Информация о книге
УДК 821.161.1-31
ББК 84(2Рос=Рус)6-44
К72
Изображение на обложке было создано студией «Проспект» специально для настоящего издания.
Автор:
Костин Ю. А.
В повести «Штурм» беспрецедентно детально описывается самый драматический и славный момент Берлинской операции – взятие рейхстага и водружение над ним Знамени Победы. Действие разворачивается одновременно в наше время и в последние дни Великой Отечественной войны. В произведении фигурирует уже известный по предыдущим книгам автора благородный искатель приключений Антон Ушаков, который распутывает невероятные загадки и тайны. Подробно рассказывается о судьбах Григория Булатова, Рахимжана Кошкарбаева, Владимира Макова и других незаслуженно забытых героев штурма рейхстага. В художественное описание подтвержденных фактами событий вплетены истории, которые кажутся фантастическими. Так, после возвращения в Москву рядового Григория Булатова якобы вызывают к всесильному Сталину, с которым у него происходит доверительная беседа. Восстановлена хронология штурма цитадели гитлеризма, подробно описаны последний день жизни Адольфа Гитлера и то, что происходило в это время в Рейхсканцелярии. Однако в основе произведения человеческие судьбы, дружба, самопожертвование, подвиги простых людей.
УДК 821.161.1-31
ББК 84(2Рос=Рус)6-44
© Костин Ю. А., 2025
© ООО «Проспект», 2025
Настоящее произведение основано на доступных материалах и воспоминаниях участников описываемых в нем событий, некоторых архивных документах, любезно предоставленных Центральным музеем Вооруженных Сил, но большей частью является плодом их творческого переосмысления. Это не историческое исследование, призванное доказать или опровергнуть те или иные версии. Надеюсь только, что предлагаемый на суд читателя труд вдохновит профессиональных исследователей истории Великой Отечественной войны и поможет установить ранее неизвестные факты и имена тех, кто своим ратным трудом приближал Победу и был незаслуженно забыт. Склоняю голову перед памятью простых и скромных людей, кто ценой нечеловеческих усилий и пережитых несчастий, наконец, ценой собственной жизни во имя мира на земле выковал нашу общую победу над фашизмом.
Им, всем известным, безымянным и забытым героям, посвящается эта книга.
Курганы щебня, горы кирпича,
Архивов важных драная бумага.
Горит пятно простого кумача
Над обнаженным куполом рейхстага.
В пыли дорог и золоте наград
Мы у своей расхаживаем цели.
Фамилиями нашими пестрят
Продымленные стены цитадели.
А первый, озаренный флагом тем,
Сумел остаться неизвестным свету,
Как мужество, что мы явили всем,
Ему еще названья тоже нету.
Василий Субботин
(писатель, поэт, корреспондент газеты
«Воин Родины», участник штурма
рейхстага)
Глава первая
— Сейчас такая обстановка, которая, как и тогда, в Берлине, требует от вас мужества, зрелости и понимания вашей текущей задачи, товарищ Булатов.
Сталин встал из-за стола и, неспешно пройдясь по кабинету, остановился напротив сидевшего за длинным столом молодого паренька в форме рядового пехотинца.
Сталин был одет в известный всему миру военного покроя френч серого цвета и короткие кавказские сапоги. Держал он себя, как и подобает хозяину: уверенно и спокойно, но без высокомерия. Как старого знакомого он расспрашивал бойца, внимательно слушал несколько сбивчивый рассказ о последних днях Берлинской операции. Сталин не собирался удивлять своего собеседника простотой общения или каким-то образом притворяться. Он вел себя естественно, именно так, как ему хотелось. В последние годы он и во время публичных выступлений не особенно взвешивал свои слова, просчитывая их последствия, как это было в самом начале его становления в качестве лидера советской страны. Все сказанное им так или иначе разбиралось на цитаты, он являл собой воплощение истины в последней инстанции, да и, справедливости ради, его опыт позволял реагировать стремительно и по большей части правильно расставлять акценты. Безусловно, в компании если не равных ему, но, по крайней мере, осведомленных людей, согласно опыту и положению интерпретировавших не только все сказанные им слова, но и каждый жест, он по привычке держал ухо востро и, с кем бы он ни общался, продолжал работать. Но в данной ситуации, разговаривая с простым солдатом, вождь как будто бы отдыхал, позволяя себе расслабиться, попутно все равно решая какую-то важную задачу, суть которой бойцу Булатову было не постичь.
