Ходовые испытания
НФ рассказы и повести
Александр Федорович Тебеньков

© Александр Федорович Тебеньков, 2016

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Научно-фантастические
рассказы и повести

Шестьдесят Первая Лебедя

– Вы никогда не обращали внимания вон на ту звездочку? – этот вопрос я задаю самым небрежным тоном, на который способен. И даже отворачиваюсь к телескопу, демонстрируя тем самым свое полное равнодушие к ответу.

Но боюсь, делаю это так неловко, что моя нарочитая небрежность бросается в глаза каждому. Всякий раз, распрощавшись с очередным посетителем, я убеждаю себя прекратить бессмысленное притворство, вести себя естественней, ведь тот, кого я жду, мгновенно разоблачит мои наивные приемы доморощенного сыщика, и я его все равно не узнаю, если он сам не захочет раскрыться, а остальным же мое поведение покажется, мягко говоря, просто глупым издевательством зарвавшегося звездочета над бедными посетителями. Найдутся, еще и жалобу напишут. Всякий раз я говорю себе: плюнь, забудь, не береди душу, другой такой случай не повторится. И все же…

– Вы никогда не обращали внимание вон на ту звездочку?.. Какую? А вот эту! Видите, почти прямо над нами пять ярких звезд образуют нечто вроде креста? Не видите? Странно. Присмотритесь внимательней: вот звезда, вот, вот и вот… Отлично! Это созвездие Лебедя – голова, крылья, хвост… Что?.. Да, созвездие Рака действительно есть, а что касается Щуки… Ну что ж, значит, упущение астрономов, видимо, дедушку Крылова они не читали. Но вы посмотрите сюда – под крылом Лебедя есть маленькая слабая звездочка. Именно о ней я вас и спрашивал. Жаль, очень жаль, что не замечали… Нет, ничего особо примечательного на первый взгляд в ней действительно нет. Просто вокруг нее вращаются такие же планеты, как наша Земля. И там живут разумные существа, очень похожие на нас с вами. Меня интересует, как они называют эту свою звезду, свое солнце. Вы, случайно, не в курсе?.. Что?.. Да, время уже позднее. До свидания, всего хорошего. Приходите еще… Осторожней, там лестница, сейчас я зажгу свет. Всего хорошего.

Ну вот, опять не он. И снова ожидание.

– Вы никогда не обращали внимания вон на ту звездочку?.. Это созвездие Лебедя… Очень жаль… Вы, случайно, не в курсе?.. Сейчас я зажгу свет… Всего хорошего!..

И опять не он.

– Вы никогда не обращали внимания…

Снова не тот.

– Вы никогда не…

В летнее время в обсерватории много посетителей. После дневного зноя, когда асфальт плывет под ногами, а от сухого жара и духоты не скрыться ни в тени, ни в закупоренных наглухо квартирах с занавешенными окнами, вечер вытягивает на улицы самых замшелых домоседов. Мажутся «Тайгой», гвоздичным маслом, диметилфтолатом – кто чем, и выходят навстречу вечерней прохладе и комарам.

Ходят-бродят по улицам и скверам, спускаются к самой Волге посидеть на бережке. Но нет-нет, да и забежит кто-нибудь сюда, ко мне. Вход бесплатный, почему бы не забежать. Глянут осторожненько стократно усиленным взором в звездное небо, таинственное до жути, и уходят, гордые и довольные, полные тщеславного сознания своего приобщения к тайнам вселенной.

Насмотрелся я на них за восемь-то лет.

Некоторых влечет сюда действительно любознательность, и я никогда не тороплю их уступить место у телескопа очередному. А иные… Хуже всего самонадеянные юнцы, думающие, что они еще помнят кой-какие факты из школьного курса астрономии, и имеющие за плечами пару-тройку ненароком прочитанных брошюр научно-развлекательного характера. Ах, как они пыжатся перед своими такими же юными подругами! А те полны гордости за них. А как же иначе, иначе нельзя, ведь он так здорово потряс своей эрудицией этого старикашку, чуть не наповал сразил его несколькими фразами такого рода: «А до самой близкой звезды ужас как далеко! Миллион лет будешь лететь – все равно не долетишь!» В том, что я для них старик, сомнений нет. Для таких вот птенчиков любой человек, которому перевалило за тридцать, уже глубокий старик. Знаю, сам таким был… Ну а в категорию стариков – по их разумению, конечно, – я перекочевал уже шесть лет назад.

Этим я никаких вопросов не задаю.

Неплохие посетители – пожилые люди. С ними большей частью отдыхаешь. Они ахают, восторгаются – совершенно искренне! – задают массу порой даже не бессмысленных, хоть и наивных вопросов. Им приятно рассказывать, и тут обычно выдаешь на сверхпопулярном уровне самый сенсационный и потрясающий воображение материал. Прощаясь, они горячо благодарят, обещают прийти сюда еще раз. Я совершенно уверен, им этот вечер доставляет немало пищи для всевозможных пересудов и разговоров, и долгое время они потом вспоминают, как ходили смотреть Луну и звезды. Некоторые спустя неделю-другую приходят снова и еще на приступочках у входа под купол громогласно объявляют, что они-де уже бывали здесь. «Вы нас не помните?» Они чувствуют себя на этот раз под куполом легко и свободно, и уважительно, хотя с некоторой долей фамильярности стараются погладить трубу или станину телескопа. Я становлюсь для них добрым старым знакомым, иногда меня удостаивают чести быть поверенным их маленьких семейных проблем и тайн. Но редко кто из этих «старых добрых знакомых», хотя бы из простой вежливости, спросит, как меня зовут… И к ним у меня нет никаких вопросов.

