потерялась, а ее подобрал на улице артист из цирка. Ну, и всякие события. Интересно, хотя и грустно. Но ведь и в жизни все так».
Помню, что мама, пообещавшая, что после операции она мне принесет много, очень много мороженого, пришла на следующий день и действительно принесла несколько пачек мороженого, а я не смог есть. Даже смотреть на него мне не хотелось. Потом жалел, конечно. До сих пор жалею, кстати.