Паренек робко бросал на вождя взгляды, дивясь и легкой, дружеской манере общения Сталина, и его невысокому росту, и одновременно собственному пылкому и совершенно осознанному желанию тут же, не сходя с места, отдать за него свою жизнь, если это вдруг потребуется. На гимнастерке бойца блестели высокие награды: орден Красного Знамени, орден Славы 3-й степени, медали «За отвагу», «За взятие Берлина» и «За победу над Германией». Мужества ему было не занимать, а вот смелости и опыта общения с начальством такого уровня девятнадцатилетнему мальчишке, хоть и пережившему фронтовые жернова, взять было неоткуда. Сталина он видел несколько раз в кинохронике да в виде многочисленных бюстов и памятников, с помощью которых вождь представлялся в виде непоколебимого, недосягаемого и мощного колосса.
По дороге сюда, в сердце страны, на встречу с ее главой, солдат все еще питал иллюзии. Он надеялся на то, о чем мечтал там, в Германии, когда, задрав голову вверх, с бесконечной радостью и гордостью разглядывал прикрепленное им на крыше рейхстага красное полотнище, реявшее над поверженным городом символом величия и непобедимости советского народа.
Боец попытался встать, лишь только вождь поравнялся с ним, но тот твердо придержал его рукой за плечо, заставив сидеть на месте. Подойдя к окну, Сталин отодвинул занавеску и произнес:
— Обещаю вам, Григорий Петрович, — проговорил он, — что лет через десять, через двадцать максимум, ваш подвиг будет оценен по достоинству и вы станете Героем Советского Союза. А что такое двадцать лет? — добавил он через небольшую паузу. — Поверьте мне, старому человеку, — они пролетят быстро, оглянуться не успеете.
Сталин вздохнул.
— Вижу, не очень-то вы мне верите. А зря. Не могу не обрадовать вас, что через двадцать лет, даже через тридцать лет вы все еще будете в самом расцвете сил. В 1965 году вам исполнится сколько? Сорок лет? Самый прекрасный возраст — впереди еще целая жизнь, а позади уже Берлин, рейхстаг, героический путь настоящего советского человека. Представьте, что иногда люди в возрасте готовы пожертвовать многим, даже своим положением, лишь бы только вернуть то, что, молодой человек, вернуть невозможно — годы.
Вождь посмотрел на солдата, и в его взгляде было что-то такое немыслимое в той конкретной ситуации, что-то отеческое, успокаивающее, отчего рядовому на мгновение показалось, что с ним беседует не вождь, а близкий родственник, имеющий право по старшинству давать советы, не прислушаться к которым было нельзя. Булатов тут же поверил ему и успокоился. Ему подумалось, что воинские подвиги принесли славу и высшие награды Родины не одному солдату и офицеру, а сколько их получили такую вот возможность — разговаривать с самим Верховным? Разве что только маршалам и генералам повезло. И неужели сам факт беседы с вождем сам по себе уже не является наградой? Сталин разговаривал с ним, простым рядовым, так, словно тот был в ту минуту главным человеком в жизни вождя. Гриша много раз поднимался в атаку с криками «за Родину, за Сталина!» и вот сейчас понял — не зря. Да и раньше было ясно, что не зря, но теперь-то он уж точно это окончательно и бесповоротно осознал.
«Какой же хороший мужик», — пронеслось в голове у Булатова, и он тут же смутился от фривольности собственных мыслей. Как это так: Сталин, и вдруг — мужик?