Есть еще одни посетители, пожалуй, наихудшие из всех. Глядя на них, я готов терпеть даже «эрудированных» юнцов и хихикающих юниц… Бывают же люди, для которых губительно само сознание, что они чего-то могут не знать! Снисходительность, с которой они принимают мои объяснения, делая вид, что им это все давным-давно известно, бесит меня. Исключительно ради собственного удовольствия, своего рода маленькая месть, я начинаю пороть ахинею. Они, естественно, ничего не замечают, всезнающее выражение не сходит с их лиц, и головы мерно кивают в знак одобрения – молодец, мол, правильно говоришь… К этим я тоже не пристаю.

Но стоит появиться другим… О, их я распознаю сразу! И если они приходят в компании, я прилагаю все силы, чтобы поговорить с ними без свидетелей. В большинстве своем это веселый народ моего возраста, иногда старше, но не намного. Звездами и небом они почти не интересуются, так, постольку-поскольку. Их, как и тех, кого я жду, интересует другое. Они почти квалифицированно расспрашивают об устройстве телескопа и поворотного купола, о способах шлифовки линз и варке стекла для них, спрашивают, везде ли в обсерваториях подвижной пол, и о многом другом, столь же мало относящемся непосредственно к небесным делам. Вот тогда я настораживаюсь еще больше, начинаю присматриваться к их лицам, заглядываю в глаза и, улучив момент, говорю:

– Вы никогда не обращали внимания вон на ту звездочку?..

Они появились у меня под куполом вдвоем. Он и она. Только что отсюда ушла большая группа, судя по их разговорам и поведению, сослуживцев, отправившихся в очередной культурный поход. В прошлом месяце местком организовал им, конечно, театр с заезжими знаменитостями, в этом – лекцию в планетарии и прогулку по небу, сочетание, так сказать, приятного с полезным; стало быть, вероятная программа будущего – коллективный просмотр нового заграничного кинофильма с последующим обсуждением в рабочее, свободное от работы время… Шумная компания. Устаешь сильно от них…

Они пришли посмотреть небо, сказал, поздоровавшись, мужчина. Женщина молчала, равнодушно глядя прямо перед собой.

Я навел телескоп на Луну.

Картинка была великолепной. Луна недавно прошла первую четверть и стояла высоко над горизонтом. Ветер стих часов с шести, воздух был спокоен, а это довольно редко случается в наших местах. Пыль улеглась. Даже на пятисотке изображение почти не дрожало и не размывалось.

Они по очереди сели в кресло перед телескопом, сначала она, потом он; посмотрели, не выказывая, однако, особенного восторга, Потом он спросил о разрешающей способности нашего инструмента. Я охотно ответил, наладилась небольшая беседа. Иногда приятно поговорить с человеком, который разбирается в таких вещах. Он разбирался. Потом он попросил разрешения самому посмотреть Луну. Не могу объяснить, почему я нарушил правила и показал ему, как пользоваться микрометрическими винтами. Может, потому, что он мне показался знающим тонкие приборы человеком, а может быть, просто подействовали его вежливые слова. Говорил он с каким-то легким, едва заметным акцентом, который так живо напомнил мне Прибалтику, где я отдыхал минувшим летом… Словом. я разрешил… Впрочем, микрометрическими винтами может пользоваться и ребенок, штука простая.

Прильнув к окуляру, он крутил ручки винтов. Я отошел в сторону, к столу, и рассеянно следил за его движениями, насколько позволял тусклый свет настольной лампы у меня за спиной. Женщина стояла вполоборота чуть впереди меня, как раз в прямоугольнике пронзительно-белого лунного света, падавшего через раздвижную щель купола. Освещенная таким двойным светом, она стояла молча, и, скосив глаза, я мог видеть правую половину ее лица. Не помню, что именно привлекло меня, не в моих привычках разглядывать посетительниц, их столько проходит за вечер… А тут я принялся рассматривать ее, благо лицо мое находилось в тени.

Женщина как женщина, но что-то в ней было такое… ну, необычно, что ли. При дневном свете она была, вероятно, даже красива. Ладная, подтянутая фигура, спокойная, уверенная манера держаться. Привлекательная женщина.

Сейчас я склоняюсь к мысли, что ее необычность забивается днем ярким светом, и тогда она выглядит как все вокруг. Но в полумраке, что был разлит под куполом, женщину осветила Луна. И как в театре под лучом прожектора ярче и рельефней вырисовываются нужные режиссеру черты героя, так и здесь эта необычность вдруг выступила наружу, а мне посчастливилось заметить ее, ощутить ее присутствие, еще не зная даже, в чем же она, собственно, заключается. Сколько я ни всматривался, ничего такого необычного заметить не мог, лишь все больше и больше убеждался в его присутствии.

