**
Жизнь наша искрой пролетает
В пространстве меж добром и злом,
В извечном их противоборстве,
Мелькнет, чуть осветив излом.
И надо быстро разобраться,
Все очень трезво оценить,
Чтоб сторону занять у правды,
Душой под Божьим светом быть.
И, если даже заблудился,
Забредши в дьявольскую тьму,
Силы найти признать ошибку,
Вернуться к Богу своему.
Пусть будет голодно и трудно —
Воспринимать все, как урок,
Думать, трудиться и стараться,
И, несомненно, выйдет прок.
Не опускаться до обмана,
Не брать чужого никогда,
Чтоб ложь не шла волной по свету,
Ведь рядом с ней всегда беда.
Примером исцелять заблудших,
И выводить из тьмы на свет.
Терпение нужны и силы,
Подчас покажется, их нет…
За душу каждую бороться,
Не ждать награды от небес,
Тогда утратит свою силу,
Ищущий души жадный бес.
Чем больше душ спасем всем миром,
Тем меньше будет сил у тьмы,
Беды на свете станет меньше,
Быть может… жизнь, увидим мы.
Но многие про Бога вспомнят,
Лишь когда к ним придет беда,
Как от волшебника ждут чуда…
Бог в сердце должен быть всегда.
Не человек он, не волшебник,
Хоть чудны все дела его, —
Он весь наш Мир, его порядок,
И все мы в нем, до одного.
Способ один для всех есть в Мире
Горе не видеть, бед не знать:
Жить только по законам Божьим,
Не красть, не врать, не убивать.
***
В один обычный день февральский
Церковный служка брат Андрей
На воздух выйдет за дверь храма
Навстречу участи своей…
***
Зима на юге не сурова,
Недолговечен рыхлый снег,
С утра лежит, но солнце снова
В грязь превратит его в обед.
На голубом небесном фоне
Сияет купол, на нем крест
И льются звуки с колокольни
Над крышами домов окрест.
У храма кто-то покрестился
И поклонившись, внутрь вошел,
Людей внутри было немного,
Здесь каждый со своим пришел.
Чтобы поставить Богу свечку,
Его защиты попросить,
Для душ усопших — упокоя,
Живым — во здравии чтоб быть.
Кто просит ладности с супругом,
Чтоб бросил пить и бросил бить,
Кто сил перед грехом соблазна
Пришел в который раз просить.
***
Собрав с подсвечников огарки
На переплавку их отнес.
— Может еще, что нужно сделать?
Задал он батюшке вопрос.
— Нет, сын мой, ничего не нужно.
Сказал ему отец Ефим.
— Певчих сестер хор соберется,
Может, что нужно будет им.
Андрей, уж месяц был при храме.
В жизни мирской скатившись вниз,
Уже летел куда-то в бездну,
Но вдруг на волоске повис.
***
Когда-то был Андрей студентом,
Был дом и мама, и отец,
Но очень быстро жизни ладной
Пришел негаданный конец.
В огромном городе учился,
Хотел врачом-хирургом стать,
Вначале шла учеба ровно,
Но было трудно успевать.
Родители вдвоем старались,
Хотя и были из простых,
Дабы помочь родному сыну,
Чтоб был не хуже остальных.
Огромный, модный, серый город,
Реки машин, скалы домов,
К себе мальчишку приручали
Дверь, приоткрыв в страну грехов.
Сосед по комнате с Андреем,
Был сын богатых, наркоман,
По жизни баловень ленивый
Легко идущий на обман.
Волей-неволей с ним общались,
Гуляли вместе иногда,
Андрей старательно учился,
Экзаменов пришла пора.
Пора всенощного зубрения,
Семестр, экзамены, зачет.
Проверка знания студента,
Всего, что пройдено учет.
***
Сосед однажды, придя поздно,
Андрея с книгами застал
И тот с опухшими глазами,
В дремоте носом вниз клевал.
— Есть средство, друг, чтоб быть бодрее.
На, если хочешь, испытай.
Здесь все сидят на них, смелее.
Давай, не бойся, принимай.
— Это наркотики, скажи мне?
— Да что ты, это ерунда!
Глотают жменями их в клубах,
Чтоб дергаться там до утра.
И взял Андрей эту таблетку,
Переступил через рубеж.
Еще не раз употреблял их,
Был очень бодр, но не свеж.
Сдал сессию почти отлично,
Дома каникулы провел,
Мать и отец были довольны
И мир гармонию обрел.
Вернулся, началась учеба.
Предметы, лекции весь день,
Все было ясно и понятно,
Но собиралась над ним тень.
С соседом стал плотней общаться,
Ходили в клуб на выходных,
Таблетки принимать стал чаще,
Был редким день теперь без них.
Танцы, веселье, эйфория,
Вино, доступный женский пол
Его тянули и манили,
Он с головою в них ушел.
Ушел он в это с головою,
Голову где-то потеряв
И начала страдать учеба
Из-за его хмельных забав.
***
Другую сессию сдал плохо,
Чем мать изрядно огорчил
И на каникулах был хмурый,
Места себе не находил.
Родители переживали:
— Что-то с Андрюшенькой не то…
— Вдруг из-за девушки страдает.
— Мне говорит, нет никого.
— Что-то случилось, а сыночек?
Он, улыбнувшись, промолчал.
Они ему руками машут
И вдаль плывет в окне вокзал.
Был даже рад встрече с соседом,
Вновь завертелась круговерть,
Тусовки, девочки, таблетки.
Когда учиться тут, успеть…
В один из дней сосед Андрея,
Привел его в «особый» круг.
Средство познать, куда сильнее,
Случай представился не вдруг.
— Давай, Андрей, хоть раз попробуй,
Ведь в жизни все нужно познать.
От одной дозы не подсядешь,
Иль мне отдай, всем наплевать.
Предчувствие безумной птицей
Забилось словно в клетке в нем.
Предстала мать перед глазами,
Что вечно молится о нем.
«Зачем все это мне, опомнись?!»
Заспорил кто-то с ним внутри.
«Я только раз, лишь познакомлюсь.
Все будет хорошо, смотри…»
«Ведь не естественно все это,
Пока не поздно, уходи!»
«Всего лишь раз, ради познания,
Один разок. Ну, не нуди…»
И дернул черт его склониться
Над зеркалом и порошком.
Ох, сколько раз себя увидит
Он в этом зеркале потом.
Вмиг изменились ощущения,
Но он чего-то больше ждал.
Утратив времени значенье,
В кругу «особом» он блистал.
Все жизни знанием делились
И говорили ни о чем,
Все были на вершине Мира,
Проблемы были нипочем.
***
Следующий день опять учеба.
Четыре пары, семинар,
Он чувствовал себя прекрасно,
Отсутствовал хмельной угар.
Но где-то в дальнем подсознании,
Его тянуло вновь познать
То неземное ощущение
И до конца его понять.
— Как самочувствие, коллега?
С улыбкой спрашивал сосед.
— Да все прекрасно, я в порядке,
А, ничего такого нет?
— Вообще-то нет, но взять не сложно,
Всего лишь нужно позвонить.
Но, это будет стоить денег.
Что, очень хочешь повторить?
— Не то что очень, но не против.
А ты что, нет?
— Ну почему? Я тоже «за», но денег мало.
— Да я найду. — Ну, я звоню.
Вновь в зеркале запорошенном
Себя увидел наш Андрей,
С силой вдохнув в себя кристаллы,
Ворвался в ночь пучком огней.
Волна невиданного счастья
Его к вершине вознесла
И откатившись, отпустила,
Он падал вниз словно звезда.
Опять в блаженной эйфории
Время несчитано прошло,
Угасли чуда ощущения,
Чувство обычное пришло.
И с каждым разом это чувство
Их начинало напрягать,
Хотелось, вновь одевши крылья
Над «темными» людьми летать.
Но порошок — болезнь богатых,
Не по карману нищете.
Возможность есть успеть привыкнуть
И жить с мечтою в маете.
Потом, чтоб экономить зелье,
Дело дошло и до шприцов…
Жизнь превратилась в вечный поиск,
Он стал на путь конца концов.
Ведь экономилось лишь зелье,
А человек скорей сгорал,
Эффект усилив многократно
Себя быстрее убивал.
И блеск от первых ощущений
Уже забылся им давно.
Упрямой силой его гнуло,
И ныло все его нутро.
Цилиндр шприца раствор заполнит,
Кристаллов сжиженных огнем
И туго поршень вверх отходит,
Пространство, открывая в нем.
Словно курок взведен теперь он,
В затворе доза залегла,
Кубы отмерены шкалою
И целит острием игла.
Трубопровод сожмет резинка
И в вену врежется игла,
Контроля каплю, поршень втянет,
Густую будто бы смола.
Ценой себя раствор подкрасив
В ней растворится без следа,
Подобно всем на тот путь ставшим
И сгинувшим в нем навсегда.
Жгут сброшен, палец жмет на поршень,
Игла заряд впускает в кровь,
Взлет с долгожданною волною,
В бездну паденье вновь и вновь.
И ломка каменной плитою
Сползет с чуть сгорбленной спины,
Слегка подрагивают пальцы,
Тошнит приятно, нет слюны.
Не хочется про завтра думать,
Про поиски и суету…
Полет во власти ощущений
Во мрак, во тьму и пустоту.
А завтра — бег по лабиринту,
Денег найти, купить, сварить,
Чтобы людьми побыть немного,
Чтоб мрамор ломки разломить.
***
В один из дней с пустым карманом,
Сосед идею предложил:
— Знаю я деда, ветерана,
С ним по соседству раньше жил.
Весь в орденах старый вояка,
Зачем они ему теперь
И, кому сбыть медальки знаю.
Все будет хорошо, поверь.
Хотя и знал, что это плохо,
Не все мозги ведь проколол,
Но было так невыносимо,
Что он на это все ж пошел.
Когда входил старик в квартиру
Они вломились вслед за ним,
Поставив кляп, связали деда
И взяли все, что нужно им.
Взять удалось немного денег,
Много медалей, ордена.
Их на войне давали редко,
Но была долгая война.
Пару колечек обручальных
В вазе еще нашел сосед,
Слезы текли из-под повязки,
Под звон реликвий плакал дед.
Он вспомнил вдруг, как эти кольца,
Со звоном в блюдечко легли,
В тот день, с женой, ныне покойной,
Семьей их в загсе нарекли.
И службу в полковой разведке,
И, как за линию ходил,
Сколько был ранен и контужен,
Сражаясь из последних сил.
Ковал, как все нашу победу,
Таскал для штаба языков,
Искал он точки огневые
Замаскированных врагов.
Помнил за что, он каждый орден,
Кем и когда дана медаль
Хоть многое уже забылось,
Светла та памятная даль.
И вот, в своем тылу он схвачен,
Своими же затоптан в грязь,
Жаль, силы нет, чтоб порвать путы,
В плен бы не брал он эту мразь.
На выходе спросил соседа:
— Может, развяжем старика?
— Да черт с ним. Отвечал коллега.
Не пропадет наверняка.
Уже на улице покоя
Андрею не давал старик,
Сосед был весел и улыбчив,
Андрей же головой поник.
И распрощались в переулке,
Один пошел сбывать добро,
Другой решил назад вернуться
«И будь что будет — все равно».
И вовремя он возвратился,
Старый солдат уж отходил,
С разбухшим кляпом задыхался,
Глаза к подлобью закатил.
Все обучение медицине
Андрею пригодилось вдруг.
Вернул он старика обратно
Не малый, пережив испуг.
И убедившись, что тот в норме
Он без оглядки убежал.
Свое, разоблачив обличие
Он понимал, что рисковал.
Но на душе стало чуть легче,
Он знал, что сгнил не до конца,
Был рад, когда сменил румянец
Бледность солдатского лица.
***
Напарник вечером вернулся,
Сдав по дешевке ордена,
С Андреем дозой поделился
— Что такой мрачный, старина?
Кубов быть может тебе мало?
Нагнали дозу мы с тобой.
Солома есть, вари коллега,
Еще раз вмажусь я с тобой.
На маке провели неделю,
Не по карману героин,
Расширив в знаниях пробелы,
Пропуски ставят в журнал им.
Однажды столь дурную новость
Андрей от местного узнал:
«Дед ветеран, вояка старый
С инфарктом в клинику попал».
«- У моих предков мент знакомый,
Сказал: Важнее прочих дел
Найти налетчиков на деда.
Что поднят весь его отдел».
Везде есть он, — осведомитель,
Чтоб дальше преспокойно жить
Готов он все, что только можно
В личный покой, как в фонд вложить.
Клубок не хитрый, нервный опер
Распутал вскоре без труда,
Кто-то с медалью засветился,
Все слив, что знает, как всегда.
И вот, уже через неделю
С утра стучатся в двери им,
Смысл визита объясняют
Едва проснувшимся двоим.
При обыске кольцо находят,
Что утаил хитрец сосед,
Шприцы и зеркало в разводах…
Да, отпираться, смысла нет.
***
Бескрайней воли светлый запах
Спертый дух клетки заменил,
Ломка, допросы, униженье,
Как в страшном сне он в этом был.
И лжи трусливого соседа
Он был совсем не удивлен,
Мол: «Это все Андрей придумал,
Я не в себе был, опьянен».
Узнали цену адвокатов,
Дом заложили в банк под долг,
И здесь не вышло без отката,
Чиновник за процент помог.
Платили операм и судьям,
Чтоб срок условный получить,
Очень помог старик-вояка,
Что попросил его простить.
Не пожелал душе заблудшей
Душе-губительных оков,
Дед, Иванов Иван Иваныч,
Тот обладатель орденов.
