Оглавление

АННОТАЦИЯ

Это роман о том, как цепочка удачных обстоятельств может изменить жизнь. Максим Румянцев-Урманский, начав бизнес с нуля, смог за двадцать семь лет создать одну из крупнейших и известных типографий России. При том, что ни особых талантов, ни связей, ни трудолюбия у него нет. Типичный середнячок. Более того, с детства страдал низкой самооценкой, что можно считать приговором о профнепригодности. Кто же помог ему достичь успеха?

Книга написана на стыке жанров автофикшен и нон-фикшен. Автор делится с читателями своей историей, удачами, провалами, рефлексиями. И одновременно ищет ответы на методические вопросы: есть ли универсальная формула успеха? На что больше полагаться бизнесмену — на деловую хватку или везение? Какие жизненные циклы бизнеса и его лидера влияют на дело?

Роман вдохновит всех стремящихся к самореализации, кто готов стать предпринимателем, кто хочет примерить на себя роль Данко в современном мире. А также будет интересна всем, кто сам пережил перипетии собственника в первые десятилетия становления бизнеса в России.

БЛАГОДАРНОСТИ

Я благодарю маму, которая наградила меня сердцем, папу — за указанный путь, всех предков, которые передали силу рода. Их стараниями мой маленький бизнес превратился в бригантину, в паруса которой подул попутный ветер.

Также я благодарю:

гуру менеджмента Владимира Константиновича Тарасова, Ицхака Адизеса, Элияху Голдратта, Питера Друкера,

мэтров маркетинга Филиппа Котлера, Джека Траута, Эла Райса, Игоря Манна,

суперуспешных предпринимателей Ричарда Брэнсона, Джона Рокфеллера, Генри Форда, Фредерика Тейлора,

психологов Евгения Креславского, Сергея Калинина, Татьяну Мужицкую, Александра Свияша, Эрика Фромма, философов Нассима Талеба и Владимира Ульянова,

основателей печатного дела Иоганна Гутенберга и Ивана Федорова,

писателей Алексея Иванова, Наполеона Хилла, Скотта Адамса, Малкольма Гладуэлла,

а также гениального ученого Альберта Эйнштейна

за дела-мысли-откровения, которые дали пищу для моего скромного ума, чтобы он породил этот роман.

Историческое название, используемое в книге, только одно — Типография «Любавич». Все имена персонажей и названия фирм изменены, все совпадения случайны.

ОТВЕТ НА «ОТЦОВСКИЕ» ВОПРОСЫ

(Вместо предисловия)

Тезис — антитезис — синтез.

Диалектическая триада

На выходе с кладбища я столкнулся с невысоким крепышом в черном пиджаке. Недельная небритость, прищуренный взгляд, лысый череп в форме куба. С таким типом не хочется встречаться в сумерках на пустынной улице.

Старый приятель Константин. За последние сорок лет пересекались редко. Разговоры оставляли противоречивое послевкусие, похожее на оскомину после хрустящего свежего яблока. Всегда было что обсудить. Оба в бизнесе. Серьезно и долго. Я начал с мизерного стартового капитала, а он — с «отцовского трамплина», стал бизнес-крупышом, владельцем заводов и пароходов.

Много лет прошло с последней встречи. Заговорить? И тема есть. Константин — тот, кто может подсказать. Но может и высмеять. Хочу ли я? Еще есть пару метров — успеть сделать «пустые глаза» и пройти мимо.

— Макс?! — он узнает меня. — Неожиданная встреча. Да еще и в таком месте. Что ты тут делаешь?

— Костян, привет! Заходил на могилу отца.

— Соболезную.

— Да уж пять лет, как похоронил.

— А я свечку в храме ставил.

— Грехи замаливаешь? — вырвалась у меня ирония.

Он скривил улыбку и слегка кивнул.

Константин — первый в жизни друг. Сблизились во втором классе, когда сидели на одной парте на уроках английского. Мы смешили друг друга, раздражали учительницу и получали тройки. Запомнилось яркое, захлестнувшее чувство дружбы. В пылу откровенности предложил ему «дать клятву оставаться верными товарищами на всю жизнь». Он рассмеялся в ответ.

Однажды родители Константина увидели его дневник и устроили разнос за тройки. Он взялся за ум, следующую четверть закончил с пятеркой по английскому. А я продолжал перебиваться с тройки на четверку. В душу закралась зависть. Он тоже изменился — стал разговаривать свысока. Дружба рассеялась. Годом позже новый поворот — одноклассники выбрали Константина козлом отпущения. Не то чтобы травили, но серьезно дразнили. Почему именно его? Возможно, из-за надменного тона или из-за низкого роста. Он огрызался. Я смалодушничал и встал на сторону лидеров класса, отношения с детским другом сошли на нет. (Позже совесть напоминала о том некрасивом поступке, но она оказалась не единственной «платой» — страх, что меня могут предать близкие, стал пожизненной фобией.) Окончательное расставание случилось, когда отца Константина, он был военным, перевели в другой город. Когда их семья вернулась в Ленинград, уже я перешел в другую школу.

— Как, Макс, живешь? Что нового? — мы выходим за ограду кладбища и идем к парковке.

— Да вот, теперь я не бизнесмен!

— Ух ты, закрыл типографию «Любавич»? Обалдеть! — он останавливается и смотрит с веселым лицом. — Так все плохо?

— Да нет, — я пока не решаюсь на откровенность с Константином, — обычная история…

— А я со стороны наблюдал за твоим ростом. Сколько же ты рулил бизнесом?

— Двадцать семь лет. Ты интересовался моей жизнью? И название типографии знаешь. Круто. За что такая честь?

— Двадцать семь. Значит, с 1992-го. А ведь я тогда же начал. Параллельно двигались. Конечно, интересно! — Константин стучит кулак в кулак. — Наверное, даже так отвечу: соперничество с детства. И, знаешь, какое-то приятное чувство, что ты… как бы это выразить? Сдался, что ли, проиграл.

— Почему проиграл? Я так о себе не считаю.

— Ладно, проехали. Все это неважно. Чем ты теперь живешь?

Вот она минута «икс» — спросить или свернуть разговор и разойтись.

— Теперь — рантье, сдаю здание в аренду. Но вот что хочу с тобой обсудить, раз уж встретились. Только что спрашивал у отца, теперь твое мнение.

— Спрашивал у кого? У могилы? Спиритический сеанс? М-да. Ты всегда был мистиком, — вот эта мерзкая ерническая интонация и раздражала.

Я уже жалею, что начал разговор, но продолжаю.

— Ты, Костян, про себя можешь сказать, что достиг успехов в бизнесе?

— Конечно, достиг. Капитализация моего бизнеса выросла в десять тысяч раз. Я прикинул, что вхожу в клуб «один процент самых богатых людей страны». Разве это не успех?

— Ты успех определяешь только по финансовой координате?

— Ну и активы… Да и тебе жаловаться не приходится — здания, производство, импортные станки. Ты говорил, что в твоем штате сто семьдесят пять человек.

— Только материальными категориями? Я это спрашиваю. Еще же есть понятия — счастье, самореализация, мечта.

— Определенно материальными! — резко, с вызовом отвечает Константин. — А финансовая координата — то, что можно оцифровать. Удовольствие, счастье — как измерить? Меня уже как-то спрашивали про успех. Мол, достиг ли я поставленных целей? Да кто их помнит, какие цели я ставил тридцать лет назад? А вот размер кошелька измерить легко. Ты сам знаешь, что такое тянуть эту лямку. Ты-то про себя что считаешь?

— Вот и пытаюсь разобраться. Сложный вопрос. Может, интересная жизнь — это успех? Или реализация творческого потенциала. Или мировая известность. И чистую совесть нельзя сбрасывать со счетов.

— Все пытаешься раскладывать по полочкам, любитель наукообразности. Проще надо быть. Конкуренты, государство. Ох! Не для того нас мамы рожали, чтобы задницу подставлять. Все равно никто не оценит. Вот ты завязал, а мне нельзя — надо продолжать. Амбиции, новации, жажда нового — вот мое кредо. Принять вызов и воплотить в реальность. И на все это мощный движок. Как бульдозер, уверенно вперед, раздавливая пеньки и сучья на пути. Останавливаться нельзя.

— Чего-то ты лозунгами заговорил? Еще скажи — доверие к людям.

— Вот этого нет. Не доверие, а требовательность и контроль. Нельзя нашим людям доверять — ленивые.

— Прямо противоположно у меня: ни требовательности, ни амбиций, а людям доверял, — я возвращаю разговор в нужное русло, смотрю в глаза. — Хорошо, пусть деньгами определяется успех. И мы с тобой вошли в клуб «один процент». Вот скажи, ты уверен, что все твои победы — это результат трудолюбия, способностей? Или есть доля везения? Нащебетала на ухо птица удачи нужные ходы — вот этим все объясняется?

Константин поворачивает меня к себе лицом, внимательно смотрит мне в глаза.

— Зачем тебе это знать? Ты часом не шпион?

— Скажу по секрету, хочу разобраться в себе. Да и вообще понять, успешна ли она, моя жизнь. Может, все это фантом?

— Это и есть «отцовский» вопрос?

— Да. Только тсс. Так отвечай на вопрос.

Константин молча идет несколько метров, всё стучит одним кулаком по другому.

— Встреча с удачей должна настораживать. Что-то, значит, не просчитал. На сто процентов успех — это бульдозерный труд. Мой. И не надо мне тут втирать, что какая-то птица залетела в форточку. А когда появилась хватка, дело пошло еще увереннее. Везет тому, кто везет. Однозначно!

— Я раньше тоже так считал. Теперь — что дело в везении. Удачное стечение обстоятельств. Даже не один случай, а череда. Один за одним. И получалась золотая цепочка. А трудоголиком я никогда не был. И таланты средненькие.

— Чушь! Мы пахали, вот и результат. И способности у меня были. Да и ты не прибедняйся: и физматшколу закончил, и шахматами занимался. Не от сохи. Мозги из нужного места растут. И оргспособности — помню, общественной работой занимался в классе.

— О, да! Крутая пионерская задача — вести направление «сильные — смелые — ловкие» в нашем классе.