Она, видимо, почувствовала мой взгляд и, как бы закрываясь от него, подняла руку к лицу, поправила прическу. На миг из-под пышных волос показалось ухо, и внутренне я встрепенулся.

Понимаете, я был в тот момент настороже, ловя все странное, необычное. В другое время я, как и любой другой, ровным счетом ничего бы не заметил, но, повторяю, я был наготове. Вдобавок у нас, астрономов, очень развито чувство линии – ну-ка, попробуйте как можно точнее передать на рисунке прихотливо изогнутый край облака на Юпитере, промелькнувший на мгновение перед вами в телескопе!.. Кроме того, я немного рисую.

Так вот, в линии ее уха я уловил то самое, необычное… Безусловно, я понимаю, что очертания ушной раковины, как и рисунок узоров на подушечках пальцев, строго индивидуальны.

Все это так, но все же…

Ухватившись за такую, признаюсь, поначалу весьма неопределенную, призрачную необычность, я искал ее подтверждения в лице женщины.

И нашел.

Форма носа, губ, разрез глаз – все носило отпечаток необычности; одна и та же причудливая, непривычно-странная линия была во всех ее чертах.

Потом, много позже, я пробовал передать эту необычность словами. Писал, зачеркивал, мучился, искал нужные, точные слова, но не находил. Ничего у меня не получалось. Даже сам себе не мог объяснить, в чем же она заключалась.

Я пытался рисовать по памяти ее лицо – напрасный труд! Передо мной на бумаге появлялся облик красивой женщины, чем-то даже похожей на ту, но не больше. А если вдруг я пытался мелкими, почти незаметными штришками придать ее лицу замеченную мной тогда ту самую необычность, оно становилось злым, карикатурным; совершенно терялось даже то отдаленное сходство, сначала вроде бы верно мной переданное. Я раздраженно рвал лист, и на целый день у меня портилось настроение.

…Я вздохнул и переступил с ноги на ногу. Женщина бросила на меня быстрый взгляд и подошла к своему спутнику, положила ему руку на плечо. Тот, почувствовав прикосновение, оторвался от окуляра и повернулся к ней. Черт!.. Я чуть было не присвистнул. Теперь и в его лице я видел ту же необычность.

Он поднялся и отодвинул кресло. Любопытство обуяло меня. Решив задержать их подольше, я торопливо сказал:

– А вы не хотели бы посмотреть на звезды или планеты? Сейчас уже вышел Сатурн. Очень интересное зрелище!

Мужчина вопросительно посмотрел на нее.

– Нет-нет, – я впервые услышал ее голос с точно таким же акцентом, как у него. – Уже поздно, мы пойдем.

Я шагнул вперед:

– Что вы, еще нет и одиннадцати. Взгляните! – Я показал на звезды, блестевшие в прорези купола. – А как они красивы в телескопе!

– Красивы? – переспросила она. И, слегка вздохнув, добавила еле слышно: – Да, конечно. Даже слишком.

– Совершенно с вами не согласен! – запротестовал я, пытаясь все же удержать их. – Что вы, красота никогда не бывает «слишком», а ведь тут не что-нибудь – звезды!

– Ах, оставьте. – Кажется, она начала сердиться, удивляясь, видимо, моей назойливости. – Спасибо, я уже достаточно насмотрелась на них!

– Вот как? Так, быть может, мы с вами коллеги? – преувеличенно радостно удивился я. – Очень, очень приятно!

Мужчина, до той поры не вмешивавшийся в наш разговор, вдруг рассмеялся:

– Коллеги? Да, конечно! В некотором роде, да.

– Спасибо, у вас тут действительно все интересно, но нам пора. – Женщина решительно взяла его под руку. – Идем, ты же знаешь, у нас еще масса дел завтра.

– Подождите! – я предпринял последнюю попытку остановить их. – Неужели вам не нравится даже вот эта, самая красивая звезда нашего северного неба?

Я, конечно, покривил душой, но никто не виноват, что в это время в прорезь купола глядел Денеб, а не Вега. Не говорю уже о Сириусе, который, впрочем, летом у нас не виден.

Мужчина невольно взглянул вверх и неожиданно оживился:

– Посмотри, вот, оказывается, какая самая красивая звезда!

Женщина тоже подняла голову. Я подошел к ней вплотную. Она смотрела вовсе не на Денеб, ее взгляд был направлен куда-то в сторону.

– Вы не туда смотрите, – сказал я. – Вот она, яркая звезда. Она называется Денеб.

– Спасибо, – тихо ответила она, не отводя взгляда от какой-то точки чуть в стороне на небосклоне, и чуть грустная улыбка появилась на ее губах. – Но для меня самая красивая звезда не эта. Как вы ее назвали… Денеб?

– А какая же? Может, Вега? Или…

Я расчетливо сделал паузу. И был полностью вознагражден за свой довольно-таки примитивный провокационный ход, заставляющий собеседника заканчивать тобой начатую фразу.

Женщина снова улыбнулась и покачала головой, а ее спутник неожиданно взял меня за локоть:

– Вы хотите увидеть нашу любимую звезду?

Я ничего не ответил. Его странный тон, которым были сказаны эти слова… Я даже начал слегка раскаиваться, что затеял весь этот разговор.