Так чудом избежал тюрьмы он,
Пришел домой побитым псом,
Но беды быстро не уходят,
Проблемы начались с отцом.
С тяжелой слег отец болезнью,
Лечили, где только могли,
На операцию решились
И увеличили долги.
Кредит, который взять не трудно,
Жизнь заставила их взять,
Проценты, как петля на шее
И очень трудно ее снять.
Он, как капкан придуман кем-то:
Раз, вовремя не заплатил,
Считай, что съел кусочек сыра
И механизм запустил.
На время стало отцу легче,
Дал с облегчением вздохнуть,
Но через год внезапно умер,
Под плачь, ушел в последний путь.
И мама в безутешном горе
Сама ходила не своя,
И он от страшного удара
Долго не мог прийти в себя.
А жизнь свое берет помалу,
Вдаль не пробиться без потерь,
Проблемы нажиты большие
И с ними жить нужно теперь.
***
Мама работала в больнице
При хирургии медсестрой,
Андрей весь год пахал на стройке,
Ведь был здоров и молодой.
Большой кредит с трудом платили,
А малый, на свой риск и страх,
То не могли, то забывали,
Он рос, как тесто на дрожжах.
Его платить сил не хватало,
Счета, платежки и пеня,
Петлю на горле им сжимали
Жизнь, осложнив день ото дня.
Бездушный женский голос банка,
Звонками долго доставал,
Решить вопросы по-другому
Он им прозрачно намекал.
Стали платить, но оказалось,
Что платят вспененный процент,
Подумав, на большом кредите
Посильный сделали акцент.
Коллекторам долги банк продал
И те взялись за них всерьез,
Звонили маме среди ночи,
Записки с текстами угроз…
Андрей, однажды взявши трубку
Круто с нахалом говорил
И отцепиться от них с мамой,
Как показалось, убедил.
Но это только показалось,
Средь ночи загорелся дом,
Его сосед, рискуя, вынес,
А мать так и осталась в нем.
Едва Андрея откачали,
За малым он не угорел,
Стал рваться в зарево пожара,
Маму свою спасти хотел.
Кричал он, падая в безумстве,
В огне сгорала его часть,
Глаза, читающие мысли,
Оплот, что не давал упасть.
Сгорало материно сердце,
Что билось лишь ради него,
А кто любить может, как мама,
Нет в целом Мире никого.
Те руки, что с рожденья помнил,
Добрее и теплей, их нет…
Сидел он возле пепелища,
А в небе расцветал рассвет.
И осветило солнце угли,
Жизни, теперь уже былой.
…Был под родительской опекой
И с кровлею над головой.
Вмиг стал он круглым сиротою
И без кола и без двора,
Познать вкус жизни за чертою
Настала для него пора.
***
Пожар случайностью признали,
В оплошности их обвинив,
А то, что маме угрожали —
«Не доказуемый мотив».
Банк завладел тем, что осталось,
Участком небольшим земли,
Андрея же без документов
Везде пинали, как могли.
Чтоб справку взять для новой справки,
Нужно еще две принести.
От тяжбы этой нескончаемой
Андрея начало трясти.
Дав уголок ему в сарае,
На время приютил сосед,
С ним вечерами выпивали,
Чтоб не сойти с ума от бед.
Перечень разных документов
И с голограммою и без
Был, как скалистая вершина
К которой он упрямо лез.
Но где-то, не дойдя немного
Андрей сорвался с высоты,
Упав на дно во мрак запоя
Прочь от проблем и суеты.
Дешевой брагой обезболив
Страшного горя злую боль…
У хлебосольного соседа
Кончался хлеб, — осталась соль.
Жена его, на пару с тещей,
В психушку вскоре упекла,
Андрея же, взашей погнали,
Жизнь в новом русле потекла.
***
Брел он чудовищем косматым
По улицам бог-весть куда
И голод обострял инстинкты,
Ему мерещилась еда.
В толпе вокзальной, у столовых
Он пропитание искал,
Агрессию от конкурентов
Не раз на шкуре испытал.
Ночи в заброшенных подвалах
И в паутине чердаков
Сменяли дни в миру хождения,
Ведь бытия закон таков.
Монету кто-то даст бродяге,
Объедков кинет общепит,
Блеснет в глазах надежда счастья,
Бродяга счастлив, если сыт.
Но воровать, кого-то грабить
Мысль ни разу не пришла,
Покорно нес он свое бремя,
Доброй душа его была.
Средь голубиного помета,
Забившись в угол чердака,
Был на седьмом небе от счастья
От половинки пирожка.
Не в силах справиться с течением
Он щепкой плыл куда-то в нем,
А жизнь законов не меняла,
Все также ночь сменялась днем.
За летом наступила осень,
Добавилось ему проблем,
Кончался год, к зиме шло дело,
А он был не готов совсем.
Пальто на свалке обнаружил,
С прожженной дыркой на спине,
Виды, видавшие ботинки
И был находкам рад вполне.
Дни пеленою проплывали:
Урвать кусок, залечь в норе,
Завидовал он псам дворовым
С пайком и в теплой конуре.
***
Холод загнал на теплотрассу.
Зима по графику пришла,
Ему подобных было много
Теплом спасающих тела.
Словно огромный бур железный
Со дна весь ил и грязь поднял
И в одно место эти сливки,
Пугая холодом, согнал.
Коль все же это были люди,
Им сбиться в общество пришлось,
Где есть элита и законы
И здесь без них не обошлось…
В иерархии этой мудреной
Он занял самый низший пост
И был обязан всем делиться,
Древний закон суров и прост:
Все, что добудет, он был должен
С элитой местною делить
И лучше даже не пытаться
Любую мелочь утаить.
Закона местного машина
Могла жестоко наказать:
К теплу подход может закрыться,
А могут долго избивать.
Взамен из многих соц-гарантий
Претендовать он мог на две:
Короб из толстого картона,
Заветный метр на трубе.
Любого общества элита
Сочтет счастливой ту судьбу,
Которая дает возможность
Им контролировать трубу.
Были и бонусы, стараясь
Их можно было получать:
Из целлофана дадут полог
И в очередь позволят стать.
В том обществе немного женщин,
Верней подобия от них,
Давали их только достойным,
Чтоб был мотив для остальных.
Привязанность не поощрялась.
Чтоб понапрасну не страдать,
Когда объект тепла и страсти
Наутро должен ты отдать.
Тех, кто похож на женщин больше,
Боссы держали при себе,
А те гордились этим очень
И не противились судьбе.
Мечтали многие на волю,
Уйти когда придет весна,
Но приживаясь, оставались,
Весна ведь не для всех красна.
Модель обычная, людская,
Искажена под призмой дна:
Хоть много бедняков средь нищих
Элита все же быть должна.
И в круговой этой поруке
Законов дна не поменять,
Метром трубы, своей коробкой
Никто не хочет рисковать.
***
Так пол зимы уже прожил он,
Был целлофан над головой
И Зину с синяком под глазом
Он приводил под полог свой.
Однажды счастье улыбнулось,
Стоял у церкви он тогда,
Услышал Бог его молитвы,
Зажглась счастливая звезда.
Звон колокольный разливался,
Блестели храма купола,
Женщина взгляд свой задержала,
Купюру молча подала.
С самым высоким номиналом,
Таких давно не видел он,
Дар речи, потеряв на время,
Лишь молча сделал ей поклон.
И запах женщины забытый
Забитым носом уловил,
Цветами дивными запахло,
Запах ее с ума сводил.
А женщина была красива,
Не молода и не стара,
Бутон с годами ставший розой,
Цветенья крайняя пора.
Глаза смотрели неотрывно
И губы шевельнулись вдруг,
Он вышел из оцепененья
Невольный пережив испуг.
Заговорила с ним особа,
Все наяву, это не сон!
И голос нежный, как из сказки
Сквозь колокольный лился звон.
— Ты так похож на человека
Оставившего этот свет,
Он смыслом был всей моей жизни,
Теперь его и смысла нет.
Помойся, подстригись, побрейся,
Хочу я на тебя взглянуть.
Быть может Бог в твоем обличии
Хоть образ мне решил вернуть.
Сюда опять приду я завтра,
Чтобы увидеть вновь тебя,
Надеюсь, не пропьешь ты деньги,
Да правильно поймешь меня.
И зашагала быстро дальше,
А он контуженный стоял,
В реальность случая, не веря,
Купюру в кулаке сжимал.
***
«Сначала надо сходить в баню…»,
Но так хотелось ему есть,
Что он отправился на рынок,
Купив еды, решил присесть.
Чтобы поесть — нужно работать,
Чтоб мочь работать — нужно есть,
Дает возможность этот цикл
Осознавать себя: «Я есть».
Нашел укромное местечко
Чуть отошедши за забор,
Коллег по цеху не заметив,
Их злобный и завистный взор.
До слез был мяса вкус приятен,
С картошкой в теле пирожка
И молоко с ума сводило,
Он даже переел слегка.
Встал, собираясь идти мыться.
Поздно беду почуял он…
Был представителем элиты,
Нищей пехотой окружен.
Избили, отобрали деньги,
На теплотрассу отвели,
Там снова били, унижали
И не давали встать с земли.
В том обществе на теплотрассе
Тоже имелось свое дно,
Клочок земли рядом с трубою
Для тех, кому уж, все равно.
Отбросами они считались,
Как черви спутались в клубок,
Что среди них лежать он будет
В ужасном сне лишь видеть мог.
Тяжелый запах аммиака,
Давно не мытых, серых тел
Его в себя прийти заставил,
Он тут же вырвал все, что ел.
Средь них на холоде очнулся
И понял, что он на дне дна,
С трудом побрел ногой хромая,
А в мыслях только лишь она.
***
Из церкви вышла та же дама,
Перекрестившись вдаль пошла,
Средь многих лиц одно искала,
Но так его и не нашла.
Вернулась и прошла обратно,
Стояла скромно в стороне,
Губы дрожащие шептали:
— Прости родной, так плохо мне.
Оставил ты меня одну здесь,
А сам летаешь в небесах,
Твой взгляд вчера я разглядела
В бродяги бедного глазах.
Прости, за то, что показалось,
Сама уже я не своя,
Нет облегчения в молитве,
Быть с тобой рядом хочу я.
Пошла вперед не обернувшись
Словно в тоннеле напрямик,
А на другом конце аллеи
Андрей фигуркою возник.
Он еле шел ногой хромая
По следу призрачной судьбы,
Бога молил, чтоб обернулась,
Но не услышал он мольбы.
Так и исчез в конце аллеи
Печальной дамы силуэт,
Андрей присел к забору храма.
Идти, кричать, уж силы нет.
***
Назад на трассу возвращаться
Он ни в какую не хотел,
Хоть ночью тут он мог замерзнуть,
«Ну что ж, таков, знать мой удел».
Погас последний луч надежды
Когда исчез тот силуэт
И жить не хочется, как прежде,
Ни воли, ни желанья нет.
Так и сидел он под забором
Вплывая в мыслимую даль,
А черное сукно земное,
Белым покрыла снега шаль.
Устав смертельно от событий
За сутки, что он пережил,
Забывшись в дремоте желанной
Он медленно глаза закрыл.
Важный инстинкт самохранения
Словно прибор был отключен,
Мысли несли его в былое,
Он весь был ими увлечен.
Светлые лики его близких
Мелькали искрами во мгле
И он пытался разглядеть их,
Или представить их себе.
Темно, безлюдною аллея
У церкви стала уж давно,
Андрей был к жизни безразличен
И жизни было все равно.
Холод своим новокаином
Боль от побоев растворил,
Лицо, как будто улыбалось,
Ресницы снег ему слепил.
Легкий мороз, немного снега
Ему давали выжить шанс,
Но только вот, тот шанс заветный
Нужно использовать сейчас.
Но он его не замечает,
Витает где-то в облаках,
А тело тихо остывает,
Не тает снег уж на руках.
В глубинах памятных коснулся
Своей дрожащею рукой
Тепла родительской опеки
Под кровлею над головой.
Но сердце не забилось чаще,
Холод добрался до груди.
Застыть и в мысли воплотиться
Лишь перспектива впереди.
***
Калитка церкви затворилась
Ржавыми петлями скрипя,
Фигура храму поклонилась
Знамением, освятив себя.
Снежинки рясой подметая
Сверху которой пуховик,
Хрустя подошвами по снегу,
Пошла от церкви напрямик.
Весь божий день, служивши Богу
До дому шел отец Ефим,
Вел службу своему приходу,
Святым отцом являясь им.
Любили люди его службы,
Ходили все, и стар и млад.
Мог выслушать отец любого,
Помочь посильно был всем рад.
О дне грядущем шел и думал,
Ведь жизнь в миру не без проблем,
Печально на душе и горько,
Когда помочь не можешь всем.
Замедлил шаг и обернулся
Взгляд, устремивши на забор,
Белого ангела фигурку
Во мраке будто видит взор.
Казалось, ангелок крылатый
Склонивши голову, стоит.
Вглядевшись лучше, сразу понял,
Что это человек сидит.
Снегом совсем запорошенный.
«Похоже здесь уже давно,
Свой путь закончить под забором,
Видно бедняге суждено».
Быстро приблизился: «Холодный».
Но пульс, хоть слабый еще был,
Долго не думая на плечи
Он тело легкое взвалил.
Опять калитка проскрипела,
В светелке вспыхнуло окно,
Теплый кагор и растирание
И сердце нужный ритм взяло.
Забилось снова с прежней силой
По телу прогоняя кровь,
Теплом и силой наполняя
И к жизни возвращая вновь.
