Оглавление

«Если размахивать тканью в пустом пространстве,

то появится ветер»

Гуань Инь-Цзы 2:10

Утро

— Тридцать шестая бригада на вызов! Тридцать шестая! Доктор Бабуцкий! — хрипло прокаркал искажённый грубым картонным динамиком голос диспетчера из пластмассового репродуктора. Нехитрый прибор внутренней связи был закреплён на высокой дверной притолоке с помощью изогнутого гвоздя и куска медной проволоки.

Дроздов не спал уже больше часа. С той минуты, как в огромных окнах забрезжил рассвет, он тоскливо перекатывался с зажмуренными глазами по клеёнчатым волнам продавленного дивана, пытаясь натянуть на голову тонкую шерстяную ткань. Казённое одеяло, однако, было слишком коротким, и если удавалось наконец удобно обернуть его вокруг головы, наружу тут же противно вылезали ноги, подставляя сквозь дырки в носках нежную кожу пальцев под ледяную струю кондиционера, торчащего в раме над подоконником. Алексей вообще легко просыпался от каждого звука и шороха. А вот заснуть при свете ему удавалось обычно с большим трудом. Или чаще не удавалось вовсе. Нет, серьезно — разве можно нормально спать под окнами такого размера? Так они ведь, гляди-ка — ещё и без штор.

Центральная станция скорой помощи помещалась в приземистых кирпичных строениях, которым исполнилось лет по двести, не меньше. Они примыкали друг ко другу почти вплотную, ограничивая с трёх сторон большой квадратный двор, как попало закатанный горбатым асфальтом в дырах и трещинах. Из трещин торчали пучки пропылённой травы с лиловыми брызгами клевера, набравшего сочный глубокий цвет к середине лета. Во дворе располагался местный автопарк, представленный двумя основными видами автомобилей. В первом ряду стояли хрупкие белые РАФики — лёгкие, словно склеенные из картона. По ночам за тонкими стенками распутные доктора уединялись с готовыми на всё бесстыжими санитарками. Белые кузова ритмично раскачивались во мраке двора, словно парусники на ветру. Вполне пригодные для работы в тёплое время года, при наступлении суровой дальневосточной зимы изделия Рижского автозавода одно за другим выходили из строя, застревая даже в неглубоком снегу и отчаянно скользя по ледяным накатанным улицам. За РАФами мостились топорно сработанные, но крепкие, как всякая военная техника, угловатые зелёные УАЗы. Впрочем, и те, и другие который год уже колесили зимой и летом на истёртой, почти что лысой резине.

Высота потолка в комнатах единственного этажа была такой, что вкручивать лампочки в болтавшиеся на длинных витых шнурах патроны всякий раз вызывали местного электрика с невиданной четырёхметровой стремянкой, на которой тот опасно балансировал, словно цирковой акробат, подсобляя себе отборными матюгами. Ходили упорные слухи, что в этих казённого вида строениях кавалеристы держали при царе лошадей. Поверить в это было совсем нетрудно — с такой верхотурой в просторных комнатах впору было держать жирафов.

Окна были под стать потолку — необъятные квадратные проёмы, распахнутые навстречу потокам солнечного света, сдержать которые не могла даже вековая грязь на стёклах. Словно само пышущее жаром светило висело на стенах весь день в облупившейся деревянной раме. Конечно, при старой власти окна были закрыты плотными шторами. Но шторы украли ещё в девяносто первом. Вместе с электроплитой «Лысьва», тремя эмалированными кастрюлями, утюгом и ржавым огнетушителем. На входе после досадного инцидента поставили железную дверь, а на окна взгромоздили решётки, будто в тюрьме. Вот только повесить шторы отчего-то забыли.

— Тридцать шестая бригада! Доктор Бабуцкий! — нервно каркнул динамик повтором.

Лёха Дроздов всегда немного завидовал Бабуцкому. Стоило тому коснуться головой подушки, как сознание легко отключалось от материи, и уже через пару минут доктор весело свистел носом, причмокивал, похрапывал, а порой и беззастенчиво попёрдывал, невзирая на свет, шум, гам и сигаретный дым. Многие сотрудники скорой приобретали со временем схожее притупление чувств и вырубались с волшебной лёгкостью под ярко горящими лампами, посреди любого гомона или гвалта. Порой даже после кружки растворимого кофе цвета чёрной смолы, который врачи глушили на сменах, не разбирая времени суток, будто простую воду.

Можно было выкручивать звук в телевизоре до отказа, грохотать посудой и стульями, орать и виртуозно материться под самым ухом, как это делали все без исключения доктора мужского пола, возвращаясь после вызовов в ординаторскую — ничто не могло нарушить покой Бабуцкого. Между вызовами он сладко спал с безмятежной улыбкой на гладком, будто у младенца, безволосом лице. И, как нормальный врач скорой помощи, во сне реагировал только на номер бригады и собственную фамилию, произнесённые диспетчером в микрофон.

Вот и сейчас, стоило лишь прозвучать нужной комбинации звуков, доктор заёрзал на скрипучем раскладном кресле, отбросил красное одеяло с уродливым чёрным штампом «ЦПСМП» и жирными цифрами «36», неспешно сел, зевнул, потянулся и, прихватив со стола потёртую дерматиновую папку, поплёлся записывать вызов, шаркая по линолеуму подошвами стоптанных сандалий. Дроздов лениво вытянул руку из-под худой, усеянной катышками, полушерстяной материи и бросил взгляд на циферблат наручных часов. Двенадцать минут восьмого. Пора вставать и собираться домой — восьмичасовым бригадам в такое время вызовов уже не дают.

**********

В ноздри ударил тягучий кофейный дух. За длинным столом над дымящейся красной кружкой с белой надписью Nescafe склонилась худая фигура с торчащим над круглым затылком колючим ёжиком. Приехавший только что с вызова доктор Пшеницын запарил уже в поллитровой посуде свежую порцию чёрного топлива и, не отводя быстро теплеющих глаз от голубого экрана, тянул в давно сожжённую кипятком бесчувственную глотку горькое электричество июльского утра. Не умолкающий ночью и днём телевизор, как обычно, пугал новостями и без того изрядно напуганных граждан.

Давно исчезли с экранов бравые репортажи о героических полётах в космос, рекордных надоях и урожаях зерна, добыче нефти, бурого угля и природного газа. Знакомые с детства дикторы, передававшие сводки со съездов КПСС, теми же неестественно бодрыми голосами вещали теперь о воровстве и разрухе, взрывах, пожарах, цунами и жертвах бандитских разборок.

— В столице Республики Корея городе Сеул произошло внезапное обрушение пятиэтажного здания универмага «Сампун», — гулким эхом тыкался в потолок жизнерадостный баритон, — В результате катастрофы десятки человек погибли на месте, сотни находятся под завалами.. А теперь к новостям криминальной хроники..

Дроздов небрежно свернул постель толстым валиком и затолкал в мешок, сшитый из полосатой пёстрой матрасовки, на которой красовалась большая, коряво выведенная чёрным цифра «13» — номер его бригады. Мешок привычно плюхнулся в кучу таких же мешков, как попало набросанных друг на друга в старом платяном шкафу с покосившимися створками. Подсев к столу, Алексей дописал последние листы вызовов — бегло и нарочито неразборчиво. Собрал в тонкую пачку ворох серых бумажек, измаранных с обеих сторон шариковой авторучкой. До конца дежурства оставалось пятнадцать минут. Этого времени хватит с избытком, чтобы отлить и перекурить.