– Скажите, вы никогда не обращали внимания вон на ту звездочку? Вправо и чуть вниз от Денеба. Слабая такая звездочка…

– Шестьдесят Первая Лебедя?

– О! – его брови удивленно скакнули вверх. – Вы ее знаете?

Я пожал плечами и как бы ненароком высвободил локоть.

– Безусловно! Я же астроном.

– Ах да, конечно!.. Только она называется не так.

– А как?

Даже при таком слабом свете я увидел, как изменились его глаза. И выражение лица сразу стало каким-то нежным, задумчивым. А может быть, грустным. Он произнес какое-то слово, и я в недоумении уставился на него.

– Что? Повторите, пожалуйста, я не расслышал.

Он повторил это слово, и опять я не уловил его звучание. Меня охватило странное чувство бессилия, я попытался вспомнить хотя бы первый звук, которым начиналось слово – но не мог. Я готов был поклясться, что никогда до этого не слышал ничего похожего, а ведь я знаю два языка и могу наверняка отличить по звучанию друг от друга еще десятка полтора.

– Простите, я не понимаю…

– Это ничего, – улыбнулся он в ответ. – Так ее называют у нас.

– Где, «у нас?»

– Там, где мы живем, – и он ткнул пальцем вверх.

– П-простите…

– Что ж тут непонятного, – пожал плечами он. – Мы живем у той звезды, как вы у своего Солнца. Вы – здесь, мы – там.

– Ин-нтересно, оч-чень интересно, – я вполне оправился от шока, вызванного его словами. Ну вот, нашел себе на голову приключение… Все было достаточно неожиданно, но вполне понятно. Разумеется, я слышал, что таким людям противоречить не рекомендуется, и решил вести себя соответствующим образом. У меня в голосе даже появились нотки этакой великосветской вежливости:

– И на чем же вы, извините, прилетели? Где остановились? Если, конечно, не секрет.

Женщина засмеялась, громко и непринужденно.

– Он принимает нас за сумасшедших!

– Я покажу ему что-нибудь, – откликнулся мужчина.

– Что? Его жизнь?

– Да, пожалуй.

Мужчина достал из кармана брюк небольшой металлически поблескивающий предмет. Я принял его за портсигар. Сработал многолетний рефлекс, я уже было раскрыл рот, чтобы предупредить, что под куполом у телескопа курить нельзя. Но мужчина повернул этот предмет ко мне широкой стороной, что-то мягко, но сильно ударило меня по голове. Как-то совершенно непонятно ударило – изнутри.

И в тот же миг передо мной, без всяких на то усилий с моей стороны, – как я понимаю, это длилось несколько минут, – промелькнула вся моя сравнительно долгая жизнь. Ну, не вся, конечно, но самые главные, самые узловые моменты… А до чего все было реальноl Такое или похожее, говорят, бывает лишь у утопленников и повешенных в последние секунды перед смертью.

Но я не умер.

А когда очнулся, они стояли у лестницы, готовые уйти.

– До свидания! – женщина помахала мне рукой. – Вы не беспокойтесь, это не вредно. Это просто стимулятор памяти, мы часто сами им пользуемся. Вести записи не всегда удобно, гораздо лучше потом сесть и все вспомнить, и отобрать то, что надо. Извините, что мы смутили ваш покой, только, понимаете, очень трудно ходить среди вас и ни словом, ни жестом не выдать себя. А вы так похожи на нас!.. И вот иногда, правда, очень редко, случается такое стечение обстоятельств, что невозможно удержаться. Вы только не обижайтесь на нас, пожалуйста! Прощайте!

– Погодите! – я хотел броситься к ним, но почувствовал, что не могу тронуться с места. Ноги совсем отказались мне служить. – Подождите, прошу вас!

Они остановились.

А я, как последний идиот, не мог ничего сказать. Никогда не прощу себе этого, никогда!

Голова сделалась абсолютно пустой, осталась одна только мысль, будто слова на закольцованной магнитофонной ленте: «Ведь никто, никогда мне не поверит! Никто и никогда…»

– Вы правы. – Это сказал мужчина. – Вам не поверит никто. За те полтора ваших года, что мы здесь, о нашем присутствии узнали всего несколько человек. И никому из них не верят, мы проверяли.

– Но когда… когда о вас узнают все?

Мужчина, мягко ступая, подошел ко мне и с близкого расстояния посмотрел мне в глаза. Я почувствовал, как мое смятение постепенно пропадает, и порывисто шагнул к нему.

Он медленно покачал головой.

– Как?! Вы…

– Не скоро, еще не скоро. Тем более, не сейчас. Поверьте, нам самим очень жаль… Вы так похожи на нас! Но вы должны понять, вы же лучше нас знаете, что происходит на вашей планете. Мы рассеяны по всей Земле, мы ходим, смотрим. Мы видим… Сейчас мы не вправе вмешиваться в вашу жизнь даже простым своим появлением. Сейчас слишком рано, слишком…

Они ушли.

Зачем они приходили сюда, я не знаю.

Я ничего не знаю.

Может, в их программе изучения Земли было посещение публичной обсерватории, может, они зашли случайно, отдыхая после рабочего дня… Я не знаю.