Три дня выхаживал Андрея,
Растирки, молоко и мед,
Был парень слаб, застыл не слабо
Боялся очень, что умрет.
Но молодость большая сила,
От смерти ускользнула все ж,
Гусиный жир, чаек с малиной
И стал он на себя похож.
Бульон куриный, апельсины
В келью отец ему носил,
Румянец щек его коснулся,
Взгляд о здоровье возвестил.
***
Трудом и долгою молитвой
Ефим, Андрея отстоял,
Пока старуха зазевалась,
У смерти он его украл.
Часто с Ефимом вечерами
Беседы долгие вели,
Отец, узнав все про Андрея
Сказал, что: — Бесы довели.
Так и остался он при церкви,
Где нужно что-то, — помогал,
Почистить двор, помыть ли окна,
Так и церковным служкой стал.
Жил с удовольствием в той келье,
Куда принес его Ефим,
Был очень скромен и отзывчив
И все довольны были им.
И он был очень всем доволен,
В келье был стол, была кровать,
Где он, привыкший уж к коробке,
Как человек мог вволю спать.
И видеть мир через оконце,
Питаться скромно, но всегда,
Быть нужным и полезным людям
И жить под кровом в холода.
На отражение в окошке
Часто подолгу он смотрел,
Видя себя в ином обличии
И счастью верить не хотел.
Забылись запахи и страхи
С которыми он жил на дне
И целовал он Богоматерь,
Лики святых, что на стене.
Все ему было интересно,
Он познавал церковный быт
И засыпал он помолившись,
За то, что был в тепле и сыт.
Молился и за папу с мамой,
У них прощения просил,
Ведь он, поддавшийся соблазнам
Всю жизнь их под откос пустил.
Родители ему приснились
В святую ночь под Рождество,
По голове его погладив,
Сказали: «Рады за него».
Проснулся весь в слезах, счастливый,
Знал, что прощенье получил,
Решил служить до гроба Богу,
Творить добро сколь хватит сил.
***
…Дверь приоткрыв, вышел из храма,
Решил по дворику пройтись,
Поклон отбил, перекрестился,
Взгляд, устремив куда-то ввысь.
Бескрайний, синий купол неба
Чернило множество ворон
Ведущих себя как-то странно,
Стал наблюдать за ними он.
Птицы кричали и клубились
Словно живой водоворот,
Вокруг одной носились с криком,
Удар и снова разворот.
И бедолага уклоняясь,
Пыталась вырваться от них,
Но те ее не выпускали
Из-под опеки ни на миг.
Теряя высоту и силы,
Буд-то хромая на крыло
Птица отчаянно боролась,
Но ей упорно не везло.
Вдруг, улучив момент заветный
Она рванула на прорыв,
Крича и хлопая крылами
В синий просвет взор устремив.
А общество гналось за нею
Меж крон деревьев вниз и вверх,
Сильны усталость и побои,
Ей не сопутствует успех.
Андрей себя на дне вдруг вспомнил
И с птицей той отождествил,
Противный запах аммиака
Буд-то бы носом уловил.
Вспомнил, как всеми был отвергнут
И, как был обществом избит,
Сверкнул во мгле самосознания
Пронесшийся метеорит.
Влево и вправо уклоняясь,
Птица то вверх, то вниз неслась
И с громким криком возбужденья
Вся тьма ворон за ней гналась.
И загоняемая стаей,
Крест зацепила вдруг крылом,
Словно споткнувшись обо что-то,
Вниз полетела кувырком.
Тут же шарахнулись собратья
И начали вокруг кружить,
На землю сесть намеревались,
Клювами дело довершить.
А птица, стукаясь о ветки,
Упала черной точкой в снег,
Глаз у нее блестел, как жемчуг,
В нем отражался человек.
***
Склонившись прямо над несчастной
С одним желанием: «помочь»,
Застыл над ней он на мгновение
Не в силах ступор превозмочь.
На вид, обычная ворона,
Затрепетало сердце вдруг,
Так близко их не видел раньше,
Душой почувствовал испуг.
Зеркально-черный бархат перьев
Мощное тело покрывал,
И острый клюв, чуть приоткрытый
Красный язык в себе скрывал.
Лапы с когтями в грубой коже,
Подобны пальцам Сатаны,
Глаза на бусинки похожи,
Так же, как камень холодны.
Присутствие нечистой силы
Он стал вдруг кожей ощущать,
Ему хотелось удалиться,
Он поспешил быстрее встать.
И глядя вниз с ветвей, притихло
Все остальное воронье,
Десятки глаз глядят на жертву,
Почти ясна судьба ее.
А та, крылом пошевелила
От боли увлажнив глаза,
Веко смахнуло что-то с глаза,
Блеснула под лучом слеза.
Только собрался шаг он сделать,
Чтобы уйти оттуда прочь,
Еще раз глянул в глаза птице,
Глаза молящие помочь.
И все списав на предрассудки
Он в свои руки ее взял,
В теплых ладонях заключая,
В родную келью зашагал.
Спасенная лежала тихо
В теплых руках глаза закрыв,
Предчувствия его былые
Враз притупил добра порыв.
Не мог Андрей ее оставить
В снегу с пораненным крылом,
Хотя, желание убраться,
Столь явно пробуждалось в нем.
Не так давно спасли Андрея
И мимо он не смог пройти,
Ведь стая птицу бы убила,
Не попадись он на пути.
***
Крыло пораненное к телу
Он плотно тряпкой привязал,
А ворон не сопротивлялся,
Буд-то бы смысл понимал.
Ящик от фруктов из пластмассы
Ветошью гостю застелил,
Кусочек хлеба положил там
И в блюдечко воды налил.
Для птицы кров приготовляя,
В слух разговаривал Андрей:
«Ты не снимай с крыла повязку,
С ней ты поправишься скорей».
Ворон смотрел спокойным взглядом,
Буд-то слова все понимал,
Клюв опускал к груди и снова,
Взгляд на Андрея поднимал.
На миг Андрею показалось,
Что ворон вроде бы кивал
И благодарность за спасение
Ему вот так вот выражал.
Встряхнувшись и перекрестившись
Андрей те мысли отгонял,
Но то, что ворон необычный
С первых минут как будто знал.
Ведь его что-то напрягало,
Звало убраться за порог,
Душа пред птицей трепетала,
А он понять ее не мог.
Выйдя из кельи, шел он к храму,
Узнать там, нет ли каких дел
И всей душой почуял легкость,
Словно на крыльях он летел.
Дел оказалось ни так много,
Но возвращаться не спешил,
В себе пытался разобраться,
На предрассудки все грешил.
***
Лишь с темнотой он в дом вернулся,
На месте ворона застал,
Выключил свет, зажег лучину,
Святым молиться тихо стал.
Тут гость, как будто мирно спавший,
Пошевелился вдруг слегка
В черных глазах его плясали
Одной свечи два огонька.
Смотрел он, как бы с интересом
На весь Андрея ритуал,
А свет свечи боролся с мглою
И с тенью на стене плясал.
В том представлении светотени,
Что заплясало на стене,
В черном плаще чью-то фигуру
Андрей смог различить вполне.
Как человек с огромным носом
Опершись на забор стоял.
Задув свечу и свет включивши
Он представление прервал.
И легкий холодок на коже
Андрей реально ощущал,
Мысли звенели, как сирена,
Он за мгновение устал.
Ворон присел, забился в угол,
Глаза блестящие закрыл,
Андрей же, завершив молитву,
Лежал и света не гасил.
***
Рано проснулся он одетый,
Свет лампы растворил свет дня,
Ворон сидел на дне коробки
Глазами умными глядя.
Водой холодною умылся,
Что в умывальнике была,
Став на колени, помолился
Во имя мира и добра.
Покушать плотно не хотелось,
Пил молоко и хлеб вкушал,
На мир смотрел через окошко,
С улыбкой новый день встречал.
Вышел во двор еще пустынный
И стал Ефима поджидать.
Там во дворе дышалось легче,
Лишь это точно мог понять.
***
Обычный день, один из многих,
Он был везде, где нужен был,
Но чувство странное тревоги
Весь этот день в себе носил.
Вот день прошел в трудах привычных,
Нехотя к дому он пошел
И к удивленью с облегчением
Гостя он в доме не нашел.
Лежала в ящике повязка,
Не тронут, был и хлеб с водой,
Искал его везде по дому
И тихо спорил сам с собой.
Один внутри был рад пропаже,
Другой, стыда познал печаль
За дрожь душевную пред птицей,
Ведь никому не жаль.
Стыд был за то, что колебался,
Птице страдающей помочь
И, что понадобилась воля,
Чтоб страх душевный превозмочь.
Нигде ее не обнаружив
Он сел задумчив у окна,
Увидел форточку открытой.
«Она закрыта ведь была!»
«Может средь дня зашел кто в келью
И птицу чем-то напугал?»
Сидел себе под ноги глядя
И о пропаже размышлял.
И вдруг, перо нащупал взглядом,
Что на пол ворон обронил,
Будто бы часть себя оставил,
Чтобы Андрей ее хранил.
Иссини черный цвет особый
Взгляд завораживал собой.
Андрей взял в руки знак от птицы,
Птицы какой-то непростой.
Зеркально-черным отливая,
Перо в ладони залегло,
Он понял: «С птицей все в порядке»
И от души вдруг отлегло.
***
В обыденности дни поплыли,
Весну открыл всем календарь,
Но все ему не доверяли,
Портки храня, как деды в старь.
И дни Андрея шли обычно,
Церковный быт, молитвы, труд.
Теперь он жизнью был обласкан,
Всего лишь сыт, одет, обут.
Все время, что он был при храме
Одно лицо средь всех искал,
Но яркий образ милой дамы
Не появлялся, как пропал.
Спросил он как то у Ефима,
Про эту даму пристыдясь.
Отец его не сразу понял
И выслушал не торопясь.
Андрей про случай с ней поведал,
Когда на паперти стоял.
— Та дама сына потеряла.
Тихо Ефим ему сказал.
На миг Андрею показалось,
Нежнее голос его стал,
Вздохнул он, как то с грустью глядя,
Было похоже, что устал.
— Машина сбила ее парня,
Единственным ребенком был,
Так рано умиротворился
И горем мать свою убил.
Сюда ходила чуть живая
Молитвой душу облегчить…
Знак Божий, что ты о ней вспомнил,
Ее нам надо навестить.
Решили это сделать завтра
И распрощались до утра.
Свет дня унесся вслед за солнцем,
Настала сумрака пора.
***
Пришел к себе, сел у окошка
И вдруг, про птицу вспомнил он,
Перо взял в руки машинально,
Которым был вознагражден.
Словно на память в благодарность
Перо то ворон обронил,
Пред тем, как его дом покинуть,
Оживши и набравшись сил.
Перо лежало у окошка
С тех пор, как он его поднял
И всю прошедшую неделю
Про птицу он не вспоминал.
А тут, держа его в ладони
Душой вновь трепет ощутил,
Боялся сам себе признаться,
Что ворон необычен был.
И застыдившись дум нечистых,
Он с силой отшвырнул перо,
А то, крутнувшись, полетело
И прилетело на окно.
Глазам своим Андрей не верил.
«Так только ветер сделать мог».
Но в комнате было затишье,
Свечи не дрогнул огонек.
И неосознанным движеньем
Он оказался у окна,
Смотрел в упор на очевидность
К стеклу прилипшего пера.
Но вдруг, оно само отпало,
Легло, как раньше под окно,
А он смотрел и трогал пальцем
Сухое, чистое стекло.
Смотрел и током был ударен,
Напрягшись в судороге застыл.
Очень знакомую фигуру
Взгляд за окошком уловил.
Там в сером сумраке вечернем
Стоял, опершись на забор,
Тот человек с огромным носом,
На келью устремив свой взор.
Одетый в черный плащ до пола,
Стоял пугающе велик.
Он эпизодом светотени
В Андрея памяти возник.
Когда молился он при свечке,
Точно такую видел тень
И стало вдруг Андрею жутко,
И ясно все, как божий день.
В вечерней мгле он глаз не видел,
Но кожей ощущал их взгляд,
Так и стоял в оконце глядя
Минуту целую подряд.
Тут сердце молодости смелой
Толкнуло сделать шаг вперед,
Все тело словно онемело,
Глазами видел, что идет.
Схватил перо, в карман засунул,
Даже не зная сам, зачем.
Кто-то другой владел как будто,
И им, и телом его всем.
Петлями скрипнула калитка,
Вышел за храмовый предел
Фигуру ту, что в плащ одета,
Вдаль уходящей разглядел.
Душа звала остановиться,
Но ноги, словно сами шли.
«У тела был еще хозяин».
Мысли на ум ему пришли.
Что-то звало идти за следом
Фигуры уходившей прочь,
Душа в волнении трепетала,
Но, как себя ей превозмочь?
Он верил: «Будет все нормально,
С ним не случится ничего».
Другой же в нем немел от страха
И отговаривал его.
Столь сильно было раздвоенье,
Столь явно ощущалось им,
Осознавал себя он третьим,
Словно чужим этим двоим.
Фигура плавно удалялась,
Вплывая в серый полумрак,
Андрей упрямо шел по следу,
С собой борясь за каждый шаг.
С детства манили его тайны,
Секреты из закрытых тем,
Хотя и было жутковато,
Но любопытно между тем.
***
Железную прошли дорогу,
С диким кустарником пустырь,
Чтобы Андрей его мог видеть,
Шаг чуть замедлил поводырь.
Смеркалось быстро и округу
Темень собой заволокла,
Кой-где Луны свет отражали
Осколки битого стекла.