Отлить, однако, случилось не так скоро, как хотелось бы. Массивная и высокая, как всё в этом здании, дверь туалета оказалась запертой изнутри. Промаявшись долгое время в сумрачном коридоре, Дроздов ухватил покрепче железную ручку и дёрнул несколько раз, что есть силы, громыхнув дверным полотном о косяк.

— За-ан-нят-то.. — раздалось изнутри знакомое натужное кряхтение. Дроздову сегодня крупно не повезло. На смену вышел доктор Марусин с двадцать второй бригады.

Доктор проживал в частном секторе позади разорённых цехов завода «Энергомаш», в одном из кривых переулков разбросанного по оврагам Рабочей слободки. Известные всем удобства — а если быть точным в нашем случае — неудобства в старом доме Марусиных представляли собой дощатую будку в углу огорода, открытую всем превратностям муссонного климата. Понятное дело, смекалистый доктор не упускал любой возможности опростаться в более комфортных условиях. В дни своих дежурств Марусин

довозил на трамвае спрессованные какашки до станции скорой и, успев только отметиться у диспетчера, скрывался за титанической дверью сортира, чтобы в компании свежего номера газеты «СПИД-инфо» предаться изысканным наслаждениям. В эти минуты сладостной эйфории время в стенах уборной замедляло свой ход, и доктор Марусин, перелистывая пахнущие типографской краской страницы, мог парить над фаянсовым кратером бесконечно. Или хотя бы до той поры, пока не объявят вызов его бригаде.

**********

Машинально дёрнув ещё раз дверную ручку, Дроздов пробурчал короткое злобное «Сука!», огляделся по сторонам и зашёл в узкую тесную комнату по соседству, из-за высоты потолка схожую со школьным пеналом. По старой памяти комнату все называли бытовкой. Хотя из предметов, имеющих отношение к быту работников скорой, после кражи электроплиты вместе с кухонной утварью в наличии оставалась одна только рваная клеёнчатая кушетка. В холодное время года бытовка превращалась в курилку, где вечно толкался народ, окружённый кислыми табачными облаками. Нынче на дворе стояло лето, все нормальные люди курили на улице, и в полутёмной курилке Лёха был в одиночестве.

Аккуратно притворив за собой дверь, Дроздов подошёл к единственному окну — высокому и узкому, на манер церковного. Забранное железной решёткой окно с распахнутыми створками выходило в заросший травой тупичок у забора. Через тонкие прутья в пелене утреннего тумана видны были две дворовые собаки из тех, что подкармливали сердобольные водители и санитары. Косматый кобель Кузя ростом с небольшую овчарку пытался пристроиться к низенькой коротконогой сучке, нелепой фигурой смахивающей на таксу. Как ни старался бедняга совокупиться с объектом своих вожделений, его лакированный алый стручок раз за разом бестолково бороздил воздух над лохматой коричневой спиной.

Внезапно Кузя застыл на секунду-другую, как вкопанный, шумно вздохнул, шевельнул ушами, словно прислушавшись к тихой подсказке природы, расставил в стороны лапы и плюхнулся пузом на спину подружки. Каким-то чудесным образом красный стручок попал наконец, куда было нужно, и радостный Кузя заездил, заёрзал, затанцевал в том самом древнем танце, что отплясывали ещё динозавры в мезозойскую эру.

Закурив, Алексей подошёл к окну, откинул полы халата, дёрнул замок на ширинке и с удовольствием брызнул тугой струёй через решётку на сырую траву в мелких жемчужинах росы. Услышав журчание, Кузя скосил глаза на струю из окна, снова вздохнул и продолжил свой скорбный собачий труд по производству себе подобных. Туман понемногу рассеивался. Ослепительный шар полыхнул над крышей соседнего корпуса. В полумраке убогой бытовки табачное облако вспыхнуло и таинственно засветилось, пронизанное лучами нового утра.

Дроздов просунул руку через решётку и шутки ради прицелился в Кузю зажатым в пальцах горящим окурком. Выстрелил резким щелчком, но не попал. Разбрызгивая на лету искры, окурок промчался между мохнатых ушей и, описав дугу, потерялся в траве. Беглый взгляд на часы. Семь пятьдесят восемь. Стянув на ходу надоевший за сутки помятый халат, Алексей направился в ординаторскую. Оставалось лишь запереть на ключ его личный ящик. В таких сундучках врачи хранили рабочие папки, фонендоскопы, авторучки, заначки дефицитных лекарств, которые можно пристроить на вызовах за наличные, и запасы украденного спирта для личного пользования. Два поворота ключа. Ну вот и всё. Пора домой. Дежурство окончено.

***********

Остановка трамвая располагалась в двадцати шагах от угрюмых зданий станции скорой помощи, смотревших замшелыми фасадами на проезжую часть. Вот только трамваи, как нарочно, сегодня с утра не ходили. Жёлтые вагончики с бордовыми полосами смирно стояли друг за другом на рельсах, будто затеяли детскую игру в поезда. Толпа на остановке глухо роптала, но расходиться не торопилась. Дроздов почесал затылок, закурил и пошёл пешком. До Ленина две остановки — быстрым шагом он доберётся минут за пятнадцать. А там останется сесть на автобус десятого номера, который докатит прямо до дома. В конце концов, какая-никакая экономия выйдет.

За поворотом дороги возле Ботанического сада неожиданно обнаружилась причина затора в движении электротранспорта. На трамвайных рельсах колёсами вверх лежал заграничный автомобиль — большой, блестящий, чёрный. С хищно заострённым носом и никелированными литыми дисками в россыпях изящно перекрещенных спиц. Вывернув голову набок, Дроздов прочитал перевёрнутую надпись на сверкающей эмблеме в виде геральдического щита с хищной птичьей головой — «Eagle». Орёл? Он даже не слыхал о такой модели. Рядом у края дороги прижался к бордюру куда более знакомый «Луноход» — украшенный синей полосой жёлтый УАЗик. На переднем сиденье «Лунохода» толстый лысый мент без фуражки злобно орал в рацию.

Вокруг опрокинутой машины, хрустя осколками лобового стекла, бегал восточный человек в короткой кожаной куртке, поминутно приглаживал рукой взъерошенные чёрные волосы и возбуждённо-весело приговаривал, обращаясь к случайным прохожим :

— Нэт, ти видел, а? Два раз воздух пэрэвэрнул, да. Лэтэл, как птыц. Нэт, как орёл! Потом на рэлс, да! Ба-бах! Двадцать мэтр на крыша по рэлс ехал, как паровоз. Нэт, ти такой видел, а?!

В другой руке черноволосый держал большую зелёную бутылку с чёрной этикеткой «Советское шампанское». Пить из бутылки было не слишком удобно — при каждом глотке буйная пена с шипением выплёскивалась из горлышка и заливала багровый щетинистый подбородок, стекая по шее за кожаный ворот. Но это не смущало нисколько отчаянного водилу. Вылив на красную рожу последнюю порцию липкой сладкой пены, он запузырил бутылку в придорожные кусты за спиной, вытащил красно-белую пачку Marlboro из бокового кармана, чиркнул спичками и закурил, затягиваясь жадно и глубоко. С лица его всё это время не сходила довольная улыбка. Прохожие сторонились не в меру весёлого иноплеменника и в разговоры с ним не вступали. Завидев Дроздова, владелец авто устремился к нему навстречу с тем же вопросом :

— Слюшай, ну давай, давай, скажи — ти такое в жизни видэл, а?

— Да ты и представить себе не сможешь, что я в жизни видел, — бросил Дроздов на ходу и, попыхивая сигареткой, продолжил движение быстрым шагом в сторону улицы Ленина.