— Любая случайность — скрытая закономерность. Диалектика. Помнишь такой предмет?

— Помню. Но в какой-то момент я заметил, что не все, как ты говоришь, о-д-н-о-з-н-а-ч-н-о. Есть какая-то тайная сила-помощница.

Я ему рассказываю одну историю из своей жизни. Один бизнес-процесс длился восемь лет, а другой три года. И завершились они в один день. Случайно. Я беру валяющуюся палку на обочине и рисую два отрезка.

— Вот две шкалы времени, — я начинаю кипятиться, вспоминая дела давно минувших дней. — Не два дня, не три недели, а восемь лет и три года! И концы этих двух отрезков сошлись в один день — первого июня 2003 года. Независимо друг от друга. А не совпади они хотя бы на месяц — огромные убытки, банкротство. Как могли день в день два, растянутые на года, процесса сойтись в одной временной точке?! Нечто нереальное! Что это, если не фантастическое везение? Вот после этого я и задумался, что все мои успехи — это птица удачи.

— Я не до конца понял этот твой сюжет, но это и неважно, — Константин глядит на мой рисунок на песке. — У меня другое объяснение: банальное совпадение. А ты хочешь вывести «теорию везения»?

— Вот покопаюсь в автобиографии, может, пойму, так это или не так. Одна из версий, которую я слышал: удача — заразное дело. Вдруг я ее от кого-то подцепил и не заметил?

Константин усмехается, замазывает линии на песке ботинком, шагает дальше.

— Помнишь, Макс, как мы дружили во втором классе? Знаешь почему?

— Взаимная симпатия, наверное.

— А вот и не угадал. Я заметил, что ты на переменах бродишь один. Как будто знаешь секрет и молчишь. С побитым видом. Заинтриговал своей тайной — я к тебе и подошел, — Константин останавливается и берет меня за лацкан. — А потом ты рассказал, что родители берут тебя в походы, читают приключенческие книги. Я позавидовал. Мои предки со мной не возились. Помнишь историю, как твой отец тонул в Белом море?

— Костян, продолжаешь удивлять. Я-то помню. Как ты ее запомнил?!

— Меня поразило, каким чудом он выжил. Твоя везучесть не по наследству ли? Не зря же тебя тянет на могилы. Что-то есть загадочное, что такой молчун, как ты, создал мощный бизнес. Согласен.

— Отец хотел стать писателем, а остался инженером. А у меня появился шанс его идею довершить — теперь высвободилось время писать. Вот сегодня я спросил, не возражает ли он? Пока тема книги только неясна.

— И он ответил? — Константин хохочет. — Писателем — это хорошо. Знаешь, я поразмыслил, и у меня случалось всякое: кое-что можно назвать везением. Случайно разговорился в самолете с соседом. Оказалось, что он англичанин. А я как раз английский, как ты догадываешься, хорошо знаю. Я ему приглянулся, он предложил один проектец. И все сложилось.

— А разве не отец тебе передал бизнес?

— После того проекта отец и поверил в меня, взял в дело. До этого считал сосунком.

— Вот видишь, птица удачи щебетнула!

— Но ты меня не путай, мистик хренов. Колесо фортуны, птицы удачи — туфта! Мой успех — моя заслуга. Личная! Понял?! — Константин опять дергает меня за лацкан. — И грязной лапой не замахивайся на мои победы.

Мы подходим к черному гелендвагену. Может, настает момент покаяться перед ним за школьные грехи? Смешно, оказывается, он мне тоже завидовал. Крепким объятием мы без слов прощаем друг друга. Это хорошо, еще один камень сваливается с души.

— Костян, еще такой вопрос, — начинаю я робко.

— Да?

— Ты знаешь, кто такой Голем?

— Нет, а кто это?

— Мифологическое глиняное существо. Человек создал его себе в помощь, а случилось так, что сам человек стал слугой Голема.

— Ну и?

Вдруг из мерседеса выскакивает человек и открывает перед Константином дверь. Тут я замечаю две фигуры охранников, которые нас сопровождали на расстоянии.

— Ладно, потом спрошу, — сворачиваю разговор. — Вот напишу книгу, там изложу идею. И тогда поговорим.

— А ты так и увильнул от ответа — что с бизнесом? — оборачивается старый приятель.

— Потом, все потом.

— Таишь? Ну да ладно. Хитер, мда. А ведь, черт побери, ты разгадаешь тайну везения. Я в тебя верю, Макс. Обещай, что рукопись покажешь мне, я оценю!

— Обещаю.

Дверь мерседеса захлопывается. Охранники садятся во второй джип, и вся кавалькада уезжает.

Хорошо, что поговорил с Костяном — получил ответ — буду писать книгу, и тема сформулировалась. Тезис — деловая хватка, антитезис — везение. Осталось прийти к синтезу. Смогу ли?

А ведь встретились совершенно случайно…

ЧАСТЬ I. ВЫХАЖИВАНИЕ

Глава 1. Как я был куклой

Быть хорошим — это так изнашивает человека!

М. Твен

В детстве большинство книг я воспринимал на слух — мне их читал отец. Мог бы и сам — буквам и слогам родители меня научили в три года, но ленился. Лишь одна книга покорила мою душу так, что я перечитал ее глазами, — «Том Сойер». Том стал моим кумиром: как мне хотелось быть таким же смекалистым, веселым и общительным! Но в детстве, как себя помню, я был прямой противоположностью: стеснительным, замкнутым, боявшимся что-то спросить у незнакомых людей.

В младшей группе детского сада девочки сажали меня, как куклу, в игрушечную коляску и катали по двору. «Кукла» сидела молча, боялась пикнуть. Из-за частых ангин и пневмоний я ходил в детский сад месяц через месяц. Потом подрос, потяжелел, в коляску не помещался — девочки потеряли ко мне интерес, а мальчики не проявляли. В средней группе на прогулках ходил один. Воспитательница интересовалась здоровьем, предлагала поиграть с другими детьми, но я отнекивался. Оставался самым послушным в группе — никогда воспитателям не перечил, давился, но весь обед доедал до последней крошки. Лишь бы не отругали. Меня ставили другим в пример, но стеснительность только нарастала.

Почему так сложилось? Причин для детских комплексов не просматривалось. По крайней мере, на поверхности. Моя семья по советским меркам жила хорошо: полная, материально обеспеченная, с ленинградской пропиской, по коммуналкам не шарились, более того, свою отдельную комнату я имел начиная с трех лет. Родители любили, а дедушки-бабушки баловали. Физическое развитие — не хуже других. Откуда низкая самооценка, застенчивость, граничащая с социофобией?

Первая моя социализация произошла только в подготовительной группе детского сада. Зимой. Папа однажды купил две клюшки и маленький резиновый мячик. Я предложил ребятам в детском саду поиграть в хоккей (представляю, как я трясся от страха, делая такое предложение). Мальчики согласились: соорудили из снега ворота, поставили меня вратарем (на самую непрестижную роль), стали бросать по очереди. Игра всем понравилась. На следующий день большинству родители купили по клюшке — начались двухсторонние игры. Неожиданно оказалось, что у меня хорошая реакция — защищать ворота получалось лучше всех. Мой авторитет в группе подрос, а с ней и самооценка. И болеть я перестал.

Мне исполняется семь лет, родители решают, что поступать сыночку нужно не в обычную школу, а с углубленным изучением английского языка. Идем на медосмотр. Моя еврейская мама сопровождает — вдруг маленького «масечку» обидят?

Врач спрашивает: «Мальчик, как тебя зовут?» Только я собираюсь ответить, мама уже успевает впереди меня. Врач спрашивает: «Сколько тебе лет?» Пока я открываю рот — мама уже отвечает. Врач спрашивает: «Максим, а ты умеешь говорить?» Мама молчит. Я же жду, что она ответит, и рот не открываю. Пауза. Врач: «Быстро сделай приседание. Оп! Колени хрустнули?» Я: «Нет! Не хрустнули!» Врач дает справку «здоров» со словами: «Активнее надо быть, мальчик! Вот как шустро приседаешь — так и отвечай. Хорошо?» Тот медосмотр стал моим первым психологическим тренингом.

В школе я несколько активизировал жизненную позицию. Правда, пришлось откатиться по лестнице одобрения со стороны взрослых: если в детском саду я числился паинькой, то в классе уже «как все». И по поведению, и по успеваемости. Между тройкой и четверкой. Родители мне не помогали делать уроки, а сам я трудолюбием не отличался. Но и полным разгильдяем не был — что-то учил, что-то списывал. Никогда не тянул руку, даже если знал урок. С девчонками не общался. Презирал. Бантики там всякие, разговоры дурацкие.

Жизнь троечника слегка тяготила, но готовила к жизни. Помню, что постоянно искал срочный выход из затруднительного положения: если не знал урок — то списывал у отличников домашнее задание на перемене, если не мог решить задачу — спрашивал решение у сидящего сзади, если вызывали к доске — на ходу узнавал у одноклассников тезисы правильного ответа и импровизировал на месте. Как я теперь понимаю, так в школе у меня выработался опыт быстрого поиска решений. Оказалось, что это ценнейшее умение. Кто же тогда, в советские годы, знал, что во взрослой жизни нас будут «кормить» не знания и прилежание, а навыки? Более того, набор умений, пусть не крепких, но разнообразных, окажется полезнее в капиталистическом мире, чем глубокое знание одного предмета. А навык адаптации к быстроменяющемуся миру станет главным. Так что мои школьные тройки оказались заделом на будущее. Шутка!

К окончанию восьмого класса я взялся за ум, напрягся и вырулил на уровень «хорошиста». Это уже достижение. Попал в серединку списка, но по сравнению с детским садом — шаг с пьедестала. Парадокс, но, несмотря на этот регресс, выросла самооценка. Не высоко, но все-таки в коляске, как куклу, не позволил бы себя катать. Как говорится, приходилось играть теми картами, которые получил при раскладе. Если с учебой не случилось стать звездой, подающей большие надежды, то со всеми одноклассниками выдерживал хорошие ровные отношения. Приподнимали в глазах сверстников, а значит, и своих собственных успехи в футбольных матчах на школьном дворе. О, спорт, ты чудо!