Но все-таки…
Булатову хотелось убедить вождя, что он, безусловно, верит ему, но это оказалось нелегко. Он не сумел подобрать слова. Беседовать со Сталиным — это не в атаку ходить и не «языка» добывать. Такому его не учили. Но все когда-то случается впервые. И, если уж говорить про атаку, то он узнал, что это такое, только в тот день, когда командир впервые, поднявшись над окопами во весь рост, крикнул «вперед». И он, вскарабкавшись на бруствер, сжимая в руках винтовку, побежал навстречу смерти, не рассуждая, без страха, который мучил его и всех его товарищей накануне боя, но с отчаянием и верой в то, что такого молодого парня старуха с косой, может быть, и пощадит.
— И вот сейчас, товарищ Булатов, — продолжал вождь, не сводя с него своего взгляда, — я прошу вас забыть, частично забыть о том, что в действительности происходило в рейхстаге тридцатого апреля. Да и какая разница? Правда? Мы вырвали у фашиста нашу общую победу. Выкорчевали эту заразу с лица земли, спасли весь мир, Булатов, весь мир! И вы, и даже я. Поймите: вас просит об услуге товарищ Сталин. А товарищ Сталин мало кого о чем-то просил в своей жизни. Запомните это на всякий случай.
Под пронзающим взглядом вождя боец опять растерялся. Он осознавал, что ситуация, в которой он оказался, была по меньшей мере странной. Все происходящее было похоже на сон. Он, конечно, догадывался, что товарищ Сталин мало кого о чем-то просит. Более того, боец Булатов был вообще поражен признанием самого товарища Сталина, что он вообще кого-то о чем-то может просить.
Слова Сталина доносились до него словно откуда-то сверху, он кожей ощущал, как этот всесильный человек заполняет все пространство кабинета и контролирует его волю. «Вот так, видать, слышится человеку глас Божий», — не к месту промелькнула у него в голове эта чудная и греховная, вернее, крайне антипартийная мысль.
А Сталин между тем, видимо, чтобы окончательно «добить» бойца, совершил абсолютно невероятный поступок. Он придвинул к Булатову тарелку с фруктами и печеньем, взял в руку хрустальный графин и, собственноручно налив ему в стакан красного вина, произнес:
— Покушай, боец. И выпей. Ты настоящий русский солдат. Я считаю, что именно русский солдат вынес на своих плечах все тяготы этой страшной войны.
Сталин снова прошелся по кабинету и, заняв позицию у окна — по всему было видать, любил он там стоять, — проговорил, не глядя на Булатова, обращаясь скорее даже не к своему гостю, а словно беседовал сам с собой, аккуратно выстраивая фразу, чтобы выразить какую-то очень важную для него мысль:
— Русский народ является наиболее выдающейся нацией из всех наций, входящих в Советский Союз. Только у русского народа имеется такой стойкий характер и такое терпение. Я не могу представить себе другого народа, который вынес бы все то, что пришлось вынести именно русскому народу.
Подойдя к столу, Сталин наполнил два бокала вином и настойчиво проговорил:
— Не стесняйся.
Булатов поднялся, аккуратно, подавляя волнение, взял в руки стакан и сделал маленький глоток. Сталин к вину не притронулся.
— А вы? — спросил он, не веря, что посмел произнести эти слова.
Сталин усмехнулся, но на этот вопрос не ответил.
— Ну что, товарищ Булатов, — спросил вождь, лишь только боец пригубил вино, — не думали вы тогда, в рейхстаге, что окажетесь здесь, в Кремле?
Булатов, все еще волнуясь, но довольно четко ответил:
— Никак нет, товарищ Сталин, не думал! Но зато я точно знал, что обязательно дойду до Берлина, а потом уже мечтал водрузить на рейхстаге наше советское Красное Знамя. Во имя нашей Победы. И с вашим именем, товарищ Сталин.
Вождь улыбнулся, придвинул тарелку к нему поближе.
— Ну и молодец. Водрузил, и хорошо. Главное, что об этом знаю я и никогда не забуду. Надеюсь, тебе этого достаточно. Покушай.