**********

Удивить врача скорой помощи перевёрнутым автомобилем и вправду было задачей не из простых. С тех пор, как из портов соседнего Приморья в Кабановск потянулись караваны подержанных японских машин, правила уличного движения безвозвратно ушли в прошлое. Счастливые владельцы слегка потрёпанных Тойот и Ниссанов без объявления войны развязали на улицах города кровавое побоище. По узким и неровным дорогам, рассчитанным на тихоходную советскую технику, с рёвом носились теперь сверкающие полировкой невиданные тачки с обтекаемыми формами звездолётов, набитые сурового вида коротко стрижеными молодыми людьми в чёрных рубашках, с синими от нарисованных перстней пальцами, обкуренными в хлам гогочущими подростками и чванливыми скороспелыми коммерсантами, наряженными в малиновые пиджаки.

На перекрёстках тут и там громоздились обездвиженные железные тела — покоробленные, раздавленные и перевёрнутые. Из-под помятых капотов струился едкий синеватый дым, а на асфальте темнели лужи масла и крови в разноцветных россыпях колотых фонарей. Гнутые и поваленные столбы, снесённые изгороди и вывернутые бордюры дополняли картину перманентной партизанской войны. Чудом уцелевшие светофоры подслеповато моргали зелёным и красным, напрасно пытаясь привлечь внимание ошалелых участников дорожного движения.

Пешеходы пересекали проезжую часть вприпрыжку, озираясь в ужасе по сторонам. А перебежав, благодарно крестились на золочёные купола новенькой церкви, выросшей недавно на главной площади Кабановска, аккурат напротив гранитного монумента борцам за Советскую власть на Дальнем Востоке. Справедливости ради надо заметить, что сами водители рисковали ничуть не меньше. Нередко случалось так, что первая поездка оказывалась последней для непривычного к бешеным скоростям и правому рулю автолюбителя, пересевшего из отцовского Запорожца в реактивный Мицубиси ГТО.

Поворот у Ботанического сада получил в народе название Петля смерти. Пятьдесят послевоенных лет мирно похрюкивающие рейсовые ЛиАЗы и натужно рычащие самосвалы преодолевали опасный участок без каких-либо приключений. Но вот, наступили новые времена, и оказалось вдруг, что угол дорожного полотна совсем не стыкуется с резким изгибом трассы. Разогнанные до ста двадцати Скайлайны и Виндомы вылетали с дороги кручёными бильярдными шарами. Те, кто поворачивал по первой полосе, легко ломали латаное-перелатаное ограждение и улетали в глубокий овраг. Машины, что выскакивали на вторую, по причине безжалостных и непонятных большинству водителей законов физики, неведомая сила выносила на встречную полосу.

Бывало, что происшествие заканчивалось лёгким испугом и мелкими царапинами. Чаще фрагменты раздавленных тел приходилось мучительно долго вытаскивать из объятий покорёженного металла, как медведь выковыривает тушёнку из расплющенных могучими лапами консервных банок. Скорая помощь, понятное дело, не могла оставаться в стороне от театра военных действий. Вот только помощь, даже самую скорую, зачастую оказывать было уже некому.

Один особенно жуткий вызов на дьявольскую Петлю запомнился Дроздову надолго. Дело было перед рассветом. Маленький юркий Спринтер, не попытавшись даже затормозить, влетел на предельной скорости под железный рекламный щит с тремя огромными буквами МММ, установленный на повороте только за день до катастрофы. Седан превратился мгновенно в кабриолет с открытым верхом. Странно и страшно было видеть на залитом кровью бежевом бархате четыре неподвижные фигуры, начисто лишённые голов. Вот этот случай и вправду стоило назвать удивительным. А что, в самом деле, могло удивить бывалого доктора скорой в обычном перевёрнутом автомобиле? Пусть даже с орлом на переднем бампере.

**********

Встреча друзей

Дорога с трамвайными рельсами посередине — такими прямыми и чёткими, словно нарисованными по асфальту серебряным карандашом — далеко впереди задиралась кверху, упираясь в широкую улицу Ленина. На следующей остановке тоже толпился народ. Под рифлёной пластмассовой крышей примостилась фанерная будка вроде сапожной. Из тёмного дымного окна несло прогорклым пережаренным маслом. Над окном нестройным хороводом плясали большие красные буквы, писаные от руки — ХИЧИНИ.

Люди раздражённо поглядывали на часы, недобро косились, морща носы, на окошко с вонючими хичинами и ругали распоследними словами трамвайное ведомство, городские власти, гласность, перестройку, пропившего Советский Союз алкоголика Ельцина и тайного агента ЦРУ Горбачёва, помеченного при рождении багровой печатью сатаны.

У обочины стояли четыре японские тачки, в которых сидели бомбилы с наглыми рожами. Они зазывали пассажиров прокатиться «с ветерком» совершенно в духе Козлевича. Из ближайшей машины — длинной, белой, с тонированными стёклами — высунулся бледный парень в тёмных очках с такими же бледными, под цвет лица, почти что белыми волосами — коротко стрижеными на затылке, но с длинной чёлкой, свисающей к самой оправе очков.

— Уважаемые граждане! Трамваи, того — не ходят. Давайте уже на такси, — хрипло частил бледнолицый, — Мужчина, вам куда ехать? Отвезу недорого. В салоне работает кондиционер.

Алексей не сразу смекнул, что водила обращается к нему лично. Запрокинув голову к небу, какое-то время он следил за быстрым полётом ласточек в голубом просторе, пропуская мимо ушей болтовню надоедливого шофёра.

— Мужчина, в небе такси не летают. Давайте уже определяться! — повысил голос водила, — Едем — значит, едем, и все дела! Главное дело — недорого. Вам конкретно куда?

— Туда, где нет труда, — грубо ответил Дроздов хулиганской присказкой и обернулся, чтобы послать назойливый сервис в известное место.

— Лёшка?! — вдруг вскричал белобрысый, толкая дверцу машины и выбираясь из салона наружу. — Лёха! Корефан! Вот это встреча!

Скрытое очками лицо точно показалось Дроздову знакомым. Да не то, что знакомым — почти родным. Неужто..

— Саня? Саня Третьяк?! В рот печенье..

— Лёха! Чувак! В рот компот! Сколько же лет мы не виделись? А ну, погоди-ка.. Семь.. Восемь?! С ума сойти.. Дай-ка, я тебя обниму! — и с этими словами Третьяк взаправду затеял обниматься.

**********

Дроздов совсем не противился. Внезапная встреча со школьным другом приятно его взбудоражила. От обычной после дежурства сонливости даже следа не осталось. Из пыльных кладовых памяти потянулась череда почти уже призрачных, но всё ещё милых сердцу картин. Игры в таинственных рыцарей-тамплиеров на заброшенной стройке гостиницы «Интурист». Тусклый блеск старинных монет, пьянящий запах альбомов-кляссеров с марками всех континентов и зачитанные до дыр книжки Майн Рида и Фенимора Купера.

В ушах заметался собственный дерзкий голос, фальшиво кричащий под неслаженный звон желтобокой гитары: «Smo-o-o-oke on the water!..» Волосы на плечах. Джинсы, вытертые наждачкой до белизны. Аллеи старого парка. Бормотуха из горла на танцплощадке. Пряный дым папиросы с волшебной травой. И кружащие голову поездки тёмными вечерами к весёлым, совсем уже взрослым чувихам в общагу Политехнического.

