Александр Шляпин

Небо любви моей

История о молодых людях, выпускниках 1941 года. Еще не успела высохнуть роса на выпускных туфлях, как в их жизнь врывается смерч кровавого лихолетья войны. Встав грудью на защиту отечества, вчерашние школьники занимают места за штурвалами танков и самолетов. И уже на ступенях поверженного Рейхстага, поднимут они фронтовые сто грамм и вспомнят, как совсем недавно горели они в небе над Москвой и Смоленском. Как голодные и промерзшие до костей в лагерях ГУЛАГА, вбивали ногами в болота Колымы и магаданского края деревянные сваи будущих аэродромов трассы Аляска-Сибирь. Как жарким летом сорок третьего умирали в штрафных батальонах на «Курской дуге» под гусеницами танков ради того, чтобы в один из майских дней вернуться домой и встретить там свою любовь. Ту любовь, с которой расстались, когда последний раз играл школьный вальс, и девчонки кружились, напоминая невест. Не всем суждено будет вернуться домой, но те, кто вернется, навсегда сохранят верность любви и школьной дружбе.

Выпускникам всех лет посвящается.

Господу — душу! Сердце — любимой! Честь — никому!

Леночка появилась в нашем дворе года два назад. Из худой, угловатой девчонки с пшеничными косами она как-то незаметно для дворовых ребят превратилась в статную девушку приятных идеальных форм. Мать Елены после смерти своего мужа командира РККА, погибшего где-то на Дальнем Востоке во время боев за Халхин-Гол, переехала из Читы жить в Смоленск, где и устроилась на работу в «Красный крест» хирургом. Так называли смоляне областную клиническую больницу с момента ее основания.

Жило семейство Луневых в нашем районе в двухэтажном деревянном бараке, в обычной для того времени коммунальной квартире на четыре семьи. Там всегда пахло керосином и углем, а огромные черные тараканы прятались в углах, ожидая, когда хозяева разойдутся по своим делам, чтобы провести ревизию мусорных ведер.

Ленка училась в музыкальной школе, и каждый день проходила мимо раскидистого куста сирени, растущего во дворе. Там в его тени, дворовые ребята, закинув школьные портфели и сумки по домам, собирались играть в карты.

— Ленка, это деваха! — со вздохом как-то сказал конопатый, рыжий мальчишка по кличке Хвощ, увидев, как девчонка направляется в музыкальную школу, держа под мышкой папку с нотами.

— Я бы…

— Что ты!? Ты еще зелень сопливая!? Не по твоему Хвощ карману такая телка! Ей шо… Ей прынца подавай, а мы кто для неё — так шпана голожопая? Давай сдавай, а то сидишь тут башкой крутишь, как филин на суку, — сказал Синица.

— Нет, эта Ленка, настоящая англицкая Леди! Такая вся из себя! Ну, просто — Фифа! — со вздохом сказал Хвощ, тасуя в своих руках колоду потертых карт. Синица, заведенный игрой, щелкнул ему подзатыльник для ускорения процесса, да так звонко, что кепка слетела с его головы. Ребята засмеялись и заорали вслед уходящей девчонке:

— Леди, Леди, Леди!!!

Вот именно с того дня пацаны подхватили это ласковое прозвище, которое прилипло к ней на долгие годы и даже через много-много лет Ленка, с удовольствием и душевным умилением воспринимала его и отвечала ребятам своей прекрасной улыбкой.

— Леди, Леди! — орали пацаны вслед уходящей красавице, но Ленка всегда шла дальше и на окрики никогда не оборачивалась, чем вызывала к себе еще большее уважение.

Почти каждый день она проходила мимо нашей компании, помахивая сумочкой, а завороженные её красотой ребята еще долго делились впечатлениями, представляя эту девчонку в своей разбитной компании.

Саша Фескин, хулиган и заводила, к тому времени был наполовину сирота. Его отец, один из криминальных авторитетов Смоленска, погиб в тридцать шестом, попав на бандитское перо где-то в воровских разборках. После его смерти Фикса воспитывался матерью, но она уже ничего не могла сделать с распоясавшимся юнцом, который фактически постоянно жил на улице и общался с дружками папаши по криминальному цеху. Все ребята знали, что он сознательно пошел по стопам своего бандитского папочки и, похоже, такая жизнь, наполненная воровскими приключениями, ему очень нравилась. В компании ребят фамилия Фескин была трансформирована, и все, от самых младших до самых старших звали его просто «Фикса».

Саша Фескин очень не любил, когда уличные пацаны называли его такой неброской кличкой.

И вот… В один из весенних дней, когда ему прилично надоели такие издевки, он собрал на свою «сходку» всю местную шпану, которую силой мускулов крепко держал в своих руках.

— Все мужики, раз и навсегда «Фикса» умер, да здравствует «Ферзь»! — сказал он с таким металлом в голосе, что в те минуты по спинам пацанов пробежали невиданного размера мурашки. Сашин рык, словно рык льва, поставил точку в своем лидерстве.

И вот с того времени он стал любыми путями и своей силой отстаивать этот титул, который сам себе тогда придумал. Пацанам в принципе было плевать на его выходку с кличкой, но рисковать из-за нее никто не хотел, зная о его тяжелых и тренированных на пачках газет кулаках. Поэтому многие из ребят безропотно согласились называть его «Ферзем», хотя «за глаза», он так и продолжал оставаться просто «Фиксой».

— Ну, Ферзь, так Ферзь — чего орать, будто тебе яйца прищемили! Пусть так и будет! — сказал Синица с легкой ухмылкой, щелкая по привычке семечки.

Синицу в этой компании пацаны воспринимали как правую руку Фиксы, хотя он был сам по себе и всегда проявлял свою независимость. В лидеры Синица не лез, но и, зная себе цену, никогда не собирал окурки возле трамвайной остановки.

Все ребята тогда знали, чтобы быть настоящим «Ферзем» и заводилой компании, нужно было иметь заслуженный авторитет и чувство справедливости, которые присутствовали у Сашки, но не в том достаточном объеме, чтобы владеть ситуацией. А у Фиксы, на тот день кроме «поджигала» на три спички, да колоды старых вытертых карт, не было за душой ровным счетом ничего. Этот его «авторитет» лидера и кличка были какой-то фальшивкой, и никто не воспринимал его на должном уровне, что всегда являлось поводом для мелких стычек.

Соперником Фиксы в этой компании и в делах амурных был «Червонец», так звали приятеля Синицы, Краснова Валерку. Валерка силой, как самозванец Ферзь особо не выделялся, но ввиду своей начитанности и уму, пользовался в нашем дворе заслуженным авторитетом. Его папочка, майор ВВС Красной армии, служил на 35 авиамоторном заводе военпредом и, вращаясь в компании городского начальства, был в те времена, довольно большой и уважаемой шишкой. Валерка, хоть и был из семьи военного летчика, папиным сыночком не был, а крутился на улице вместе со всеми. Прозвище свое «Червонец» получил не за красивые глазки, а за свою фамилию — Краснов. У него всегда водилась в кармане копейка, которую он никогда не жалел и жертвовал своим друзьям на их нужды. Связываться с сыном майора Краснова никто не хотел, поэтому ему многое сходило с рук: будь то разбитое футбольным мячом окно или бегущий кот с консервными банками, который будил по ночам весь рабочий поселок. Именно за эти качества его вес в нашей компании постепенно, но стал преобладать над авторитетом самозванца Ферзя.

Пацаны, видели его незаурядность, ум, доброту, потянулись к Червонцу, забывая о том, что королем района слыл новоявленный и наглый Сашка Ферзь.

Со временем все встало на свои места. Каждый из этой компании по мере взросления сам себе определял свое место в жизни. Кто шел учиться в ФЗУ и другие училища, а кто — воровал с Ферзем на колхозном рынке и в трамваях, совсем не представляя себе другой жизни.

Однажды…

Случилось это в то время, когда для Краснова вся дворовая суета надоела и в его судьбу незаметно, но уверенно вошла симпатия всего района — Леди. Ферзь, как претендент на руку и сердце девчонки, подобной наглой выходки от Червонца не ожидал. Он всегда считал, что она создана для него, и никто из ребят не имеет права посягать на якобы его «собственность». Но все случилось иначе. Ленка, вопреки вниманию и ухаживаниям Ферзя, просто выбрала Валерку, как человека, в котором она видела свою любовь и настоящее девичье счастье. Это и стало тем яблоком раздора, тем детонатором, который просто взорвал Ферзя и привел его на тропу войны со своим бывшим товарищем. Жажда реванша и мести за свой проигрыш в делах любовных, заставили его пойти на крайние меры. Все слилось воедино, и он твердо решил на глазах всей дворовой шпаны расправиться с Красновым и вернуть себе объект своего вожделения и любовных мечтаний, окончательно закрепив свое лидерство посредством кулаков.