Хотя я смирился с ролью серой мыши, в тайниках души держал один секрет: почему-то я верил, что буду знаменитым, как Альберт Эйнштейн. Не меньше! Иначе как? Ведь не может случиться, что через много веков меня забудут!? Почему именно Альберта Германовича взял за ориентир? Ни Гая Юлия Цезаря, ни Вильяма нашего Шекспира, ни Юрия Гагарина. Возможно, после того, как папа рассказал, что Эйнштейн в школе был троечником, а потом стал ученым с мировым именем. Пока я переваривал эту обнадеживающую информацию, папа напел строчки из популярной у шестидесятников песни:

Пьём за яростных, за непокорных,

За презревших грошевый уют.

Вьётся по ветру «Весёлый Роджер»,

Люди Флинта гимн морям поют.

И в труде, и в радости, и в горе,

Только чуточку прищурь глаза,

И ты увидишь, как в дальнем синем море

Бригантина подымает паруса…

Мне почудилось, что можно войти в историю самотеком, без особых усилий.

Школьные годы — это монотонный марафон. Уроки, домашние задания, каникулы, оценки, игры во дворе. И так десять лет. В моем марафоне случилось два важных поворота. Обоим я обязан отцу: если бы не он — ничего такого не произошло бы. В этом никакой мистики, просто его воля.

Первый: в третьем классе он отвел меня в шахматную секцию Ленинградского городского Дворца пионеров. Знаменитое место, откуда вышли чемпионы страны и мира. Я бодро начал — через полгода получил четвертый взрослый разряд, потом третий, потом второй. Дальше притормозил, но в седьмом классе выполнил норму первого разряда. И все, остановился. В любом деле каждый следующий уровень дается тяжелее — надо напрягаться, заниматься дополнительно, больше играть. А я, наоборот, стал отлынивать, меньше участвовать в турнирах. Так кандидатом в мастера и не стал. Но это во Дворце пионеров. А в классе никто не мог со мной тягаться — это знали все, что прибавило дополнительных очков популярности и самооценки. Шахматы дали мне пять важных навыков: азарт борьбы, умение перебирать в мозгу варианты, интуитивное мышление, быструю реакцию и умение держать удар. Но был и минус. В отличие от футбола этот вид спорта для меня — постоянный стресс: своих детей я не учил премудростям шахмат.

В этом месте рассказа хочу добавить такую ремарку. Путь в Аничков дворец, где в Ленинграде находилась главная шахматная секция, проходил по Невскому проспекту. В семидесятые годы на Невском во многих местах продавали мороженое. Я иду весь напряженный перед партией и вижу, как мой приятель по шахматам покупает пломбир.

— Привет! — говорит он. — Вот люблю поднять себе настроение сладеньким перед игрой.

— А я как раз после игры покупаю мороженое, — отвечаю ему.

— А почему после?

— Если выиграл — то на радостях, если проиграл — как утешение.

— Интересно! — говорит он. — Может, тогда покупать и до партии, и после?

— А мне только пятнадцать копеек дают — хватает на одно крем-брюле.

Эта история — иллюстрация того, что я не ждал от судьбы хорошего: настраивался на худший исход, чтобы перепад между ожиданием и фактом не травмировал психику. Сейчас понимаю, что так я отгонял успех от себя. Но, вспоминая детство, не скажу, что был махровым неудачником — победы и провалы чередовались без перекосов в какую-то сторону.

Второй жизненный поворот — переход в физико-математическую школу №30 («тридцатку») в девятом классе. Хотя учителя английской школы меня не хотели отпускать, чинили административные препятствия, убеждали родителей: «у вас такой гуманитарный мальчик — куда вы его тянете?!», но папа настоял, сходил в гороно и получил официальное разрешение на перевод. В «тридцатке» первую же контрольную по математике я написал на «кол». Пришлось напрягаться — заниматься дополнительно. Легко математика и физика мне не давались. Да и по всем другим предметам учителя предъявляли высокие требования. Это держало в тонусе. К выпуску я снова с отстающих подтянулся до уровня середнячков. (Это уже становилось системой.) «Тридцатка» дала столько козырей по жизни, что все сразу и не перечислить. Навскидку, четыре основных — логическое мышление, поиск смелых идей, системность в обучении. И, что удивительно, если не любовь к литературе, то, по крайней мере, симпатия. Не к математике или физике, а именно к литературе. Как всегда, все зависит от учителя, который попадается тебе на жизненной дороге. Там, в «тридцатке», я впервые столкнулся с людьми, которые выкладывались в профессии. Когда в жизни ребенка встречаются сильные преподаватели — это везение само по себе — увидеть пример правильного отношения к работе. К сожалению, большинство детей такое счастье обходит стороной. У нас учителя и математики, и химии, и черчения, и даже физкультуры старались передать нам знания и умения по максимуму. Особенно благодарным словом вспоминаю Ирину Юрьевну, учительницу литературы. Когда проходили Тургеневские «Отцы и дети», она мне задала вопрос:

— Кто любимый герой Тургенева?

— Базаров, — ответил я, не сомневаясь, что прогрессивный писатель должен любить прогрессивного героя.

— Нет, это главный герой. А кто любимый?

— Не знаю.

— Ну, думай смелее, — попыталась Ирина Юрьевна расшевелить мой зашуганный мозг.

— Не знаю, — мозг думал не над ответом, а над тем, как быстрее отвертеться от учителя.

— Николай Петрович, отец Аркадия, которого Базаров назвал «божьей коровкой», — помогла мне Ирина Юрьевна. — Именно его Тургенев изобразил самым гармоничным героем.

И я задумался: «Действительно так. Почему я не догадался сам? Чего испугался перебрать варианты, искать ответ и закрылся?»

Высшее учебное заведение, в которое я поступил, — физико-механический факультет Ленинградского политехнического института. Сильный факультет крепкого вуза. Там я в середнячках не удержался и сразу скатился в низины иерархии. Видимо, роль паиньки и хорошиста вымотала меня за предыдущие годы. Причина провала — не мог себя заставить учиться, когда внешняя сила не требовала этого. То ли лень, то ли неумение концентрироваться. На лекции ходил, хотя садился на «камчатку», но делать ежедневно уроки не мог — явный самосаботаж. Угрожающий прожектор зачетной недели светил издалека и тускло. Первый шаг я делал — каждый вечер садился за стол, доставал тетради и учебники. Но мозг отвлекался на разговоры с собой, и до второго шага — открыть тетрадь и выполнить задание — не доходило. Заканчивались посиделки угрызениями, что «опять не сделал задания, но завтра — кровь из носу». От этих угрызений сил не прибавлялось. И результатов тоже. Ближе к сессии я что-то вымучивал, как-то выкручивался и с грехом пополам сдавал зачеты и экзамены. Так и проболтался все шесть лет между тройкой и четверкой.

Один приятель, старше меня на два года, советовал:

— Не профукай студенческие годы, как я! Иди подрабатывать на кафедру. Наука — единственная перспектива в жизни. Без диссертации сгниешь за сто двадцать рэ в месяц.

— А как туда попасть? На кафедру.

— Спроси у преподов, кто им нужен. Соглашайся на любую работу, даже без денег: времени у тебя свободного хватит.

— Хорошая мысль.

Но я никуда не обратился, ни у кого ничего не спросил. Просто ел себя поедом, что профукиваю время. Пилил себя и свою самооценку, которая катилась вниз, — процветало ощущение полного несовершенства. Шахматы и футбол я забросил, в науку не пошел (хотя мама этого хотела), успехи на других поприщах не просматривались. Завидовал сверстникам — как легко они заговаривают с девушками. Причем лепят чушь, скучищу, а красавицы эти глупости жадно слушают, еще и хихикают! Наверное, во мне что-то не так. Смешно, но при такой самооценке я еще не отказался от лавров а-ля Эйнштейн. Единственным мотивом, который дотолкал меня до выпуска, — угроза армейской службы в случае вылета из вуза.

А под конец институтской жизни мои жизненные устои ждал еще один удар.

Мама постаралась меня продвинуть по научной части и через знакомых на дипломную практику пристроила к профессору Агрофизического института. Тот отнесся ко мне как к «маменькиному» сыночку, что в большей части соответствовало действительности, который мешается под ногами, и, чтобы отделаться от нагрузки, дал мне какое-то сложное задание, с которым я не справился. Обратиться к профессору за помощью не хватило духу. В результате меня с позором выперли с этой практики: «Да ты полный ноль, чего тебя к нам прислали? Возвращайся на профильную кафедру, они обязаны тебе дать тему диплома полегче!» Кстати, на кафедре все сложилось хорошо: и с руководителем, и с темой, и с защитой. Но неудачный «поход в науку» подтвердил ощущение непутевости. Плюс ко всему, я закончил институт третьим с конца по среднему баллу среди однокурсников. Третий с конца! Скепсис в отношении «стать знаменитым, как Эйнштейн» превратился в пораженческие мысли. И это «масечка», который в детском саду был образцом для других детей. Как так можно было скатиться? Если бы не шахматы, которые научили держать удар, — сложно даже представить мою психологическую яму. Впереди маячила профессиональная дорога.

* * *

В конце каждой главы я буду давать оценку тому событию биографии, которое описал. Так сказать, взгляд «через годы». Какой тезис или антитезис «теории везения» оно подтвердило или опровергло?

Как-то грустно описал свое детство-юность. Несправедливо. Мне повезло многократно. Мне повезло, что я вообще родился, мне повезло, что я выжил при рождении (об этом в конце книги), мне повезло родиться в хорошей семье, где меня любили, в одном из самых красивых городов мира — Ленинграде, мне повезло прожить счастливое советское детство. Никаких детских комплексов с кричащими ягнятами. Ну и пусть я родился интровертом. Почему же к двадцати трем годам сложилось самоощущение лузера?