Какой же это был прекрасный мир, полный ярких красок и свежего ветра! Чистый воздух безоблачной юности вихрем ворвался в душное июльское утро, унося прогорклый смрад подгоревших хичин. Лёха сам рванулся старому другу навстречу и, похлопывая Третьяка по спине, крепко прижался лицом к жилистому крепкому плечу в бордовой рубахе. Щека скользнула по мягкой ворсистой ткани с удивительно приятной для кожи фактурой.

— Саня, чувак, да откуда ж ты взялся? — вскричал Дроздов удивлённо и радостно.

— Вот тебе и пожалуйста! Я никуда не девался. Это ведь ты на север подался, как институт закончил. А я после армии из Кабановска ни ногой. Все эти годы здесь и крутился.

— Раскрутился неплохо, как я погляжу. Такой аппарат, наверно, штук на пять зелёных потянет. Это что у тебя? Тойота?

— Хонда Аккорд. Только с ценой малёхо не угадал. За семёрку в Находке брал. Девяносто первого года. Свежак. Непосредственно с парохода.

— Ого! Базаров нет, уматная тачка. Так ты, по ходу, бомбишь?

— Ну, типа того. Нормальная тема. На жизнь хватает. А ты тут чего? На трамвай? Трамваи ж не ходят.

— Да в курсе. На Ботаническом чурка на рельсах машину перевернул. Я остановку прошёл пешком от станции скорой.

— Выходит, на скорой пашешь? То-то, чую, аптекой несёт за версту. А мне говорили, ты до сих пор в деревне гасишься.

— Третий год уже, как вернулся. Помню, принялся сразу тебе названивать. А в трубке гудки короткие. Типа «занято». И так три дня подряд. Приехал в «Черёмушки» — в вашей квартире чувиха живёт какая-то. Даже дверь не открыла, прикинь! Сказала, что бывших хозяев здесь уже нет. В Анапу уехали. Тут я на жопу и сел. Ну, сам посуди — где Кабановск, и где Анапа?

— Так это ж не я, а мамка! — хлопнув себя по бедру ладонью, воскликнул Третьяк — Мамка моя свинтила в Анапу.

— Одна, без тебя?

— Ясное дело, одна. Дело прошлое, мы с ней жили, как кошка с собакой. Мне на заводе комнату дали в общаге, я и свалил из дома. Так мамка, прикинь, хату втихую приватизировала, да тут же и закатала по конскому ценнику.

— А тебя, что ли, с деньгами по бороде?

— Какие деньги? Даже не попрощалась.

— Так что же ты в суд на неё не подал?

— Какой там суд? Всё по закону вышло. Сам же, дурень, из хаты выписался. Короче, пришёл маманю с Новым годом поздравить, а там хозяева новые. Уже успели замок поменять. Теперь-то я успокоился, зла на неё не держу. А тогда у меня просто крышу рвануло. Прикинь, в Анапу хотел на разборки ехать. Хорошо, что денег не было на дорогу..

**********

— Значит, ты в заводской общаге так и кантуешься? — спросил Алексей, решив ослабить невольно возникшее напряжение, — адрес хотя б запиши. Чтобы нам снова не потеряться.

Саня помедлил с минуту, словно вопрос оказался из серии каверзных. Потом встрепенулся внезапно, хлопнув себя по затылку, и резко переменил тему :

— Слушай, старик! Давай-ка, садись в машину. Ты же домой собирался. Я довезу. Без проблем.

Дроздов немного смутился. Как говорится, дружба дружбой, но ведь таксисты, известное дело, народ предприимчивый. Опять же, не виделись столько лет, как ни крути..

— Саня, ты знаешь, я ведь того.. У меня на автобус только.. Зарплату четвёртый месяц не платят, уроды.

Заметно было, что эти слова изрядно расстроили школьного друга. Тот притопнул ногой, мотнул головой, заставив белёсую чёлку подпрыгнуть и театральным жестом всплеснул руками :

— Лёха, ты чё — серьёзно? Чува-ак, не гони, в натуре! Какие деньги? Мы же кенты! Говори, куда ехать. Да прыгай ты уже в тачку, в рот малина! — и, подхватив Дроздова за локоть, Саня легко потянул за ручку левую дверь.

— Спасибо, старик. Я, вообще-то, совсем не против, — не стал ломаться дальше Дроздов, — Ладно, поехали. Мы на Тридцатой школе квартиру снимаем. Пятиэтажка сразу за остановкой. Пристёгиваться надо?

— Пускай сыкуны пристёгиваются. А нам это ни к чему. Ну, погнали наши городских!

**********

Белая Хонда взревела и резко рванула с места, обдав удушливым выхлопом кучку завистливых граждан, оставшихся дожидаться запертого в ловушке трамвая. В салоне висело облако приятного цветочного аромата.

— Чем это у тебя так вкусно пахнет? Одеколоном, что ли? — спросил Алексей, осматриваясь по сторонам.

— Освежитель воздуха, — мотнул подбородком Третьяк в сторону ветрового стекла. Перед стеклом в прозрачном флаконе плескалась жидкость синего цвета. — Мэйд ин Джапан. Нравится?

— Ну, да. Обычно в машинах бензином и маслом воняет. А у тебя тут как в парфюмерном салоне.

Дроздов погладил ладонью бархатную обивку сиденья, скользнул глазами по приборной панели, где в мягкой подсветке тёмных окошек качались красные стрелки, и, наконец, перевёл глаза на лицо школьного друга.

— Саня, сними ты уже, в натуре, эти очки. Прямо секретный агент какой-то. Дай хотя бы тебя разглядеть получше. Столько лет не виделись, а ты глаза прячешь.

Продолжая смотреть на дорогу, левой рукой Третьяк стянул очки с лица и, повернув к Алексею голову вполоборота, бросил на него быстрый взгляд исподлобья. Дроздов невольно вздрогнул. Да, на него точно смотрели знакомые глаза старого друга. Но вместо прежней хитроватой ухмылки — свободной и лёгкой — во взгляде ясно читались тревога, усталость и, как будто, даже глубоко спрятанный страх. Словно в чёрных колодцах зрачков Третьяка скрывалась какая-то тайна. Пронизанные красной сетью сосудов склеры. Набрякшие веки, налитые болезненной синевой. В сочетании с мертвенной бледностью заметно похудевшего лица Саня выглядел так, словно его точил изнутри тяжёлый недуг.

— Послушай, чувак, — озабоченно начал Дроздов, — а ты чего такой бледный? Часом, не заболел? Смотри, какие круги под глазами!

Саня снова надвинул очки на нос :

— Ну, чего ты зазря суету наводишь? Я абсолютно здоров. Просто не выспался. Обычное дело. Я же таксист. Если не в курсе, работаю по ночам.

— Удивил бабу мудями! А я, выходит, по ночам не работаю? Но у меня почему-то лицо не похоже на рожу из фильма «Дракула». Да тебя лечить надо! Ты вообще анализы крови давно сдавал? Гемоглобин там, и всё такое.. Слушай, а хочешь, в больницу тебя устроим? Ну, типа на обследование. Могу посодействовать.

— Лёха, не суетись. Я не больной. Серьёзно. Это совсем другое, — ответил Третьяк с лёгкой досадой в голосе.

— Другое? Какое ещё другое?! — насторожился Дроздов,.

— Так, ерунда. Ничего интересного. Не бери в голову. Ну, что ты завёлся, в натуре? Давай, рассказывай лучше, кого из наших встречал..

— Да никого я не встречал. Саня, ответь мне честно. Ты что, подсел на какое-то шириво? Я угадал? Что, в самую точку? Старик, ты должен мне всё рассказать. Прямо сейчас.