Стрелка была забита им по всем канонам бандитских законов. Посмотреть на бой «быков» и расправу Ферзя над Червонцем, собралась вся поселковая шпана. По закону жанра, место для кровавой дуэли было намечено в руинах старой церкви, разбитой коммунистами еще в период борьбы с мракобесием и религией. Вот там, среди битого кирпича и ржавых крестов, упавших во время взрыва с куполов, должна была состояться настоящая жиганская разборка, которая и должна была поставить точку в споре между двумя влюбленными «маралами».

Ферзь к тому времени поднаторел и набрался опыта в подобных делах отстаивания своих личных интересов. Он был полностью уверен, что в несколько секунд сможет справиться с соперником, и тогда Леди, как переходящий приз, вновь вернется к нему на правах победителя.

Развалины храма в тот день гудели, словно трибуны легендарного Колизея. Все пацаны думали, что крепкий и наглый Ферзь сможет одержать верх, а Краснов будет повержен на этом ристалище, как тевтонский воин во время ледового побоища.

Рассевшись на камнях, как в партере театра, пацаны, как обычно, закурили собранные на улице окурки и замерли в ожидании настоящего зрелища, бурно обсуждая предстоящие эпохальные события нашего двора, которые должны были сменить существующую власть.

Ближе к началу великого поединка, в широких дверях храма в компании с Синицей и своими приближенными, появился сам Валерий Краснов. Синий бостоновый костюм из военного отцовского отреза, сидел на нем как на дорогом манекене в городском универмаге. Это придавало ему не только уверенность, но и тот шарм, от которого млели почти все девчонки нашего рабочего поселка. Его респектабельный вид настолько поразил пацанов, что они единодушно пришли к мнению, что Валерка пришел сдаться Ферзю без боя и зрелища, ожидаемого несколько дней, просто не будет.

В отличие от Краснова, Саша Ферзь появился на назначенный поединок со своей блатной шпаной. Войдя в храм через запасной вход, который еще в двадцатые годы был наполовину разрушен взрывом динамита. Фескин, ввиду своего социального происхождения не мог похвастаться богатством своего гардероба. Его старое ФЗУшное галифе, да залатанная льняная рубаха, подпоясанная солдатским ремнем, придавала ему вид эдакого взбунтовавшегося пролетария, угнетенного жирными «котами» капитализма. За поясом его брюк, как огнестрельное оружие многозначительно торчала рукоятка «поджигала», перемотанная черной изоляционной лентой. Он с небывалым гонором поднялся на груду битого кирпича и встал перед Валеркой, словно Дантес перед Пушкиным, зацепив свои пальцы за старый, потертый и видавший виды, древний солдатский ремень. Во рту его торчала папироса, которая как знак устрашения, перекатывалась языком из одного угла к другому, показывая, таким образом, свое пренебрежение и доминирование над соперником.

— Ну что, фраерок кучерявенький, будем рамсы качать, кому с Ленкой ходить!? — спросил Ферзь на блатном дворовом жаргоне, стараясь навести на Краснова страх.

Но Валерка без всякого страха взглянул на вождя «красножопых», как он его называл, и довольно спокойно ответил:

— Это Ферзь, не тебе решать, с кем будет встречаться Леди. Ее спросить надо или ты ее чувства в счет не ставишь? А уже потом, как она скажет, будешь мне свои зубы прокуренные показывать, — ответил Краснов довольно мирно, что повергло Фескина в еще большее бешенство.

— Да я тебя, сученыш, порву, как обезьяна газету! — завопил Ферзь, и, выхватив свой «поджиг», направил его в Краснова. — Нашпигую тебя сейчас сука гвоздями, что на жопу свою больше не сядешь!

Даже после такого выпада, Краснов остался спокоен как памятник Сталину, стоящий возле областного комитета партии. Предчувствуя, что без драки не обойтись, он скинул с себя пиджак и подал его Славке Синице, который бросил компанию Ферзя за его криминальные склонности. Он стоял позади Червонца, из-под козырька кепки глядя на своего бывшего друга, ухмыляясь и зная, что приготовил Червонец для этой встречи. В ту самую секунду все увидели, как за поясом брюк Краснова черным воронением блеснула рукоятка револьвера. Ферзь, завидев ствол, на минуту опешил и даже сделал шаг назад, но вовремя взял себя в руки. Наличие пистолета придавало Валерке какую-то уверенность, поэтому Фескин рисковать своим здоровьем не стал, а перешел на простые бульварные оскорбления, стараясь хоть словом, но все же зацепить Валерку на рукопашный поединок.

— Кто ты такой!?Ну кто ты такой!? Черт ты, из коробочки! Ты меня решил своей волыной напугать? — нагло орал Сашка. — Да я, таких как ты, пачками укладывал! — продолжал вопить Ферзь, держа Краснова в прицеле своего «поджига», который он сделал пару лет назад из стальной трубки от автомобильного насоса. В другой руке, наготове, у него был коробок спичек, чтобы вовремя чиркнуть им по затравке. Руки его от бешенства тряслись, и было видно, что, не смотря на свое настроение, он все же стрелять не будет, хоть и показывал свою решимость.

Краснов, с присущим ему спокойствием, расплылся в улыбке и вытащил из-за пояса револьвер, который он довольно лихо крутанул на пальце, чем вызвал мычание удивления собравшихся на зрелище ребят. Он знал, что Ферзь, хоть и считал себя лидером местной шпаны, но все же вряд ли отважится стрелять при сопливых свидетелях, которые с замиранием сердца и страхом смотрели на весь этот спектакль и ждали его развязки.

Валерка, улыбаясь, прицелился в Ферзя и три раза подряд выстрелил из револьвера в кирпичную стенку над его головой. Маленькие крошки колотого кирпича и красная пыль облачком осыпалась на рыжую голову Сашки, окрасив ее в еще более рыжий цвет. В ту секунду Фикса хоть и вздрогнул от выстрелов, но не потерял лица, остался холоден и бесстрашен. Он все также перекатывал папиросу из одного уголка рта к другому и смотрел на Валерку глазами полными какой-то жуткой ненависти, которая с каждой минутой закипала в его груди. Казалось еще минута, и они вцепятся друг другу в глотки и будут биться, катаясь по кирпичам, пока кто-нибудь не умрет или не признает свое поражение.

— Че слабо, слабо сука в меня шмальнуть? — спросил он, выплюнув окурок себе под ноги. Судя по его наглому и ехидному лицу, он с поля брани бежать не собирался, а наоборот, скривив свой рот в нахальной улыбке, обнажил на клыке «рандолевую» фиксу, которую ему вставил знаменитый бандит Ванька Залепа.

— Дурак ты, Фикса! Да нужен ты мне, как зайцу подтяжки, — сказал Краснов и сунул наган за пояс своих брюк. — Ты так и не понял, что детство давно уже кончилось, а ты все еще в казаки-разбойники играешь! Твое дешевое царство мне не нужно, а за Ленку я застрелю любого и тебя в том числе. Забудь ее и иди своей дорогой, нам все равно не по пути, — сказал он, надевая свой пиджак.

Фескин как-то равнодушно поглядел на свой видавший виды «поджиг» и, ухмыльнувшись блатной компании, зашвырнул его далеко в церковные руины. Возможно, до него дошло, что самопал нагану не ровня, а значит, ему больше не нужен. «Поджиг» еще не успел упасть на землю, как пацаны, мгновенно слетев со своих насиженных мест, бросились искать его, рыская на ощупь в глубине подвала, эту бесценную для них железку.

Наверное, в ту самую минуту такого противостояния до него все же дошли слова, сказанные Красновым, и он понял, что детских игр больше не будет. Не будет ни «казаков-разбойников», ни «горелок», ни самокатов на подшипниках по Благовещенской улице до самого Днепра. Будет теперь все иначе. Будет — взрослая жизнь, которая уже через год изменит судьбу каждого из них. Теперь судьбы Краснова и Ферзя окончательно и надолго разошлись, словно это были в море корабли и они еще не знали, что убежит много воды, прежде чем они вновь увидят друг друга.

Все заметили, что Краснов со своим наганом и независимостью стал для него не просто соперником в делах амурных, а самым настоящим заклятым врагом. От закипевшей в Сашкиной груди ненависти, злобы и простого мальчишеского отчаяния, он никогда не смог бы простить Краснову его смелости и прямолинейности. Ведь сегодня Валерка, на глазах всех пацанов, которые считали Ферзя авторитетом, одержал победу и старался принизить его значимость среди поселковых ребят. Ферзь никогда не прощал такого отношения к себе. Прищурив глаза подобно хищнику, он сказал:

— Давай фраерок, на кулаках биться, или ты без «волыны» не в состоянии за себя постоять!?