Недавно прочел теорию Александра Свияша, которая объясняет мою «болезнь». Диагноз — идеализация несовершенства. У меня в голове созрел «образ-идеал». Я поддерживал этот образ весь детский сад. А потом, в школе и вузе, не хватило сил: я-реальный все меньше совпадал с я-образом. Распространенная проблема. Но эта идеализация отнимает массу жизненных сил и ставит заслон на любых достижениях. И грезы про славу а-ля Эйнштейн входили в мой образ-идеал…

Эх, если бы тогда была в свободном доступе литература о личностном росте! Хотя бы безобидный Дейл Карнеги с его «Как перестать беспокоиться и начать жить». Насколько мягче прошла бы студенческая жизнь! Себя пилить — только вредить. Кто знал, что надо выжигать из души тревожность и беспокойство. Но в восьмидесятые годы даже Карнеги оказался идеологически чужд советской власти.

Низкая самооценка по всем теориям счастья — плохая стартовая позиция. А для предпринимателя — приговор «профнепригодность». Как строить бизнес, не умея общаться с людьми? Как рисковать, когда боишься рассмешить окружающих? Вечный страх — а «что станет говорить княгиня Марья Алексевна»? Утешало, что я был не одинок. Все мое поколение — поколение, воспитанное в духе скромности и соцреализма.

Но жизнь всегда дает человеку шанс. Должен был он выпасть и на моем пути. Ждем-с. Пока сальдо моей первой двадцатки такое: в пассиве — ощущение проигравшего индивида, в активе — набор неплохих навыков, спящих, но готовых вырваться на простор.

Не сотвори из себя кумира — идеального тебя не существует.

Полезно играть теми картами, которые сдала тебе жизнь при раскладе.

Глава 2. Звенья цепи на туманной картине

Жизнь — эксперимент.

Порой, возможно, вы сделаете что-то неправильно,

но именно благодаря этому извлечете пользу.

Ошо

Если представить мою студенческую жизнь как картину маслом, то, как понятно из предыдущей главы, тусклый фон преобладал. По краям, однако, художник отдельные пестрые мазки на картину нанес. Из каждого яркого пятна в будущей жизни предпринимателя сформировались нужные звенья успеха.

Один такой мазок — проба пера в институтской газете. Каждый комсомолец обязан был иметь общественную нагрузку. Я записался студенческим корреспондентом в многотиражку «Политехник». Возможно, учителя из английской школы были правы — гуманитарное начало прорастало из технического окружения, в которое упаковалась жизнь. Я осваивал азы журналистики на неприхотливых статейках о преподавателях, стройотрядах, студенческих спортивных соревнованиях.

Второй мазок — получение водительских прав. Мне страстно захотелось научиться водить автомобиль. В семье машина была обязательным атрибутом: сначала «Победа» у деда, а потом «копейка» у отца. Запах бензина ласкал мой нюх с детства. Но родителям идея допустить двадцатилетнего юнца до руля не пришлась по вкусу: они мягко отговаривали и жестко отказались финансировать автошколу.

Я не упоминал, но упрямство было замечено у меня с детства. Так что на летних каникулах после второго курса я устроился на стройку, заработал сто рублей, а с осени записался на курсы вождения. Вот тут, в отличие от институтского процесса, я и теоретические занятия, и практические посещал с запойным интересом. По субботам время занятий на водительских курсах пересекалось с парами в политехе — из двух альтернатив я выбрал авто­школу. В результате сессию завалил, лишился стипендии, но экзамен в ГАИ сдал с первого раза.

Третий мазок — поучительная история, которая случилась на армейских сборах. Нас, курсантов военной кафедры, отправили на месяц в дивизион противовоздушной обороны. Советская армия — страх всех матерей, с дедовщиной и ударом по пищеварению. Для курсантов служба шла мягче, все-таки мы после сборов должны были стать лейтенантами: наша казарма, переделанная из спортзала, располагалась в стороне, что спасало от наездов солдат-срочников. «Деды» попытались с нами вести себя как с первогодками, но наткнулись на коллективный отпор. Офицеры тоже нас «строили», учили армейскому послушанию, но и они почувствовали силу духа единого взвода, в отличие от разрозненных рядовых. Поэтому и они махнули на нас рукой и в своих требованиях не выходили за пределы разумного. Это сплотило. Для меня командный дух очень важен. Еще в годы активной турнирной шахматной практики лучшие мои выступления — за команду. Казалось бы, шахматист играет со своим противником один на один. Но зависимость от твоей победы результата всей команды — сильнейший стимул.

В предпоследнюю ночь перед дембелем нам, курсантам, пришло в голову слегка, как нам казалось, похулиганить. В те годы страна выполняла Продовольственную программу, и каждому военному подразделению в приказном порядке навязали содержание небольшого сельского хозяйства. В нашем дивизионе развели свиней. За ними следил один из рядовых-срочников. Мы ночью нитрокраской написали на двух свиньях фамилии офицеров, которые нам больше всего досаждали. И по глупости считали, что шутка пройдет. Но она не могла пройти незаметно. Утром рядовой доложил начальству о раскрашенных свиньях. Нас выстроили на плацу.

— Кто выкрасил свиней? — зычно рыкнул полковник, командир нашей военной кафедры. — Кто вам позволил издеваться над животными?

— Да дело не в животных. Они нахамили офицерам, — перебил его капитан, начальник дивизиона.

— Да, именно. Вы понимаете, что наделали? — подтвердил полковник. — Вам придется выдать виновных.

Мы молчали.

— Круговая порука?!

— А может, это не мы покрасили свиней? — робко заметил кто-то из курсантов.

— Вы за дураков нас держите, что ли? — заорал капитан. — Кто еще мог? Вон банка краски стоит. Баба Дуся из соседней деревни ее принесла, что ли?

Мы молчали.

— Не хотите выдавать зачинщиков. Ладно. Я напишу рапорт в штаб полка.

— Вы понимаете, чем это грозит? — подхватил полковник. — Лишением всего взвода зачета за сборы. Вам уже не дадут лейтенантов. Пойдете по призыву на два года в армию рядовыми.

Тишина, никто не рыпнулся. Рапорт ушел в штаб полка. В ожидании вердикта мы обсудили историю одного парня (назовем его Леонидом) с нашего факультета. Хороший, толковый студент, который мог стать ученым или сильным инженером. Но ему не повезло. Какого-то лешего Леониду с двумя приятелями захотелось сыграть в преферанс в учебное время. Они нашли свободную аудиторию и сели играть. А, как нарочно, заместитель декана перепутал время своей лекции и пришел в эту аудиторию именно в тот момент, когда студенты разложили карты. По тем, советским, временам такое поведение считалось аморальным. Последовало исключение Леонида из комсомола. И автоматически его выгнали из института, он попал в армию и, говорят, опустился морально. По несчастному стечению обстоятельств хорошему парню сломали жизнь, и нас могло ждать аналогичное.

Пока вопрос решался в штабе, капитан дивизиона решил отомстить нам за хамство на своем уровне — отправил на прополку картофеля в подшефный колхоз. Для курсантов, будущих офицеров, такая работа считалась унизительной. «Деды», которых тоже отправили на прополку, попытались взять свой реванш за то, что не могли над нами изгаляться в течение месяца, — вытащили припасенные ножи, напали. Началась драка. Донесение о драке попало в тот же штаб полка. Видимо, отправка нас на поля была делом незаконным, поэтому в штабе решили: «Плюс на минус: отпустим ребят домой без санкций, но про драку с солдатами пусть молчат». Мы с такой сделкой согласились. Было бы счастье, да несчастье помогло.

История со свиньями закончилась легким испугом и осознанием, что глупая шутка-малютка может привести к катастрофе. Лучше выбирать игры с обратной асимметрией: при маленьких рисках — возможности больших выигрышей. О теории этого вопроса я узнал много позже.

Почти незаметный, но приятный мазок на серой картине моих успехов — успеваемость по отдельным предметам. Нельзя сказать, что я получал только тройки на экзаменах. Были предметы, которые я сдал на пять. Например, такие легкие, как «охрана труда» и «основы советского права». Или гуманитарные — философия и история. Один предмет особый — многими студентами нелюбимый — «сопротивление материалов». Не знаю почему, но именно сопромат мне «зашел». Я легко понял его логику и щелкал задачки как орешки. В отличие от трудных «теории колебаний», «аналитической механики», «теории упругости», «математической физики» и тому подобных.

И еще мазок — самый крупный и пестрый. На последнем курсе института я, к удивлению однокурсников, родителей и себя самого, женился. На следующий год родилась дочка. Семейная жизнь — это стресс в жизни любого человека. Но богатейший опыт (как заметил еще Сократ) и жесткая прививка от инфантилизма. И не в технической нагрузке — стирать пеленки по вечерам, ходить в молочную кухню, подменять жену по ночам, когда ребенок не спал — дело. Надо взять на себя ответственность за семью, не рассчитывать на родителей. Сам, теперь — сам! Пришлось искать подработку. Я устроился в профтехучилище (ПТУ) вести шахматный кружок. Первый опыт работы с трудным контингентом — пэтэушниками. И опыт публичных выступлений. К удивлению руководства ПТУ, мой кружок привлек много ребят, они заинтересовались шахматами. Заработок был невелик — тридцать шесть рублей в месяц, но и времени уходило немного. А удовольствие получал.

* * *

Такая вот картина институтской жизни. Все — и серый общий фон, и яркие мазки — это мой опыт. Повторюсь — опыт перерастает в навык. Из звеньев-навыков и звеньев-событий выстраивается цепь. Если цепь «золотая» и обвивает нужный дуб, то идешь по ней к жизненным победам. В ежедневной суете на звенья не обращаешь внимания, но, оглядываясь назад, понимаешь, как они формировались — одно за другим. Даже возникает ощущение сказки, когда их раскладываешь на оси времени задним числом. К метафоре счастливых цепочек я еще буду обращаться в книге.

Известно, что из начальной школы мы берем и используем в жизни почти сто процентов знаний, из средней — четверть, из высшей школы — не более пяти. Казалось бы, зачем учиться в вузе? И мой случай — показательный пример. Нас на кафедре готовили на специальность инженера-механика-исследователя. То есть на стыке науки и практики. Считалось в те годы, что единственный путь к материальному успеху — защита диссертации. Кто ж тогда, в начале восьмидесятых, знал, что кандидаты наук вскоре скатятся в низ социальной лестницы? А в бизнесе будут нужны другие знания. Мне из всех ста предметов, по которым сдавал зачеты и экзамены, в бизнесе пригодились три: «сопротивление материалов», «основы советского права», «охрана труда». Именно они мне и давались легко.