— Лёха, ты просто погнал! — возмутился Третьяк, останавливаясь на светофоре, — Ляпнул, в натуре, как в лужу пёрнул! Какое там шириво? С детства боюсь уколов. Кроме травы, никакой наркоты в жизни не пробовал. Вот те крест! — и Саня, перехватив левой рукой руль, размашисто перекрестился.

— Тогда чего ты ходишь вокруг, да около?! Говори уже конкретно, в чём дело. Или забыл, что я врач? Плохого точно не посоветую.

— Старик, спасибо. Я тебе верю. Только и ты мне поверь — не нужно тебе встревать в это дело. Как говорится, меньше знаешь — лучше спишь. Вот это как раз тот самый случай. И медицина точно здесь не поможет.

**********

Похоже было, что Саня не врёт, и причины его нездоровой бледности не так очевидны, как могло показаться на первый взгляд. Однако же, причины какие-то были, и теперь Алексею казалось, что он проживёт сегодняшний день напрасно, если тотчас не докопается до истины. Не придумав другого способа, Дроздов принялся донимать Третьяка назойливыми расспросами, пытаясь нащупать ответ, что называется, методом тыка.

— Может, ты денег кому-то должен? Тачку чужую разбил? Бандюки напрягают? Грузят менты?

Третьяк на всё отвечал односложным «нет» или просто мотал отрицательно головой. Промчавшись по центру, белая Хонда обогнула Казачью гору и понеслась вдоль высокого обрывистого берега по длинной дороге, ведущей на север. Любопытство Дроздова достигло точки кипения. Дом, где они с Иришкой снимали квартиру, скоро покажется за поворотом, а к разгадке он не приблизился ни на шаг. Не зная, как развязать язык собеседнику, Алексей решился сыграть ва-банк. Изобразив на лице бесстрастную маску Каменного гостя, нарочито холодным тоном он произнёс :

— Знаешь, что, корефан? Тормозни-ка возле киоска. Да, сразу за остановкой. Я там выйду.

Саня вильнул направо и остановился, прижавшись к обочине.

— Мы же ещё не доехали.

— Ничего, я как раз сигарет куплю.

— Так ты покупай, я подожду. Какие проблемы?

— Пешком захотелось пройтись.

— А как же адрес? Ты ведь хотел записать.

— Да ладно. Навряд ли уже пригодится, — ответил Дроздов тем же металлическим голосом, будто разговаривал робот, — поначалу мне показалось, что мы остались друзьями. Видать, ошибся. Бывает..

Сжав до ниточки тонкие бледные губы, Третьяк надавил на газ. Машина рванула с места, заставив Дроздова качнуться вперёд — да так, что его голова едва не воткнулась в лобовое стекло. Почти что сразу взвизгнули тормоза, и Саня резко свернул направо в первый попавшийся двор. Проехав между беседкой с дырявой крышей и усыпанной собачьим говном песочницей в дальний угол, где старые вязы бросали на пыльный асфальт ажурную тень, школьный друг заглушил мотор, не говоря ни слова. Из красной пачки с голубой надписью «Magna» Саня выудил две сигареты, сунул одну в бледные губы, а вторую протянул Дроздову. Какое-то время оба молча курили, пуская синий дым в открытые окна. Третьяк стряхнул за окно пепельный столбик и промолвил негромко, глядя прямо перед собой, словно по-прежнему ехал по трассе

— Лёха, как ты не можешь въехать? Ради старой дружбы я и молчу.

— Не въезжаю, в натуре. Это как понимать? — озадачился Алексей.

— Да вот так. Друга терять неохота. И так восемь лет не виделись. А если я всё расскажу, тебя сразу сдует. Скорее всего, навсегда. Я же знаю. Кому нужны чужие проблемы?

Дроздов повернулся к старому другу, вытянул руку и крепко сжал прохладную, вялую, словно лишённую жизни, ладонь.

— Саня. Смотри мне в глаза. Да сними ты уже эти долбаные очки!

Свободной рукой Лёха сам ухватил очки за дужку, сорвал с белого лица чёрные стёкла и бросил вперёд на панель к ветровому стеклу :

— Смотри мне в глаза, старик. И слушай. Не знаю, как ты жил эти годы и чем занимался. Даже если ты банк ограбил. Или кого замочил. Да мне насрать. Понимаешь? Я ж за тебя. По любому.

Третьяк помолчал с минуту, затягиваясь душистой Магной. Через зелёное кружево старого вяза пробивались солнечные лучи, играя на бледных щеках яркими бликами. В тихом нагретом воздухе хорошо было слышно, как жужжат над цветочными клумбами неутомимые пчёлы с оранжевым грузом пыльцы на глянцевых лапках.

С другой стороны двора доносились весёлые крики :

— Серёга, скинь с балкона жёлтую сумку! Да, большую, хозяйственную. Я на «Речник» сгоняю за пивом. Балдыся сказал, «Жигулёвское» разгружают. Он уже очередь занял.

— Держи! Только бери сразу ящик.

— Тогда добавляй два штукаря.

— Базаров нет. Щас положу в кармашек.

Саня стрельнул окурком в анютины глазки, пригладил белую чёлку и начал свою историю. Поначалу Дроздов по скверной привычке перебивал то и дело рассказчика, пытаясь нащупать методом тыка, куда повернёт сюжет, и где же прячется обещанная интрига. Однако, вскоре он приумолк и, как говорится, весь обратился в слух, отвлекаясь только за тем, чтобы вытянуть очередную сигарету из пачки.

**********

История Сани Третьяка, рассказанная им самим

Рождение мечты

— Всё началось с покупки этой квартиры.. — начал Третьяк, оглянувшись зачем-то по сторонам и даже понизив голос. Словно покупка недвижимости считалась делом предосудительным. Впрочем, старый друг, похоже, искренне был обрадован.

— Чего-чего?! Квартиры? Серьёзно? Квар-ти-ры?! Я не ослышался? В ро-от компот! Санё-ёк! Красавец! Так ты, по натуре, квартиру купил?! — вскричал ошеломлённый Дроздов и от избытка чувств снова принялся трясти Санину руку, — Ну, молодец, корефан. Поздравляю. А я уж который год по съёмным скитаюсь. Это ж надо, как подфартило..

— Не торопись поздравлять. Сначала выслушай. Я всё тебе расскажу. Как обещал. Запомни только — не выношу, когда меня принимают за психа. Лучше тебе уяснить это сразу — никакой я не псих. Понимаешь, вокруг меня происходят очень странные вещи. Дикие. Сумасшедшие. Но сам я не псих. Всё дело в этой квартире.. Не знаю даже, с чего начать.. В общем, там творится натуральная чертовщина..

— Это как понимать?

— Видел фильм «Полтергейст»?

— Да кто же его не видел? Что ты всё загадками говоришь? Рассказывай по порядку. Через агентство квартиру брал?

— Понятное дело, через агентство. Фильм, говорю, «Полтергейст»..

— Так я и знал! Никак, на деньги швырнули, уроды? — возбуждённо выпалил Алексей, — Я слышал, эти агенты вечно с ценами крутят-мутят.

— Да нет. Никто с ценой не крутил. Я даже сумел сторговать два штукаря. Просили дороже. Я про кино. Помнишь, там..

— А ещё я в газете читал, такое бывает — покажут одну квартиру, а продадут по факту другую. Например, в деревянном бараке с печным отоплением. Или вместо хозяина могут бомжа привести на сделку с украденным паспортом..

— Да нет же, нет. Успокойся, чувак. Никто меня не кидал. Сделка прошла как по маслу. Ни бомжей, ни украденных паспортов. Вообще никаких подводных камней. Как там у Ильфа и Петрова? Утром деньги, вечером стулья. Ключи передали сразу в конторе нотариуса. И квартиру, не сомневайся, продали правильную.