Ферзь знал, точно знал, что запросто уложит Валерку с первого удара. Ведь он всегда рассчитывал на свою силу и ту природную наглость, что досталась ему от его бандитского папаши, промышлявшего по Смоленску разбоями.

— Я на тебя, Саша, плевать хотел с высоты этой колокольни! Нет у меня желания биться с тобой на кулаках! Твое мифическое царство над этими пацанами, мне совсем не нужно! — равнодушно сказал Валерка. — Ты Сашка, просто дурак! Ты хочешь, остановить прошедшее время и совсем еще не понимаешь, что ты уже не сопливый пацан, а взрослый мужик. У нас с тобой Ферзь, очень разные представления об этой жизни, да и пути в ней абсолютно разные, — сказал спокойным голосом Валерка, не сдавая своих позиций.

Пацаны, собравшиеся поглазеть на разборки, в тот миг так ничего и не поняли из происходящего. Червонец со стволом мог вполне поставить Ферзя на место, но делать этого почему-то не стал!? И тогда всем стало ясно, что ему это не надо. Не надо…

Пока соперники разбирались между собой в споре, на выстрелы, прозвучавшие в руинах, поспешил местный участковый милиционер, который и поставил окончательную точку в их споре.

Местный легавый дядя Жора, был из рабоче-крестьянских органов милиции и прекрасно знал, что кто-то из пацанов просто балуется найденным где-то огнестрелом. Но, все же, исполняя долг, он на всякий случай вытащил револьвер, чтобы своим вооруженным видом навести на дворовую шпану настоящий страх. Держа в руке потертый временем милицейский наган, он стал аккуратно переступать через кирпичи, стараясь быть незамеченным. Но пронзительный свист прозвучал над головой милиционера и многогранным эхом отразился от стен разрушенной церкви, предупредив всех о приближающейся опасности.

— Атас, пацаны, легавые! — прокричал Синица, и вся компания разом вспорхнула, словно воробьи с проводов, и бросилась бежать из развалин тайными «партизанским тропами», которые они изучили до самого последнего кирпича и закоулка.

Лишь Валерка-Червонец да Сашка-Ферзь, так и остались на месте, молча глядя друг другу в глаза.

— Что засранцы, попались!? Я вам, бля,… сейчас покажу, как из наганов в божьем храме палить! — сказал он, подойдя вплотную к противоборствующим сторонам. — Ну-ка черти, давайте выворачивайте свои карманы! — сказал дядя Жора в надежде увидеть у ребят боевое оружие, выстрелы которого еще несколько минут назад доносились из руин.

По приказу участкового, подростки, насупившись, не спеша, вывернули свои карманы, но к удивлению дяди Жоры в них ничего, кроме папирос и спичек не было. Валерка, зная примитивные заморочки местного легавого, загодя и незаметно скинул ствол в черное узкое окно, ведущее в подвал храма.

Не веря своим глазам, милиционер еще раз лично обыскал каждого из них и, убедившись, что признаков оружия не найдено, тут же спрятал в кобуру свой потрепанный револьвер. Сняв свою синюю фуражку, он вытер платком со лба пот, и каким-то удрученным скрипучим голосом сказал:

— Так, засранцы, считайте, что вам на сегодняшний день крупно повезло! В следующий раз Фикса, я тебя выверну наизнанку! Даже если я найду хотя бы один патрон, то я вас обоих посажу за бандитизм, по указу от апреля этого года нашего вождя товарища Сталина! Тебя Краснов, это тоже касается! Я не посмотрю, что твой папочка военпред на тридцать пятом авиационном заводе. Пусть все его считают шишкой, но мне на это плевать. Лет по десять, я вам на Соловках гарантирую. Вот тогда и посмотрим, какие вы запоете песенки на лесоповале в Туруханском крае товарищи хулиганы.

В эту минуту противостояния, глядя друг другу в глаза, пацаны вдруг поняли, что действительно, детство безвозвратно ушло. Участковый дядя Жора как раз стал той силой, которая мгновенно нейтрализовала их бушующую ярость и вернула разум в головы.

Встреча с Вольфом

Довоенный весенний Смоленск утопал в свежей зелени городских деревьев. Золоченые купола Успенского собора, да и многих других церквей высились над деревьями и старинной крепостной стеной знаменитого смоленского Кремля, построенного еще в бытность Ивана Грозного. Благоухание цветущей черемухи наполняло весь воздух в городе неповторимым ароматом, который будоражил все внутренние струны и настраивал девичьи сердца к первой и самой чистой любви.

Уже с утра, пацаны, собравшись на поляне, на Зеленом ручье возле крепостной стены, гоняли в футбол, поднимая своими ногами клубы пыли. Тяжелый мяч, пошитый из плотного брезента и туго набитый тряпками, летал из одной стороны в другую, гулко хлопая под ударами ног юных футболистов.

Каждое утро к двухэтажному кирпичному дому Валерки Краснова, подъезжала казенная «Эмка» и нудно сигналила, сообщая его отцу о своем прибытии. Отец Краснова, высокий стройный майор в летной форме, служил на авиационном заводе представителем военного управления ВВС РККА. Каждое утро он, спускаясь к машине, останавливался и махал своей рукой Валеркиной матери, которая из окна кухни смотрела на своего мужа-красавца и летчика своим влюбленным взглядом. Валерка тоже высовывался в окно, и глядел на отца с упоением, упершись локтями в подоконник. В эти минуты он, словно в трансе погружался в свои юношеские мечты, представляя себя таким же бравым, как и его батька, летчиком. Он мечтал, как каждое утро, уходя на службу, он будет также махать рукой Луневой Леночке, которая совсем нежданно нашла дорожку к его мальчишескому сердцу и поселилась теперь в нем на всю жизнь.

После того как машина уезжала на завод, Валерка вновь возвращался к своим историческим баталиям и кропотливо и дотошно погружался в мир аэродинамики и изучению стратегии и тактики победоносного войска Александра Македонского. В осуществлении своей мечты он полностью отдавался изучению истории великих сражений, анализируя ошибки и просчеты стратегов былых времен.

Страсть стать военным летчиком настолько овладело его сознанием, что все свое свободное время он посвящал подготовке к поступлению в авиационное училище. Раз в неделю, по воскресениям, он ездил на аэродром в аэроклуб, где вот уже целый год осваивал нелегкую науку летать. Допотопный фанерный планер стал для него тогда первым самолетом, которым по прошествии целого года теории, он управлял в воздухе своими руками, отцепившись от буксировщика.

Однажды, оторвавшись от земли, и ощутив это волшебное и прекрасное чувство, он настолько влюбился в это чистое синее небо, что порой ему казалось, что эта его новая любовь к воздухоплаванию и те неописуемые ощущения свободы полета, пересиливают даже его любовь к Ленке.

Леди в такие минуты, как бы отходила на задний план, и вся эта невиданная страсть была направлена только на овладение планером, который плавно скользил в небе, рассекая плотный воздух своими широкими крыльями. Глядя с высоты птичьего полета на Смоленск, на Днепр, на поля и леса, он фактически на какой-то миг забывал о дорогой его сердцу девчонке. Но каждый раз, пролетая над городом, он инстинктивно среди тысяч домов, старался найти дом самой красивой и дорогой его сердцу, его Леди, чтобы с гордостью и любовью помахать ей крыльями.

— Эй, Червонец, ты дома!? — прокричал с улицы Синица, держа в руке рваный мяч.

Валерка, отодвинув тюль, выглянул на улицу, и, увидя толпу пацанов, крикнул со второго этажа:

— Что надо!?

— Слушай Краснов, мы опять «пузырь» порвали! Помоги!

— А я, что вам, скорая помощь!? — отвечал Валерка. — Вы за неделю четвертый раз свой мяч рвете. А я вам должен его ремонтировать?

— Да ведь только ты, можешь уболтать дядю Моню. Он же тебе верит! — кричал Синица. — У нас денег нет! Но мы обязательно заплатим!

Валерка, бросив дела и закрыв учебник немецкого языка, спустился вниз во двор.

— Ура! — орали пацаны, прыгая от радости при виде Краснова, в карманах которого почти всегда звенела монета.

— Ладно, пошли, — сказал Валерка, и, подхватив рваный мяч с торчащими из него тряпками направился на Ленинскую улицу, где в полуподвальном помещении находилась сапожная мастерская старого еврея Мони Блюма.