Где-то вдали фатальным стоном
Завыл цепной дворовый пес,
От тяжести оков на шее,
От службы, что так долго нес.
Вдали на фоне горизонта
Башня напорная видна,
С давних времен давила воду
И была городу нужна.
Теперь же с ржавчиной и хлоркой
Ее сменил водоканал,
Высокие, как эта башня
Тарифы для людей нагнал.
Башня стоит, как старый замок
Уже сто сорок восемь лет,
В детстве увидев эту башню
Он верил, что в ней есть секрет.
Стоит словно пример, как строить
Умели люди в те года,
Не то, что нынче новостройки,
На годы, но не навсегда.
На фоне этой старой башни,
Вдруг растворился силуэт.
Напряг глаза и шаг ускорил,
Но тщетно — результата нет.
***
Один стоял Андрей у входа
И озирался словно вор,
На цыпочках к двери подкрался
И стал рассматривать в упор.
Вдруг еле различимый уху,
Он скрип ступеней уловил,
Нажал на дверь и запах времени
Мгновенно носом ощутил.
В окошки лестничных пролетов
Луны прокрался бледный свет.
Глаза свыкались с темнотою,
Вопросов — тьма, ответов — нет.
Плесени запах, паутина
Напоминали о былом,
Жизни периоде ужасном,
О шансе выпавшем втором.
Шаги таинственной фигуры
Скрип древесины выдавал,
Андрей, шагнувши на ступеньку
Задумавшись на месте стал.
Внутри все круто изменилось,
Второй молчал, он был один,
Поспорить было теперь не с кем,
Был сам себе он господин.
Страх с прежней силой ощущался,
Мрачной таинственности жуть,
Но нет греха в его поступках,
Есть любопытство понять суть.
Шаги, все выше удаляясь
Вскоре затихли на верхах.
Андрей стоял, на шаг решаясь
С дрожью нервозною в руках.
«Еще не поздно развернуться,
Уйти, ни чем не рисковать,
Но будет ли, еще возможность
Нечто подобное узнать».
И ущипнув себя за ухо,
Уверившись: «Это не сон!»
Жаждой узнать страх пересилив,
Шаг в неизвестность сделал он.
Скрипели крепкие ступени
Лестницы старой винтовой,
Шел неизвестности навстречу
Сам господин и сам не свой.
За свою жизнь и за здоровье
Боялся он не меньше всех,
Гораздо больше он страшился
Не сотворить деянием грех.
***
Путь вверх, столь долгим показался,
Успел подумать обо всем,
Но вот, закончились ступени,
Был перед ним дверной проем.
Шагнул, не мешкая вперед он,
Неслышно отворилась дверь,
Порог подобный Рубикону,
Вперед дорога лишь теперь.
Почувствовал, что дверь закрылась,
Но был уже не удивлен,
Он был во власти атмосферы,
Которой преисполнен дом.
Внутри все было необычно,
Вся планировка, интерьер,
В сказке, в истории античной
Подобный мог найтись пример.
В ажурных, красно-древых рамах
Блистало множество зеркал
Висящих и стоящих всюду,
И в форме круга был весь зал.
Подобно трону в центре зала,
Кресла и ложа совокупность,
Изрезала узором древо
Чья-то расчетливая мудрость.
Пол, потолок, равно как стену
Добротный бархат покрывал,
Всего два цвета: черный, красный,
Какой-то чуть преобладал.
А может это лишь казалось,
Был равен перед цветом цвет,
Все вызывало в нем вопросы
И ни на что ответов нет.
Изящно вместе сочетаясь,
Сплетаясь в хитростный узор,
Плавно в пространстве расплывались
Обману подвергая взор.
Казалось, что цвета на стенке,
Будто по воздуху плывут,
Вглядишься в точку, — «показалось,
Плывут, но дальше, а не тут…»
И всевозможные картины
Вдруг представлялись в голове,
Настолько много говорящих,
Что вы не верили себе.
Чуть только взгляд к чему привяжешь,
В дело вступали зеркала,
Тысячекратно все размножив
В поисках пятого угла.
Огонь свечи или камина
Где-то во всем этом плясал,
Андрея словно поразило,
Шатаясь, он на месте стал.
***
Кресло скрывало всю фигуру,
Стоя к входящему спиной.
Видны были только предплечья
И подлокотник под рукой.
Увидел кисть руки и вздрогнул,
Огромный перстень взгляд привлек
На нем увенчанный короной
Камень чернел, как уголек.
Вздрогнул отнюдь он не от перстня,
От вида пальцев была дрожь,
Толстый сустав, тонка фаланга,
Вид был с вороньей лапой схож.
Был виден длинный, острый ноготь,
Загнутый к низу, как дуга,
Напоминал он птичий коготь,
Черный, как в саже кочерга.
А кожа с темно-серым цветом,
Как чешуя была груба,
Одно понятно было точно:
«Рука не божьего раба».
***
— Приветствую тебя, раб божий.
Вдруг властный голос прозвучал,
Андрей лица пока не видел
Все длинный волос закрывал.
Не обессудь, что я спиною
Тебя встречаю у себя,
Чуть позже я лицо открою,
Так будет лучше для тебя.
Когда я выхожу из птицы
И вам подобен становлюсь,
Руки последними отходят,
Я сам себя подчас боюсь.
Зови меня, как пожелаешь,
Не опасаясь, не стыдясь.
Так вышло, что я против Бога,
И темной силе всей я князь.
— Что ж, здравствуй ворон мной спасенный.
Да, любопытство все же грех,
Если бы слушал божью душу,
Не был бы здесь один из всех.
— Да, из всех смертных ты тут первый,
Но не пугайся, — будешь жить.
Я дал сюда прийти возможность,
Чтоб за спасенье отплатить.
Много веков я над землею,
С тех пор, как с неба изгнан был
И жизнь ангела с поры той
Борьбе с добром я посветил.
Добро, оно хоть и прекрасно,
Раньше творил его не раз,
Несет в себе тот свет от Бога,
Который для меня погас.
Сейчас все расскажу понятней,
Ты ведь, надеюсь, не спешишь?
Дыши поглубже, вряд ли внятно
Ты все поймешь, когда дрожишь.
Андрею было очень страшно,
Но в руки себя все же взял,
Реальность сном ему казалась,
Душою светлой трепетал.
— Там у стены увидишь кресло,
Присядь, в ногах ведь правды нет,
А я общаться с тобой буду,
На что-то, может дам ответ.
Андрей, напрягшись, пошел к стенке
Блик от огня рассеял тьму
Стал различать на общем фоне,
То, что предложено ему.
Шикарное стояло кресло
Из ценных дерева пород,
Фигур причудливых узоры
На нем водили хоровод.
С ним рядом был изящный столик,
Стояли яства на столе,
Халва и мармелад, орешки,
Темнела жидкость в хрустале.
— Там угощайся, чем захочешь,
Все сладкое, как сам люблю,
Когда в людской вхожу я образ,
Пред сладким лишь не устою.
Сейчас жевать едва ли смог бы,
От страха ссохлось все во рту,
Но что-то выпить было кстати,
Умерить мыслей чехарду.
Бокал в серебряной оправе,
Наполнил чем-то красным он.
На кровь была похожа жидкость
И он бы был не удивлен.
Но оказалось: сок граната,
С желанием выпил он его,
Мысли чуть-чуть угомонились,
Больше не нужно ничего.
Он думал, что же дальше делать,
Чтоб поскорей домой уйти,
Но также, к множеству вопросов
Хотелось бы ответ найти.
***
— Андрей, меня послушай просто,
Я знаю все, что спросишь ты.
Могу вглядеться я в любого,
Сквозь мысли, тайны и мечты.
Поскольку ты в моих пределах
Могу сказать я про тебя,
Что душу всю открыл ты Богу,
Почти закрывшись для меня.
Но все же малую лазейку
Ты до конца закрыть не смог.
В миру есть много направлений,
Где только я один вам бог.
Ты возразить, я вижу, хочешь
На то, что я тебе сказал.
А, как же яркие фантазии,
Где ты себя с ней представлял?
Горем убитую красотку
Не ты ли грезил утешать?
Андрей сказать что-то пытался,
Но покраснел и смог лишь встать.
Он вывернут был наизнанку,
Обескуражен, удручен.
«Грешные мысли — не деянья».
В этом был твердо убежден.
— Да ты присядь, Андрей, расслабься.
Захохотал не громко князь.
— Ты о таком обязан думать
Не мучаясь и не стыдясь.
От хохота кровь в жилах стыла
И ощущалась дрожь в ногах,
Как глыба камня хохотала,
А эхо вторило в горах.
В себя придя, все так же стоя
Андрей решительно сказал:
— Я каюсь, за добро, что сделал,
Жалею, что тебя спасал!
Достал перо он из кармана
И бросил Дьяволу к ноге.
— Тебе хотел вернуть потерю,
Здесь дольше быть противно мне.
Секунды пауза висела,
Открылась дверь невдалеке,
Андрей пошел, уйти решившись
И дрожи не было нигде.
— Тебя не стану я неволить,
Ты гость, коль хочешь — уходи.
Оставшись сзади наша встреча
Уже не будет впереди.
Свидание со мной, есть чудо
Из нас двоих, для одного.
Раз в тысячу лет оно возможно,
Ты хочешь упустить его?!
На ровном месте ты, раб божий
Уже немного согрешил:
Раскаялся в добром поступке,
Своей гордыне уступил.
Тебе пример привел всего лишь,
Чтобы тебя же убедить,
А ты обиделся на правду
И вот, собрался уходить.
Андрей к двери шел осторожно
С бледным, в испарине лицом.
— Хотел тебе я в благодарность
Помочь увидеть мать с отцом.
Словно стрела вонзилась в спину,
Вздрогнув, на месте он застыл,
Став на порог, как на распутье,
А сделать шаг, словно нет сил.
— Решение верное, Андрюша.
Присядь, попей граната кровь,
Мне нужен тот, кто будет слушать,
Все прояснять продолжу вновь.
И, забери перо обратно,
Может, настанет тот момент,
Чашу любых весов поднимет
Этот весомый аргумент.
Это не перья из подушки,
Частичка малая меня,
Оно не просто отвалилось,
Сделав чуть-чуть слабей меня.
Голос загадочно-приятный
В ушных мембранах загудел,
Поплыв в узорах красно-черных
Он в древнем кресле вновь сидел.
***
— Как все и вся, я создан Богом.
Любимцем даже его был,
Все лучшее он мне доверил,
Нести свет людям поручил.
Чтоб люди, лучший плод творений,
Познаний открывали даль,
Чтобы по совести лишь жили
И зла не ведали печаль.
Чтоб к знаниям пути открылись
Потратил я немало сил,
Ангелом света назывался
И воле Бога я служил.
Самым красивым был из всех я,
Слепил своею красотой,
Люди росли и развивались,
А Бог доволен всегда мной.
Но красота ведет к соблазнам,
Дев видом мог очаровать,
Никто был отказать не в силах,
Любое тело мог я взять.
Трудна, быстра ведь жизнь мирская,
Для смертных, маленьких людей,
Богом дана им одна радость,
С ней жить им легче, веселей.
Любя, они могли друг друга
Утехам плоти придавать,
Насытиться не мог я этим,
Я стал обманом соблазнять.
Вот так невольно и безвольно,
Людей грехами заразил,
Как липким дегтем я пороком,
Мед жизни всей испортил им.
Ведь верили мне все, как богу,
Для многих я, как бог и был,
В грехе погрязнув с головою,
Я себя богом возомнил.
Не обладая силой божьей
Я стал завидовать ему,
Заносчив был я, горд и молод,
Хотел себе все одному.
Стал клеветать на Бога людям,
Богом себя провозгласил,
Порокам алчности поддался,
На ложный путь с ними ступил.
А Бог велик не только силой,
Велик он светлой добротой,
Простил меня за грех гордыни
И не расправился со мной.
Спросил меня: «- Хочешь быть богом?
Я дам тебе шесть тысяч лет,
Чтоб ты исправил все ошибки
И вывел всех с собой на свет».
А сам, куда-то отстранился,
Меня, оставив одного,
И я с грехами заигрался,
Водою время потекло.
— И, сколько времени осталось?
Это давно произошло?
— Как время кончилось, раб божий,
Две тысячи лет уже прошло.
Тех ангелов, что мне служили,
Всех стал он демонами звать,
А имя Сатана отныне
С клеветником отождествлять.
В Тартар меж небом и землею
Поганой вымел нас метлой…
Дьявол сидит перед тобою,
А ты сидишь пред Сатаной.
Большой лишил меня он силы
И в дополненье ко всему,
Он кое-что со мною сделал,
Что не могу простить ему.
Сказал он мне перед паденьем:
«- С этой поры все будет так:
В Тартар вас бесы изгоняю,
Покуда в душах ваших мрак.
Тебя же, бывший мой любимец,
Я зазеркальем накажу,
Когда на истинный путь станешь, —
Назад дорогу покажу.
Отныне выглядеть ты будешь,
Как выглядит душа твоя,
К светлым истокам возвратиться
Пусть будет стимул для тебя».
С тех пор все делаю назло я,
Словно крупицы сею зло,
Всходы обильно поливая,
Зло стало мне, как ремесло.
У зла выносливые корни,
На любой почве прорастет,
От человека к человеку
Веками по миру идет.
Столкнуть достаточно лишь камень
Чтобы лавина вниз пошла,
В букве закона обман спрятать,
Меж строчек не заметить зла.
В банкира бес переодетый
Выжмет все соки за процент
И вот, с имуществом расстался
«Недобросовестный» клиент.
Уверен он, что был обманут,
Но банк тот, защитит закон,
Тогда обманывать решает,
Кого-нибудь теперь и он.
