Слово о Маруфе
(Вступление)
V, 263—268
Нет у меня порока кроме бедности.
Шёл по городу Багдаду человек
С ношей дров на поседевшей голове.
По тому, что он имел худую плоть,
Видно было, позабыл о нём Господь.
Гнёт-усталость и густой полдневный зной
Мир пред взором застилали пеленой.
Наш носильщик от таких злых дел размяк,
И в печали рассуждал примерно так:
«Неужели служит наша голова,
Чтоб носить на ней то пищу, то дрова?
Хорошо, конечно, что под ношей тень,
Но в такой тени не сладко в жаркий день!
А сегодня над Багдадом злющий зной,
На песок нельзя ступить босой ногой!
Я в жару под тяжким грузом изнемог,
Стал неверным шаг свинцом налитых ног.
Всё! Нет мочи! Отдохну. Да, решено!
Здесь как раз полито и подметено,
Воздух ровный — сам стремится влиться в рот.
И скамья зовёт на отдых у ворот!
Где ты, молодость, и где былая стать?
Нет, мне надо отдохнуть и подышать.
Ах, блаженство — шевелить ступнями ног,
Ощущая телом нежный ветерок!
Да к тому же здесь и музыка слышна.
О мой Бог, какая звучная струна!
И слышны под лютню звуки голосов
В чтеньи, пеньи ли чарующих стихов.
А стихам (о, что творит кудесник чтец!)
Вторят птицы (научил их петь Творец!).
Ох ты, господи! да что ж за праздник там?
Подойду немного ближе к воротам.
Сад — из лучших, из ухоженных садов,
Между зеленью — зеркальный блеск прудов.
А из окон, с ароматом сада слит,
Запах кушаний дурманит и манит!
О мой Бог, наш Господин, творец всего!
Наделяешь Ты без счёта одного,
А другого — он хоть лоб себе разбей! —
Оставляешь Ты без милости своей!
Как же так? В грехах своих, о славный мой,
Я раскаивался сразу пред Тобой.
Правда, я сопротивлялся злой судьбе,
Но ведь я и не выигрывал в борьбе!
Я не лезу своевольно в Твой чертог,
Властен Ты во всякой вещи, о мой Бог.
Потрудился Ты! Одних обогатил,
А других забыл — на всех не стало сил!
Тех возвысил — ну и что? Ты так хотел,
А других унизил — много сделал дел!
Ты велик, Творец, и власть Твоя сильна.
Власть же делать, что ей хочется, вольна!
Ты судил жить в счастье-радости одним,
В унижении-усталости — другим.
На земле, о сколько их, других, живёт
Под палящим солнцем дня во мгле забот!
Я и сам — о годы-бремя, жизнь-беда! —
Так живу, клонясь под тяжестью труда.
Давит сердце ноша тяжкая моя,
А другой так не трудился даже дня!
В наслажденьях и веселье он живёт,
И во славе, и довольстве ест и пьёт.
Правда, странно, что из капли мы одной,
И подобны, и равны мы меж собой,
Только есть у нас различие, оно
Разнит строго нас, как уксус и вино.
Но поверь, мой Бог, всегда я говорил:
Мудрый Ты и справедливо поступил!»
Над Багдадом, между тем, спустилась ночь,
И носильщик уходить собрался прочь.
Но старик-слуга вдруг вышел из ворот.
Он сказал: «Мой господин тебя зовёт».
И носильщик, поразмыслив только миг,
Сделал то, о чём просил его старик.
Ношу бросив и вздохнув разок-другой,
Он пошёл, сопровождаемый слугой.
Дом приветливостью встретил от дверей,
И, казалось, он был создан для гостей.
Всё там было, чтоб мир-отдых ощущать,
И на всём была достоинства печать.
Наш носильщик проведён был в светлый зал,
Где гостей блестящий круг пестрел-сиял.
Зал просторен был, красив — предел мечты!
Меж колоннами кругом ковры, цветы,
А на скатертях стояло для гостей
Много кушаний роскошных и сластей.
И стояли там среди букетов роз
Чудо-вина из отборных красных лоз.
Всё там было, что бывает на пирах,
А средь всех сидел хозяин на коврах.
Он в годах был, но спина была ровна,
Щёк его едва коснулась седина.
Он красив был, как влюбившийся узрит,
И имел как царь величественный вид.