Булатов взял с тарелки печенье, осторожно попробовал, ощутив невиданный ранее вкус — ничего подобного он раньше не ел. К вину же больше прикасаться постеснялся. Он вообще не был любителем выпить, а в этой обстановке делать это ему показалось не совсем правильным, каким бы гостеприимным ни был хозяин.
— Вы, Булатов, хорошо воспитаны, вижу, что с уважением относитесь к старшим. Но не увлекайтесь и не льстите понапрасну. Неприятно, когда преувеличивают заслуги кого бы то ни было до гиперболических размеров, в экстаз приходят. Я понимаю, что люди считают меня главным архитектором нашей великой Победы. Во мне они видят собирательное понятие и разводят вокруг меня костер восторгов телячьих. Мне, честно говоря, это не нравится. Я пытался несколько раз делать замечания этим крикунам, лицемерным льстецам. Но ничего не получается. Говоришь им — нехорошо, не годится это. Люди думают, что это я говорю из ложной скромности. Это портит впечатление о людях. Не знаешь уже даже, кому верить. Хоть вы-то будьте с товарищем Сталиным до конца честным. Вы смелый человек. Под смертью ходили, чего вам теперь бояться? И кому как не вам знать, что победили фашизм не в Ставке, а на поле боя, простые люди, в том числе вы и, кстати, Егоров, и Кантария, и Жуков, конечно, маршал Победы, и многие другие. Разве не так, товарищ солдат?
Булатов чувствовал, как лицо его горит огнем. Он не знал, что говорить, и не понимал, следует ли отвечать вождю. Но отвечать все равно что-то было нужно. Расхрабрившись, он сделал еще один глоток вина, уже побольше, и сказал то, что думал и во что верил в тот момент всем своим существом:
— Товарищ Сталин, мы в атаку не раз ходили с вашим именем. Мы знали, что за нашей спиной вы, ваше мудрое руководство…
Сталин поморщился, но Булатову отчего-то показалось, что вождь был удовлетворен, что именно такой реакции он ожидал, она была для него привычной и понятной. И это, скорее всего, действительно было так. Сейчас перед ним стоял простой боец Красной армии, настоящий герой из народа, совсем не искушенный в придворных интригах, говорящий только то, что было у него на уме.
— Скажите мне, Булатов, как вам удалось 30 апреля прорваться в рейхстаг? — поинтересовался вождь. — Мне докладывали, что немцы организовали вокруг рейхстага неприступное кольцо обороны. А ведь наши части вышли в район Королевской площади только утром того же дня. И вот мы в тот же день уже в здании…
— Так это, товарищ Сталин, мы на плечах артиллерии… Там наши орудия били прямой наводкой. Разрыв — мы за ним. Разрыв — мы за ним. Так и дошли.
— Днем?
— Так точно! Днем, в районе 14:00.
Раздался стук в дверь, и в кабинете возник личный секретарь вождя Александр Поскребышев.
— Товарищ Сталин. Лаврентий Павлович в приемной. Ожидает.
— Пусть войдет, — ответил вождь и, обратившись к Булатову, который не без сожаления догадался, что аудиенция подошла к концу, сказал: «Дорогой наш герой, отдохните. Вас и ваших товарищей сейчас отвезут за город. Выпейте там как следует, закусите, подышите воздухом, вы это заслужили. Не стесняйтесь. И никогда не забывайте, о чем мы с вами договорились».
— До свидания, товарищ Сталин! — воскликнул Булатов. — Спасибо вам.
Вождь ничего не ответил, а просто отвернулся и направился к своему столу. Секретарь указал бойцу на дверь.
Выходя из кабинета, Булатов столкнулся с Берией, который коротко взглянул на него и прошел мимо не здороваясь.