С тех пор прошло почти два года. Я строго хранил эту тайну. К слову, хранить ее было не так уж и сложно. Прослыть неумным чудаком с навязчивой идеей… Зачем?

А они… может, они оценят мое молчание?

Теперь-то я знаю, что им сказать.

Мне так нужно встретить их еще раз. Так много я хочу рассказать им, о многом расспросить. А потом… потом я обращусь к ним с одной-единственной просьбой. Человек я, в конце концов, маленький, вдобавок одинокий, меня никто не хватится здесь, на Земле…

А время идет.

Но ведь они сказали, что проверяли тех, кто узнал об их существовании!

И вот изо дня в день я все пристальней вглядываюсь в лица посетителей, а у особо подозрительных спрашиваю небрежным тоном:

– Вы никогда не обращали внимания вон на ту звездочку?

Они же сказали, что проверяли тех, кто узнал об их существовании. Значит, они обязательно зайдут сюда еще раз. Конечно, может быть, не те двое, а их товарищи. Но они обязательно зайдут сюда еще раз. Обязательно!..

А если нет?

Тогда…

Скажите, а вы…

ВЫ НИКОГДА НЕ ОБРАЩАЛИ ВНИМАНИЯ НА ТУ ЗВЕЗДОЧКУ?

Обратный ход эволюции

Любые истории, даже самые невероятные, обязательно начинаются с чего-то самого простого, обыденного. Другое дело, что потом нередко бывает трудно понять, с чего именно, и сами участники событий, не говоря уже о посторонних, зачастую не могут прийти к единому мнению, с чего же, собственно, каша заварилась.

Например, директор Института экспериментальной цитологии и генетики, где работает Илья, относил начала нашей истории к тому дню, когда Илья «защитился» и получил лабораторию. А следователь городской прокуратуры в поисках истоков тех событий обратился даже к моменту нашего знакомства. По-моему, он здесь слегка перегнул, ведь с Женькой и Ильей я дружил еще в школе, начиная с пятого или шестого класса… Одним словом, я теперь воочию убедился – сколько людей, столько и мнений.

Я же считаю, что все начиналось так.

…Федор Иннокентьевич подошел к шкафу и принялся разглядывать книги.

Илья – аккуратист, особенно с книгами. Нет, у многих, конечно, в шкафах всегда порядок, но у него они стоят по тщательно продуманной системе. Одно плохо: книги втиснуты настолько плотно, что с большим трудом можно вытащить нужную.

Вот и Федор Иннокентьевич легонько подергал за корешок одну, вторую, потом, видимо, поняв бесполезность своих попыток, взял ту, которая лежала поверх остальных. Она была толстой, большого формата, в глянцевой, синего цвета суперобложке.

Взял – и раскрыл на середине.

Вот с этого-то все и началась.

– Па-рей-азавр, – по складам прочитал Федор Иннокентьевич и прищелкнул языком от восхищения. – Ну и зверюга!.. Вот бы на кого поохотиться!

Нужно сказать, что Федор Иннокентьевич появился среди нас совершенно случайно, и вот каким образом.

В тот день при разговоре со мной шеф был предельно лаконичным. (Между прочим, он считает, что история началась именно с этого нашего разговора.)

Дело сводилась к следующему. Поскольку наша газета не может не осветить областных соревнований по тяжелой атлетике (раз), поскольку наш спортивный обозреватель заболел (два) и, наконец, поскольку других, более или менее свободных сотрудников у него в тот момент под рукой не оказалось (три), мне в обязанность вменялось дать на полколонки репортаж об этом значительном событии в спортивной жизни области. Сам я научный обозреватель, по совместительству пишу также фельетоны на злобу дня и глубоко убежден в там, что легкая атлетика потому так и называется, что ею заниматься намного легче, нежели тяжелой. Шеф о моих взглядах был осведомлен, но он не только умный, но и крайне предусмотрительный человек.

– В науке ты разбираешься, – ободрил он меня, – а штанга, думаю, не сложнее синхрофазотрона, осилишь! Тем более, я дам тебе отличного помощника. Вот, знакомьтесь! – он повернулся и указал на краснощекого широкоплечего мужчину лет сорока, сидевшего несколько поодаль в кресле. Я, когда вошел, как-то не обратил на него внимания. А жаль!

Мой будущий напарник поднялся и, тяжело ступая, переваливаясь, подошел к нам…

Как все гениальное, замысел шефа был предельно прост: спортивный опыт бывшего штангиста, а ныне тренера детской спортивной школы Федора Иннокентьевича Пичугина вкупе с моими литературными талантами должны были произвести нечто вроде шедевра среди спортивных очерков и репортажей. М-да-а, знал 6ы он, чем все это обернется…

Легонько подталкивая в спины, шеф проводил нас до двери, и лишь в коридоре я сообразил, к чему привела меня покорность судьбе и воле редактора.

У Ильи сегодня день рождения. Он с Женькой, как и все нормальные люди, по субботам отдыхают и перед нашим вечерним сбором, кажется, уже успели провести небольшую репетицию. Теперь они сидели в центральном холле редакции, покуривали и бдительно поглядывали на часы. От них вкусно пахло шашлыком и «Ркацетели». И я нисколько не сомневался, что свою клятву не допустить моего пребывания в стенах редакции ни на секунду сверх положенного трудовым законодательством времени они выполнят непременно. Эти соревнования, так неожиданно свалившиеся мне на голову, состоятся завтра, и для разговора с Федором Иннокентьевичем мне оставалась сейчас не более десяти минут.