Дяде Моне было уже много лет. Седая козлиная бородка была единственным украшением на его лице. По привычке, он постоянно ходил по своей мастерской, держа в зубах три кленовых гвоздя, которыми он подбивал кожаные подошвы дорогих нэпмановских ботинок. Эти деревянные гвоздики разбухали, и как бы срастались с кожей, намертво держа спиртовую подошву. Всем нравилась аккуратная работа Мони, от того у него всегда было достаточно клиентов из респектабельных нэпманов и чиновников высокого ранга Смоленского обкома, облисполкома и даже НКВД.

— О, Валеричка пожаловал, собственной пэрсоной! — говорил дядя Моня, поднимаясь со своего обитого кожаными лентами стула. В его мастерской вкусно пахло резиновым клеем и свежей кожей, а его рабочий халат тоже был весь в клею со случайно прилипшими кусочками резины и кожи.

— Ви, уважаемый, снова порвали свой «пузырик»? Видно, Валеричка, невиданные баталии бушуют на вашем дворовом стадионе, раз вы так часто рвете мои американские капроновые нитки!?

— Дядя Моня, заштопайте, пожалуйста! А то эти футболисты от меня не отстанут. Только деньги я занесу вам, как только батька зарплату получит. Сегодня, к сожалению, я пуст, как турецкий барабан.

Моня знал Краснова и всю его семью, поэтому верил ему, как своему сыну Давиду. Валерка никогда не подводил сапожника и вовремя возвращал то, что обычно был должен за ремонт мяча или своих потертых ботинок.

Моня брал мяч, аккуратно запихивал в него тряпки, и с виртуозной ловкостью при помощи дратвы и шила зашивал мяч, придавая ему первозданную прочность. В эти минуты подобного таинства пацаны, завороженные работой мастера, замирали и, словно под гипнозом наблюдали за каждым движением старого и мудрого сапожника-еврея.

— Держите, Валеричка, свой «пузырь»! Я думаю, он вам еще немного послужит! Вот если бы вы купили себе кожаный мяч с надувной камерой, то тогда бы вам не пришлось тратить деньги на ремонт этого барахла. Сегодня я, Валеричка, сделал вам его бесплатно. Старый еврей Моня Блюм хочет на долгие годы оставить свой вклад в развитие Советского спорта в городе Смоленске. Может, вы станете знаменитыми футболистами, которыми будет гордиться вся страна?

— Спасибо дядя Моня, — хором закричали пацаны и с криком ура вновь убежали на поляну гонять уже отремонтированный мяч.

На какое-то мгновение Валерка с евреем остались наедине, и тогда Моня, видя в нем родственную душу, начал свой долгую беседу.

— Валеричка, вы не спешите? — спросил он, чтобы поделиться тем, что наболело на его сердце.

— Да нет, вот только уроки… Остался последний год, так я не хотел бы терять свою форму. Я ведь хочу поступить в военное училище, чтобы стать военным летчиком, как мой отец.

— А вы, Валеричка, не боитесь, что скоро начнется война!? — спросил еврей, глядя поверх своих очков. — Вам придется воевать с самым грозным врагом.

— Нет, не боюсь! Товарищ Сталин нам говорит, что мы будем воевать малой кровью на стороне противника. Я в аэроклуб, в ОСАВИАХИМ хожу, и уже на планере научился летать, и даже значок получил «Ворошиловский стрелок». Вот так, вот! — похвастался Краснов.

— Вы хоть сами-то верите в эти сказки? Я знаю, несомненно товарищ Сталин прав, но немцы… Эти сволочи накопили горы всякого оружия. Они захватили Польшу и всех евреев согнали в гетто. Они разорили все еврейские магазины в Германии и теперь преследуют нас на каждом шагу по всему миру. А теперь они пойдут войной на Советский Союз, и точно так же будут наводить тут свои порядки.

— Я так не думаю. У нас же с немцами договор о ненападении. Сам товарищ Молотов подписал его еще в прошлом году с их министром Рибентропом, — сказал Валерка более чем уверенно, удивляя Моню своей начитанностью.

— Я знаю, Валеричка, но поверьте мне, старому еврею Моне Блюму, война обязательно будет! Вот только когда? В этом году, через год или десять, но она будет… И помяните мое слово, Валерик, Гитлер утопит всех в крови! Ви еще вспомните наш с вами разговор.

В тот момент Краснов был уверен, что это просто опасения старого еврея, изжившего свой ум в борьбе за выживание в условиях развитого социализма. В его голове никак не укладывалось то, что сказал Моня.

Разве мог Гитлер напасть на Советский Союз, когда связи между государствами набирали обороты дружбы и взаимного сотрудничества, думал Валерка, зная об отношениях СССР и Германии. Отец постоянно рассказывал, что неоднократно на завод приезжали немецкие специалисты и офицеры Люфтваффе. Они с любопытством знакомились с технологией и новейшими образцами военных самолетов создаваемых на отцовском заводе. Участвовали в учениях и даже играли в футбол в дружеских встречах. Нет, войны не должно было быть! К такому мнению пришел Краснов-младший и возвратился в свой мир учебников и всевозможных военных наставлений.

В один из таких дней конца мая, отец как-то неожиданно позвал Валерку с собой на работу. Только в машине он узнал, что по очередной договоренности на завод прибывала партия новых экскурсантов из Германии. Эта весть обрадовала его до корней волос, ведь Валерка изучал немецкий язык. Отец, зная увлечение сына, равнодушным оставаться не мог. Он хотел, чтобы сын на практике проверил свои знания и вживую пообщался на немецком с легендарными офицерами Люфтваффе, о которых тогда писали все советские газеты.

Не знал ни Леонид Петрович, ни Валерка, что ровно через год и один месяц эти стройные, холеные германские летчики будут бросать бомбы на его Смоленск, на этот завод. Будут убивать мирных жителей: детей, стариков, а после очередного рейда, за чашечкой кофе станут дымить сигарами и хвастаться о своих новых победах в кругу таких же, как они фашистских выродков.

Валерка с отцом вместе приехал на завод еще с самого утра. Он бесцельно шлялся по цехам в ожидании немцев, и ему тогда казалось, что время тянется, словно оно сделано из авиационной резины.

Ближе к полудню ворота завода со скрипом открылись, и на его территорию, пуская клубы дыма, въехал автобус с немецкими офицерами, которые прилетели на заводской аэродром на своем самолете. Валерка подошел к отцу и вместе с ним, и директором завода, да председателем местной партийной ячейки, они встретили дорогих гостей, которые словно хозяева Европы, вальяжно, один за другим выходили из автобуса.

Летчики выходили из автобуса, и тогда Краснов заметил, что они как-то странно смотрят в безоблачное голубое небо, как бы изучая ориентиры, для будущего бомбометания. Создавалось такое ощущение, что они восхищаются чистотой небесной выси, которая в эти майские дни была необычайно чиста и прозрачна. Уже позже Валерка поймет, что привычка смотреть на небо закладывается в подсознании летчика уже с первого взлета и никогда не отпустит, пока есть силы держать в руках штурвал самолета.

— Господа офицеры, вы находитесь на территории тридцать пятого смоленского авиационного завода. Здесь мы производим моторы для наших истребителей И-16 и ЛАГГ-3, а также для нового штурмовика ИЛ-2, — сказал директор, приглашая гостей пройти по цехам.

Многие немецкие летчики уже были знакомы по Испании с этим типом самолетов, но после того как в их парке появился «Мессершмитт БФ-109», советские самолеты уже вызывали у них легкую ироническую улыбку. Воюя в составе легиона «Кондор», немцы уже давно опробовали наши «Ишаки» на убойность, и хорошо знали, как те красиво горят, как в воздухе, так и на земле. Единственное, что их удивило из рассказа директора, это информация о нашем новом ИЛ -2, про который они ничего не знали, но с которым им уже через год придется столкнуться в небе над Россией.

Из всех немецких летчиков выделялся один — молодой, белобрысый фельдфебель. Его фуражка, изогнутая в форме седла для лошади, с первой секунды сразу бросалась в глаза. Ямочка на подбородке придавала лицу мужскую привлекательность, не смотря на то, что он был еще совсем молод.

— Франц-Йозеф Вольф, — представился он по-русски без всякого акцента, и, козырнув своей рукой в черной кожаной перчатке, молодцевато, словно юнкер, щелкнул каблуками своих зеркальных хромовых сапог.

— Майор Краснов Леонид Петрович, — сказал отец. — А это мой сын Валерий.

Валерий подал свою руку, и фельдфебель, сняв перчатку, крепко пожал её. Он похлопал Валерку по груди, и сказал:

— Хороший мальчик! Гуд юнге!