Почему так получилось? Какая сила знала наперед, что будет востребовано в моей жизни? Но задним числом я не жалею, что отмучался пять с половиной лет на трудном факультете, изучая различные «теоретические механики». Институт научил «решать задачи». Браться за них медвежьей хваткой и доводить до ответа. Браться — значит, сформулировать условия, ограничения, отбросить малозначительные факторы, понять, где и как искать информацию, корректироваться по ходу. В любой области, в том числе и в бизнесе.

Да, студенчество не стало для меня звездным периодом. Сквозь пелену неудач не просматривались будущие победы. Череда черных и белых полос — красивый образ, но упрощенный. В черной полосе пробиваются светлые жилки. Их надо только разглядеть, радоваться им и лелеять. Чтобы ухватиться за «золотую» цепь, возносящую ввысь, нужно, первое — накопить коллекцию «неудач», второе — что-то начать делать позитивное самому. Появляется положительная обратная связь от мироздания: что-то сделал — оно помогло в другом деле — ты обрадовался — успех подстегнул сделать что-то еще — опять мироздание подсобило и т. д. И наоборот: грустишь — мироздание подбрасывает тебе свинью — ты еще больше грустишь — оно опять и т. д.

Всей этой теории я тогда не знал, светлые жилки имел, но не лелеял, больше грустил, чем радовался. Но мироздание (или кто-то другой?) навязывало мне красивые мазки — навыки, которые тянули меня на путь к успеху. Но это будет ясно в будущем, по студенческим годам эта дорога не просматривалась.

Не всегда ясна цель, не всегда виден путь, но есть повод искать направление.

Бери в дорогу любые свои навыки и победы.

* * *

Чтобы дать отдохнуть читателю от моих рефлексий и воспоминаний, буду перемежать биографию рассказами. Это не абстрактные новеллы — они имеют отношение к главному выводу, который я сделаю в конце книги.

Первый рассказ — про отца. Случай в Белом море — одна из семейных тайн (помните из предисловия, что эта история запала в душу однокласснику Константину?).

УПАВШАЯ ЛЮСТРА
(Из цикла «Семейные тайны»)

Три звонка. Это к ней. Кто бы мог быть? Клавдия Петровна прошаркала до двери. О! Сынок зашел в гости. И старого друга Юру привел. Какая радость! Женившись, Рома все реже навещал мать.

Прямо с порога Рома объявляет, что они вдвоем завербовались в полярную экспедицию, пришли попрощаться. Клавдия Петровна уговаривает молодых людей зайти на пять минут, угоститься чаем. Они пытаются отказаться, но все-таки соглашаются.

Старая родительская квартира — как много воспоминаний с ней связано. И не все приятные. Классическая ленинградская коммуналка — кишка коридора, кухня с двумя газовыми плитами, вечно занятый туалет. Квадратный стол по центру большой комнаты.

Чаепитие освещает широкая люстра ручной работы. Старинная, двенадцатигранная, на бронзовом каркасе. С грифонами. Мастер обшил матерчатый голубой абажур азиатским орнаментом. Школьные друзья иногда заходили к Роме в гости, сидели за столом и делали уроки. Но как только наступал вечер, они собирались домой. Тусклый свет от люстры угнетал.

— Мам, давай повесим современный светильник, яркий, прозрачный, с четырьмя рожками, — умолял он чуть ли не каждый месяц.

— Нет, пусть висит. Ты помнишь, ее еще папа купил? До войны! Сам повесил, — упорствовала Клавдия Петровна. — От нее тепло дому.

— Ох, какое тепло? Одни сумерки! На какой барахолке отец отрыл это старье?

— Когда тебе было три годика, ты отца папой звал.

— Не помню такого.

Три года Роме было до войны. Когда отец вернулся с фронта, сын его сразу не признал — какой-то незнакомый инвалид с костылем. И отвернулся вместо объятий. Одно неудачное мгновение, и разрыв на всю жизнь. Отца возмутила холодность сына, он вспылил и ударил по лицу. После такой встречи родственные отношения так и не сложились — оба упрямые, со взрывным характером.

После окончания института Рома женился, уехал из родительской квартиры, спор про новый светильник исчерпался. Но каждый раз, заходя к матери в гости, раздражался, увидев люстру.

— Сынок, зачем тебе эта экспедиция? — Клавдия Петровна берет сына за руку. — У тебя молодая жена, маленький ребенок. Есть где жить. Все грезишь наполеоновскими замыслами? Чем тебе инженерная работа не мила? У тебя высшее образование. Как люди…

— Мама, это моя мечта! Север! Льды! Медведи! — Рома уже жалеет, что пришел проститься с матерью.

Но он и не договаривает. Северная экспедиция — это только первая часть, а потом в планах археологическая экспедиция в Туркмению.

— Какие еще медведи… — Клавдия Петровна ставит чайник на подставку, опускается на стул.

— Белые, мама! Ну, хватит уже, это тоже работа! Мы не отдыхать едем. Это научная экспедиция. На-уч-на-я!

— Ты не умеешь нырять с аквалангом. Юра, скажи ему. Это опасно! Холодный океан!

— Мама! Уже собаки из космоса вернулись, а ты все боишься океана. Нас научат. Не дураки же там.

— Рома, не надо, отмени поездку! У меня плохое предчувствие, — Клавдия Петровна поднимает голову, смотрит на люстру. — Помнишь, я просила тебя не ездить играть в футбол в Павловск, а ты меня не послушался?

— Так ничего тогда и не случилось!

— Это у тебя не случилось. А у меня был удар!

— Причем тут Павловск? Удар был не из-за футбола, а потому что лампочка взорвалась.

Рома тогда слукавил — у него тоже случилось: в тот день на футболе он неудачно упал, ударился головой и потерял сознание. Друзья отнесли за ворота, там он отлежался. Через неделю тошнота продолжалась, боль в голове не давала уснуть: пришлось госпитализироваться. Диагноз — сотрясение мозга. Но про потерю сознания в Павловске он и от матери, и от докторов утаил — раз соврал, значит, надо придерживаться той же легенды.

За столом наступает тишина. По улице проезжает трамвай. Люстра качается, тени от грифонов вытягиваются. Клавдию Петровну передергивает.

— Юра, ты же его лучший школьный друг. Почему ему хочешь зла? — это была последняя материнская попытка, — зачем уговариваешь поехать с собой? Это твоя профессия, не его. Ему бы работать по специальности.

— Клавдия Петровна, там романтика, красота. Белое безмолвие, как говорится. Полярное сияние, морские звезды. Заработаем денег, вам какой-нибудь подарок купим! Вы у нас будете красавица! — Юра любит льстить.

— О-о-й! Какое еще безмолвие… Не нужны нам такие деньги.

Но все уговоры были бесполезны: она знает заранее, что родовое упрямство не перешибить ничем. Чаепитие заканчивается.

Выходя из парадной, Юра замечает: «Ты, старик, что-то резок с мамой». Рома поднимает голову. Клавдия Петровна глядит из окна, совершает крестные знамения. Он в ответ ей машет рукой.

* * *

Рома быстро влез в штатный водолазный костюм «трехболтовик», проверил герметичность и подошел к борту. За неделю появился некоторый опыт. Поступила команда погружаться. Он спрыгнул с предпоследней ступени трапа, не держась за спусковой конец. Неаккуратно, вопреки инструкции, но Роме нравился этот молодцеватый прыжок.

Его сильно дернуло. Что-то пошло не так. Он повернул голову и через стекло шлема увидел, что течение подхватило его и стремительно относит. Судно на глазах сжималось в игрушку. Значит, оборвался сигнальный конец. Что делать? «Гвардия умирает, но не сдается!» Чему учили? Отстегнуть грузы. Рома достал нож, резанул и освободился от обеих пудовых чугунных отливок. Поднял голову — вокруг только волны. Судно не просматривалось даже на горизонте. Что еще? Не паниковать. Закрыл глаза, лег на спину. По инструкции надо экономить силы. Через какое-то время он замерзнет. Сколько есть на воспоминания? Час, два?

Почему-то вспомнилась история, когда он маленьким жил с мамой в эвакуации в Рыбинске. В начале лета 1941 года поехали к деду отдыхать, а вернуться не смогли. Клавдия Петровна устроилась на завод, сына отводила в детский сад на неделю. В выходные забирали домой.

Корпус детсада находился на горе. Воспитательница велела сходить «по-большому» перед сном. Дети побежали на веранду и расселись на металлические горшочки. Рома достал письмо отца с фронта и стал читать вслух. Хотелось похвастать перед другими. Резко завыла сирена воздушной тревоги. Оглушил громкий удар металла по металлу. Горшок из-под Ромки вылетел, содержимое расплескалось, он упал на спину прямо в мочу и дерьмо. Дети заорали, заголосила воспитательница. Шальной осколок снаряда перелетел через Волгу и попал аккурат в горшок. Ромка не испугался, но сконфузился. И не понимал, про какую рубашку, в которой он родился, говорила воспитательница, когда его отмывала.

Обидно, что мечта так и останется мечтой. Полгода назад они с Юркой встретили молодого археолога, который бредил идеей раскопать секретный город рядом со Старым Ургенчем. Денег ему на экспедицию не дали. Он искал энтузиастов, чтобы начать раскопки на общественных началах. «По размерам и научной ценности не меньше, чем Луксор в Египте, — исступленно размахивал руками археолог. — Я знаю, что говорю, я написал диссертацию! Это скрытая песком древняя столица зороастрийцев!» Рому и Юру эта идея захватила. Они готовы были работать бесплатно.

Вспомнился концерт Окуджавы в Доме офицеров. Небывалый ажиотаж. Одноклассник мог провести в зал только одного. Пошел Юрка. А Рома остался в фойе, слушал через открытую дверь. «Надежды маленький оркестрик».