Соломоново решение, как всегда, исходило от Женьки.

– Ничего страшного, – безапелляционно заявил он, когда отведя в сторону, я ознакомил его с положением дел. – Тащи своего тяжеловеса с собой, там обо всем и договоримся. И мне, кстати, давно хочется порасспросить знающего человека, скоро ли Олимпийский комитет включит в программу игр прыжки в ширину.

Итак, все началось с «Палеонтологического атласа».

– Па-рей-азавр, – по складам прочитал Федор Иннокентьевич и прищелкнул языком от восхищения. – Ну и зверюга!… Вот бы на кого поохотиться!

– Да вы не только спортсмен! – оживился Женька. Он сидел на диване и задумчиво наблюдал за нашими с Ильей бесконечными рейсами на кухню и обратно. – Вы, оказывается, еще и охотник!

Федор Иннокентьевич снисходительно улыбнулся.

– Нет, спорту я не изменяю, ведь охота, тоже считается одним из видов спорта. А так-то, вообще, да, охотник. Я, знаете ли, в Сибири вырос, там у нас медведи, лоси – любой пацан с первого класса в тайге ружьишком балуется. Да я и сейчас, как еду на соревнования или на сборы, непременно свою тулочку прихватываю. Всяко бывало… – он на минуту задумался, и я испугался – не дай бог, посыплются сейчас на нас охотничьи байки.

– Я, если разобраться, всю страну объездил, – неторопливо продолжал Федор Иннокентьевич. – На Кавказе фазанов бил, в Средней Азии случалось на кабанов ходить, на Тянь-Шане архаров стрелял. А тут утей и гусей разных перебил – счету нет. Жалко вот, за границей никогда не был… Знаете, – вдруг доверительно сказал он и глаза его мечтательно затуманились. – Есть у меня думка – побывать в Африке. Эх, вот где, говорят, зверья! Слоны, носороги, бегемоты, эти, как их там… – он заглянул книгу, – парей-азавры…

Женька на секунду опешил.

– Что?.. Ах, парейазавры… – Женька тоже был охотником, только в своем роде, и здесь, когда добыча сама шла ему в руки, он оплошать никак не мог. – Что вы, Федор Иннокентьевич, парейазавры в Африке не водятся!

– Вот как? А вы это точно знаете?

– Разумеется!

– Что ж, значит, на Амазонке, – уверенно сказал Федор Иннокентьевич. – Я слышал, там тоже полным-полно всякого зверья.

– И там их тоже нет. Они давным-давно вымерли.

– Это как же? – удивился Пичугин.

– А вот так и вымерли! – сказал Женька, незаметно подмигнул мне и развел руками. – Начисто! В результате естественного отбора, в процессе эволюции, так сказать.

– А, эволюция, – уважительно протянул Федор Иннокентьевич. – Дарвин… Как же, помню.

Мой испуг прошел, я с еще большим любопытством стал прислушиваться к разговору. Мы уже перебазировали все необходимое из кухни в комнату и теперь быстренько наводили на столе надлежащий порядок.

– Стало быть, не придется вам поохотиться, – тяжело вздохнул Женька. – Сочувствую, Федор Иннокентьевич, но что делать? Против природы, как говорится, не пойдешь. А кроме всего прочего, при встрече с парейазавром на ружье, даже на вашу верную тулку, надежда плоха. Для такой махины надо, по крайней мере, противотанковое орудие, среднего хотя бы калибра.

– Жаль-жаль! – на лице Федора Иннокентьевича отразилось неподдельное сожаление. Он, видимо, был бы не прочь поохотиться и с сорокапяткой, лишь бы потом иметь возможность похвастать перед приятелями таким редкостным трофеем. – А нельзя их заново вывести? – он посмотрел на Женьку, – В газетах, помню, писали, что зубры тоже вымерли, а теперь вон в Беловежской пуще табунами ходят. Сам видел, – добавил он, вероятно, для большей убедительности.

Стол уже был накрыт, и Женька решил на время закруглиться.

– Должен вас огорчить, дорогой Федор Иннокентьевич, – сказал он, подсаживаясь к столу. – Придется вам обойтись без парейазавров, поскольку машину времени будут изобретать еще пару-тройку тысячелетий. Правда, в иных книгах пишут, что на других планетах их видимо-невидимо, только нам с вами туда не полететь. Это я вам гарантирую как физик.

– Зачем так далеко забираться? – вдруг вмешался Илья. – Вы его не слушайте, Федор Иннокентьевич. Скептик он и циник, я его знаю. Никаких других планет не нужно, Лет через десять я с удовольствием покажу вам что-нибудь в этом роде здесь, на Земле.

Я удивленно посмотрел на Илью. В конце концов и Пичугин может сообразить, что над ним просто смеются. Нехорошо тогда получится.

– Ну, знаешь ли! – до Женьки тоже дошло. – Хватит трепаться. Давайте-ка лучше по рюмочке, и чтоб научных разговорчиков больше ни-ни… – он выразительно помахал пальцем.