Булатов проследовал по коридору за сотрудником охраны. То, что испытывал боец в ту минуту, можно было охарактеризовать как смешанные чувства, однако вряд ли деревенский парнишка умел анализировать собственные ощущения и давать им какие-то оценки. Но ему совершенно точно стало как-то неуютно, лишь только он покинул кабинет вождя. Словно за дверями осталась надежная и даже единственная его защита, а здесь, уже в кремлевском коридоре, никто не даст за его жизнь и гнутой копеечки. Он не очень понимал, отчего на него навалилась такая глубокая тоска, ведь еще пару минут назад он ощущал себя самым счастливым человеком на свете. Он, конечно, не мог знать, что благоволение первого лица страны чуть ли не автоматически означает попадание в число врагов ближнего круга, завистливых интриганов и манипуляторов. И не мог боец знать цены обещаний больших людей, но не верить Сталину у него не было никаких причин. Поэтому Булатов не понимал, отчего так неприятно сосет под ложечкой. Идя по длинным коридорам, он снова захотел оказаться на фронте, где вместо ковровых дорожек перед ним расстилалось бескрайнее пыльное или грязное пространство, непроходимые леса и поля, овраги, болота, битый кирпич и искореженный металл, но все было предельно просто и понятно. Нужно было идти, невзирая на адский, нестерпимый зной или смертельный холод, когда легче было погибнуть, отмучиться, чем терпеть такие нечеловеческие испытания, но надо было идти до конца, выжить и победить. И они дошли, он и его товарищи, которым повезло больше других. Дошли, остались в живых, победили.
Глава вторая
В 2024 году Антона Ушакова пригласили на парад Победы на Красной площади.
В тот год девятого мая в Москве шел снег. Он ложился на уже успевшие распуститься кусты сирени, формируя причудливые картинки, засыпал припаркованные на тротуарах самокаты — символы потепления, которое неожиданно обернулось непривычным в эту пору холодом, падал на фуражки, каски и береты одетых в летнюю форму участников парада. Но ни минусовая температура в начале последнего месяца весны, ни утомительное прохождение всех точек контроля, конечно же, не могли помешать организаторам, участникам и гостям, стремящимся стать свидетелями торжественного события.
Система безопасности на параде была, мягко говоря, беспрецедентной. Может, еще совсем недавно кого-то и возмутила бы тщательность трехступенчатой проверки, но только не в тот год. Вежливость сотрудников федеральной охраны вызывала уважение, а неотвратимость проверки всех гостей, независимо от уровня их крутости в повседневной жизни вне кремлевского периметра, Антона даже несколько радовала — пускай хоть тут вспомнят, что они тоже люди, а не полубоги.
Проходя мимо памятника Г. К. Жукову, Антон подумал, что маршала надо было изобразить не верхом на коне, а сидящим на лавочке перед своей дачей, в гражданской одежде, рядом с той, которая разделила с ним последние годы его жизни в полузабвении и опале и которую он пережил, до дна испив чашу воздаяния за лишь ему одному известные грехи. А на табличке перед памятником написать: «Маршал Победы, великий сын отечества, внесший решающий вклад в разработку и воплощение в жизнь стратегии и тактики, спасших мир от фашизма, а также в последующее низложение тиранической власти, несущей свою долю ответственности за страдания советского народа, впоследствии отправленный в ссылку и ушедший из жизни под скромную сводку информационного агентства».
Пресловутая слава мирская… Да, Антон смотрел на все, что происходило вокруг, совсем не теми глазами, какими он наблюдал парады прошлых лет.
Прекрасно экипированные бойцы центра спецназначения ФСБ, сотрудники Федеральной службы охраны, сотни гвардейцев в оцеплении, снайперы, находящиеся на боевом дежурстве, силы противовоздушной обороны, наверняка многочисленные сотрудники спецслужб, незаметно для гостей выполнявшие свои приказы, — вся эта махина работала на одну большую задачу: она охраняла парад в честь Победы многонационального советского народа в Великой Отечественной войне не от нашествия нового мамая, исламских фундаменталистов, озлобленных на весь мир неудачников или идеологических противников с Запада. Она в первую очередь защищала первое лицо страны, территорию, собравшихся на ней людей и нескольких доживших до этих окаянных дней участников войны от реальной угрозы открытой атаки со стороны представителей бывшего многонационального советского народа и потомков тех, кто в жестоких боях, казалось, на века, ковал боевое братство, отбрасывая немцев от Москвы, освобождая Киев и овладевая Берлином.