— Что-то я тебя не пойму, — изумился Дроздов, — Квартиру купил человек, а сам недоволен. Ну-ка, рассказывай, что за квартира. Сколько комнат? В каком районе?

Лицо Третьяка оживилось. Впервые на его губах появилась тень прежней улыбки. Глаза потеплели. И даже щёки как будто тронул слабый румянец.

— Знаешь большую сталинку на Котовского? Жёлтую, с аркой и колоннами на фасаде. Да, возле сквера, где был магазин «Башмачок». Я ж по Котовского в школу ходил. Десять лет туда и обратно. Как раз мимо этого дома. С детства он мне казался особенным. Вся эта лепка.. Помнишь? Гирлянды какие-то, звёзды.. Вазы на крыше. Опять же, колонны эти.. Прямо какой-то храм из учебника древней истории. Меня тянуло к дому с колоннами, словно магнитом. Веришь, нет — он мне порой ночами снился. Огромные окна. Вазы. Лепные звёзды. И эти цифры над аркой. Тысяча. Девятьсот. Тридцать. Девять. В одной из квартир второго подъезда жил какое-то время отличник Петренко из параллельного класса. Я заходил за ним иногда, но дальше порога меня ни разу не приглашали.

Помнишь, по телеку раньше крутили старые фильмы? Те ещё — чёрно-белые. С вечным праздником на экране. Ну, ты понимаешь, о чём я. Светит яркое солнце, играет громкая музыка, какие-то флаги повсюду развешаны.. Все на экране добрые и весёлые — будто накурились хорошей дури. Задорно смеются красивые добрые девушки. Добрый рабочий с улыбкой крутит токарный станок. Добрые школьники помогают добрым старушкам. Даже менты киношные были добрые — никого не ругали, не били, не волокли в обезьянник. Отдавали только с улыбкой прохожим честь, да свистели то и дело в свисток. Но вот, за что я обожал эти фильмы. Все герои — от генерала до слесаря — жили в похожих домах с венками, звёздами и колоннами. В необъятных квартирам с громадными комнатами и высоченными потолками.

Конечно, зрители, не будь дураками, понимали разницу между кино и жизнью. В жизни никто бы не дал такое жильё моей мамаше — наборщице в типографии «Суворовский натиск». Как говорится, не по Сеньке шапка. И сам я даже не мог позволить себе мечтать о жёлтом доме с колоннами.. Да что там — во двор заходить и то было как-то неловко.

**********

Так вот. Осенью я купил на Котовского трёхкомнатную квартиру. В сорок четвёртом доме. Последний этаж — над головой никто не топает. Здоровенные комнаты! Каждая метров по двадцать. Потолки, прикинь, три пятьдесят. Огроменные окна. И сразу, как заходишь — широкий такой коридор, почти квадратный. Всё, как в кино! Кататься на велике можно. Ты ведь помнишь хату, где мы жили с мамашей? Вместо прихожей там был пятачок сантиметров на сорок — если в комнату дверь открываешь, в толчок уже не зайти. А в новой квартире одна только ванная комната девять метров. И в ней окно во всю стену с видом на город..

— Но ведь такая квартира, наверное, бешеных бабок стоит. Во сколько ж она тебе обошлась? — озадачился вдруг Дроздов, — Если, конечно, не секрет.

— Да нет у меня от тебя никаких секретов. Ровно сорок четыре штуки. Как с куста.

— Баксов?!

— Уж ясное дело, что не рублей. Имей в виду, хату я взял без ремонта. Как говорится, убитую в хлам. Считай, одни только голые стены. С евроремонтом такая квартира самое малое встанет в полтинник.

— Ты уж прости меня, дурака, — шумно зашмыгал носом Дроздов, — не моё это дело, знаю. Но всё-таки я спрошу.. Это ж откуда такое баблище? Квартира.. Машина.. На скорой мне до пенсии столько не заработать. Или ты по натуре сберкассу поставил на уши? Да не смотри ты так. Шучу..

Саня достал ещё сигарету из пачки, прикурил одну от другой, стрельнул горящим окурком в окно, затянулся, выпустил сизой струйкой дым и вместо ответа спросил :

— Тебя перестройка в деревне застала?

Дроздов невесело усмехнулся :

— Ну, можно и так сказать. В деревне, если ты хочешь знать, я был уважаемым человеком. Односельчане шапку снимали при встрече. По четыре сотни старыми заколачивал. Северные надбавки, и всё такое.. В леспромхозе в первый же год квартиру дали. Лодку купил моторную, мотоцикл. Всё было, как у людей..

— Чего же ты в город уехал?

— Да всё она — перестройка, в рот ей печенье. Сказали, теперь народ будет сам выбирать начальство. Демократия, гласность, и всё такое.. В леспромхозе директора выбрали. В больнице нового главврача. Через год леспромхоза не стало. Налево продали всё. До последнего трактора. Даже машинки пишущие из конторы. Директор пустился в бега. Потом больница сгорела..

— Как это так — «сгорела»? — не понял Третьяк.

— Да вот так. Натурально сгорела. Новый главврач залился спиртом и до утра порол медсестру в ординаторской. Стерилизаторы в процедурке выкипели один за другим. Провода коротнуло. Больница была деревянная. Пыхнула, словно порох. Спастись удалось не всем. А пьяный главврач так просто обуглился, как головёшка.

Я ломанулся в Кабановск. И тут накрыло по полной. К деньгам по четыре ноля прибавили, только на них ничего не купишь. Помню, за хлебом однажды зимой отправился. Вернулся домой, а яйца в штанах звенят. Час и пятнадцать минут на морозе в очереди.. Так ведь и этих денег — с нулями — уже не платят. Скоро, сказали, зарплату гречкой будут давать. Хоть совсем уходи из врачей! Только я ж ничего не умею больше. С нашей станции доктор Семёнов пытался на рынке кассетами торговать. Видать, проторговался вконец. Однажды во время дежурства зашли на станцию двое. Сильно не били. Нос поломали одним ударом и тут же сделали ноги. Так он в ментовку даже не стал звонить. У них, говорит, все менты куплены.. — и Лёха махнул обречённо рукой, давая понять, что рассказ окончен.

Третьяк понимающе кивнул и вернулся к своей истории :

— Знаешь, я тоже нормально жил при Советской власти. После армии балду не пинал. На завод станков-автоматов устроился. Ну, там, на Промышленной. Длинный такой зелёный забор с большими воротами. Напротив автобусного. Не помнишь? Ладно, это не важно. Важно совсем другое — тити-мити на заводе платили исправно. День в день. Зарплаты хватало на всё. Ещё и откладывать получалось. Прикинь, я ведь жениться даже успел. На заводской чувихе с отдела кадров. Комнату сразу отдельную дали в общаге. Двенадцать метров плюс толчок, типа гостинки. Сберкнижку завёл — начал копить на машину. В профкоме путёвки вымутил в санаторий. Да не куда-то, а в Крым! Всё было, как у людей. Ты не поверишь, накатал заявление в партию. Да ладно, не делай такую рожу, это же я спецом. Для того, чтобы двинуть очередь на квартиру. Откуда мне было знать, что всесильный партийный билет превратится в кусок картона? Да и сберкнижка тоже..