Валерий удивленный его познаниями русского языка, в долгу оставаться не хотел и на приличном немецком, ответил:

— Я очень рад нашему знакомству, господин летчик.

— Оу, ты мой юный друг хорошо говоришь по-немецки, — сказал удивленный Йозеф Вольф.

— У меня есть хороший учитель, — ответил Валерий. — Я хочу, как и мой отец, поступить в военное авиационное училище, буду военным летчиком, как вы Франц.

— Это очень похвально! Мужчина должен быть настоящим воином! — сказал фельдфебель, и вновь одобрительно похлопал Валерия по плечу. Вольф достал из кармана две сигары в странных алюминиевых футлярах, которые в Советской России были тогда еще в диковинку и подал одну отцу Валерия, а другую хотел было закурить сам, но крепкая рука отца, остановила его.

— Господин фельдфебель, на территории завода курить запрещено. — Только в специально отведенных для этого местах.

— О, я, я! Я понимаю — хорошо! У меня русская мать, — сказал он, но толстую сигару изо рта вытаскивать не стал. Так и ходил молодой летчик по цехам завода, с торчащей во рту незажженной сигарой. Валерка, что собачонка неотступно бегал за немцами сзади. Он ловил каждое слово, каждую интонацию и, переварив её в своей голове, складывал на невиданные полочки своей памяти.

По немцам было видно, что они чувствуют себя довольно уверенно и даже где-то нагло. Летная форма, галифе, зеркальные хромовые сапоги завораживали своей безупречностью и каким-то военным шармом.

Выступая в заводском клубе перед рабочими и летным составом испытательной эскадрильи, Франц-Йозеф Вольф, расстегнув свой китель, украшенный «Железным крестом», рассказывал, как еще совсем недавно он в бою с Бельгийскими летчиками, одержал две победы, за которые и получил свой первый крест, которым он так гордится.

Тогда еще никто не мог предположить, что уже через год отношение к немцам изменится до-наоборот. Все эти нацистские побрякушки, вся эта форма будет олицетворением настоящего зла и всеобщей народной ненависти. Даже молодой фельдфебель Франц-Йозеф Вольф, ставший для Краснова Валерки объектом восхищения и подражания, в одно мгновение превратится из героя в настоящего преступника и заклятого врага. Но это еще будет, а пока немцы и русские играли в футбол, и ничего не предвещало осложнение обстановки между двумя великими народами, которые уже через двенадцать месяцев будут смотреть друг на друга через прицелы пушек и пулеметов.

Футбольный матч, в плане встречи немецкой военной делегации, был самым зрелищным и самым интересным моментом. Немцы, облачившись в бутсы, черные трусы и красные майки с нацистским орлом на груди, выглядели вполне впечатляюще на фоне черных трусов, голубых футболок с золотым пропеллером на груди и надписью «САЗ» с красной звездой над буквой «А». Правда по уровню игры и индивидуальному мастерству, смоленские заводчане ничуть не уступали немцам, а в некоторых моментах даже имели преимущество. Два тайма на поле шла азартная и в тоже время интересная техническая игра и в этой игре, команда смоленского завода все же со счетом 2–1 одержала достойную победу над будущими немецкими асами, забив на последней минуте победный гол с пенальти.

После окончания матча, каждый немец получил заводской вымпел, а те в свою очередь подарили заводчанам красные флажки с черным и ненавистным пауком Гитлеровской свастики.

— На, держи! Это подарок от дядюшки Геринга, — сказал Франц и, улыбаясь, ловко бросил мяч Валерке.

— Огромное спасибо! — ответил Краснов по-немецки, поймав мяч на лету. В эту секунду сердце паренька забилось с невиданной силой. Оно словно насос гнало по венам кровь, которая отдавала в висках монотонными ударами. Мяч был кожаный. Его лакированные бока даже после такой игры не утратили своего первозданного зеркального блеска и сияли лаковым глянцем. Этот подарок был как никогда кстати, и открывал перед ним и всеми его дворовыми друзьями перспективы большого и настоящего футбола.

По окончании дружеской встречи заводской фотограф, собрав немецкую военную делегацию, запечатлел на долгую память немцев и команду смоленского авиационного завода.

Разве мог тогда Валерка подумать, фотографируясь с немецкими асами, что совсем скоро каждый из них превратится в его личного врага и он, простой русский паренек из Смоленска будет наводить в небе над своей родиной на этих господ настоящий ужас. Разве мог он тогда представить, что судьба вновь сведет его с фельдфебелем, и он лицом к лицу встретится с ним не на футбольном поле, а на полях сражений и развеет миф о непобедимости немецких асов.

Уже на следующий день Краснов с самого утра был на поляне. Ему не терпелось увидеть, как дворовые пацаны воспримут появление в команде настоящего немецкого мяча. Спрятав «пузырь» в тряпочную сумку, Валерка сидел на длинном осиновом бревне, лежащим рядом с поляной еще с каких-то далеких времен. Весь его ствол уже давно был изъеден короедом, а голое и почерневшее от времени бревно было отшлифовано до зеркального блеска задницами детворы, которая целыми днями восседала на нем, словно на трибуне футбольного стадиона.

— О, глянь пацаны, Червонец на «трибуне» развалился. Наверно, загорает? — сказал Синица, глядя на Краснова. Валерка лежал неподвижно, скрестив ноги. Его кепка была натянута козырьком на глаза, и он делал вид, что дремлет.

— Эй, Червонец, проснись, нас обокрали! — крикнул Синица, и вся компания заржала от его остроумной фразы.

— Что ржете!? Дайте спокойно полежать, — ответил Валерка, сдерживая себя от желания показать новый мяч.

— Ты будешь с нами «пузырь» гонять!? — спросил Синица, присаживаясь рядом на бревно.

— Это тот «пузырь», что старыми фуфайками набит? — спросил Краснов, не поднимаясь с полированного ствола дерева.

— А у тебя, что лучше имеется? — спросил Синица, закуривая.

— А то! — ответил Валерка, натянув кепку почти на кончик носа.

— Тогда че лежишь, кого ждешь? — спросил Синица, глубоко затягиваясь.

— Дай лучше дернуть, — попросил Валерка и протянул руку. Синица три раза подряд глубоко затянулся, и, оборвав кончик гильзы папиросы зубами, вставил её между пальцев Червонца. Валерка нащупал папиросу, всунул себе в рот и глубоко втянул в себя горький и вонючий дым.

— Красноармейские? — спросил он, продолжая лежать на бревне.

— Нет — «Наша марка», — ответил Синица, давясь от смеха.

— Да у тебя на «Нашу марку» денег не хватит, — сказал Краснов. — Да и табачок там поароматней и помягче будет. А этот, до самой жопы продирает… Настоящий конский жопораздиратель!

— Хорош гоношиться! Тоже мне знаток! Вставай, погоняем мячик! — ответил Синица и толкнул в бок Валерку.

Валерка, не поднимаясь с бревна разжевал кончик гильзы папиросы и, приклеив её на ноготь указательного пальца, вслепую щелчком отправил окурок в полет:

— На кого Бог пошлет, — сказал он и резко поднялся, придерживая рукой кепку.

Окурок, наполненный слюной, после сильного щелчка взлетел в воздух и, описав дугу с каким-то странным чваканьем, шлепнулся на поношенный ботинок Ферзя.

— Ты, че, сученок, рамсы попутал? Я тебе сейчас как по дюнделю заеду! — заорал стародавний враг Фескин и уже приготовился к драке, закатав рукава своей полотняной рубахи.

— Да хорош Ферзь, наезжать на него, Червонец же не видел тебя, — сказал Синица, заступаясь за друга.

— Ты, конопатый, форточку свою прикрой. Не с тобой базарят, фраер дешевый. Видел, не видел — мне по-хрен! Его бычок, вон как прилип к моему ботинку и ему отвечать за это…

Ферзь подошел поближе и поставил перед Валеркой свой ботинок, на котором и впрямь торчал приклеившийся окурок.

— Вытирай козел! — сказал Ферзь, и грозно сжал кулаки.

В эту минуту Валерка понял, что Ферзь просто хочет унизить его в глазах пацанов.

Ботинки Фескина чистотой особой не блистали, и даже этот окурок не мог испортить их потрепанного вида. Парни, с интересом глядя за происходящим, собрались полукольцом за спиной Фескина, и над поляной воцарилась тишина.

— Я сказал, вытирай! — вновь повторил Фескин, уже конкретно заводясь на драку.

Валерка ехидно взглянул на Ферзя снизу вверх, и разжался, словно пружина так быстро, что Фескин даже не сообразил, как кулак Червонца, что было сил, впился в его пах.