Кого-то, где-то обманули
И, чтобы выжить он украл,
Чтоб компенсировать пропажу
Один другому не додал.
Тот в свою очередь придумал,
Как не терять за чужой счет
И вот, терять что-то настанет,
Кого-то третьего черед.
И так пройдя волной по Миру,
Зло вновь придет домой к тому,
Кто много лет назад подумал:
«Бог не увидит, — обману».
Все мои демоны и бесы,
Верой и правдой служат мне,
Добру, мешая продвигаться
И в светлый день и при Луне.
***
Сидели оба и молчали,
Хмур и задумчив Дьявол был,
Андрей сказать что-то решался,
Спустя минуту, все ж решил.
— А, может, стоит примириться,
Вновь землю светом осветить?
И красоту свою былую
Быть может, стоит возвратить?
Зачем тебе хотеть стать богом?
Ведь сам же видишь, — ты не бог.
Умерь гордыню послушанием,
Вернись ты на его порог.
— Об этом думаю порой я,
Но зло еще кипит внутри,
В Тартаре я пока останусь,
Может быть век, а может три.
Построю козни, покуражусь,
Мешать ему приятно мне,
Мозги запудрить глупой Еве,
Уж доводилось как-то мне.
Люди глупы и я им нужен…
Представь, какой была отрада,
Когда запретный плод вкусивши,
Из райского ушли вы сада.
Весь сад им отдан был на радость,
Живи, вкушай и наслаждайся,
Но одно дерево для Бога,
Только к нему не прикасайся.
Одно условие лишь было,
Только его не нарушай!
Невидимого господина
Ты почетай и уважай.
Но все плоды в саду огромном
Казались кислыми для них,
Запретный плод собой манил их
Грех, приближая каждый миг.
Казался им плодов всех слаще,
Мысли собою затмевал,
Блестел бриллиантом он на солнце,
К себе приблизиться их звал.
Но подойти, все ж не решались
И я решил им чуть помочь,
Направить их соблазн в «то» русло,
Страх пред запретом превозмочь.
Чтоб не пугать лицом красотку,
Я змеем перед ней предстал,
Шипел ей нежно прямо в ухо
О том, что час ее настал.
Ведь до того она прекрасна,
Что Бог простит ей этот грех,
Коль без одежд ее увидит,
Будет у ней пред ним успех.
Ну, и Адам, ее мужчина,
Умный, красивый, молодой,
Даже сам Бог с ним не сравнится,
Один красавец он такой.
***
Таким же кислым оказался
Запретный, вожделенный плод,
В итоге, — изгнаны из Рая
Адама с Евой людской род.
Захохотал опять князь ночи.
— Богу назло это свершил,
Чтоб человек на лесть был падок,
Крал и обманывал, грешил.
Чтоб нарушал законы, догмы
И богател за счет других,
Звездой стремился возвышаться
Над головами остальных.
Знаешь, Андрей, ведь получилось
Для очень многих богом стать,
Мной много сделано такого,
Что Бог устанет разгребать.
Я на своем пока останусь,
За ваши души поборюсь,
С личиною своей, уж свыкся,
Хоть и показывать стыжусь.
— Скажи мне Ворон, только честно.
Разве плохого хочет Бог?
И, неужели ты при Боге
Красивым, сильным быть не мог?
— Пойми Андрей, все не так просто.
Столетия могут пройти,
Пред тем, как вы в союзе с Богом
Свернете с моего пути.
Пусть, даже я мешать не буду,
Непросто это будет вам.
Прольются реки людской крови,
Путь к счастью с горем пополам.
Чую, ты смотришь удивленно,
Пытаешься меня понять,
Но ты далек еще от цели
Масштаб проблемы осознать.
Я старше стал, и пламя злобы
Не так пылает уж во мне.
Теперь, подобно зелью в чане
Кипит на медленном огне.
Больших деяний не творю я,
Лишь козни строю иногда,
Заслуг былых с лихвой хватает,
Вялотекущая пора.
Ты успокоился, я слышу,
Умерил мыслей чехарду
И сердце твое реже бьется,
Значит, не чувствуешь беду.
Теперь взглянуть на меня можешь,
Коль только пожелаешь сам.
В тебе я чувствую желанье,
Хоть и со страхом пополам.
Не хорошо спиною к гостю
Беседу долгую вести,
Но ты вначале был взволнован,
Тебя бы начало трясти.
***
Медленно кресло повернулось,
Лицом предстал Андрею князь,
Заставив вздрогнуть инстинктивно
И опустить глаза стыдясь.
Лицо красивое бесспорно
Портил ужасно длинный нос,
Будто сорняк на яркой клумбе
Огромным стеблем в центре рос.
Верхней губой себя дополнив
Закрыться не давал он рту,
Словно клыки торчали зубы
И добивали красоту.
И все равно, сквозь штамп уродства
Она светила словно луч,
Давно исчезнувшего солнца
За пеленою мрачных туч.
Красивый черный волос вился,
Спадая вниз, как водопад,
Снежинками сверкала проседь
Многих столетий снегопад.
Глаза бездонные блестели
И были лишены белков
И вы невольно цепенели
От цепкости его зрачков.
Ресницы, чуть бровей касались,
Загнуты к верху и черны,
Они не тронуты остались
В облике новом Сатаны.
Слегка седые бакенбарды
Спускались, сузившись в конце,
Бородка с тонкими усами.
Была харизма в том лице.
Не по земному колоритно
Смотрелось Дьявола лицо,
Тело плащом по горло скрыто,
На пальце мощное кольцо.
Нутро все исподволь немело,
Перед величием его,
И с этим, что-либо поделать
Никто не сможет ничего.
С улыбкой или злым оскалом
Смотрел на гостя молча он
И наблюдал, как тот немеет,
И как он сильно поражен.
***
— Ну, как тебе мое обличие?
Тебя, наверное, тошнит?
— Да все еще не так уж плохо,
Вполне приемлемо на вид.
— Спасибо, что соврал для пользы,
Грех допустил, чтоб поддержать,
Хотя, как на меня ты глянул,
Я думал, хочешь убежать.
Андрей смущенно улыбнулся.
— Все это так, но не совсем…
Дьявол, как будто бы не слышал,
Рассказ продолжил между тем.
— Ты просто прежнего не видел,
Как солнцем красотой слепил,
Бог в лабиринтах зазеркалья
Ей быть с тех пор определил.
Не понимаешь ты, я вижу,
Что ж, попытаюсь объяснить…
— Ворон, позволь мне для начала
О важном у тебя спросить.
Андрей, внимательно послушай,
Я не всесилен, я не Бог,
Но, кое-что и я умею,
По крайней мере, раньше мог.
Вот, недоверие унюхал
Мой вездесущий, длинный нос,
Последний раз я повторяю,
Что дам ответ на твой вопрос.
Я горд, заносчив и обидчив,
Твое неверие в меня
Шанс увидать родные лица,
Лишь отдаляет от тебя.
***
Все зеркала здесь не простые,
Но среди множества зеркал
Одно есть очень не простое,
Перед паденьем Бог мне дал.
Мне выговориться захотелось
За много долгих тысяч лет.
Ты наберись, Андрей, терпением,
На все получишь ты ответ.
Дойдем до твоего вопроса,
Я дам ответ, как обещал.
Теперь слова его послушай,
Пред тем, как я в Тартар упал.
«- Когда от тьмы очистишь душу
Я вновь тебя к себе приму,
Из лабиринта зазеркалья
Назад на небо подниму.
Ты в зеркале моем увидишь
Себя, каким ты раньше был.
Как лучик светлого былого,
Чтобы совсем не позабыл.
Ты потерял души единство,
Стал алчен, зол и многолик,
Как будто в зеркалах расплылся
Твой искаженный злобой блик.
Пусть будет он твоим обличием,
Как правды постоянный знак,
Пока ты к свету не вернешься,
Пока в твоей душе лишь мрак.
Былым себя захочешь видеть,
Ты в свое зеркало взгляни,
Мое же зеркало пред этим
Ты за спиной установи.
Закрой глаза и очень быстро
Вокруг себя ты обернись, —
В своем — себя же и увидишь,
Только смотри не засмотрись».
— Зачем же мне в него смотреться,
Зачем былое ворошить,
Похоже, не вернусь я к свету,
Видать, с уродством буду жить.
«- Возможность есть уродство сгладить, —
Зло в мире сеять перестать
И, хоть кому-то добро сделать,
Так нос короче сможет стать.
Еще добро свершишь кому-то,
Станет еще короче нос,
В своем же зеркале проверишь.
Вот мой ответ на твой вопрос».
***
— И что, ты делал добро людям,
Нос укорачивал ты свой?
Смотрел хоть раз в его подарок
На прелесть красоты былой?
— Добра не делал я ни разу,
Но в зеркало смотрел разок…
Уж тысячу лет с тех пор минуло,
Как испытал я этот шок.
Теперь я стал мудрей и старше,
В силе и знаниях подрос…
Эх, злую, черную затею
К церкви на крыльях ворон нес.
Почуяв силу злого духа
С ума вороны вдруг сошли
И сбившись дружно в одну стаю,
Стеною на меня пошли.
Подозреваю, в том замешан
Наш вездесущий, добрый Бог,
Раз зло против отца Ефима
В тот день я донести не смог.
Тут, с взглядом полным возмущения,
Андрей хотел что-то сказать,
Князь вверх поднял костлявый палец,
Знак подал: «Не перебивать».
— После всего, что там случилось,
Что-то со мной произошло.
Душой холодною от злобы
Я там почувствовал тепло.
После, вернувшись в свою в башню,
Я задавал себе вопрос:
«Сумею ли добро я сделать?»
«И, станет ли короче нос?»
Ведь столько зла уже я сделал,
Столько назло ему творил,
Стоит ли к Богу возвращаться…
Я бы такое не простил.
Как лучше Бог хотел когда-то,
Я все испортил, как всегда,
Он гнев сдержать не смог, ошибся…
Сквозь пальцы утекла вода.
Детей своих, людей любимых
Из-под контроля упустил,
Семью единую, большую
Из сада выгнав, распустил.
Рассыпались они горохом
Во все четыре стороны,
Пустили корни, где попало,
Жили недолго без войны.
Собрать их вновь в семью большую
Огромных станется трудов,
Уж больно много разной власти,
А внутри власти дураков.
Я спровоцировал изгнание
Из сада райского людей
Гнев Божий все вы ощутили
И это плод моих идей.
Это далось ему не просто,
Я знаю, — он переживал,
Мне этого и было надо,
Я так хотел, чтоб он страдал.
Вернуть людей хотел, но поздно.
Семьей не стать им никогда,
Рассыпался народ по свету,
Возникли страны, города.
Все началось с разноголосья,
С разных подходов к одному,
Сбиваться в общество все стали
И подчиняться одному.
Национальности прилипли
Подобно штампам всем на лбы,
Возникла неприязнь к другому,
Из семя выросли плоды.
Вот тут-то я повеселился.
Алчности, злобы семена
Я пригоршнями сеял в землю
И прорастала в них война.
Ее плодами упивался
От крови рек вкушая сласть.
Войной племянники на дядю
Ходили, добывая власть.
Чужие грабили селения,
Чтоб, не трудясь разбогатеть,
Сундук добром переполнялся,
Без меры жить, — значит жиреть.
Возникли страны и границы
И армии, чтоб их стеречь
В невежестве мне поклонялись,
О Боге даже не шла речь.
Деньгами, золотом, богатством,
Я властьимущим взор затмил,
Каждый завидовал соседу,
К новой войне мечи точил.
Но главною моей заслугой,
Помимо наций и границ
Считаю множество религий,
Много имен и много лиц.
Бога я сделал многоликим,
За зазеркалье отомстив,
Простить меня, пойти навстречу
Пусть будет у него мотив.
Один его зовет Иисусом,
А для другого он Аллах
И каждый со своею верой
И в помыслах и на устах.
Не поняли простого люди,
Что Бог для всех и вся един,
Даже на почве в него веры
Я вбил меж ними острый клин.
Кривой улыбкой улыбнулся,
Перстень на пальце прокрутив,
Искал в Андрее понимание,
Но тот был хмур и молчалив.
***
— Ну, что молчишь, меня не хвалишь?
Люблю я похвалы и лесть,
Я хвастаю своим коварством,
Ведь через вас творю я месть.
— Нет, князь, хвалить тебя не стану,
Ты много злого сотворил,
Или похож я на Иуду,
Что ты сие предположил?
Иуда — это та же крыса,
Что побежала с корабля…
— Серебряник в руке — синица,
Нужнее в небе журавля.
Ты вот, собрался не на шутку
Всю жизнь религии служить,
Я ведь ее для вас придумал,
Чтобы для войн вас всех сплотить.
— Религия нам помогала
В войнах с врагами устоять…
— Попы веками не гнушались
Войны грабеж благословлять.
— Не верю, не было такого,
Ты про грабеж назло мне лжешь…
— Ты, как с Луны вчера свалился,
Война — это всегда грабеж.
— Это война, и для защиты
Церковь сплотиться помогла,
Ведь вера всех объединяет,
Звали на бой колокола.
— Одних позвали для защиты,
Других позвали нападать…
Главное — сбылись мои планы
И люди стали воевать.
Людей рубили штабелями
И своей веры и другой,
Неверных люто ненавидя,
Сработал четко тут план мой.
***
Противно было это слушать,
Он думал: «Что же ворон нес?»
И так, совсем непроизвольно,
Буквально выкрикнул вопрос.
Ты приносил зло для Ефима?!
А я тебя еще спасал!