Тамара. Извини, Тамара! Сына воспитаешь сама — родители тебе помогут…

Рома открыл глаза. Волны заливали иллюминатор шлема. Было видно, что сильный ветер гонит низкие облака, а небо ровно-ровно затянуто серой пеленой.

* * *

Юрина смена закончилась. Перед тем, как пойти в каюту отоспаться, Юра решил посмотреть, как друга спускают в воду на очередное задание. Вдруг трос, на котором спускали Рому, оборвался.

— Человек за бортом! — закричал кто-то.

— Спускайте шлюпку! Что встали как тюлени?! Где капитан?! — заорал Юра.

— Так у нас за шлюпку отвечает Савелич, — как-то нерешительно ответил страхующий водолаз.

— Так позовите его сюда! Чего стоите?! — Юра побледнел, усталость слетела.

— Так Савелич… в запое.

— А-а-а! Кто-нибудь еще умеет спускать шлюпку?

— Как-то мне один раз объясняли, — начал нерешительно молодой матрос, — но там есть болт, который постоянно ржавеет. Чтобы открутить — нужна «приспособа».

— Так, где она?

— Может, в каюте Савелича?

— Мать вашу, беги, ищи! Человек может погибнуть! — Юра клокотал, но чувствовал тщетность своих усилий. Он посмотрел на небо. Темные тучи придавили море.

Пришли из каюты Савелича. Хотя он и плохо соображал, но где спрятана «приспособа», помнил.

— Быстрее! — визжал Юрка.

— Не ори! Не начальник! — ответил матрос. — Посмотри лучше, есть ли бензин в моторе?

— Что?! В моторе спасательной шлюпки может не быть бензина?!

Юра перемахнул через борт и с усилием стал отворачивать крышку бензобака. Руки не слушались, крышка примерзла. Через облака пробились лучи солнца: крышка провернулась. Бак оказался полон. Тросы выдержали, мотор завелся, спускающие ржавые ролики прокрутились. На палубу вышел капитан, быстро оценил обстановку.

— В какую сторону идем? — спросил страхующий водолаз у капитана, когда шлюпка была на воде.

— А куда его унесло?

— Не знаю. Куда-то туда, — Юра неубедительно махнул рукой.

— Сколько прошло времени?

— Где-то полчаса.

— Судно за это время двигалось. Ты уверен, что туда?

— Нет. А куда направление течения?

— Их несколько…

Наступила пауза. Урчал дизель. Подходило время обеда. Волны не по-доброму бились о судно. Борт, как граница между жизнью и смертью, уютом и жестокой работой. Лучи прорвались через просветы в облаках.

— Идите на солнце, — ровным голосом скомандовал капитан. — Случайно, может, угадаете… А ты оставайся на палубе!

— Нет, я с ними, — Юра прыгнул в шлюпку.

* * *

Что-то ударило в бок, потом потащили за шлем.

— Ты везучий, щенок, — матрос втащил Рому в шлюпку и снял шлем. — Шансов у тебя было один из ста. Как мы угадали?! Удивительно!

Юра переодел Ромку в свою одежду и держал в объятиях до возвращения на судно.

* * *

Соседка зовет Клавдию Петровну к телефону.

— Алло!

— Мама, это я, — в трубке трещит, как будто говорят со стрельбища, — я на вокзале в Мурманске.

— Рома-а, — кричит Клавдия Петровна. — С тобой все в порядке?! Неделю назад мне причудилось, что с тобой что-то случилось!

— Что опять?

— Люстра у нас в комнате упала… Я позвала твоего папу и попросила, чтобы он тебе помог.

— Как позвала? Откуда? Отца похоронили давно.

— А что в том мире люди без ушей?!

— Ладно, мам, перестань. Чушь суеверная. Все в порядке, еду домой. Через два дня буду.

— Почему раньше времени возвращаешься? Точно с тобой все в порядке? Денег заработал?

— Деньги выдадут позже, их Юра получит.

— Рома, Юра жадный. Он не вернет тебе деньги. Останься, дождись получки.

— Мама, не говори ерунды. Юра — мой друг.

Рома нажимает отбой.

* * *

Юра получил Ромины деньги, тянул с возвратом, да так их и не вернул. Потом оказалось, что он сделал взнос в кооперативную квартиру. Археологическая экспедиция в Ургенч отменилась.

* * *

В конце 1980-х в профкоме Роману предложили две путевки в Туркмению. В Куня-Ургенче после экскурсии дали час свободного времени.

— Куда сходим? — спросила Тамара.

— Давай вернемся к мавзолею Фахраддина Рази, — ответил Роман и прибавил шаг.

— Довольно скучная архитектура. Зачем? Куда ты помчался?!

— Уточнить кое-что. Помнишь, экскурсовод сказала, что Рази — тот философ, кто признавал другие миры?

— Ну и…

— Здание мавзолея как куб, а сверху двенадцатигранный шатер с орнаментом. Помнишь в квартире у мамы стол в центре комнаты и люстра над ним? — Роман бежал вперед.

— Помню, старомодная такая. Чего несемся-то? Что уточнить? — Тамара еле успевала за мужем.

— Так это один в один по форме мавзолей Рази. Ты веришь в случайные совпадения, в знаки?

Тамара не могла ответить, дыхание сбилось. Песок под ногами тормозил бег. Роман пристально вглядывался в мавзолей.

— Какой знак? О чем? Почему надо нестись по пустыне, нельзя спокойно дойти?

— Ту люстру папа купил и повесил. У люстры было двенадцать граней. А стол — кубический. Мавзолей — один в один как обстановка в комнате. Мама верила в потусторонние миры и верила, что люстра ей дает знаки. Мы с Юркой хотели приехать сюда, в Ургенч, работать на раскопках. Так и не получилось. И вот я, наконец, здесь. А?

— Ничего не поняла. Что из всего этого?

— Я простил папу, а он меня. Из того мира. Вот что следует.

— Это ты серьезно? Бред какой-то! — Тамара с подозрением глянула на мужа. — Как в молодости страдал завиральными идеями, так с ними и прожил.

Роман махнул рукой, озлился, обежал мавзолей несколько раз.

Глава 3. На путь перемен

Когда дорога представляет собой загадку,

попробуй шагать наобум. Несись по ветру.

Чеширский кот

На нашем факультете считалось мечтой получить распределение на кафедру, хорошим вариантом — в Физико-технический институт им. Иоффе, нормальным — в любой другой научно-исследовательский институт. Я же получил распределение в конструкторское бюро (КБ) завода «Арсенал».

Ну, завод — так завод! «Арсенал» — оборонное предприятие, а значит, платили выше среднего даже молодому специалисту. Для бюджета молодой семьи хорошо. Утешусь этим. Но именно тогда окончательно улетучилась мечта стать знаменитым, как Эйнштейн.

КБ участвовало в космической программе «Энергия — Буран». Престижная тема. Обидно, похвастаться перед однокашниками из политеха не мог — режим секретности. Я попал в группу расчетчиков на прочность. Там впервые пригодились знания сопромата.

Главное отличие работы от учебы — перестал давить на темя груз невыполненных домашних заданий: есть начальник, он ставит задачу, срок и контролирует выполнение. Сидишь на рабочем месте и некуда деться — выполняешь задачу. И это здорово! А в семнадцать ноль-ноль выходишь через проходную на улицу и все: голова свободна, никому ничего не должен. Первый год я работал с особым удовольствием: задачи новые, практические — первый «Буран» готовился к запуску в космос. Не расслабишься. Я старался.

Через год я адаптировался, с расчетами справлялся, зарплата устраивала, начальство считало меня «рабочей лошадкой с перспективой», отношение в коллективе сложились. Настроение и самооценка выросли, ощущение лузера ушло. В качестве творческого хобби писал статейки в арсенальскую многотиражку — вспомнил студенческий корреспондентский опыт.

На третий год зазвенел тревожный бубенец под кодовым названием «однообразие»: задачи, решение которых требовало от меня КБ «Арсенал», стали повторяться. Защелкали, как косточки на бухгалтерских счетах, дни, недели, месяцы. Все чаще и звонче. Щелк — уже пятница. Щелк — уже понедельник. От работы повеяло запахом рутины. Расчеты прочности деталей я вел по старинке: с помощью таблиц, формул и настольного калькулятора. Время требовало выходить на новый уровень — через моделирование на ЭВМ в вычислительном центре. И даже этот метод устаревал: в жизнь входили персональные компьютеры. Но «освоить программу» — это напрячь мозг, делать над собой усилие. Внутренней мотивации не хватало, а внешней не было — руководителей моя отдача устраивала. Я не фанател от самого процесса работы и остановился в росте. К концу третьего года инженерной деятельности накатил ужас — неужели все будет так до пенсии?! Все годы будут похожи, как однояйцевые близнецы? Опять настроение покатилось в кювет. И замелькала мысль бежать с технического поприща.

Но куда? Я написал на бумажке список профессий, которые могли бы быть интересными. Психология, журналистика, педагогика, медицина. Мда. Как реализовать хоть один из пунктов практически? Везде нужны корочки о специальном образовании. Единственное место, куда возьмут с дипломом политеха — преподавать в школу. Тоже неплохо — вспомнился мой опыт ведения шахматного кружка в ПТУ. Для медицины и журналистики нужно снова идти в вуз, там без диплома нельзя. Пять-шесть лет опять сидеть на студенческой скамье? Нереально. Но больше манила психология. Я узнал, что появились двухлетние курсы переквалификации для лиц с высшим образованием — новые веяния в стране. О! Уже кое-что.

Заработка инженера хватало лишь на скромную жизнь семьи. Это тяготило. Вокруг начиналась движуха — плодились кооперативы, центры научно-технического творчества молодежи, арендные предприятия. Капитализм запускал щупальца в тело общества. Я робко здоровался с этими щупальцами: халтурил на подсобных строительных работах и получал за один час как за весь день сидения над расчетами прочности. Соблазн богатой жизни щекотал перышком под носом, но я держался: предпринимательство как поприще жизни тогда отвергал.