Иногда, всуе размышляя о том, как изменился мир и его страна, Антон пытался отыскать ответ на ставший навязчивым вопрос: есть ли на свете хоть один человек, способный объяснить ему, коротко и доступно… ладно, можно даже не коротко, но — обязательно доступно, что же в действительности произошло?
Эти попытки оставались тщетными.
И только те, кто сталкивался лицом к лицу с войной, войной необычной, почти гражданской, научились вычерчивать в своем мозгу четкие разграничительные линии. Враг был врагом, независимо от общей исторической памяти и малодушных стенаний наивных гражданских фантазеров, все еще веривших в возможность наступления мелодраматической фазы отношений в стиле «возьмемся за руки, друзья, и забудем обиды». Схватившись однажды с бывшими братьями в рукопашном бою, испытав взаимную ненависть не на словах, а в реальном деле, потеряв товарища, подло убитого оператором дрона, и ответив на это какой-нибудь жестокостью со своей стороны, люди черствели, хотя многие становились чище и честнее. Недаром великий Хемингуэй утверждал, что чем ближе он оказывался к передовой, тем больше хороших людей ему доводилось встречать.
Да, враг был врагом. Но не только там, на передовой, решалась судьба отечества и мира. Страна разделилась на две части, одна из которых будто бы не замечала того, что происходило «за ленточкой». Страна жила мирной жизнью, большие города утопали в роскоши и, как бы это ни было страшно признать, разврате, на фоне лозунга «Все для победы» врали и недоговаривали почти все.
А нужна была правда или правильные слова. Антон верил, что они обязательно найдутся, эти слова… Надо было сделать так, чтобы не только наследники победителей в Великой Отечественной войне и бывшие сограждане, но и весь окружающий мир осознал и принял причины, по которым его родина вынуждена была пойти на беспрецедентные шаги.
В далекие и грозные годы войны мир принял и поддержал СССР, даже заклятые идеологические противники, когда не противостоянием в информационном пространстве, а на полях сражений простые люди своими беспримерными подвигами в который раз заработали уважение к стране и своим правителям, показав тем, что им несказанно повезло «управлять» таким народом. Ведь именно народ, силой своей веры, своей двужильностью и жаждой свободы от иностранной власти, какие бы соблазнительные перспективы она кому-то ни сулила и как бы подло с ним ни обращалось свое начальство, привел страну к Победе, СССР и Россию в число тех стран, которые стали определять судьбы мира, наряду с привычными «великими» державами, а руководство страны к почетным приемам и уважению в любых штаб-квартирах, дворцах и резиденциях.
Антон добрался до своей трибуны, сел рядом с незнакомыми людьми в сувенирных солдатских пилотках и, поискав глазами знакомых, никого не обнаружил. Так сильно изменился состав гостей парада в последнее десятилетие.
На Красной площади появилась копия Знамени Победы.
Вставай, страна огромная,
Вставай на смертный бой
С фашистской силой темною,
С проклятою ордой!
Услышав великую и духоподъемную мелодию, гости встали со своих мест. Антон заметил, а скорее даже почувствовал, как усилили внимание снайперы и их помощники — наблюдатели, занявшие позиции на крыше ГУМа.
В последние годы жизнь Антона была тесно связана с Великой Отечественной войной, точнее с ее последними днями. И история этого Знамени, которое пронесли сейчас мимо трибун курсанты легендарного Кремлевского полка, история того алого полотнища, что впервые взвилось над рейхстагом в последние дни войны, стала неотъемлемой частью его жизни; он думал о нем, изучал обстоятельства появления его и водружения, фактически жил им, то и дело отвлекаясь на фантастические перипетии судьбы, в которые его по традиции бросала божественная сила.
