Не зная ни того, что он (человек) сам должен делать, ни того, что ему делать надлежит, он не знает, чего он по сути хочет. Так, он будет хотеть только того, что делают другие, – это конформизм! Или же он будет делать лишь то, что хотят от него другие – и это тоталитаризм (Frankl, 1991, S. 13).
«Воля к смыслу» позволяет фонтанировать источнику дополнительных ресурсов, как только смысл появляется на горизонте, но ведет к полному засыханию этого источника, когда смысл гаснет на горизонте.
Но если у него вдруг начинали болеть старые раны от пережитых страданий? В качестве homo patiens он сразу сворачивал на «полосу обгона» и стабилизировал свое состояние с помощью достойного отношения к прошлому. Благодарность была бальзамом для его ран. Это была благодарность не только за то, что он выжил, нет, но и за всю милость, которая была оказана ему до его депортации в лагерь: защита родительского дома, учеба и получение специальности, взлет карьеры, близкие друзья, прекрасный брак… То, что эти подарки остались в прошлом, не лишало их яркого блеска… И они давали задачу: Франкл хотел оказаться достойным того, что выжил. Фокус перенесся со страдания на смысл. Франкл передал все остальные «старые раны» своим homo amans и homo faber на обработку. В качестве homo faber он подробно рассказывал о «психологии в концентрационном лагере», а в качестве homo amans с любовью поминал своих мертвых товарищей и предупреждал живущих о ложных путях фанатизма и коллективизма. Его раны зарубцевались.
Она основывается на естественных самоисцеляющих силах человека, в том случае, если он может обнаруживать личные возможности смысла даже ввиду неотвратимого страдания.
С перспективы логотерапии этому можно противопоставить альтернативную модель, согласно которой индивидуальное обнаружение возможности смысла автоматически, в качестве побочного эффекта, даже в необратимом страдании мобилизует те психологические факторы, которые в групповых исследованиях оказываются значимыми переменными резильентности.
Таким образом, Франкл апеллировал к нашему реализму, причисляя к компонентам духовной зрелости, наряду со способностью любить и трудиться, способность страдать. С такой точки зрения способность страдать является в конечном итоге центральным аспектом жизнеспособности человека, именно потому что жизнь включает в себя как горестные, так и радостные переживания и опыт.
В этом отношении вклад логотерапии заключается в поддержке безусловного «да», которое говорят жизни вопреки всему. Это значит не вытеснять страдание из общей картины жизни и не терять из виду то хорошее, что осталось в страдании и вопреки ему.
В то время как большинство волновал вопрос «Выживем ли мы в лагере?» (ведь если нет, то все это страдание не имело бы смысла), меня беспокоил иной вопрос: имеют ли все эти страдания, все эти смерти вокруг нас смысл? Ведь если нет, то в итоге не имело бы смысла и выживать в лагере. Поскольку такая жизнь, смысл которой выстоит или падет в зависимости от того, удастся ее сохранить или нет, то есть такая жизнь, смысл которой зависит от милости подобного случая, по сути, вообще не стоила бы того, чтобы ее проживать (Frankl, 1951).
Поэтому Франкл ставил на первый план вопрос гораздо более важный, чем вопрос о реальном преодолении страдания. Может ли иметь смысл жизнь и можно ли ее любить, если рано или поздно ее настигнет трагическая триада – страдание, вина и смерть? Таким образом, Франкл впервые выдвинул общий вопрос о наличии в жизни смысла: может ли жизнь вообще иметь смысл, несмотря на страдание?
Или, как я люблю говорить своим ученикам: «Цветы тоже вянут, и столы гниют, хотя они никогда не злились!» Всякая материя уязвима и бренна, и даже самый разумный образ жизни не защитит от всемогущей судьбы, которая не щадит никого!
Поэтому в случае с тяжелобольными и страдающими не нужно ни «приукрашивать» их будущее, ни «очернять» их прошлое. Нужно аккуратно изложить возможности, которые мерцают в их настоящем, возможности, которые есть, несмотря на страдание и в самом страдании. При этом терапевт всегда должен помнить, что «ему самому легко говорить», так как он не переносит это страдание и поэтому, по сути, не знает, каково это – переносить его на себе. Поэтому его слова никогда не больше чем «серебро», а его скромное молчание – иногда «золото».