– Я вполне серьезно, – нимало не смущаясь, продолжал Илья. – Послушайте… Слово «эволюция» происходит от латинского evolutio, и буквально означает «развертывание». А что, если мы…

– Ты не маг и не кудесник, – перебил я его. – Эволюция не газетный лист, ее не свернешь!

Мне стало ясно, что разговор переходит на другие рельсы. Кто-кто, а Илья зря говорить не будет, но, чтобы он рассказал все или почти все, его надо раззадорить, завести, как говорят, иначе он просто намекнет на что-нибудь очень интересное, а потом быстренько уйдет в сторону, обратит все в шутку.

– Что верно, то верно, – улыбнулся он в ответ. – Я не маг, но биолог, и притом генетик… Так и быть, слушайте. Есть у меня небольшая идейка, – благодушно начал Илья. – Популярно излагая, как протекает эволюция… Главная ее причина – мутации. Мутации случайные, не целенаправленные, у природы, как известно, цели нет. Изменения в организме постепенно накапливаются, передаются из поколения в поколение. Иногда они оказываются полезными, и животное еще лучше приспосабливается к окружающему миру, но чаще происходит наоборот. Приобретенные особенности не дают положительного эффекта и такие существа исчезают с лица Земли… А если нам пойти назад, вспять, попытаться, как ты, Аркадий, справедливо заметил, свернуть эволюцию?.. Понимаете, все мутации, все эти изменения записаны в организме, каждый из нас «помнит», каким был его предок до миллионного колена. Только память об этом спрятана в нас далеко… Приведу школьный пример: у зародышей млекопитающих на определенной стадии развития закладываются жабры, у них можно найти некоторые признаки рептилий. Словом, эмбрион в своем развитии проходит все стадии эволюции предков. В организме записано решительно все, до мельчайших подробностей, надо только уметь читать. И уметь вмешиваться в развитие зародыша, когда это нужно, чтобы получить тот результат, который запланирован…

Мы слушали очень внимательно. Женька протянул:

– Поня-я-тно… Только, кажется, ты что-то об этом уже говорил. Или нет?

Илья кивнул:

– Да, было такое. Ты тогда сетовал на невозможность создания машины времени, а я намекнул на такой вот обходной маневр… Как видите, чтобы полюбоваться на обитателей палеозоя, не обязательно пускаться в путешествие во времени.

Я возмутился.

– Что ж получается?! О таких интересных вещах я узнаю последним! Не ожидал, Илья, ну просто никак не ожидал!

– Не обижайся, – сказал Илья. – Я и Женьке тогда только намекнул. Идея совсем сырая была, неоперившаяся, так сказать.

– А сейчас, значит, эту идею можно выставить на всеобщее обозрение? – спросил Женька и прищурился.

Илья быстро взглянул на напряженно слушавшего Пичугина и неопределенно пожал плечами. Видимо, он уже раскаялся, что затеял этот разговор при постороннем. Но меня такого рода соображение остановить не могло, во мне заговорил журналист, падкий до всего сенсационного.

– Если иметь перед собой черновик книги, – быстренько подхватил я разговор, – то можно восстановить, с чего она начиналась. Ведь зачастую первый и последний варианты отличаются друг от друга, как небо от земли.

– Да-да, пожалуй, – подумав, согласился со мной Илья. – Только у нас вместо книги – ДНК, а вместо фраз – гены… Да, пожалуй, твоя аналогия верна. Но учтите, – он начал отступать, – даже и сейчас это только эскизы, наметки, идеи и ничего больше. Любим мы, братцы, помечтать, мечта, она, говорят, жить помогает… Ну, хватит разговоров, передай-ка мне, Аркаша, лимончик…

На этом все и заглохло. Но от попытки узнать подробности я не отступился. Чувствовал я, что хитрит Илья, и если сейчас не удастся ничего узнать, заводить об этом разговор позже нечего будет и пытаться. Ничего не получится, о своей работе он скажет лишь тогда, когда уже все вокруг будут о ней знать. И случится это, по всей вероятности, ох, как нескоро! Сказал же он, лет через десять. Нет, столько ждать я не хочу… Исходя из таких соображений, я и вернулся некоторое время спустя к прежнему разговору.

– Хорошо, Илья, предположим, мы нашли способ реализовать твою идею, но извини за глупый вопрос: а что мы от этого будем иметь? Динозавров выращивать на мясо, или еще что?

Я знал, чем зацепить. Илья терпеть не может такого деляческого, чисто потребительского отношения к науке. Разумеется, он немедленно вспыхнул и обрушился на меня. Разные были слова, приводить их здесь просто не стоит. Но под конец он все же сказал нечто вразумительное:

– Эх ты, писарчук от науки, что ты в ней понимаешь? Скажи ты такое любому, самому захудалому палеонтологу, он не посмотрит, что ты такой здоровяк, откроет окно, и будет твое счастье, если это произойдет не выше третьего этажа!.. Ты думаешь, легко по двум-трем косточкам восстановить облик животного? Ведь никто и никогда – понимаешь, никогда! – не видел живого динозавра! – Тут он задохнулся, закашлял и потянулся за фужером.