Наш носильщик древним кратким словом «Мир»
Поприветствовал собравшихся на пир.
А хозяин попросил его присесть
И велел подать ему попить-поесть.
Наш носильщик съел цыплёнка, съел хурму,
Выпил что-то, и вернулся дух к нему.
Тут хозяин молвил: «Брось стесненья плен!
День прихода твоего благословен.
Кто ты, ставший провидения послом,
И скажи, каким ты занят ремеслом?»
«Я Маруф. Я здесь носильщиком служу.
Я за плату с рынка тяжести ношу».
А хозяин возразил: «А я Синдбад.
Я про жизнь твою услышать был бы рад.
Ты красиво говорил там, у ворот.
Но не жил я без труда. Наоборот!
Я семь раз прошёл края заморских стран,
Умирал от горя, ужаса и ран.
Но предписанное всё свершится в срок.
И не стоит нам роптать, судьба ведь — Бог!
Да, Маруф, я рос в богатстве. Мой отец
Знатный был и уважаемый купец.
Путь окончив, предначертанный судьбой,
Много злата он оставил за собой.
Годы шли. Я беззаботно, сладко жил,
Ни свой ум не напрягал, ни струны жил,
Разъезжал по чудным, сказочным краям
И пиры давал знакомым и друзьям.
Но однажды я, очнувшись, увидал,
Что ушёл, исчез, пропал мой капитал!
Не укрылся я от паники огня,
Ведь исчезло всё, что было у меня!
И навеки б стал беззвучен мой карман,
Но помог — мир с ним! — великий Сулейман.
Помогли мне мысли чудо-мудреца.
Я впервые их услышал от отца.
Вот слова, мудрей которых в мире нет,
В них и предостереженье, и совет:
«Есть три вещи, те, что лучше трёх других.
Знай: день смерти лучше жизни дней пустых.
Лучше пёс живой, чем мёртвый царь зверей,
И могила лучше бедности — ей-ей!»
(Я уверился, объехав много стран, —
Трижды прав был сын Дауда, Сулейман!)
Понял я: грозит мне бедности беда,
Коль и дальше буду жить я без труда.
Труд — ограда нам от всех житейских бед.
Не сказать об этом лучше, чем поэт:
«Лишь трудом достигнуть можно гор высот.
Кто стремится вверх, не спит ночами тот.
Чтоб собрать жемчужин горсточку одну,
Утомляются нырять к морскому дну».
Я ходил купцом за море каждый год,
И за то меня прозвали «Мореход».
О Маруф, ты не из тех, кто глуп-ленив.
Ты трудом и утомленьем, видно, жив.
Хорошо ты говорил там, у ворот!
Складный слог тебе — от Господа щедрот.
В доме этом в вечеров спокойный час
Любим мы послушать чей-нибудь рассказ.
О Маруф! Поведай нам свой путь борьбы
За достоинство в превратностях судьбы».
«Да, мне есть, что рассказать, — сказал Маруф, —
В разных землях я испытывал свой дух.
Я родился близ Каира, у реки.
И отец, и дед мой были рыбаки,
Проявляя норов, ловкость в деле том,
Они часто приносили рыбу в дом.
Только трудно рыбаку разбогатеть!
Умерев, отец оставил мне лишь сеть.
Я усердно дело правил, сеть кидал,
Но удачи в рыбной ловле не видал:
То ли дело было в горе-рыбаке,
То ли рыбы поубавилось в реке.
Я тогда уже два года был женат,
Но жене, злодейке-ведьме, был не рад.
Я увидел, что черна моя стезя,
Что беднее и несчастней жить нельзя.
Только прежде, чем дать Господу ответ,
Я решил узнать получше белый свет.
Посетил я — Бог свидетель — много стран.
Перенёс — не счесть числа! — душевных ран.
Много в жизни я загадок разгадал.
Счастлив был, но чаще бедствовал, страдал.
О себе предстать с рассказом, о Синдбад,
Пред вниманьем добрых лиц я буду рад.
Только вижу я, устали господа,
Утомила их беседа и еда».
Но хозяин возразил: «Начни сейчас,
А в другие дни порадуй снова нас».
И Маруф стал сказы сказывать в стихах
У Синдбада на беседах-вечерах.
Сказы те и про добро, и про порок.
Всё в них — правда, истый жизненный урок!
Было так! А лучше знает лишь сам Бог.