Несколько молодых специалистов, пришедших на «Арсенал» вместе со мной, уволились и организовали малое предприятие.

— Вы должны отработать три года по месту распределения, — говорили им в отделе кадров, отказываясь подписывать заявление по собственному желанию, — это закон.

— Не хотите нас отпустить? Так мы просто не будем ходить, — отвечали молодые специалисты. — Работая на себя, получим зарплаты в месяц столько, сколько на заводе за год!

— Погнались за «длинным рублем»? Мы вам не отдадим трудовую книжку. Напишем характеристику с «волчьим билетом».

— Пишите. Кому нужна ваша бумажка? Смешно! — хлопали дверьми будущие акулы капитализма. — Подавитесь вашей трудовой книжкой.

И их доходы действительно взлетали, как первая ступень космического корабля: я радовался полученному авансу — они покупали мерседесы, я получал квартальную премию — они уже нанимали водителя, чтобы развозил их на этом мерседесе.

Было завидно, но крепко засели социалистические убеждения: «Нет, это не мой выбор! Каждый достойный человек должен состояться в жизни, а это значит, стать в какой-то специальности Профессионалом (с большой буквы!). Например, инженером. Или еще кем-то. А бизнес — это не профессия, это пошлое зарабатывание денег, да и Эйнштейн не занимался бизнесом». Решил, что буду искать интерес в работе, а там само все сложится.

Я вбросил идею о желании уйти из КБ на семейных посиделках. Домочадцы встали на дыбы — жена — мама — теща: «Выкинь из головы! Зарабатываешь хорошо, закрепился на „Арсенале“. От добра добра не ищут! Нечего менять!»

Я закрыл обсуждение, замкнулся, но из головы идею не выкинул. Мои терзания происходили на фоне горбачевской перестройки — времени политического романтизма. Во второй половине восьмидесятых годов газеты печатали много интересного, страна взахлеб читала ранее запретные книги, пересказывала из уст в уста исторические сенсации. Казалось, что вот-вот жизнь изменится к лучшему, только стоит сбросить старые идеологические догмы, и, главное, убрать шестую статью из Конституции! Какой наивняк — вычеркнуть одну юридическую фразу и… заживем как на Западе. Я участвовал в общем доверчивом восторге. Кто мог предположить, что впереди ждут «рокочущие девяностые»? Свежие политические ветра бередили мечты о светлой личной жизни.

Через неделю я заехал к родителям. Отец, как бывший «шестидесятник», с еще большим энтузиазмом поглощал потоки информации из «Аргументов и Фактов», «Московских новостей» и прочих «огоньков», которых покупал пачками.

— Вот, Максим, посмотри. Интересная формула Эйнштейна! Тебе будет любопытно, — как бы невзначай он дал мне вырезку из газеты.

Я вздрогнул. Кумир моего детства дает подсказку? Но напрягся — формулы специальной и общей теорий относительности, которые проходил в институте, мне так и не дались — слишком сложно. Оказалось, что в данном случае все просто.

А = X + Y + Z,

где А — успех, X — работа, Y — игра, Z — умение молчать.

Назовем эту формулу — РИМ (работа, игра, молчание).

Альберту Германовичу не откажешь в умении задать интригу. У гения много фраз с юмором — как отнестись к этой? Что-то подсказывало, что не так проста эта формула РИМ, за простенькими слагаемыми скрыт фундаментальный смысл. Где здесь мухи, а где котлеты? Автор публикации высказал предположение, что не надо серьезно относиться к формуле: Эйнштейн шутит — мол, удача любит весельчаков, а неудача не хочет заходить к ним в гости. И дал свою расшифровку слагаемых: X — Работа. Очевидно, с этим посылом сложно спорить: больше работаешь — больше получаешь. Эйнштейн сам трудоголик, и понятно, что он должен был поставить на первое место. Хотя какое-то второе дно у Альберта Германовича здесь ощущается. Прямо скажу, усердие — не мой конек, лень — вторая натура. Не безнадежно, но над КПД еще работать и работать. Y — Игра. Уже не тривиально. К жизни надо относиться как к игре — что это значит? В этом слагаемом спрятана тяга к рискованным шагам и экспериментам. Без них не сядешь «зайцем» на поезд до конечной станции «успех» — нужно покупать иногда лотерейные билеты. И не расстраиваться неудачам, не бояться их. Например, ввязываешься в новое дело, а тебе скептики говорят: «Ох, а если пролетишь?! Взвесь! Семь раз отмерь!» А ты им отвечаешь: «Ну что ж, бывает: играл, не угадал ни одной буквы!» Z — Умение молчать. Третье слагаемое — вообще сюрприз-загадка. Официальная расшифровка: «Держи язык за зубами», «Никогда не говори другу того, что не должен знать враг: ты еще не знаешь, сколько продлится ваша дружба». Есть интерпретация в стиле Арсения Великого: «Много раз я сожалел о словах, которые произносили уста мои, но о молчании я не жалел никогда». Еще варианты: «Умный человек способен несколькими словами сказать больше, чем иной говорун», «Знай больше, говори меньше», «Не трепи языком, пока не достиг цели», «Слушай других: больше узнаешь — быстрее доберешься до цели», «Молчать — значит, не ныть, тянуть лямку, стиснув зубы, быть упорным». Все эти пояснения хороши, но неубедительны. Эйнштейн закодировал в этом слагаемом нечто большее. Что именно?

Ясно, что отец неслучайно вырезал и сохранил заметку. Это был намек. Я почувствовал мистическую связь формулы РИМ с юношескими грезами о мировой славе. Захотелось проникнуть в глубину мысли титана мысли. Особенно интриговало третье слагаемое. Но весь интерес был теоретический.

Практически тогда, в 1989 году, эта статья из газеты дала мне главное — карт-бланш на изменение в жизни. Эйнштейн велел играть — значит, буду играть, ухожу с инженерной стези. Пусть это гамбит, даже некорректный гамбит (на сленге шахматистов-профи) — жертвую опорную фигуру ради атаки с неочевидными последствиями. К черту обывательскую осторожность! А там… будь что будет! И мироздание откликнулось моментально, выбрав само нужный пункт из моего списка возможных новых профессий.

В арсенальской многотиражке девушка-корреспондент ушла в декрет. Это знак! И я попросился на ее место. Серьезный журналист не пошел бы на временную работу, да еще в непрестижную многотиражку. Редактор понимал, что легко вакансию он не закроет, — поэтому меня утвердили, несмотря на отсутствие гуманитарного образования. В заработке я откатился на двадцать рублей, что совершенно не смутило меня, но удивило окружающих. В КБ расстроились из-за моего увольнения, пытались отговорить. Бесполезно — я был непреклонен. И вот я второй раз в жизни молодой специалист. «И снова здрасте!»

Освоение профессии с азов — трудно, но интересно. Журналистика в годы перестройки расцвела: востребованность со стороны общества, идеологический гнет парткомов ослаб, а экономический пресс хозяев СМИ еще не наступил. Пиши о чем хочешь. Единственный ограничитель — внутренний цензор. Прекрасное время! Мне поручают освещать молодежную жизнь завода. Отлично! Работа состоит из четырех больших частей: проработка идеи статьи, сбор материала, интервью и написание текста. Мне нравится все, за исключением, как можно догадаться, общения с людьми — процесс интервью. Интроверта в одночасье не вытравишь. Особенно напрягает договариваться о встрече и начале беседы, когда отношения с интервьюируемым только выстраиваются. Путь в журналистике напоминает предыдущий опыт — сначала усилия не дают заметного результата — тебя коллеги в грош не ценят, переписывают материал полностью. Потом количество переходит в качество — накопленный опыт помогает начать подъем — решаешь задачи уже на приемлемом уровне. Коллеги подправляют, но все меньше. И с этого уровня уже начинается ускоренный подъем в профессионализме. «Эффект низкой базы» — когда быстрый рост не благодаря талантам, а из-за старта с «нулевой» отметки. Где-то впереди маячит плато, но до него еще ползти и пыхтеть. Я стараюсь, интересно, редактор все чаще хвалит.

На второй год я чувствую себя уже уверенно. Даже наглею — пишу статьи в молодежную городскую газету «Смена», разоблачая ретроградные методы КПСС. За что получаю от редактора по шапке: его внутренний цензор «нельзя клеймить компартию» не совпадает с моим молодецким «шумим, братец, шумим». Хорошо — тоже опыт!

А на третий год работы в газете слышу знакомое позвякивание бубенца «однообразие» — рутина затягивает, опять попадаю в колею. Вот оно «плато» — уровень, достаточный для выполнения задач, но не дающий удовлетворения от творчества. Чтобы расти дальше, требуется опять напряжение: через пот, серьезную учебу, жесткую практику. Ой, да то же самое уже было в КБ! Да что ж такое?!

А соблазны капитализма продолжали дразнить — как грибы прорастали коммерческие ларьки, ресторанчики, магазинчики. Я упорствовал, отворачивая нос от бизнеса: «Нельзя поддаваться соблазнам! Нельзя менять работу каждые три года! Нельзя упускать время, а то так и не стану Профессионалом!» А в ответ — тишина. Эх, с кем бы поговорить на эту тему? Домочадцы не поймут — уже один раз натыкался. С незнакомыми разговаривать об интимном бесполезно. Где найти собеседника? Нету. Пока придется убеждать самого себя в монологе: «Буду расти в своей специальности. Сверстники, бросившие свои трудовые книжки на „Арсенале“, живут припеваючи и не страдают от обилия денег — ну и пусть! Деньги — это пОшло! Считаю копейки до зарплаты — ну и пусть!! Плохо справляюсь с обязанностями главы семейства — ну и пусть!»

Но монолог звучал неубедительно, судьба вела к очередному перепутью.