Нестерпимая тупая боль пронзила все тело Ферзя. Он, задыхаясь, выпучил свои глаза и схватившись за низ живота, упал в пыль около бревна. Скрючившись и мыча от боли, Ферзь стал кататься по земле, изрыгая из себя проклятия и угрозы в адрес Валерки.

В то самое мгновение все поняли, что Червонец уложил Ферзя одним ударом. Краснов не дал себя унизить в глазах дворовых пацанов и этим мгновенно снискал себе еще больше авторитета и уважения.

Пока Фикса отходил от побоев, Валерка, как ни в чем ни бывало, достал из сумки мяч, подаренный ему немецкими летчиками, и с видом победителя красиво пнул его, окончательно утверждая превосходство ума против грубой силы.

— Каторжане, держи «пузырь»! — заорал он, и мяч красиво взлетел над поляной. А завороженные полетом пацаны, замерли в полном непонимании. Мяч красивый, кожаный, словно птица, на мгновение завис в воздухе и, упав на землю, вновь подскочил. Он был настоящий, и это было уже чудо…

— Ура, ура, ура! — заголосили пацаны, и бросились ловить подпрыгивающий по полю фашистский «пузырь», в который с первого раза влюбились все ребята нашего двора.

В эти минуты им было все равно, что испытывал Ферзь, валяясь в пыли около спортивной «трибуны». Власть рыжего Ферзя над ребятами в одно мгновение рухнула, словно карточный домик.

Теперь властью над компанией был футбольный кожаный мяч, от которого невозможно было даже оторвать свои взгляды. Это был подарок судьбы, и он в одно мгновение объединил тогда всех ребят в дворовой команде. По случаю торжественного вброса нового «пузыря», как называли мальчишки мяч, сразу же состоялась дружеская игра. В ее азарте и бушующих страстях, никто и не заметил, как ушел Саша Фескин. Никто тогда даже и не вспомнил о нем. Футбол закружил ребят в своем вихре, словно торнадо и никому не было дел до побитого «дворового короля», который еще недавно имел среди всей шпаны власть, основанную на силе.

Вот так, одним ударом Краснов Валерка, стал настоящим героем дня и окончательно избавил ребят от деспота Фескина, объединив вокруг игры целые улицы, некогда сходившиеся друг с другом только в кулачных сражениях…

Арест

Новость об аресте Ферзя застала Валерку на летном поле. Как только, спустившись по крылу У-2, он спрыгнул на землю, в этот самый миг увидел, как через все поле стремглав бежит Синица. Его видавшая виды, залатанная шотландка, словно флаг развевалась по ветру, обнажая напряженные мышцы упругого пресса.

Не добежав до Валерки нескольких метров он, задыхаясь, завопил еще издалека:

— Червонец, Фиксу нашего, легавые повязали вместе с бандой Вани Залепы! Говорят, что они кассира с авиационного завода завалили, когда тот из банка получку нес…

Отстегнув замки парашюта, Валерка, было, собрался бежать, но командирский и властный голос инструктора-лейтенанта, остановил его.

— Курсант Краснов — стоять! Ты, куда змееныш, намылился, мать твою, ежики-лысые…!? Что за посторонние на летном поле во время учебных полетов? — обратился он к Синице.

Синица, стоя в позе «вратаря», уперся руками в колени. Он настолько глубоко дышал, что слюна белой пеной произвольно стекала по его подбородку, и у него не было сил даже вытереть её.

— Он сейчас оклемается и уйдет товарищ лейтенант, — сказал Валерка, вступившись за Синицу.

— Пока он оклемается, ему винтом башку в щепки разнесет, — ответил инструктор, закуривая. — Пять минут и чтобы духу его не было! Пусть ждет тебя на краю поля. Мы еще не закончили. Разбор полетов по плану…

Синица постепенно приходил в себя. Он рукавом рубахи вытер слюну и сказал:

— Валерик, Фиксу легавые замели! Я почти всю дорогу бежал, чтобы сказать тебе. У нас полный двор НКВДешников и народной уголовной милиции. Черные «воронки». Участковый со своим наганом к вам домой заходил вместе с чекистами. Что-то ищут — караул!!! Сплошной кипишь!!!

В эту секунду в душе Краснова, что-то странно екнуло. Чувство какой-то опасности, нахлынуло на него, и он всем сердцем ощутил, что дома произошло, что-то неладное.

Ноги как-то сами по себе подогнулись и он, расслабившись, плюхнулся на парашют, валявшийся тут же на земле.

— Что, что было дальше!? Давай рассказывай! — спросил Валерка, предчувствуя сердцем беду.

— Тетка Фруза говорила, что легавые и тебя якобы ищут… Будто они и тебя в чем-то подозревают. — Сказал Синица, придя в себя от марафонского бега.

— А я-то тут причем? — недоуменно спросил Краснов, делая удивленные глаза.

— А притом, что ты мог знать, когда получку повезут на завод. Участковый дядя Жора не знает, что вы с Феской враги. Он то и настропалил НКВДешников, что вы, якобы закадычные друзья.

— Вот же сука! Это он мне простить не может нашу дуэль с Ферзем.

— Да нет же! Участковый давно на вашу квартиру глаз положил, — ответил Синица. — Он давно говорил, что твой отец эту квартиру получил незаконно. А еще…

Синица подошел к Краснову и на ухо прошептал:

— Участковый говорил, что твой батька немцам продался, и что ты, тоже за мячик футбольный продался Гитлеру и шпионишь в пользу фашистов. Короче, ходит и распространяет слухи, что якобы ваша семейка, это настоящий шпионский рассадник. Ты меня, Валерка извини, но в такое время говорить о шпионах, это моментом угодить на «Американку». Вон батьку Левы, тоже чекисты замели в свой НКВД. Говорят, что тот враг нашего народа. А какой он враг? Он всю жизнь на железной дороге отработал сцепщиком.

— Я теперь понимаю. Участковый инспектор специально хочет моего отца в Магадан отправить без права переписки, чтобы завладеть нашей квартирой. Все же этот Жора, настоящая блин сука! А я думал он наш, настоящий советский милиционер! А он контра недобитая!

— Во-во, дошло наконец-то до тебя, как до жирафа, — сказал Синица, постукивая Краснова пальцем по лбу.

— Хватит, свидание окончено! — послышался голос инструктора. — Курсант Краснов, ко мне, мать твою, ежики-лысые…

— Есть! — сказал Валерка, и вскочил с парашюта. Он лениво, без особого желания взял его и натянул лямки поверх своего синего комбинезона. Застегнув ремни, отряхнул прилипшие к брюкам сухие травинки, и, подняв с травы кожаный шлем с очками, со злостью водрузил себе на голову.

— Ладно, я тебя там подожду, — сказал Синица и уныло побрел на край поля к ангару.

— Повторим! — приказал лейтенант-инструктор. — Взлет-посадка!

— Я готов, товарищ лейтенант, — ответил Краснов, слегка унылым голосом.

— Ты, мне тут курсант, не хандри! За полем или дома за тарелкой с борщом будешь хандрить… Сейчас, курсант, ты — учебная боевая единица… Если хочешь поступить в авиационное училище, то постарайся окончить эти курсы с отличием. Как говорит товарищ Сталин: «Комсомольцы все на самолет»! Вот и вперед, к самолету! Комсомолец, мать твою, ежики-лысые…

Валерка влез по фанерному крылу «этажерки» в кабину и устроился там, сев как положено на парашют. Инструктор уселся во вторую кабину и хлопнул Краснова по плечу.

— От винта! — прокричал Краснов и двигатель самолета стрекоча, стал раскручивать тяжелый деревянный винт. Мотор стал набирать обороты и когда его звук превратился в монотонное жужжание, Валерка добавил газ, хвост самолета поднялся, освободив крючок тормоза из зацепления с грунтом. Самолет послушно покатился по мягкому полю, чтобы уже через несколько секунд оторваться от земли и взмыть в небо подальше от всех земных проблем. В этот самый момент отрыва, Валерка и ощущал поистине настоящее наслаждение. Какие-то пушистые шарики катились по всем внутренностям до самых пяток, кишки в животе странно поднимались к диафрагме, вызывая своим перемещением приятный и блаженный зуд. Краснов потянул ручку штурвала и У-2 плавно пошел в набор высоты. Ветер бил в лицо, холодом обжигая открытые участки кожи, незащищенные большими летными очками.

В этот миг, он словно улетал в своем сознании от суровой и даже трагической реальности и только волей подчинял фанерный самолет.