Добрее нет ведь человека,
За что же ты к нему пристал?
— Заплачу я от звуков арфы!
Ты, как небесный херувим,
Заладил на слезливой ноте:
Отец Ефим, отец Ефим!
Вот потому и прилетал я,
Построить козни против вас,
Что много там добра и света,
Все очернить там пробил час.
Не паникуй, все отменилось.
Не брал я воронье в расчет,
Хоть и нажил немалый опыт,
Все же случился недочет.
Похоже, Бог тут приложился,
Крестом Ефима защитил.
Все так естественно подстроил,
Чтоб нос комар не подточил.
Меня бы птицы разорвали,
Ты очень кстати подошел.
Хоть дух мой ты душой почуял,
Но все ж остался, не ушел.
Не сожалей о добром деле,
Я б только птицу потерял.
С ней бы я умер на неделю,
А после только злее стал.
Был бы потерян черный ворон
На триста очень долгих лет,
Потом и он бы возродился,
Нечистой силе смерти нет.
Смерти нет в вашем понимании,
Живем мы много тысяч лет,
Ведь князем, кто-то до меня был,
А кто, не знаю я ответ.
Самый любимый мной тот ворон,
Есть еще конь, змея и кот
И все черны подобно ночи,
В каждом по демону живет.
***
И успокоившись немного
Андрей смотрел по сторонам,
Метался бликом многоликим
Князь по старинным зеркалам.
Ему хотелось знать, что ворон
Против Ефима замышлял
И, как помочь отцу Ефиму
Он напряженно размышлял.
Князь будто мысли его видел
И продолжал повествовать,
Андрей внимательно стал слушать,
Чтоб ничего не упускать.
— Довольно непростая схема,
Сейчас тебе я расскажу,
Есть зеркало для этих целей,
Его я позже покажу.
Многоходовая задумка.
Поверь, что это не пустяк,
Буквально вся прошла по нотам,
Но что-то вдруг пошло не так…
— Прошу тебя не тронь Ефима,
Люблю его я, как отца!
Ты отступись от своих планов,
Не будь им верен до конца.
Он самый честный, очень добрый,
Как можно зла ему желать?!
Скажи мне, что же ты задумал?
Прошу тебя, я должен знать!
— Только, Андрей, не забывайся.
Где я, — коварство, зло и смерть.
Сидишь ты перед Сатаною,
Не забывай об этом впредь!
***
Что ж хорошо, желаешь — слушай.
Я потому и прилетал,
Что Богу он служил отменно,
Свет и добро распространял.
Есть те, к кому я не летаю,
Их церкви — с ценником ларьки,
Попы там с бесами гуляют
И пополняют кошельки.
Ефим насколько вам хороший,
Настолько для меня плохой.
Он в Мир несет законы Бога…
Ну, одним словом враг он мой.
Свое коварство через даму
Задумал я осуществлять.
Пред великой красотою
Мало кто может устоять.
Близки твои догадки к цели,
Я о той даме говорю.
Пред ней упавши на колени,
Любой будет шептать: «Люблю…»
Таких знавал я много в Мире.
Просто чертовски хороша.
Она сама об этом знает,
И тем слаба ее душа.
В миру зовется Валентина,
Отроду сорок пятый год,
До моих козней жила с сыном,
Теперь уже одна живет.
Кровь закипела от догадки,
Глаза полезли за предел,
А Сатана с улыбкой зверской
Зрачками внутрь ему глядел.
— Только давай без сантиментов,
Ты же не с неба Серафим,
С такой кривой, дурацкой дудкой
И остальные еже с ним.
Мирянин ты из плоти, крови,
Видел и горе и обман…
Ну вот, глаза назад вернулись.
Готов ты дальше слушать план?
— Конечно князь, готов дослушать.
Мне пауза была нужна.
В беседе, будто с человеком
Забыл я, что ты Сатана.
Дьявол чуть-чуть глаза прищурил,
Губа в улыбке поползла
— Над каждым словом дольше думай,
Не то не оберёшься зла.
Перечислял немало качеств,
Еще я вспыльчив и умен.
Лишь интонацией, не словом
Могу внезапно быть взбешен.
Даже не знаю когда снова
Я нрав звериный покажу.
Так что, Андрей, остерегайся…
Хотя, я быстро отхожу.
***
— Чтоб понимал меня ты лучше,
Про Зеркало-Судеб скажу
И для наглядности рассказа,
Его я даже покажу.
Оно бескрайне необычно,
Но если будешь ты глядеть,
Покажется тебе привычным,
Не сможешь ничего узреть.
На вид обычная стекляшка,
И отражение дает…
Правдиво и без искажения,
Любого, кто не подойдет.
Но есть хрустальный колокольчик
И, если рядом позвонить,
То станет зеркало вдруг жидким,
Как в воду можешь заходить.
Зайдя в него, как тонкой пленкой
Я покрываюсь с головой,
Она не видима для глаза,
Неощутима, даже мной.
Глазами зеркала покрыт я,
Оно увидит все и вся,
В местах, где буду находиться,
Но только лишь при свете дня.
К людям, обычно направляюсь,
Которым я решил вредить,
Сижу, летаю, наблюдаю,
Дни напролет могу следить.
А зеркало запоминает
Всех тех, кто видится ему,
Чтоб после заглянуть им в души,
Все уголки и глубину.
Лишь в жизнь, не согрешивших с детства,
Не получается смотреть,
Пока они не согрешили…
Их подтолкнуть нужно суметь.
Таких людей совсем немного,
В них интереса нет глядеть,
Через родню, или знакомых
Подход к ним можно усмотреть.
Это царь-зеркало для Мира.
Сказал завороженно князь.
И с зеркалом любым на свете
Оно имеет свою связь.
Я захожу в его глубины,
Плыву в них к зеркалу того,
Кто стал по воле темной силы
Целью коварства моего.
Представь, что кто-то, где-то в доме
Сидит напротив своего,
Не зная, что за тонкой пленкой,
Сам Дьявол смотрит на него.
Зеркало это, как живое.
Когда я в нем, мы говорим,
А, если где-то далеко я,
То мыслями общаюсь с ним.
— Как же ты создал это чудо?
Ты не всесилен и не Бог.
— Что это чудо, — прав ты очень,
Такое вряд ли бы я смог.
Я, как-то начал его чуять…
Ну, просто не было и дня,
Чтоб из глубин земли далеких
Не звало бы оно меня.
Богом большой лишен я силы,
Теперь, как выкопал его,
Сильнее нас нет силы в Мире…
Да, кроме Бога одного.
Его понять не мог я долго,
Это отдельный мир большой.
Сильны мы очень, когда вместе,
Как часть меня оно со мной.
И больше, это точно знаю,
Оно не примет никого.
В нем часть меня живет отдельно,
Во мне, есть что-то от него.
Оно меня само позвало,
Когда я Богом изгнан был,
В горах Тибета я с чертями
Тоннель к центру Земли прорыл.
И вот, когда неделю рыли,
В дыру посыпалась земля.
Пробив проход, попали внутрь,
Там обнаружил его я.
Была огромная пещера,
Тоннели шли со всех сторон,
Те, кто задолго до нас были,
Оставили мне этот схрон.
Предшественник времен далеких
Будто его мне передал,
Он знал — отыщется хозяин,
И вот, момент этот настал.
***
Андрей ушам своим не верил,
С трудом все это представлял,
Князь, рассказав о своем чуде,
Про план с Ефимом продолжал.
— В зеркале-судеб растворяясь,
Смотрел я долго на Ефима,
Видел насколько впечатляет
Его собою Валентина.
Как хочет он ее, как давит
В себе крамольные мечты,
Она, как солнце ему светит
Средь серости и суеты.
Валя бывала в церкви редко,
Покуда не одна жила,
Я сделал ее частой гостей,
В Мир выпустив немного зла.
Андрей поморщился, заерзал,
Губы в бессилии сцепил,
Дьявол повел немного бровью,
Запнувшись, вновь заговорил.
Где сын ее авто-дорогу
По вечерам переходил,
Градоначальник часто ездил
И без нужды всегда спешил.
Сотни часов тогда потратил,
Чтоб эту встречу рассчитать,
Кота задействовал и беса…
Итог ее ты должен знать.
Кот задержал машину мэра,
Чуть на дороге посидел,
И тот не ехал, кот ведь черный,
Остановился и гудел.
Но кот не перешел дорогу
И он помчался догонять
Того, кто подходил к дороге…
Чтобы на ней его достать.
В нужный момент ему нагадил
Перед глазами на стекло,
Ужасным криком отвлек парня…
Все замечательно прошло.
Мэр, проклиная все на свете,
Конечно, дворники включил,
Почти вслепую, мчась по трассе
На ее сына наскочил.
Удар и хруст костей и стекол,
Предсмертный и короткий вскрик,
Тела полет, шлепок о землю,
Жизни в глазах последний миг.
Андрей вскочил и сел обратно,
Поддавшись дьявольским глазам,
Переполняясь его слезы,
Блеснув, катились по щекам.
А князь смотрел и улыбался.
— Двух зайцев я тогда убил:
Градоначальника сместили.
Такая редкость, — честным был.
А дальше, ты и сам все знаешь.
Он скоро к ней домой пойдет
И мы с тобой сможем увидеть,
Что и как там произойдет.
У дома бес мой вездесущий
Гуляет под окном, котом,
Смотрит, чтоб все там получилось,
А главное будет потом.
***
Князь встал и царственной походкой
К границе зала подошел,
Рукою стал он двигать ширму,
Барьер неслышно отошел.
Там зеркало, ожив, блеснуло,
Князя и залу отразив,
Картинку, что в него попало
Ни капельки не исказив.
Стояло словно дверь в реальность,
Из зазеркалья переход,
Под стать большому человеку
И в ширину свободный вход.
Томно блестящий черный камень
Зеркало рамой окаймлял,
Такой же камень в перстне князя
Свет уловив, тускло блистал.
Рядом стоял высокий столик,
Футляр из бархата на нем
И тот хрустальный колокольчик
С ручкой серебряной был в нем.
Князь подозвал Андрея ближе.
— Только зайду, за мной входи.
Не паникуй, когда в нем будешь,
Как знак подам, так выходи.
Расслабь все тело, умерь мысли,
Доверься полностью ему.
Не забывай, такое смертным,
Не доводилось никому.
На входе, главное не мешкай,
Вскоре оно начнет твердеть.
Порезать может словно бритва,
Внутри себя кровь запереть.
Андрей себя и князя видел
В огромном зеркале теперь,
Которое вскоре откроет
Им в зазеркалье свою дверь.
Князь взял хрустальный колокольчик
И так им звонко зазвонил,
Андрей смотрел на все, как пьяный,
От изумленья рот открыл.
Вдруг жидким оловом поплыла
Рябь по поверхности стекла,
Как берегов касалась рамы
Слегка заметная волна.
Андрей расслабиться старался,
Но все равно был напряжен,
В происходящее не веря,
Уверен был, что это сон.
Дьявол шагнул в стекло немедля
И словно растворился в нем,
Поддернув за рукав Андрея,
Успел услышать он: — Идем.
Он сделал шаг и провалился
Всем весом тела в глубину,
Зашкаливали ощущенья,
Что испытать пришлось ему.
Все тело что-то обступило,
Отдельно каждый волосок,
Глаза открыть он не решался,
Боялся, что случится шок.
Он с кем-то в полном был контакте,
По средствам тысячи волос,
С чем-то сравнить это пытался,
Но, — повис в воздухе вопрос.
Словно завис он в странной позе,
Как в невесомости поплыл,
Сухим при этом оставаясь
И медленно глаза открыл.
Дышалось тяжелей как будто
В посеребрённой пелене,
Он успокоится старался
И в этом преуспел вполне.
Каким-то мутным силуэтом
Неподалеку Дьявол плыл,
Он его голос странно слышал,
А может мысль его ловил.
Степенью чуда поражался,
Князь одобрительно кивал,
Мол, «понял все», хотя казалось
Что рот он просто открывал.
Глазам все виделось здесь мутно,
Звук искажаясь, исчезал,
Казалось, он читает мысли
Ведь все прекрасно понимал.
И каждый волосок на теле,
Отдельно, четко ощущал,
Лавину новых впечатлений
Как мог, в себе переживал.
Было похоже все на бурю,
Что породил стакан с водой…
Ты говорил себя не слыша,
Но голос слышался чужой.
Зато, было прилично видно,
Чье-то жилище, чей-то кров,
Шаги он слышал и скрип двери,
Обрывки фраз, каких-то слов.
Он наблюдал из зазеркалья
Чужого зеркала, тот дом,
Куда они с отцом Ефимом
Сходить задумали вдвоем.
Стал различать мирские звуки,
Услышал, как закрылась дверь,
Как будто бы знакомый голос
Слышен отчетливо теперь.
Мысли крутились по-другому,
Словно в замедленном кино,
Узоры из ассоциаций,
Подобно фишкам домино.
И все ж, узнал он этот голос,
Так долго восхищался им.
Невольно телом всем напрягся…
Да, это был отец Ефим.
И женский голос им был узнан,
Теперь дополнена картина,
Прекрасной дамы голос нежный
Ни с чем не спутать… Валентина.
Он видел мир вполне реальный,
Но метод нереален был.
«Я здесь, чтобы спасти Ефима,
Держись, Бог ниспошлет на все мне сил».
***
Глазами впившись, чуть не вскрикнул,
Сорвавшись будто бы в стремнину,
Смотрел из зеркала на стенке
И видел дом и Валентину.
Встречала гостя на пороге,
Приветливо общалась с ним,
С ней говорил, светясь от счастья
Слегка рассеянный Ефим.
