Отвергает он и прежний брак, потому что брак представляет собой ограничивающие взаимные обязательства; но любые ограничения заставляют людей лицемерить, а все безграничное превращать в иллюзию и мечту. Как только люди вступают в брак, они превращают любовь в иллюзию любви, а обязанности – в повод лишний раз солгать. Единственное понятие, которое Заратустра признает, – это понятие свободы, в том числе свободы погибнуть.
помогает поставить эти вопросы сама жизнь; не в смысле бытового существования, которое вторично по отношению к жизни, но в смысле того порыва, без которого мы бы не смогли представить ни человека, ни вещи, ни историю, ни окружающий мир в их целостности и непрерывном «вечном возвращении» к себе.
В конце книги Заратустра прощается с людьми и уходит в горы, приветствуя великий полдень. Так он расстается с последним своим недостатком – «состраданием к высшему человеку», то есть с попыткой создавать образ будущего с помощью эмоциональных переживаний, внушаемых нам нашим языком, нашей речью, когда интерес сближается с сочувствием. Он таким образом производит критику языка, показывая, что как раз истину может выразить не язык, в котором всегда есть что-то вторичное и иллюзорное, а жест, действие, веселый танец.
Заратустра дает новые скрижали, уже «высшему человеку», который умеет уже не только приобщаться к живой жизни по ту сторону понятий и привычек, но который умеет надеяться, смеяться, стремиться к большему
Такое соответствие себе, собственному предназначению, собственному призванию и есть то внутреннее понятие, в котором другие признают поведение свободного человека, любящего жизнь, а не подчиняющего жизнь каким-то отвлеченным догмам и случайно принятым правилам и установкам
Далее Заратустра проповедует новый образ жизни, когда не намерение предшествует действию, но чувство соответствует внутреннему понятию о жизни и свободе. Только тот, кто знает, куда плыть, знает и какой ветер попутный. Только тот, кто знает, где искать счастье, почувствует счастье прямо здесь и сейчас. Только тот, кто умеет приветствовать других людей, сам будет услышан другими людьми. Иначе говоря, старым убеждениям и установкам Заратустра постоянно противопоставляет особый рост, который чувствуется сразу и растущим, и теми, кто за ним наблюдает:
Но и скепсис и атеизм XIX века Заратустра тоже отвергает, выводя современного скептика как «самого безобразного человека», который говорит, что люди забыли о несчастьях, стали слишком оптимистами, тогда как нужно научиться сострадать каждому и принимать убеждения каждого человека. Заратустра отвечает, что тогда мы должны презирать и себя, и других, чтобы стать настоящими пессимистами, готовыми допустить истинность чужих эгоистических убеждений, и тогда все ценности станут презренными. Отрицает Заратустра и христианского добровольного нищего, замечая, что, если все станут нищими, невозможно будет исправить злых и порочных нищих, верных своим убеждениям и навязывающих их своим образом жизни, что верх среди добровольных нищих возьмут злые нищие
такая любовь быстро утомляет: сердитая, ревностная и тешащая себя иллюзией быстрого успеха любовь не может долго оставаться собой и превращается в простую старческую ласковость
этом Заратустра спорит со злым чародеем, которого называет «комедиантом» и «фальшивомонетчиком», который хочет уменьшить страдание людей; но, поверив чародею, люди ничего не видят кроме страдания, не встречают никакого счастья в жизни, потому что знают страдание как единственную точку отсчета и мыслями о страдании закрывают для себя любую возможность пережить счастье. Далее он спорит с христианским отшельником, объясняя ему, что христианская любовь слишком ревностна и порывиста, она требует от человека и предпочесть ее любой другой любви, и при этом сразу объявить себя счастливым, раз ты уже умеешь любить и причастен любви Божией.