**********

Всё изменилось, когда закрылся завод. Вроде как обанкротился. Типа из-за долгов. До сих пор не могу допереть, откуда взялись долги, если продукцию гнали исправно в три смены. Зарплаты, сказали, больше не будет. Деньги закончились. Половину людей сократили, остальные уволились сами. Одно хорошо, никого из общаги не выгнали. Только сама общага превращалась в холодное, мрачное логово. Мусоровозы больше не заезжали в наш когда-то ухоженный двор. Один за другим контейнеры уволокли на пункт приёма металла. Вонючие горы отходов росли у крыльца. Нетающим снегом рассыпался мусор по лестницам и коридорам. И, что было самое странное — вскоре жильцы уже относились к мусору точно так же, как к январским сугробам. Перешагивали, поднимая повыше ноги, старались обойти стороной, отряхивали сосредоточенно обувь. Но не испытывали чувства брезгливости. И не пытались ничего изменить, понимая всю бессмысленность борьбы с неумолимой стихией.

Редкий день обходился без отключения электричества. Иногда приходилось сидеть в темноте часами, а иногда и сутками. В чёрных окнах ночами мерцало бледное пламя свечей, будто время в общаге двигалось вспять, вращая стрелки часов назад — в эпоху без света, тепла и надежды на будущее. Горячую воду теперь не давали неделями. А если давали, то из горячего крана струился слабенький ручеёк комнатной температуры. Та же вода вяло журчала зимой в батареях. Одна стена в нашей комнате выходила на торец дома. К началу декабря она промёрзла так, что на обоях наросла корка льда толщиной в палец. Спали в шубах, шапках и валенках. Соседи поставили в комнате печку типа «буржуйки». Трубу закрутили в форточку. Уголь страдальцы подворовывали в детсадовской котельной. Когда кончался уголь, топили книгами, да журналами. Оно и понятно — дочке четыре года. Нужно было обогреваться.

Думал, протянем хоть как-то на те шевелюшки, что я на машину копил. Да только не тут-то было! Всё до последней копейки пропало в Сберкассе. Деньги просто сгорели, как те журналы в печурке. Осталась одна сберкнижка на память. По телеку умно растолковали, что, да к чему. Типа, так было надо. Чтобы нам всем не стало хуже. А куда уже хуже, если просто нечего жрать? Нинка ушла на четвёртый месяц кошмара..

— Жена? — встрепенулся Дроздов.

— Ну, да, жена. Она самая. Свинтила, собака дикая, к бывшему комсоргу механосборочного цеха. Тот коммерсантом заделался — поставил фанерный ларёк с шоколадными батончиками на Привокзальной площади. Пошил пиджак малиновый, как положено. Обзавёлся японской тачкой. И ужинал, сука, каждый день в ресторане «Турист». А я работяга по жизни. Вот и пытался всю зиму работу где-нибудь получить. Да получил только хрен по всей морде. Заводы один за другим закрывались. Все, кто хотели выжить, валом попёрли в торговлю. А кто не умел торговать, те подались в криминал.

Торгаш, я знал всегда, с меня никакой. К тому же, пугал пример Петрухи — соседа по секции. Да-да — того, что в комнате ставил буржуйку. Он, бедолага, мечтал заработать бабла, подняться по жизни.. или хотя бы с голода ноги не протянуть. Занял штуку зелени на раскрутку, привёз из Китая мешок со шмотками и встал, как многие в эту пору, за прилавок на новом рынке. То ли товар оказался не тот, то ли сосед Петруха не имел к торговле нужных способностей, но только денег ему заработать не удалось. Почти никто не хотел покупать привезённое им тряпьё. Приходилось скидывать товар за бесценок, занимать по новой бабло, опять винтить по натоптанной челноками дороге в маньчжурский город Харбин и покупать другое шмотьё. Но соседу, как нарочно, опять не везло — его товар по-прежнему спросом не пользовался. Возвращать долги вовремя Петруха не успевал. Оставалось только просить об отсрочке. А потом прятаться. Но его легко находили, ругали, пугали и даже пытались бить.

Пару раз пришлось самому вмешаться. Однажды я от души отоварил двух оборзевших уродов, вломившихся в нашу секцию. Долги долгами, но для чего же пугать ребёнка? Дело прошлое, драться мне было совсем не в облом. Ты же знаешь, я всегда был не прочь почесать кулаки. Особенно, если приму на грудь. В тот вечер я был конкретно навеселе. Ну, и отвязался по полной. Даже сломал кухонную табуретку о тупую башку одного из этих гондонов. Петруха не уставал благодарить, рассыпаясь в любезностях :

— Санёк, теперь я твой должник до гробовой доски. Ты не думай — за мной по любому не заржавеет. Глядишь, и я тебе когда-нибудь пригожусь..

— Да ладно, чувак, — отвечал я ему без лишних соплей, — мы же соседи. Можно сказать, кенты. Мне от тебя ничего не нужно. Только лучше бы ты отдал поскорее людям лавэ. Если уркам твой долг продадут, я уже не смогу за тебя подписаться..

**********

Не знаю, как удалось изловчиться соседу, только долги он вскоре отдал. Охотиться за ним перестали. Разбогатеть, однако, Петрухе, было не суждено. Каждое утро с серьёзным видом сосед возил на рынок сумки с товаром. Только его семья по-прежнему перебивалась с хлеба на воду. Ну, просто горе, а не торговля..

В вестибюле нашей общаги висел телефон-автомат. Он один уцелел каким-то чудом на всём районе. У других телефонов оборваны были трубки или отломаны диски. А те аппараты, что висели в громоздких железных будках, вместе с будками один за другим оказались на пунктах приёма металлолома. И только тот аппарат в общаге висит до сих пор. Целый и невредимый. Будто заговорённый. Я подбирал на улице выброшенные газеты и звонил из вестибюля по объявлениям. Несколько раз даже ездил на какие-то встречи. И всякий раз нарывался на криминал.

Вырубка казённого леса, торговля палёной водкой, охрана девушек по вызовам, перевозка наркотиков, махинации с ваучерами, продажа дачных участков по липовым документам, приёмка краденого металла и обман случайных прохожих при помощью колпачков на картонке. И этот список, поверь, далеко не полный. Однажды я позвонил по объявлению «Требуется опытный слесарь». Я ведь слесарь, ты знаешь. Не знаешь? Пятый разряд успел получить. И что же? Оказалось, этим уродам нужен был спец, чтобы без лишнего шума вскрывать вагоны на станции Дормидонтовка. От криминала я шарахался, как от огня. Не оттого, что сам по себе такой уж правильный. Дело совсем не в этом. Просто очень свободу люблю. Да и кто бы поверил, что бандюки за работу заплатят? В лучшем случае, просто кинут на деньги. А то и грохнут потом в оконцовке.

Поиски заработка привели на маленький рынок, где торговали по большей части сельхозпродуктами. Он вырос чуть ли не за неделю во дворе Шестой поликлиники, в двух кварталах от нашей общаги. Целыми днями я болтался теперь по торговым рядам, хватаясь за любую работу. Разгружал машины. Подносил барыгам коробки с китайскими фруктами и набитые картошкой мешки. Помогал выкладывать товар. Открывал-закрывал на киосках железные ставни. Убирал на территории мусор. А ещё приходилось гонять от прилавков вонючих бомжей и оборзевших малолетних воришек, которые слетались на рынок целыми стаями, как навозные мухи на свежую кучу говна.