— Что ж вы стоите? Проходите.
Рада вас видеть у себя,
Что беспокоитесь — спасибо.
Так одинока теперь я…
Она заводит в залу гостя
На стул садится рядом с ним.
— Вы к нам давно не приходили.
Краснея, говорит Ефим.
— Нет моих сил, отец, поверьте,
Давно минуло сорок дней,
Душа его ушла на небо,
Моя же, рвется вслед за ней.
Мне тяжело одной и плохо,
Что не имеет смысла жить,
Из светлой памяти былого
Я не желаю выходить.
Ну, а тогда, зачем мне тело,
Душа словно в его плену,
Не может вырваться наружу,
Навстречу сыну моему.
Она заметно изменилась,
Круги темнели вокруг глаз
От недосыпа и от бдения,
Молитв чтения сотен раз.
Отец Ефим насторожился,
Понял, что вовремя пришел.
Еще бы день-другой и может,
Живой ее бы не нашел.
— Бог с вами, так не говорите.
Гоните эти мысли прочь.
Живите и молитесь Богу
И сможете ему помочь.
Убив себя, вы разминетесь,
Души не встретятся вовек,
Помочь молитвой душам близких
Из мира может человек.
Она взяла его за руку.
— Спасибо вам, отец Ефим.
Вмиг, кожей женскою почуяв,
Что сотворила этим с ним.
Как будто ток его ударил
Мысли разрядом пронизав,
Мужское все восстать заставил
И волю парализовав.
Пробив его насквозь, та искра
Ворвалась светом в ее тьму,
Такое уже очень долго
Не удавалось никому.
Нуждаясь в ласке и поддержке
Уже довольно долгий срок,
Невольно подала сигналы,
Понять ее, чтобы он смог.
Будто в отрезанном отсеке
Сумели простучать всем: «sos»,
«Но, как такое получилось?» —
Есть риторический вопрос.
Под рясой и под его саном,
Святого, мудрого отца,
Она почуяла мужчину,
Полным желания самца.
Все ж не смогла Ефима кожа
Эти флюиды удержать,
Прорыв этот грехопадением
Начал Ефиму угрожать.
И оба словно спохватились,
Мыслей греховных пристыдясь,
Румянцем щеки засветились,
Во льдах оттаяла их страсть.
Оба предприняли попытку
От столкновения уйти,
Чтоб избежать любых последствий,
Не пересечь свои пути.
Отец Ефим, собравши волю,
Решил, что нужно уходить,
Он так устал уже бороться
С сильным желанием любить.
— Может быть, чаю или кофе?
— Спасибо, мне уже пора.
Не завершил я одно дело,
Начал которое вчера.
Он обманул ради спасения
Соблазном раненной души.
Себя молил он вместе с Богом:
«Не допусти, не согреши».
***
Когда-то был отец солдатом,
В Афганистане он служил,
Видел и кровь и горя море,
Был молод и, как все грешил.
Живым прошёл он по всем тропам
Со смертью разминувшись чуть,
Семью завел, как все, работал
И тропы вывели на путь.
На путь к единственному Богу,
Который с ним все время был,
Когда он вольно и невольно,
И не всегда легко грешил.
Уж утекло воды не мало
С тех давних, позабытых пор
И вот опять волне соблазна
Ефим пытался дать отпор.
***
Шли к двери рады и не рады,
Страсть добралась до тайных нот.
Оба они не исключали,
Что кое-что произойдет.
Церковный сан и жизни опыт,
Как безопасности ремень,
Сработали в момент последний:
«Быть может, но не в этот день…»
И оба знали, что такого,
Уже не будет никогда.
Это, как шанс, счастливый случай,
Упустишь раз — и навсегда.
Грустинка маленькой кислинкой
Задвигала им желваки
И перед выходом коснулся,
Теперь уж он ее руки.
Как будто подавал ей знаки:
«Ну, сделай ты, хоть что-нибудь,
Ведь я заметнее для Бога,
Не дай начать обратный путь».
Но Валентина не решалась,
Боялась, что не поняла,
Хотя, уже довольно долго
Рука в его руке была.
Цвет рясы и вся строгость сана,
Давили все и в ней и в нем,
Лишали влаги ростки страсти,
Жгли их в зародыше огнем.
Скрипнула дверь провозглашая,
Что время действий истекло,
Андрей подумал: «От волнения,
Не запотело бы стекло».
— Простите ради Бога, Валя.
Прошу, не забывайте нас.
Вам будет легче только в храме,
Я буду рад вновь видеть вас.
— Нет, это вы меня простите,
Если вдруг что было не так.
Вы мне поддержку оказали,
Пролили свет в глубокий мрак.
И на минуту задержаться,
Уж повод не найти никак,
Ефим спиной к ней повернулся,
Намереваясь сделать шаг.
Ее взгляд выражал смирение,
С судьбою, с тем, что он уйдет,
И в этот миг перед Ефимом
Мелькнул огромный, черный кот.
Размер его, или внезапность,
Вдруг испугал и удивил,
Ефим, рассеянный от страсти
Чуть на кота не наступил.
И, отшатнувшись, обернулся,
Глядя с надеждою назад,
Ее глаза его позвали,
А ради них нестрашен ад…
Не контролируя движения
Он к ней буквально подскочил,
Она объятия раскрыла,
В своих, ее он заключил.
Словно в пустыне шедший путник,
От жажды пересохшим ртом,
Как в ковш с водой, в нее он впился
И, будь, что будет, но потом…
Сейчас же, дикий ветер страсти
Парус помятый раздувал,
Который застоялся в штиле
И в его власти трепетал.
Он ринуться готов был в море,
Стихию пламенной любви,
Хотя и знал, что часто тонут
В бурлящем море корабли.
***
Его до двери провожая
Она все думала о том,
Что раньше, не смогла б представить,
Что разглядит мужчину в нем.
Ей, тихо в горе угасавшей,
Страсть помогла вновь жизнь вдохнуть,
Прикосновением к мужчине
Смерть попытаться оттолкнуть.
Не удивилась, что не сбылось.
С улыбкой открывала дверь,
Желание с собой покончить
Совсем окрепло в ней теперь.
И вот, когда он обернулся,
Как отменили приговор.
Словно стояла перед плахой
И видела топор в упор.
Он к ней летел и слезы счастья
Блеснули на ее глазах,
Раскрыла для него объятия,
Повисла на его руках.
Жар, на губах его отведав,
Тлеющий уголь стал гореть.
Хоть, и с грехом наполовину,
Но жизнь победила смерть.
***
Тело прекрасное просило
Прикосновений сильных рук,
Вдохнула, затаив дыхание,
Стонала от приятных мук.
Руки его, ее ласкали
И плавно опускались вниз,
Кот черный на окно запрыгнул,
Уселся тихо на карниз.
И стал смотреть он безразлично,
Как за окном цветет любовь,
Лишь у Андрея закипала
От сцен любовных в жилах кровь.
Друг друга, страстно обнимая
Они упали на диван
И вырвался, как из темницы
Страстей любовных ураган.
Сбросив одежды поэтапно,
Чтоб идеально ощущать,
Их руки не устали гладить,
А губы нежно целовать.
Прекрасных бедер закругления
И завершенье живота…
К себе тянула, как магнитом
Эта живая красота.
Ладони нежно щекотали
Упругие концы груди,
Губы ей шею целовали,
Она шептала: — Погоди…
Не торопись, прошу, не надо,
Хочу напиться вдоволь я,
Хмельным вином любви прекрасной.
Ты медленно возьми меня.
Руками ступни ей стал гладить
И подниматься до колен,
Медленно выше продвигаясь,
Любви отдавшись в сладкий плен.
Смотрел и будто напивался
Природной красотой ее,
Один барьер еще остался,
В кружевах, нежное белье.
Засунув пальцы под резинку
Он вниз их плавно потянул,
Она приподняла вверх бедра,
Чтоб он их ниже протянул.
И, подведя к груди колени,
Изящно вышла из белья,
На миг, открыв все тайны жизни…
Дальше писать не в силах я.
И обхватив его ногами,
С ним в одно целое слилась,
Твердой решимости с восторгом,
Вздыхая томно, отдалась.
Инстинкты ими овладели,
В висках пульсировала кровь,
В глубины страсти с головою
Они входили вновь и вновь.
Все чаще, глубже и быстрее,
Чтоб вычерпать любовь до дна.
С ним долго не было такого,
Долго она была одна.
Расплавилось от жара тело,
Плоть выплеснув, как сердце кровь,
Кончились силы у обоих,
Висела в воздухе любовь.
Стон наслажденья обоюдный,
О чем-то важном возвестил,
Кот шевельнулся на карнизе,
Ухом своим пошевелил.
***
Со звуком выдохнул он с ними,
Как будто сам он с нею был,
Вдруг словно гром его ударил:
— Выходим, что ты там застыл!
Шагнуть он следом попытался
И медленно за князем плыл,
Как из воды всплывал наружу,
Вдруг свежий воздух ощутил.
Шагнул и в зале оказался,
Дьявол на троне восседал,
Андрей смущенно озирался,
А Сатана захохотал.
— А твой отец Ефим не промах!
Все, что хотела дама, — дал.
Ему завидовал я даже,
Когда все это наблюдал.
Я старый, а точнее древний,
Случались разные дела…
Но, уж давненько не случалось,
Чтобы эрекция была.
Смотрю и ты небезразличен.
Да, Валентина просто мед,
Пока до нормы разогрета,
Беги, когда Ефим уйдет.
Перед глазами Валентина
Лежала вольно, без белья.
Мелькнула мысль: «И грех не страшен,
Чтоб ты хоть раз была моя».
И князь опять расхохотался,
По коже вновь озноб пошел,
Бежать Андрею захотелось,
Туда, откуда он пришел.
Такое чувство, будто Дьявол
Унизить был не прочь его,
Что он в игре чужой, лишь пешка,
В игре — «все против одного».
Но уходить было не время,
Еще не все он разузнал,
И от обиды в его мозге
Стал зарождаться дерзкий план.
***
Лежали двое на диване,
Смотрели молча в потолок
И мысли их одолевали,
Каждый не знал, как это смог.
Как будто заново родился,
Глаза глядят и видят свет.
Он задавал себе вопросы
И сам искал на них ответ.
Погасло пламя страсти бурной,
Мозг начал все осознавать,
Тело приятно изнывало,
Душе хотелось зарыдать.
Ничто, кроме нее не видя,
Он грех деянием свершил,
Казалось, что в себе он что-то
На веки вечные убил.
Оделся, скромно попрощался
И без оглядки вышел вон,
Как будто бы он Бога предал,
«Как дальше жить?!», все думал он.
Ефим стал в храме на колени
И, так до вечера стоял,
Все были там в недоумении,
А он крестился и шептал.
***
Ей стало очень не уютно,
Когда вот так вот он ушел,
Но жизнь все ж, в нее вернулась,
Кризис депрессии прошел.
Боль от утраты не исчезла,
Все годы с ней придется быть,
Но она точно уже знала,
Будет молиться, будет жить.
Долго лежала неподвижно,
Витая в мысленных клубках,
Подобно птице невесомой,
Парила где-то в облаках.
Уж вечерело за окошком,
Когда она решила встать.
Ей захотелось его видеть,
О том, что спас ее сказать.
***
Ефим молился в исступлении
Не замечая никого,
Вдруг ощутил прикосновение
Руки коснувшейся его.
Открыл глаза и удивился,
Она стояла рядом с ним,
Косынка покрывала волос.
Запнувшись, замолчал Ефим.
— Простите, что я вас прервала,
Но надо мне поговорить.
Я думаю, что это важно.
Меня, прошу вас, проводить.
Взгляд опустив, сказал: — Конечно.
Послушаю и провожу.
Вас догоню я у калитки,
Андрею, кое-что скажу.
Она уже шла по аллее,
Когда Ефим ее нагнал,
Он был взволнованный немного.
— Странно, куда же он пропал.
— О ком, отец, вы говорите?
— Я об Андрее говорю.
Наш паренек, церковный служка,
Как сына я его люблю.
— Давно пропал? — Весь день, похоже…
— Гуляет, парень молодой…
— Такого раньше не случалось,
Все обсуждал всегда со мной.
— Вы знать должны, скажу я прямо:
На рельсы лечь хотела я.
Это случилось бы сегодня,
От смерти вы спасли меня.
Хоть грех мы с вами совершили,
Но во спасение он был.
Будем молиться о прощении,
Чтоб Бог услышал и простил.
Должна была сказать вам это,
Чтоб вы не мучали себя,
Вы такой мрачный уходили
Сегодня утром от меня.
Надеюсь, вам станет чуть легче,
Что, согрешив, вы жизнь спасли,
Ради души моей спасения,
Свою, вы в жертву принесли.
Я вам бескрайне благодарна,
Я тоже, как и вы стыжусь,
Я буду приходить молиться,
Я мысленно уже молюсь.
Ей ничего он не ответил,
Лишь с пониманием кивал,
Себе, под ноги молча глядя,
С ней рядом не спеша шагал.
От ее слов стало чуть легче,
Он оправданий не искал
И рад был, что она вернулась.
Опять у смерти он украл.
Он шел и думал об Андрее,
Были предчувствия мрачны,
Хоть в них не очень-то он верил,
Ведь не всегда они точны.
Так и пришли к ее воротам.
— Я может, приходила зря?
Вы всю дорогу промолчали…
— Очень прошу простить меня.
Вы принесли мне облегчение.
Я это и подозревал.
Будем молиться о прощении…
Куда же мой Андрей пропал?