Женька примирительно прогудел:

– Ну-ну, не горячись… Ты что, Аркашку не знаешь? Шутит он.

– Пошел он к дьяволу! – огрызнулся Илья. – Не понимать такой простой вещи…

– Ладно. – Я решил бить до конца. – Все это, конечно, интересно…

– Даже так? – язвительно проговорил Илья. Он уже остывал. – Интересно ему, видишь ли… А что ты смыслишь в эволюции? Для тебя предок собаки – волк, это ты заучил еще в школе. А кошка, по твоему разумению, конечно же, произошла от саблезубого тигра. Вот и все твои познания. Разве не так?

Я демонстративно вздохнул и развел руками. Кажется, клюнул он на мою приманку, а мне другого и не надо.

– Вот-вот, только и умеешь, что руками махать да вздыхать, – Илья заговорил своим обычным тоном. – Подумай, разве не интересно взглянуть на прямого предка птиц – археоптерикса?

– Одну минутку! – Женька, я видел, заинтересовался всерьез. – Ты говоришь, узнать предков…

– Да, в том числе и это, – кивнул Илья.

– Об остальном пока говорить не будем, – отмахнулся Женька. – А по поводу предков… Что, другими путями сделать этого нельзя?

– Почему же, можно. Но не для всех, и очень-очень приблизительно.

– Например?

– Ну-у… – Илья на миг задумался. – Есть, например, гипотеза, что китообразные и лошади имели одного предка. Неплохо бы ее проверить, как по-вашему?

Женька молчал. Да и я не знал, что сказать – Илье я верил, но уж очень несовместимые, на мой взгляд, это были понятия: кит и обыкновенная лошадь. Но бравый Федор Иннокентьевич оказался на высоте.

– А змеи? – робко спросил он. – Кто у них предок? Ведь они, змеи, всегда были. – И, подумав, добавил: – Мне дед говорил.

Я чуть было не расхохотался, но вовремя посмотрел на Илью. Удивительное дело, он не только не улыбнулся, он даже слегка смутился!

– Видите ли, Федор Иннокентьевич, – начал он, морщась, – все наши рептилии – разные лягушки, змеи, крокодилы – появились на Земле в их теперешнем виде в юрском периоде, 130—150 миллионов лет назад. Сами понимаете, в таком случае чрезвычайно трудно сказать, кто их прямой предок. Хотелось бы, конечно, но…

В тот вечер больше ничего интересного не произошло.

Мы с Женькой остались у Ильи ночевать, и утром он сам заговорил о вчерашнем. Меня не особенно удивили его слова о том, что он уже проводил кое-какие опыты и довольно успешно… Я-то понял это еще вчера, а Женька не смог спокойно усидеть. Он сам физик-электронщик, работал в одном медицинском НИИ над созданием новых аппаратов, – знаете, разные искусственные печенки-селезенки, – и давно вынашивал думку перейти в институт, где работал Илья. Такие специалисты, как Женька, сейчас везде нужны. Если раньше он только подумывал, то теперь, услышав про такие дела и, главное, увидев такие фотографии… Я, конечно, не специалист, но и на меня вид птицы с зубами в клюве произвел сильное впечатление. Хотя, как говорил Илья, до настоящего археоптерикса этому кошмарному созданию еще далеко, все же каково знать, что похожие на него существа жили много миллионов лет назад!

Словом, решили они с Женькой поставить эксперимент. Видимо, крепко запали в голову Ильи слова Пичугина, что змеи всегда были, а Женьку и убеждать не надо было. Насколько я понимаю, техника опыта не сложна. Правда, когда я об этом упомянул, Илья еще раз высказал мне все, что он обо мне думает, но не буду останавливаться на деталях. Что поделаешь, если я понял именно так.

Для подобного эксперимента яйценосящие змеи и птицы даже предпочтительней, ведь приходилось иметь дело с хромосомами ядра яйцеклетки. А так, во-первых, к нему сравнительно легко подобраться и, во-вторых, – кажется, это самое главное, – зародыш будет развиваться вне утробы, в обыкновенном инкубаторе.

…Не знаю, где они достали яйца ужа, но через неделю опыт был заложен. Первый блин комом, говорят. У них таких первых блинов получилось что-то около двухсот, и я почти перестал ждать от всей этой затеи чего-либо путного, хотя первое время с милостивого разрешения директора Института довольно часто наведывался туда. Илья категорически запретил давать в печать какую-либо информацию о его работе, но на другие лаборатории его запрет не распространялся и несколько очерков об Институте я поместил в газете. А один опус – не могу не похвалиться – напечатал столичный научно-популярный журнал. И вообще, как принято оправдываться в таких случаях, – текучка заела, и я просмотрел, что делалось у Ильи…

Неделю назад, ровно через год и два месяца с того вечера, срочно, с работы меня вызвал следователь. Даже прислал дежурную машину.

В лаборатории Ильи случился страшный пожар, сгорело полкорпуса, в котором она размещалась. Илью и Женьку увезли в больницу обожженных, и они до сих пор без сознания…

Но разве могли они знать, разве могли даже предполагать, что у обыкновенного, зауряднейшего ужа предком был дракон!

Огнедышащий…