За работу барыги платили самую малость. Зато каждый день. И, как ни крути, этой малости хватало с лихвой на выпивку и закуску. Продукты я покупал у себя на рынке со скидкой. А в гастрономе на Энгельса зимой давали гуманитарку. Мясные консервы по типу «Завтрак туриста». Компот из мандариновых долек. Соевое масло в квадратных зелёных бутылках. Ты не поверишь — всё за бесплатно! Жизнь понемногу налаживалась. Одежда, конечно, изрядно поистрепалась. Но у соседа Петрухи скопилась целая куча китайского неликвида. И время от времени я ухитрялся даже обновлять гардероб, обменивая у него продукты на джинсы с клеёнчатой лэйбой «Rwangler» или футболку с надписью «Abibas». Помня добро, каждый раз сосед порывался отдать мне вещи задаром. Но я всегда рассчитывался за товар, не желая оставаться в долгу.

Со временем я прижился на базаре за поликлиникой. Торговцы ко мне привыкли и считали за своего. Так я горбатился без малого полтора года, совмещая в одном лице дворника, грузчика и сторожа.

**********

Однажды я заметил, как соседи покидают общагу. Они волокли тюки с вещами по лестнице вниз и дальше, через усыпанный мусором колотый кафель вечно тёмного вестибюля, прямиком на улицу — похоже, переезжали. Первое, что мне подумалось — бедолаги снова залезли в долги. Вот и сваливают по тихой, пока разборки не начались. Я тоже взялся чутка подсобить — закинул в кузов грузовика холщовый мешок с каким-то кухонным бутором и складной обеденный стол. Что говорить, по-человечески мне всегда было жалко семью Петрухи. Не от хорошей жизни застряли они в долгах. Просто пытались, как умели, выбраться из нищеты.

Вскоре, однако, мне бросилось в глаза очевидное — сосед ничем уже не напоминал прежнего зашуганного должника. В тот день Петруха был изрядно пьян, заметно возбуждён, но, как ни странно, в прекрасном расположении духа. Он больше не прятал взгляд, разговаривал громко, отчётливо и совсем оставил старую привычку озираться по сторонам. Даже голову держал высоко поднятой, а плечи расправленными. Загрузив пожитки в фургон, мы поднялись на крыльцо покурить. Сосед угостил меня дорогой сигаретой «Salem» c душистым ментолом, вытянул из кармана початую бутылку коньяка, по-дружески предложил отхлебнуть и, потягивая из бутылочного горла спиртное, рассказал о свалившихся на него переменах.

Дела у Петрухи до самой осени шли ни шатко, ни валко. Очередные долги. Снова поездка в Харбин. Опять, как нарочно, неудачный товар, который никто не хотел покупать даже ниже цены закупки. Всё повторялось. Словно крутилась надоевшая заезженная пластинка. И тут Петруха на рынке случайно подслушал, как за соседним прилавком судачили пьяные бабы. Оказалось, в Харбин умные люди больше не ездят. Фирмы, возившие челноков, не сидели на месте и проторили дорогу в ничем не приметный городок со смешным названием Суньфуньдунь — в просторечии «Сунька», куда китайцы нарочно стали свозить всевозможный товар для торговли с русскими. Суньфуньдунь находился недалеко от границы. Как говорится, рукой подать.

— Дорога в копейки обходится, товара — хоть жопой жри, — шептались торговки, отрыгивая приторный водочный дух, — главное, лишнего не болтать. Пока весь рынок следом за нами не дёрнул..

Впрочем, от Петрухи заговорщицы не таились. Они его знали давно, считали за малахольного, по-женски жалели и не видели в нём конкурента. Когда ему вздумалось присоединиться к их компании, никто и не думал возражать. В предчувствии скорой удачи сосед занял денег вдвое больше обычного, поставил в церкви самую толстую свечку Николаю Угоднику — покровителю купцов и странников — и приготовился к чуду.

Шутки шутками, только чудо в самом деле произошло. Впервые в жизни соседу по-крупному повезло. На задворках шумной, пёстрой, пьяной, громко матерящейся и стремительно богатеющей Суньки он наконец нашёл фартовый товар. Точнее, сосед ничего не искал нарочно. И это, наверное, к лучшему. Всё, что горе-купец сам выбирал для продажи, на поверку оказывалось полной дрянью. В этот раз случилось иначе. Настырный китайский «помогай» чуть не силком всучил Петрухе партию грубо сработанных кожаных курток хулиганского вида, с блестящими клёпками и дерзкими косыми молниями. Это была долгожданная удача. Прозорливый китаец угадал с хулиганским фасоном. Усыпанные клёпками куртки по сезону расхватали, как горячие пирожки. Сосед рассчитался с долгами всего за одну поездку. До сильных морозов Петруха успел смотаться в Суньку ещё три раза. Вся выручка текла уже в собственный карман. Теперь он ездил на пару с женой, и курток они вдвоём привозили в два раза больше. Весь привезённый товар распродан был подчистую. И вот, сейчас они переезжали из общаги на съёмную хату со всеми удобствами. Представьте только, двухкомнатную! Мало того, супруги всерьёз строили планы накопить на собственное жильё.

— Прикинь, уже удалось отложить пять штукарей, — шептал разгорячённый коньяком сосед в самое ухо.

**********

Вот тут у меня внутри будто кто выключателем щёлкнул. По нервам, словно по проводам, побежал электрический ток, и в голове засияла яркая лампочка. Уж если срослось у такого дятла, как неудачник сосед — значит, торговля не такое уж хитрое дело. Главное, дождаться своего часа. Что называется, ловко попасть в струю. Но ведь, известное дело, под лежачий камень вода не течёт..

— Слышь, Петро, — спросил я самым небрежным тоном, на какой только был способен, — а много вообще шевелюшек требуется на товар?

— Саня, ты чё? Неужто решил в челноки податься? — изумился Петруха, — Брось, не твоя это тема. Или ты хочешь щемиться потом по углам? Вспомни, как я недавно..

— Нет, я хочу, как ты, поднять бабла. И вылезти наконец из этой жопы, где торчу второй год. Ты просто скажи мне — штуки баксов должно хватить? Или лучше взять полторы?

Петруха пожал плечами :

— Это смотря, какой товар.. К товару нужно чутьё иметь. Иначе не то, что штукарь, но даже и пять просрать недолго. По себе знаю. Да и где ты штуку баксов возьмёшь?

— Как это где? У тебя займу. Ты же сейчас при деньгах.

Повисла тяжёлая пауза. Лицо соседа переменило цвет с пьяно-багрового на испуганно-серый. Он затянулся ментоловой сигаретой так неистово, что враз спалил ароматный табак до самого фильтра. В четыре глотка осушил коньячный флакон. Швырнул пустую бутылку в рыхлый сугроб. И долго потом сверлил глазами овальную дырку в снегу, словно там ожидал обнаружить нужную сумму.

— Чувак, ты чего? — хлопнул я его по плечу, — я ведь отдам. Без базаров, ты ж меня знаешь.

— Я тоже думал, что отдам, когда занимал, — сипло промолвил Петруха и снова умолк, сжав побелевшие от напряжения скулы и продолжая внимательно рассматривать место упокоения коньячной бутылки.

— Ладно, расслабься, — бросил я примирительно, — будем считать, что это была неудачная шутка. Мне ли не знать, как тяжело эти бабки тебе достались.  Ну, бывай, старик!

Я протянул уже руку прощаться, однако, сосед вцепился в мою ладонь и сжал её крепко, не давая освободиться. Лицо его снова налилось красным, и он опять смотрел мне прямо в глаза, не отводя напряжённого взгляда.

— Санёк, ты не думай — я не из тех, кто не помнит добра, — выпалил вдруг Петруха, продолжая держать меня за руку, — Полторы дам на товар. Триста на дорогу добавлю. Больше просто никак. Сможешь отдать — отдашь. Если не сможешь — забудь и считай, что это подарок.

**********