Земля уходила все дальше и дальше, и Валерка, взглянув на уменьшающиеся дома, деревья, машины, людей все сильнее тянул на себя ручку штурвала, набирая высоту.

Оказавшись один на один с небом, он в те минуты забывал все неприятности, которые оставались там, далеко на земле. Чувство свободного полета, чувство независимости, спускались на него с небес неземной благодатью, и с этим невиданным ощущением он полностью отдавался во власть пилотирования.

«Этажерка», разогнанная силой мотора, падая, входила в вираж. То свечой зависала в воздухе, словно карабкалась на гору, но, не достигнув вершины, тут же срывалась в пропасть, завывая разрезанным плоскостями воздухом. В эти самые минуты, когда кусок фанеры с мотором подчинялся его воле, его разуму, Краснову хотелось просто петь. Он мурлыкал под нос слова популярной песни из кинофильма «Семеро смелых», двигал штурвалом, заставляя учебный У-2 выполнять немыслимые виражи пилотажа.

Город проплывал то справа, то слева. Золоченые купола Успенского собора сменялись красным хребтом крепостной стены смоленского Кремля и ртутным блеском, бежавшего на юг великого батюшки-Днепра.

Валерка до боли в сердце любил свой город, и эти проносящиеся картинки смоленских улиц, парков, мостов над древним Днепром, вселяли в его сердце великую гордость за свою Советскую Родину. В такие минуты полета он забывался, и только крики инструктора, прорывающиеся сквозь треск мотора и вой винта заставляли его вернуться в мир реальности.

Лейтенант-инструктор, перепуганный смелостью пилотирования Краснова, словно сапожник ругался матом, но после того как самолет благополучно садился на взлетно-посадочную полосу, он глубоко вздохнув, прощал все Валеркины вольности в воздухе, видя в нем рождение нового талантливого летчика-аса.

Валерка еще не знал, что белокурая девчонка, прозванная дворовыми пацанами Леди, с замиранием сердца смотрит за каждым его полетом в театральный бинокль с высокой голубятни. А после каждого маневра Краснова она крестится, причитая пришедшую на её девичий ум молитву, услышанную еще от своей бабки.

— Еже иси на небеси… Да святится имя твое! Да прийдет воля твоя!

Сохрани раба божьего Валерку! Не дай дураку убиться!

Ей в те минуты было страшно, жутко страшно за того, чье сердце уже полностью принадлежало ей и только ей. В Краснове она видела того единственного и того самого желанного лихого парня, с которым мечтала прожить всю жизнь, с кем мечтала нарожать детей и умереть в один день, так никогда и не познав горечи разлуки.

Но сегодня, сегодня для всех был день особый, и Ленка чувствовала, что грядут какие-то ужасные перемены, которые заставят по-новому взглянуть на весь этот мир.

Поселок гудел, словно разоренный улей, обсуждая арест Саши Фескина. Старушки, постоянно сидящие на лавочке, уже давно пророчили ему незавидную судьбу уголовного арестанта, выдавливая из себя в его адрес ехидные реплики.

— По тебе Сашка, давно тюрьма плачет!

Фикса делал ужасную гримасу и, передразнивая сквалыжных старух, резко отвечал:

— Не построили еще ту тюрьму, которая по мне зальется горькими слезами!

Пророчество тетки Фрузы сбылось. И когда два милиционера выводили Фиксу из дома в «воронок», бабки, сидящие на лавке, от умиления даже захлопали в ладоши, приветствуя Фескина, словно артиста смоленской филармонии. Тот зло покосился на старух и сквозь зубы прошипел:

— Я еще вернусь! И на моей улице обернется машина с тульскими пряниками! А вам, старые, пусть воздастся сполна за ваше дешевое злорадство.

— Давай вали, вали на свою «Американку» Пряник ты, тульский! — отвечала тетка Фруза, держа руки на своей широкой талии.

Корпус «Американка», Смоленской тюрьмы, был построен еще в 1933 году по американскому проекту. Два здания из красного каленого кирпича в три этажа, высились почти в самом центре города за высоким пятиметровым забором, и своими коваными, железными решетками на следственных камерах наводили ужас на простого обывателя. О смоленской тюрьме, слагались настоящие легенды. Ходил даже слух, что якобы в её подвалах, ежедневно приводятся расстрельные приговоры «Тройки», а по ночам охрана НКВД, в крытых полуторках, вывозит в Красный Бор или дальше, в лес под Катынь, трупы этих самых расстрелянных. Там, в охранной зоне отдыха санатория НКВД, многие расстрелянные, как и сотни польских офицеров нашли в те годы свое последнее пристанище.

За арестом Фиксы, тут же в этот же день последовал арест отца Краснова. Странное совпадение абсолютно разных событий, людской молвой было мгновенно перекручено и объединено в одно целое.

По поселку тут же поползли слухи, что отец Краснова, майор РККА, связан с бандитами и, что это якобы даже он убил из своего нагана заводского кассира, чтобы завладеть деньгами рабочих.

Впервые за все время Валеркиных полетов, Леди, ошарашенная этими событиями, спустилась с крыши голубятни. Она скромно стояла около Валеркиного подъезда в толпе местных зевак. Лена нервно теребила носовой платок, видя как НКВДешники в галифе и синих фуражках, выводили из дома Валеркиного отца.

Майор Краснов Леонид Петрович, под конвоем двух чекистов гордо вышел из подъезда, держа в руках небольшой узелок с вещами. Он, молча осмотрел собравшихся соседей и, увидев в толпе Леночку, крикнул через плечо стоявшего вокруг «воронка» конвоя:

— Леночка, дочка, береги Валерку, он любит тебя! Я знаю, что это какое-то недоразумение… Я думаю, суд во всем разберется…

В этот момент, стоявший рядом капитан НКВД, ударил майора кулаком в лицо. Леонид Петрович лишь пошатнулся, но не упал. Сплюнув сгусток крови из рассеченной губы, он вытер лицо рукавом гимнастерки и, прищурив глаза, сказал:

— Зря ты так, капитан, на людях-то!

Капитан втолкнул его в машину на заднее сиденье и влез следом. Сквозь еще приоткрытую дверь машины, он грубо выматерился на собравшийся вокруг народ, и громко, подчеркивая свое превосходство, хлопнул ею. Легковушка заурчала, выкинув из выхлопной трубы небольшое облачко сизого дыма, тронулась с места.

Еще несколько минут после отъезда машины, народ стоял молча. Непонимание, шок и жуткий нечеловеческий страх печатью отразился на лицах всех соседей. В ту секунду, стоящие около дома люди ощутили, что точно так же как и за майором Красновым, могут приехать за каждым из них. Так же, как и его, будут бить в лицо кулаком и прикладом «трехлинейки», и уже никто не сможет ни спасти, ни помочь.

Мать Валерия сидела на кухне, подперев голову руками. Её глаза уставились в бронзовый кран рукомойника, из которого капля за каплей вода падала в стоящую в мойке алюминиевую миску. В её руке дымился зажатый между пальцами окурок папиросы. По отрешенному взгляду, по растрепанным волосам и горящему окурку «Красноармейских» было видно, что женщина находится в шоке.

Лена тихо вошла в открытую дверь и осмотрела квартиру. Вещи были разбросаны, шкафы раскрыты, книги, ранее стоявшие на полках, кучей лежали на полу.

Леди аккуратно приподняла томик стихов Пушкина и бережно прижала к своей груди, вспоминая, как Валерка читал ей. Войдя на кухню, она увидела Валеркину мать.

Лена тихо поздоровалась, но к своему удивлению заметила, что женщина даже не откликнулась. Она продолжала так же молча сидеть, не обращая никакого внимания на девчонку, раскачиваясь взад-вперед своим телом, словно маятник от часов.

Ленка, видя невменяемость будущей свекрови, взяла из мойки миску с накапавшей водой, плеснула её прямо в лицо. В тот самый миг женщина очнулась, и, сделав глубокий вздох, сопряженный с каким-то грудным и внутренним хрипом — завыла. Нет, она не плакала, она просто выла — выла, словно верная собака над телом своего умершего хозяина. Её зубы стучали, будто её бил сильнейший озноб, и сквозь этот жуткий стук из её груди вырывался истошный волчий вой. Слезы постепенно появились на её глазах, и Светлана Владимировна перестав выть, заплакала. Ленка присела рядом и облегченно вздохнула. Она обняла свою будущую свекровь за плечи, и, прижавшись к ней, так же пустила слезу горечи.

Валерка после полетов возвращался домой. Соседи по дому и дворовые пацаны молча смотрели ему вслед, ничего не говоря. Лишь странный, предательский шепот слышался за его спиной. Было такое ощущение, что народ сторонится его словно прокаженного или больного смертельной чумой. Идущий рядом с Красновым Синица, крутил своей головой ничего не понимая.

