На Голодаевке никто не мог похвастать ни богатым дедушкой, ни промотанным имением.
Море кричало, пенилось и вышвыривало на берег огромные седые волны. Волны, падая в объятия береговых камней, с отчаянными воплями умирали, разбиваясь вдребезги.
Во-первых, там был кабак, из которого выходили пьяные и буйные оборванцы, а во-вторых, нигде нельзя было найти прохладного местечка
и улыбнулся доброй, детской улыбкой.
Рыжик ответил ему такой же улыбкой и как-то мгновенно заснул, растянувшись на наре возле Герасима. Как раз в это время сторож ночлежки, хромой и жалкий мужичонка в ярко-красной рубахе навыпуск, принес небольшую зажженную лампочку и повесил ее над дверьми. Тусклый, слабый свет разлился по комнате. В ночлежку вошел хозяин и стал с ночлежников взимать пятаки. Послышался звон монет, говор, спор и просьбы.
— Прохор Степаныч, будь отцом родным... Вот те Христос, принесу завтра!
— Ступай вон, у меня не богадельня! — слышался сухой, отрывистый голос хозяина.
— Голубчик, благодетель, Прохор Степаныч!.. Ведь холод, холод-то какой... Пропади я пропадом, ежели не принесу завтра...
— Да что вы насели на меня! — закричал хозяин. — Какой я вам благодетель?.. Пятака нет, а прет сюда, что в общественный дом... Вон, говорю, а то полицию позову!
Герасим видел, как с нар сошел тот самый старик, который в столовой рассказывал о том, как он навозом питался, и тихо направился к дверям.
— Злодей! Изверг! — закричал он, остановившись на мгновение перед хозяином. — Ты человека, как пса, на улицу выгоняешь... Так будь же ты проклят!
Старик взмахнул руками и вышел. А Прохор Степаныч вытер рукою бороду, усмехнулся и продолжал обходить голытьбу
плохо остаться...
— Вот-вот, — перебил Санька. — Вчера, к примеру, я всю ночь по улицам шатался... Думал, пропаду...
— Неужто всю ночь?
— Всю!
— Да, горемыка и ты, я вижу...
— Здравствуй, Герасим! Что сегодня так рано пожаловал?
С таким приветствием обратился к соседу Рыжика вошедший мужик с окладистой русой бородой и бритым жирным затылком, хозяин ночлежки, как потом узнал Санька.
— Холодно, Прохор Степаныч, да вот еще товарища нашел, — виноватым голосом проговорил Герасим и указал на Рыжика.
— Что ж, и для него места хватит... Да вот с полицией мне беда: не позволяет днем пускать вашего брата, хоть ты что тут, — не позволяет, да и только.
Говоря это, хозяин подошел к наре и получил с Герасима гривенник. Потом он тяжко вздохнул, почесал затылок и ушел.
— Я в Питере когда бываю, завсегда тут ночую. Хозяин здешний мне сродственником приходится, — сказал Герасим, обращаясь к Рыжику.
— Каким? — заинтересовался Санька.
— Он брат моей маменьки, а мне, стало быть, дядя. Этот дом его собственный.
— А с тебя за ночлег берет! — воскликнул Рыжик, и нотка возмущения прозвучала в его голосе.
— Эх, милый мой, молод еще ты и многого не знаешь, — тихо и вдумчиво проговорил Герасим. — Ты думаешь, он гривенник сейчас взял с меня? Нет, голубчик, он человек добрый, только в нем лукавый сидит и мучит его. Вот этот-то лукавый и толкает его к деньгам, и сердце жиром заволакивает, и доброту от него отнимает. А человек без доброты что? Хуже скотины, можно сказать. Вот мне и жаль дядю-то: этакий славный человек, а погибает через богатство...
— А почему ты ему не скажешь об этом?
— Кому?
— Да дяде! Он бы с тебя за ночлег не брал...
— Голос у меня, голубчик, слабый, — грустно усмехнулся Герасим, — не услышит он меня.
Рыжик ничего на это не возразил. Наступило
— Мама, отчего люди помирают?
— Оттого, что время приходит.
Ответ не удовлетворил мальчугана, и он задал другой:
— А почему, мама, людей в землю прячут?
— Уж так велит закон.
— И богатых в землю кладут?
— Перед смертью, деточка, все равны.
— И Сергеенко когда помрет, его в землю положат?
— И его положат.
— А ежели он много-много денег даст… тогда что?
— Глупенький ты мальчик!.. От смерти деньгами не откупишься.
— Тогда зачем же люди богатыми быть хотят?
Гляди-ка, какие Родоканаки[3] экстренной машиной по шпалам прикатили! — проговорил один из биндюжников, указывая на Спирьку и Рыжика.
— Это не Родоканаки, а жуликанаки, — заметил другой возчик и громко засмеялся.
Хозяева этих хижин хотя и называли себя домовладельцами, но были бедняками