* * *

Как-то Альберт мой Эйнштейн в пылу полемики с Нильсом Бором сказал: «Бог не играет со Вселенной в кости!». Они спорили о квантовой физике. Бог мог сесть за ломберный столик во Вселенной. Интересная метафора! Продолжим ее. А напротив кого мы все сидим и рубимся в игру под названием «наша жизнь». Кто же сидит по ту сторону столика? Разные мыслители дают свое имя этому визави: кто кличет Мирозданием, кто — Провидением, Судьбой, Роком, Вселенной. Еще в список вносят Подсознание. Кто-то (в книгах по менеджменту редко) — Богом. Алан Пиз считает всемогущей ретикулярную активирующую систему в мозгу. Подсознание и мозг, мне кажется, скорее не сами Силы, а посредники в нашем общении с Высшими Силами. Дадим нашему напарнику имя Высшие Силы. Пока, в данном разговоре, не так важно, какую табличку поставить на стол, — играем. Мы делаем ход, Они — свой. Бывает, что игра простая — в кости, а чаще сложная — по типу шахмат или карт. Силы противников изначально неравные, мы слабее на порядки. Наша задача, по возможности, хотя бы понять правила Игры и отвечать адекватно. Авось Высшие Силы сжалятся над нами. Для этого и экспериментируем. Любой поединок в силу законов жанра предполагает рискованные шаги, смену стратегии и тактики, готовность проиграть. В этом я согласен с формулой РИМ — играйте и да будет с вами успех!

Когда не знаешь, какой ход сделать, — делай хоть какой-то — играй, не ссы — такая тактика тоже имеет право на существование. Я на том этапе жизни так и поступил. По молодости, глупости или по свойству характера? Или кто-то подсказал? Переход из инженерии в журналистику — один из самых важных шагов. Потому что он послал первый сильный месседж Высшим Силам, что я готов играть: искать себя, меняться, а не киснуть в болоте. Не бла-бла-бла, а реальный шаг, вопреки мнению социума. Готов ставить на кон свою шкуру. Не сильно осмысленный ход, спонтанный, но решительный. Дальше, как будет видно из повествования, удача улыбалась мне. По-бытовому это называется везением. Кто-то тебя везет в нужную сторону: удачно подбирает обстоятельства жизни. Кто зацепил меня за этот буксир? Вселенная, умилившись моему первому ходу в игре, пошла на встречу? Если так, то кто надоумил меня сделать этот первый ход?

Тогда, в конце восьмидесятых годов, я не задумывался о таких категориях. Уже много позже пришло понимание, что формула РИМ — магическая, она помогает найти тот буксир, расшифровать те правила Игры.

Когда не знаешь, какой ход лучший, сделай хоть какой-нибудь и… не ссы.

Глава 4. Шанс — не получка, не аванс!

У меня нет какого-то особого таланта.

Я просто страсть как любопытен.

А. Эйнштейн

По стране шагала перестройка: КПСС от руководителей предприятий требовала свежих подходов в работе. Генеральный директор «Арсенала» вызвал заместителей и велел им придумать нечто в русле «нового мышления». Заместитель по кадрам предложил в работе с личным составом внедрять психологические методы. Отлично — идею поддержали. Возникла новая штатная единица — психолог завода, на которую пригласили выпускника университета Сергея. Тогда еще такого термина, как «управление персоналом», не употребляли — «кадры решали все». Сергей начал с тестирования вновь устраивающихся на работу, опрашивал при увольнении, анкетировал, проводил семинары со специалистами. Ему дали карт-бланш, и он стремился к творческим методам.

В то же самое время не самое главное производство товаров народного потребления (ТНП) решено было подчинить молодым перспективным руководителям. Как раз секретарь арсенальского комитета ВЛКСМ Виктор отметил тридцатилетний юбилей — пора расставания с комсомолом. Его и рекомендовали на должность руководителя ТНП. Виктор решил подготовить себе команду управленцев из таких же молодых перспективных ребят.

Так у Сергея и Виктора возник взаимный интерес. Как отобрать потенциальных крепких хозяйственников из молодежи? Они решили провести психологический тренинг — совершенно новый метод отбора кадров для того времени. Комсомольским вожакам поручили вычислить на заводе четырнадцать ребят, которые в потенциале могут вырасти в руководителей.

Как корреспондент, освещающий в газете молодежную тему, я часто посещал кабинет комитета ВЛКСМ. Как раз в тот момент (внимание — случайно!), когда составлялся список для тренинга, я и зашел в комитет. Мне так заинтересовало намечающееся мероприятие, что я напросился на участие. Ко мне хорошо относились и внесли в список.

Сергей выбирает формат жесткого тренинга: двадцать четыре часа без сна и еды. Нас вывозят на загородную арсенальскую базу отдыха, сажают в полутемной комнате кружком. Первые часы идет психологический разогрев — простенькие ролевые игры. Постепенно Сергей толкает нас на конфликты, вбрасывая провокационные реплики, подвигает на нелицеприятные разговоры. Я в силу своего мягкого характера отмалчиваюсь, но слушаю внимательно. В какой-то момент Сергей выбирает одного из участников (назовем его Василий), которого просит рассадить всех оставшихся по уровню интеллекта. На стулья, расставленные амфитеатром.

— А откуда я знаю, какой у них интеллект? — смущается Василий.

— А как ты считаешь, так и рассаживай. Хоть по выражению лица.

— Кому-то будет обидно.

— А почему это тебя волнует?

Василий краснеет, но подходит к задаче серьезно: глядит каждому в глаза и начинает рассадку в замедленном темпе, по-стариковски рукой показывая, кому какой стул занять. Потом задумывается, просит кого-то поменяться местами. В конце аттестации я оказываюсь на самом последнем стуле. Ничего себе! Это я, что ли, выгляжу самым тупым!? С Василием до тренинга мы почти не общались — он мог оценить мой интеллект только визуально. Возможно, Василий сам туповат и ничего в людях не понимает. Но это удар! Я молчу, держу лицо.

— Максим, расскажи, как ощущения? — Сергей не позволяет мне закрыться в скорлупу.

— Вася, ты не прав! — отшучиваюсь я.

— Молодец, нашел хороший ответ! Но все же — как?!

— Неприятно, но не смертельно, — хочется, чтобы побыстрее перевели внимание общества с меня на что-то другое.

Но неприятности не заканчиваются. Нас просят встать со стульев, перейти в конец комнаты. В этот момент подъезжает на базу еще один комсомолец (назовем его Паша). Я с ним знаком хорошо — часто брал интервью. Ему Сергей ставит ту же самую задачу. Паша пропустил психологический «разогрев», поэтому от нелицеприятного дела смущается еще более Василия. И даже пытается отвильнуть. Но Сергей тверд: если Паша откажется выполнять задание — будет выслан с тренинга. Паше приходится рассаживать участников по интеллекту. И опять! Опять меня сажают на последнее место. Это уже не лезет ни в какие ворота, это не случайность! От тормозного Васи еще можно вытерпеть, но от знакомого Паши?! Меня!? Такого умного и начитанного!?

Сергей решает поддержать меня морально и вскользь замечает: «У Максима есть внутренняя социальная смелость: человек, который носит бороду, — не может быть робким». Я удивляюсь. Бороду я действительно отрастил, но не из соображений демонстрации смелости: удобно каждое утро не думать, «бриться сегодня или и такая щетина сойдет». Но в дальнейших ролевых играх чувствую себя увереннее.

Последний кол в мою самооценку вбивает Виктор. Он наблюдает за происходящим на тренинге из-за кулис и в конце дает всем участникам краткие характеристики. Обо мне так: «Ты, Максим, парень хороший, но какой-то вялый — ни рыба, ни мясо!»

Я вышел с тренинга ошарашенный. Вот, дружок, ради любопытства зашел на огонек, а получил удар в бок. Лучше бы не заходил… Что теперь делать? Да, что-то идет не туда, надо что-то менять! Действительно, можно превратиться в тю-тю со своей деликатностью, робостью и стеснительностью. Выгляжу как дебил — уже люди со стороны это видят! Оказывается.

В мозгу перещелкнуло — я снял с себя запреты и решил заняться коммерцией. Играть — так играть! А профессионализм… будем считать устаревшей, необязательной категорией.

* * *

Тот тренинг стал переломным моментом. Важнейшим вторым звеном (после перехода из КБ в газету) в цепочке событий. Тренд приобретал формы.

А вот не зашел бы я случайно в комитет комсомола в нужную минуту?! Не попал бы на тренинг, где организаторы Сергей и Виктор за одни сутки дали мне сильный пинок. Что бы было? Возможно, что мои потенциалы так и не проснулись бы.

Девяностые годы — время слома одной общественной формации и становления другой. Такие времена случаются крайне редко — это всегда время шансов. Пропустить их обидно. Но если ты не гений, как заранее знать — когда разбрасывать камни, а когда собирать? Кто подскажет? Высшие силы подстроили обстоятельства так, что и я двинулся по пути бизнеса, который дал мне: А — материальный успех, Б — творческое поприще, где мне лично было интересно, и я реализовал потенциал.

Обречен ли я был на успех в бизнесе? Ответ: скорее «нет», чем «да». На правой чаше весов лежали мой азарт игрока (откуда он?), молодость, логика, любопытство, упрямство, техническое образование, опыт шахматиста. На левой — лень и низкая самооценка, стеснительность, отсутствие управленческих навыков. Я бы сказал «при таком стартовом раскладе весы могли качнуться в любую сторону — пятьдесят на пятьдесят».

Завел мотор тот самый буксир ВЕЗЕНИЕ, который вытянул мою бригантину из порта приписки в открытое море. Он и качнул весы вправо.

Первое, с чем мне повезло, — со временем смены общественной формации в России. Ни раньше, ни позже. Если бы перестройка пришла раньше лет на десять, то мне бы сразу после школы не хватило опыта для начала бизнеса. А если бы перестройка задержалась лет на десять, мне стукнул бы сороковник — не хватило энергии на разгон бизнеса: наверное, я бы закис в медлительном, грустном карьерном восхождении от старшего инженера, через ведущего и как апофеоз — до руководителя отдела. Страна перешла к капитализму в аккурат, когда приближался мой тридцатник. Этот возраст — лучший для предпринимателя.

К сожалению, ни Виктору, ни Сергею я не смогу сказать спасибо. Первый трагически погиб, катаясь на снегоходе. А второй спился и тоже рано ушел из жизни.

Шагни — пошли месседж Высшим силам, что ты готов играть. И следи за ответом.