— Слышь, Валерик, а чего это они!? — спросил Синица, глядя на соседей.

— Да хрен их знает, — отвечал Краснов, удивляясь происходящему. — Может, помер кто?

— Да ну ты! Тоже скажешь. Я страсть, как покойников боюсь, — сказал Синица и еще ближе приблизился к Червонцу.

— Дурень ты, Синица, бояться нужно живых, а покойники они самые смирные. Лежит себе в гробу и ему ничего от тебя не надо.

— Нет, все равно боюсь! Я читал, что есть какая-то Дракула, которая тоже была покойником. А потом вдруг ожила и давай из людей пить живую кровушку. Своя-то уже была холодная, вот ему горяченькой и хотелось!

— Дракула — мужик, граф был такой мадьярский или румынский. Он то и пил кровь людскую…

В какой-то миг Краснов остановился, видя, как тетка Фруза при виде его, отвернула свой взгляд. Что-то острое кольнуло в сердце и Валерка, словно пуля влетел на второй этаж. Дверь в квартиру была открыта. Краснов-младший осторожно переступил порог и втянул свое тело в коридор. На кухне сидела заплаканная мать и такая же зареванная Ленка.

— Что случилось, мам? — спросил Валерка, входя на кухню.

При виде его из глаз матери вновь хлынули потоки слез. Следом за матерью заплакала и Леди.

— Да что же тут произошло, скажет мне кто или нет!? — вновь спросил Краснов, уже выходя из себя и срываясь на крик.

— Сыночек, батьку твоего арестовали, — сказала мать, вытирая слезы краем фартука. — НКВД его забрал.

Тут до Валерки дошло то, что говорил ему Синица. В этот момент к его горлу подкатил какой-то колючий и отвратительный ком. Он словно плотина перекрыл глотку и душил, душил Краснова, подобно пеньковой петле. После недолгой борьбы с временным недугом он вдохнул полной грудью и с каким-то странным гортанным хрипом еле вымолвил:

— Когда!?

— Два часа назад, когда ты в клубе на полетах был.

— А Фескин!? — спросил Краснов.

— Фескин твой, бандит и никакого отношения к папе не имеет, — сказала мать, привстав из-за стола.

— Ничего не понимаю. Синица говорил, что арестовали Фескина. Причем тут отец!?

— Фескина арестовала милиция из отдела по борьбе с бандитизмом, а отца — чекисты.

Тут до Валерки дошло, что отец-то и стал жертвой какого-то злого навета. Не зря Синица говорил, что дядя Жора, местный участковый, по пьянке, выказывал свое недовольство. Якобы Родина и сам товарищ Сталин обделили его, и что он, как милиционер и бывший красноармеец-буденовец, достоин лучшей доли в социалистической стране, за которую он в гражданскую проливал свою кровь. А этот выскочка, военпред Краснов, занимает трехкомнатные апартаменты, да еще на работу на казенной машине ездит и с немцами шашни какие-то заводит, видно Родину им частями продает.

Белая пелена в тот миг накрыла сознание Валерки. Схватившись за дверной косяк, он присел на корточки в дверном проеме. Что-то непонятное и неопределенное крутилось в те секунды мозгу, и картины страшного ареста отца поплыли перед глазами, словно миражи в жаркой пустыне. Не удержавшись на ногах, Валерка упал. В тот миг он вообще не контролировал своих действий. Он всем своим нутром, всей своей душей ощутил ту сыновью боль, которая гложет сердце в минуты скорби по близкому человеку. Словно через толщу воды до его слуха докатился истошный вопль матери. Уже ничего не осознавая, Валерка покатился в черную пропасть, инстинктивно хватая воздух широко открытым ртом.

Видя состояние сына, мать и Ленка бросились к Валерке, желая подхватить его. Но тело Краснова-младшего обмякло, и он с грохотом упал на пол.

Очнулся Валерка от странного холода, лежавшего на его лбу.

«Тряпка мокрая», — подумал он сквозь пелену, накрывающую его сознание.

Полотенце, пропитанное водой, неприятной холодной влагой касалось лица, подбородка и шеи и это холодное и мерзкое неудобство, привело его в чувство.

Валерка, скинув полотенце, приподнялся. Мать, сидевшая рядом, схватила его за плечи и уложила сына вновь на подушку.

— Лежи сынок! Не стоит подниматься.

— Что со мной? — спросил Валерка, касаясь рукой материнской щеки, по которой текла крупная слеза.

— Ты был в обмороке, — ответила мать и, перехватив руку сына, нежно поцеловала её. Она прижала её к своей щеке и с глазами полными слез, посмотрела ему в глаза. — Отца арестовали по подозрению в шпионаже.

Тут Краснов вспомнил, как Синица говорил о неудовольствии местного участкового дяди Жоры. В эту секунду в его душе словно что-то взорвалось.

— Я убью эту сволочь! Контра белогвардейская! Я знаю, кто написал на него донос. Подонок! — стал выкрикивать Валерка и, вскочив с дивана, бросил мокрое полотенце на спинку стула. — Я знал, знал, что он настоящая тварь! Прикрывается сука удостоверением, а сам хуже того же вора Залепы! Но тот-то хоть вор в законе, а этот? Это настоящий гад, оборотень в погонах! Днем служит Родине, а по ночам приворовывает из товарных пакгаузов на «сортировке».

— Тихо, тихо не кричи, соседи услышат и донесут этому милиционеру. Будет он потом и на тебя доносы строчить в НКВД. А я, я же не могу потерять двух мужиков, — сказала мать, держа сына за руку.

Краснов-младший был в гневе. Он ходил по комнате взад и вперед и на ходу хватал какие-то вещи. Подержав, он тут же с остервенением бросал на место и вновь продолжал свои движения.

Все эти трагические для семьи Красновых минуты Ленка сидела молча. Она с сочувствием и жутким страхом наблюдала за Валеркой, и опять нервно руками теребила носовой платок, стараясь за этим занятием уйти от горести событий. Ей показалось, что он, её Валерка, как-то мгновенно изменился и даже повзрослел. Из веселого и беззаботного семнадцатилетнего юнца, он в этот миг превратился в настоящего мужика, с печатью силы воли и непоколебимого духа на лице. Оно сделалось суровым, глаза как-то сузились, словно у хищника в момент охоты на жертву и все в его поведении говорило, что теперь он является материнской опорой и надеждой.

Впервые в жизни Валерка, в присутствии матери, достал из кармана пачку папирос, дунул в гильзу, и с силой сдавив её своими зубами, закурил, хотя раньше никогда не делал этого.

Сидевшая на диване мать, видя сына курящим, удивилась, но ничего не сказала. Она смолчала, поняв в ту самую секунду, что Валерка уже не тот мальчик, которого она нежно целовала в родильном доме и кормила своей грудью. Её сын вырос, и теперь сам решает, что ему делать, как настоящий взрослый мужчина.

— Ты, давно куришь? — спросила она.

— Скоро уже год.

— А если узнает отец? — хотела вдруг сказать мать, но осеклась на последнем слове, вспоминая кошмар сегодняшнего утра.

— Я, наверное, пойду домой? — спросила Ленка, уже привстав со стула.

— Сиди! — властно сказал Краснов-младший и, тронув её за плечо, усадил на место. — Ты, Леночка, сейчас очень нужна мне и матери. Неужели тебе непонятно?

— Хорошо, я побуду у вас еще немного, — покорно ответила Леди, вновь взяв в руки платок и продолжая нервно теребить его.

— Так девушки… Слезами горю не поможешь, а кушать надо. Давай мать, накрывай стол, питаться будем и думать, как нам жить дальше. На сытый желудок оно ведь лучше всего думается, — сказал Валерка словами отца, показывая, что теперь ему предстоит стать во главе семьи Красновых.

В эту самую минуту мать окончательно убедилась, что теперь сын стал главой семьи и теперь только он в состоянии принимать твердые мужские решения. Приподнявшись с дивана, мать глубоко вздохнула и, поправив фартук, впервые за целый день улыбнулась. Подойдя к сыну, она поцеловала его в щеку и сказала:

— А все же, какой ты у меня, уже взрослый — сынок!

Смоленский централ

Следственная камера 83 смоленского централа утопала в табачном дыму. Он, словно туман, висел в пространстве замкнутой комнаты и, перемешиваясь с запахом мочи, исходившей от тюремной «параши», выедал глаза арестантам.

В духоте этой зловещей и жуткой атмосферы кипела совсем другая жизнь. Урки, воры по пояс голые, сидели на верхней наре и азартно резались в

...