стоило улечься волнению, вызванному только что закончившимся землетрясением, как снова медленно просыпаются привычные обиды и страдания
После того как Великое землетрясение наконец утихло, люди, которые, спасаясь от землетрясения, покинули свои дома, стали дружелюбными и приветливыми
если не отдам все силы художественному творчеству, не буду чист ни перед жизнью, ни перед самим собой.
Я никудышный преподаватель, которого должны были немедленно изгнать из школы хотя бы потому, что я не могу как пилюлю проглотить существующий в современной Японии правительственный курс образования.
Благодаря существованию безобразного я смог лучше узнать прекрасное, что есть во мне, что есть в людях. Мало того, я смог лучше узнать и то безобразное, что есть и во мне, и в людях.
Я боялся hunger[174], принявшего форму любви. Потом боялся взаимных духовных и физических перемен в период (он был достаточно долог – по меньшей мере три года) до женитьбы. Наконец, я боялся, что моей любовью будет двигать холодный расчёт.
Однако время уничтожило эти мои страхи, и я теперь могу испытывать любовь, лишённую всякой сентиментальности.
Тихо и печально я смотрю на окружающих и на себя. Я снова равнодушен ко всем событиям, которые не касаются меня лично. Я и тот человек навсегда станем посторонними. Я сделаю всё от меня зависящее, чтобы случай по своей прихоти не столкнул нас. Но я боюсь такого случая. Мне остаётся лишь положиться на судьбу.
Я верю, что я умён. Только этот ум достоин того, чтобы проклясть его. Я стремлюсь быть умным и в то же время страдаю от ума. Как хорошо, если бы исчезли обе эти противоборствующие силы. Если этого не произойдёт, я не смогу обрести покой и до тех пор останусь малодушным человеком, лишённым самолюбия. Ты, наверное, будешь смеяться. Что же, я достоин того.
Но как избавиться от чувства опустошённости? Жить ради продления рода – как печально звучат эти слова.
Крайняя точка – смерть? Но мне кажется, что пока ещё всё образуется. Кажется даже, что я не умру. Трусость. Малодушие. Я не хочу умирать, не имея никаких оснований не хотеть умирать. Обуза семьи – эта гиря ещё больше увеличивает трусость. Просто не знаю, сколько раз писал я в своём дневнике слово «смерть».
А дневник я тоже недавно перестал вести. Все мои дневники за прошлые годы – сплошная ложь.
Мы – растения, живущие под разным небом, на разной земле. И наши произведения – плоды этих растений, живущих в самых разных условиях. Если посмотреть на нас глазами бога, то станет ясно, что в каждом нашем произведении заключена вся наша жизнь.