Глядя на все это величие и великолепие, на эту организационную мощь и осознавая, что он находится в центре самой желанной цели любого противника и одновременно самом безопасном месте Москвы, Антон думал сейчас о том дне, 30 апреля 1945 года, когда один красноармеец, в сопровождении своих товарищей и под командованием опытного офицера, привязывал к статуе на крыше рейхстага древко, на котором реял красный флаг. Он думал о том, как бы сильно удивился этот красноармеец, если бы узнал, что спустя почти восемь десятилетий с момента водружения этого флага люди будут не только помнить, но и столь торжественно отмечать Победу. Если бы ушедшим в иной мир каким-то чудом давалась бы возможность просачиваться в иные измерения, преодолевать пространство, интересно было бы узнать, какие чувства испытали бы сейчас души бойцов, которые брали рейхстаг, тех самых, кто первым водружал над ним знамена, штурмовые флаги и флажки.
Да, Антон знал, что этих знамен и флагов было немало, но Знамя Победы было одно, и именно вокруг него возникало немало разных слухов, историй и легенд. Судьба распорядилась таким образом, что он оказался среди тех, кто попытался распутать этот загадочный клубок.
Первые сомнения относительно того, кто же в действительности был главным знаменосцем и сколько на самом деле было «подлинных» знамен, возникли у Антона именно в День Победы, только более чем за двадцать лет до только что упомянутого события.
Это случилось 9 мая 2000 года.
Этот день как раз выдался на редкую удачу теплым и солнечным: празднуй, гуляй, и нет облаков, которые надо разгонять. В тот год не организовывали столько красочных массовых гуляний; парад, однако, проводился. Он был не совсем обычным. На нем одновременно присутствовали два президента России — бывший и вновь избранный, а также первый и последний президент Советского Союза. К тому времени уже минуло почти десять лет с того момента, как Союз, за свободу и независимость которого воевали и победили, перестал существовать и как наблюдающий сейчас за парадом в честь этой Победы его последний руководитель подписал документ о добровольно-принудительном сложении своих полномочий.
Антон не видел последнего генсека партии и президента Союза непосредственно на параде, и только уже после, спустя много лет, пересматривая запись на перемотке, обратил внимание лишь на то, каким молодым теперь казался ему на видео Михаил Горбачев, которому в 2000 году, между прочим, исполнилось 69 лет. Ничего другого примечательного в поведении генсека не обнаруживалось. Казалось, он абсолютно безучастно наблюдал за происходящим, впрочем, как и первый президент России Борис Ельцин. Антон в тот момент поймал себя на мысли, что в этом поведении бывших всесильных руководителей, на фоне выступления объективно молодого и энергичного нового президента, чувствовалась еле уловимая досада и даже обида на самих себя — оба сложили полномочия добровольно, вероятно, поспешив, правда, в обстоятельствах, когда такое решение казалось им единственно верным.
Но парад парадом, а граждане по укоренившейся традиции все больше отмечали праздник по квартирам, на дачах, в деревнях, все еще кое-где во дворах, и очень немногие делали это организованно — в ресторанах и кафе.
Всенародного ликования, на первый взгляд, отчего-то в тот год не чувствовалось. Казалось, что насущные проблемы затмили былой народный подвиг, что людям как-то не до праздника. Страна с нечеловеческим усилием, из последних сил оправлялась от стрессов уходящего десятилетия.
И все же это было только на первый взгляд. День 9 мая неизменно объединял народ, и народу об этом совсем не обязательно было напоминать или учить его чтить эту дату, а тем более подозревать кого-то в недостаточной радости и гордости.
Пока еще практически без шумных торжеств и театрализованных представлений, без телевизионных трансляций и лязгающих по Тверской гусениц День Победы шествовал по стране, поддерживаемый коллективной памятью, уважением, преклонением перед подвигом народа, не всегда приятной правдой и убеждением, что больше такого никогда не повторится. Слишком дорого заплатил мир за эту победу, а наша Победа досталась нам немыслимой ценой. Двадцать восемь миллионов, не считая искалеченных телом и душой, не принимая во внимание десятки миллионов не рожденных впоследствии детей!
И ни в одной части мира, от Америки до Португалии, от Японии до Германии и от Австралии до Канады, нигде и никто не сомневался в решающей роли СССР в победе и даже не посмел бы сомневаться или приуменьшать подвиг советского народа, освободившего мир от нацизма.
За памятниками нашим воинам велся бережный и уважительный уход, а случаи какого-либо вандализма происходили крайне редко. И все относили эти ситуации исключительно к действиям незрелых людей, просто недостаточно образованных, обманутых и заблудившихся. А те, кто хотел бы стереть эту память с лица земли — по разным причинам, — искренне опасались это делать. Реакции России и общественности тогда очень боялись.
Кто бы мог подумать, что с того дня пройдет менее пятнадцати лет, а история будет в одночасье переписана, и новые поколения людей во всем мире, включая те страны, которые традиционно считались братскими, будут приписывать победу главным образом другим народам и странам, а память о подвиге советских солдат будет почти начисто стерта из массового сознания. Музеи Победы переименуют в «музеи оккупации», памятники отправят на свалку или вовсе разрушат. Самое печальное, что у этого процесса не существовало обратного хода, и, чтобы заново доказать всему миру, как все было на самом деле, казалось, уже никогда не хватит ни ресурсов, ни возможностей.
Антон часто рассуждал на эту тему, и в голову приходили выводы один хуже другого, что его бесконечно удручало. Наверное, все же, ресурса хватило бы, но конвертировать массовое безразличие и нигилизм иностранного обывателя, да еще новых поколений, в коллективную память и уважение к освободителям мира от фашизма будет просто невозможно. Время упущено, а его не купить и не повернуть вспять.
Итак, в этот день Антон отмечал двойной праздник. День Победы — самый святой и дорогой его сердцу день, и день освобождения от пут собственного бизнеса. Накануне он расстался с делом, которое когда-то казалось ему делом всей его жизни, — продал свою компанию, и вот теперь с чистой совестью мог вести образ жизни, о котором мечтает каждый нормальный человек, — иметь возможность хоть какое-то время ничего не делать, никуда не спешить и, главное, не быть должным никому и ничего.
Но традиции есть традиции. В этот день Антон посещал сквер перед Большим театром. Когда-то там собирались сотни, если не тысячи ветеранов Великой Отечественной. Но время и годы брали свое, ряды победителей становились все менее плотными, пока, увы, их не осталось совсем мало.
Антон гулял по скверу, раздавая ветеранам заблаговременно купленные гвоздики и розы, поздравляя, пожимая руки, благодаря за Победу совершенно незнакомых, но таких родных людей.
Недалеко от фонтана он заметил самый знаменитый атрибут праздника — еще одну копию Знамени Победы, штурмового флага Военного совета 3-й ударной армии, на котором в далеком 45-м появилась ныне общеизвестная надпись: «150 стр. (стрелковая) ордена Кутузова II ст. (степени) идрицк. див. (Идрицкая дивизия) 79 с. к. (стрелкового корпуса) 3-й У. А. (ударной армии) 1-го Б. Ф. (Белорусского фронта)». Он уже видел это знамя, оригинальное, настоящее, отправленное на вечное хранение в Центральный музей Вооруженных сил, и не мог забыть то волнение, которое испытал в тот момент.
Группа ветеранов, столпившаяся вокруг флага, что-то оживленно обсуждала. Разговаривали громко, смеялись. Это был их праздник, это была их Победа.
Антон подошел к ним с букетом гвоздик и, извинившись за беспокойство, вручил каждому по цветочку.
— Смотрите-ка, какая у нас замечательная молодежь, — сказал один из ветеранов, обращаясь к сослуживцам. — Чтит праздник.
— С Днем Победы вас! Низкий поклон! — поздравил героев Антон, поочередно пожав руки всем собравшимся, на что каждый из них ответил ему крепким рукопожатием. — Вы все служили в 150-й дивизии?
— Да, в 79-м стрелковом корпусе. Мало только нас осталось. А скоро и совсем не будет, — ответил один из ветеранов.
— Ну, я желаю вам еще долгих лет и крепкого здоровья! Скажите, — поинтересовался Антон, указывая на знамя, — а вы лично знали Егорова и Кантарию?
Участники встр
...