— Утром придет, вы не волнуйтесь,
Ведь парень все же молодой.
— Такого раньше не бывало,
Только б не кончилось бедой.
Спокойной ночи, Валентина.
Я многое бы мог сказать,
Но это повод к продолжению,
А нам не стоит продолжать.
Скажу все ж слово, как мужчина,
Пусть первый и последний раз.
Да, вы божественно прекрасны,
Отрада для души и глаз.
— Спокойной ночи, мой спаситель,
Мой неожиданный восторг,
Бог вам простит грех во спасение,
Ведь вас послал ко мне сам Бог.
Пусть он был первый и последний,
Непредсказуемый наш раз,
Но я уверена, при встрече
Не отведем стыдливо глаз.
— Что ж, до свиданья, Валентина.
— Да, до свидания, Ефим.
Мельком соприкоснулись взгляды,
На том и распрощалась с ним.
***
Андрей стоял напротив князя,
А тот внимательно смотрел,
Словно внутри слова по буквам
Мысли его прочесть хотел.
— Ты хочешь знать, что я задумал
Против Ефима твоего,
Ведь, как отца его ты любишь.
Любил ли так, ты своего?
Негодование волною
Прошло Андрею по крови.
— Прошу, не надо, князь, касаться
К родителям моей любви.
— Ну, ладно, хорошо, не буду
Тебя словами обижать…
…Теперь останется огласке
Ефима подвиги предать.
А там, и до самоубийства,
Может, удастся довести,
Все очернить и все опошлить,
Или с ума его свести.
— Послушай князь, прошу я очень,
Не нужно видеть мать с отцом,
Только не очерняй Ефима,
Пусть с чистым он живет лицом.
Пусть это будет благодарность,
За то, что спас тогда тебя.
Прошу тебя, ну сделай чудо,
Лишь это сделай для меня.
— Что ж, я подумаю над этим,
Ведь это проще для меня.
Признаюсь, что такую встречу
Устроить, не способен я.
Это под силу только Богу,
Но я попробовал бы все ж,
Ведь кое-что и я умею,
В кое-какие двери вхож.
Догадка молнией сверкнула,
Андрея осенило вдруг,
Обрисовался и замкнулся
Из контуров порочный круг.
Он оказался здесь нарочно,
Чтобы Ефим один пошел.
Перед глазами плыли ноты,
По этим нотам план прошел.
Способность Дьявола известна,
Двух зайцев разом убивать.
Он знал, что посулить Андрею,
Чтоб его точно задержать.
— Пойми, Андрей, ведь я же Дьявол,
Я не могу, чтобы не врать,
Ведь задержать тебя был должен,
Вот, и пришлось это сказать.
Я знаю все, в чем ты виновен,
Пред матушкою и отцом,
Что ты себя винишь в их смерти,
Себя считаешь подлецом.
У зеркала спрошу, быть может…
И не успел договорить,
Вскочил в порыве попытаться
Удар руки перехватить.
Андрей, эмоцией движимый,
С размаху стукнул кулаком
По глади зеркала застывшей
Удар пронесся ветерком.
Хрустальным звоном захрустело,
Словно живое застонав,
Как тонкий лед пролом открылся,
Всю руку в глубину приняв.
Ее порезали осколки,
На трещинах краснела кровь,
Он руку вытащить пытался,
Тщетно стараясь вновь и вновь.
***
— Глупец! Ох, что же ты наделал!?
Ошеломленный крикнул князь.
— Чудо твое хотел разрушить,
Не дать втоптать Ефима в грязь.
— Ни мне, ни зеркалу, ни бесам,
Я намекал же, смерти нет,
Такой, как у обычных смертных.
Живем мы много тысяч лет.
Ты вспомни, говорил тебе я,
Что надо быстро заходить
Пока оно не затвердело,
Чтоб не пораненному быть.
Коль кровь оно твою получит,
Сразу все тело берет в плен,
Покуда не сослужишь службу,
Свободу, получив взамен.
Оно мне демонов пленило,
В плену подолгу продержав,
Так все к нему приноровились,
Себе свободу отпахав.
Но, чтоб его специально били,
К тому же смертный человек…
Даже не знаю, что и будет,
Может не выпустить вовек.
Андрея медленно тянуло,
Уже пол тела засосав,
Он был подавлен и испуган,
Ухом одним все услыхав.
Второе было в зазеркалье,
Так же, как тела его часть,
В реальной панике он трясся,
Боялся заживо пропасть.
Смотрел на Дьявола сквозь слезы,
— Не надо было приходить…
Дрожа, шептали его губы.
…В жизни не так все должно быть.
Дьявол заметно волновался,
И очевидно, он жалел,
Глазами полными сочувствия
На гостя своего смотрел.
Тот был достоин уважения,
За то, что смерти не боясь,
Спасал людей от зла он близких,
Завидовал им даже князь.
— Скоро всего тебя затянет,
Я следом за тобой войду,
Его задобрить попытаюсь,
Узнаю про твою судьбу.
Как только все будет известно,
Я где-то рядом появлюсь.
Ты можешь спать в анабиозе,
Если не скоро я вернусь.
И, только он услышал это,
Ухо залило пеленой,
Секунду ощущался воздух
Еще не втянутой рукой.
Но вот, совсем он погрузился,
Поплыла пелена в глазах,
Сердце, так быстро колотилось,
Стучали молотки в висках.
Без притяжения, без опоры
Он толи плыл, толи висел,
Где-то вдали, пятном размытым,
Видел, как Дьявол пролетел.
***
Утратив времени значенье
Он может, думал, может, спал,
Очнулся от прикосновения,
Дьявол сигналы посылал.
Размытым до не узнавания,
Он далеко был в стороне,
Но Андрей слышал его четко,
Будто на радиоволне.
— Уговорил его с трудом я
Тебя на волю отпустить,
Но есть условие, конечно,
Чтобы свободу получить.
Все трещины, что от удара
По телу зеркала пошли
И кровь, в которые попала,
Мы осмотрели и учли.
Они идут по чьим-то судьбам,
Отрезкам жизни, как пути
И, чтобы трещины исчезли,
Ты должен будешь их пройти.
Разной длинны эти отрезки,
Прямые и кривые чуть
И кровь твоя, в них просочившись,
Словно окрасила твой путь.
Те, что идут горизонтально,
По судьбам нынешним прошли,
Но есть и те, что ушли глубже,
Те в судьбы прошлого зашли.
Значит, придется еще в прошлом,
Тебе немного побывать
И часть истории ты будешь,
В живую, не по книгам знать.
Что зеркало добру не служит,
Наверное, ты понял сам,
В нем судьбы смертных отразились
Ставших на путь, ведущий к нам.
Кто совершил смертоубийство,
Или другой тяжелый грех.
Людей хороших в нем немного,
Не будет четверти из всех.
И только потому они там,
Что были рядом, ближе всех
К тем, кто совсем в Бога не верит
Кому не страшно слово грех.
В каждом из вас, вас будто двое,
Об этом думал ты не раз.
Будет возможность убедиться
И не один, поверь мне раз.
Пример на этот счет озвучу,
Я думаю, очень простой:
Ты говоришь, свой голос слышишь,
Воспринимаешь, как родной.
А, если в записи, на пленке,
Где-то услышишь ты его,
Странным покажется твой голос,
Стесняться будешь за него.
Сам скажешь — это второй голос,
Два разных голоса во мне,
Одной главы, но разный волос —
Тот черный — этот в седине.
Словно весы внутри любого,
Кто перевесил — первый тот.
И, будет все, как он задумал,
Или же все наоборот.
Как только все залечишь раны,
Путь кровью меченый пройдешь,
То в жизнь свою опять вернешься,
Себя в ней снова обретешь.
Хоть мне нельзя тебе об этом,
Сам понимаешь, говорить,
Но об одном важном моменте,
Все же хочу предупредить.
Что в зеркале, как в море капли,
Есть миллиарды разных лиц,
Здесь их дороги и их судьбы,
Без языков и без границ.
Ты искрой попадешь в кого-то,
Внутренним голосом, душой
И будешь им все это время,
Во сне лишь будешь сам собой.
И не известно в чье ты тело,
В какое время попадешь,
А выйти сможешь лишь со смертью,
Или, когда весь путь пройдешь.
Хотя, в конце пути, ты знаешь,
Все та же старость, та же смерть.
Вопрос: понравится тебе ли
В том теле до конца сидеть.
Сам и увидишь, кого больше.
Хороших или же плохих
И мир, быть может, ты изменишь,
Покуда прибываешь в них.
С нечистой силою бороться
Будет возможность у тебя,
Узнаешь нового не мало,
Выводы, сделав для себя.
Еще раз я хочу напомнить,
Что ты не будешь даже знать,
О том, что ты вселен в кого-то,
Себя — им будешь ощущать.
И, лишь когда наступит время
Прихода ночи и Луны,
Во снах сможешь найти подсказки,
Запоминать старайся сны.
Не скрою, ты мне симпатичен.
Буду следить и наблюдать,
Хоть помогать буду не вправе,
Может подсказку смогу дать.
Подобного здесь не случалось,
Нет в этом опыта совсем.
Тебе нужна твоя свобода,
Зеркало здешним нужно, всем.
Ты с нечистью начал бороться,
Чудо сие решил разбить.
Оно тебе дает возможность
Мир попытаться изменить.
Рыбешкой, в океан огромный,
Нырнешь и глянешь, что почем,
Какие рыбины живут в нем,
А рядом ты, но не причём…
Вот так ты зеркалом наказан.
Получишь знатный ты урок.
А, если все пройдет неплохо,
То из урока выжмешь прок.
Старайся не сидеть до смерти,
Ты все же голос, но второй.
Пытайся, может, станешь первым,
Быстрее попадешь домой.
Влияй внутри на все процессы,
Не забывай, что старый я,
Если все жизни жить там станешь,
Рискуешь не застать меня.
Ты начинаешь удаляться,
Похоже, началось, прощай.
И, если выхода не будет,
Наши беседы вспоминай.
Все стало бешено вращаться,
Он ничего не понимал.
Стал он, как будто уменьшаться,
Лишь это явно осознал.
А может, просто изменились
Масштабы зеркала теперь,
Внутри бездонное, как космос,
Снаружи, как входная дверь.
Со скоростью метеорита
Вращаясь, огоньком летел,
Пространство пеленой покрыто,
Глубин зеркальных беспредел.
Словно кино, в сто раз быстрее,
Мелькали сотни разных лиц
И вот, одно остановилось,
Меж рамкой зеркала границ.
Кто-то смотрел в него и брился,
Прямо себе в глаза глядел.
И на всей скорости огромной
Точно в зрачок ему влетел.
А из зрачка его другого,
Что-то, блеснув, туда ушло,
Откуда только что Андрея
Со страшной силой принесло.
***
Водил станком по подбородку,
Спокойно в зеркало смотрел
И вдруг блеснула в нем песчинка,
Так ярко, что оторопел.
Вгляделся, вроде показалось,
Рукой потрогал — ничего,
Глаза слезились — проморгался
И все забылось для него.
Смочил лицо одеколоном,
Лег, распластавшись на диван.
Нейроны искрами носились,
В мозгу рождая новый план.
Крутясь в маршрутке по маршруту,
Он часто замечал ее,
Стоящую на остановке
И говорил себе: «мое».
Перебирал каналы пультом,
Остановился на одном,
От сообщения с экрана
Все замерло как будто в нем.
Там говорили о пропаже
Девчушки десяти годов,
Ее искали двое суток
И не могли найти следов.
Она ушла домой из школы,
Но к дому так и не дошла,
Последний раз ее видали,
Как возле школы она шла.
Увидел фото на экране,
Контактных телефонов ряд,
Людей идущих по пролеску
Из близких, собранный отряд.
Родителей убитых горем,
С мольбой смотрящих на него,
Еще не верящих, что поиск
Не даст им ровно ничего.
На фото нежного ребенка
Задорный, полный жизни взор,
Глаза блестели огоньками,
На блузке вышитый узор.
Опять смотря в глаза большие,
Непроизвольно вспоминал,
Как взор от ужаса светился,
Как медленно он угасал.
Вдруг на мгновение отвлекся,
Воспоминания прервал,
Что-то внутри зашевелилось,
Он будто жалость ощущал.
Чувство неведомое с детства
Новым пробилось в нем ростком,
Глаза смочила ему влага
И к горлу подкатился ком.
Даже себе сам удивился
И в одну точку час смотрел,
Он словно маленькой песчинкой
В глубины памяти летел.
***
Вот он заплаканным ребенком
Бежит к подъезду своему,
Из окон кухонь запах жизни
Бьет ароматом в нос ему.
Его же дома ждали крики,
Шум собутыльников отца,
Пьяная мама с синяками,
Несхожими с ее лица.
На кухне банки от консервов,
Сухие корки на столе,
Как кошки душу, скребли горло,
Но он и им был рад вполне.
Вечно голодный, недомытый,
Заглядывал соседям в рот,
Другом единственным ему был
Облезлый и бесхозный кот.
Дети дружить с ним не хотели,
Он сотни раз унижен был.
Сидя с котом за гаражами
Он от обиды волком выл.
Такой жестокой детской злобы
Широкий спектр испытал,
Он крайне редко улыбался,
Ведь очень часто он рыдал.
Изредка летом, вечерами
На свой орешник залезал,
В квартирах окна загорались,
А он волчонком наблюдал.
И видел, как в тепле домашнем
Его обидчики живут,
В родительской любви купаясь,
Вокруг достаток и уют.
Он думал: «Странно, чем теплее,
Сытнее кто-нибудь живет,
Тем он жаднее и тем злее,
А надо бы наоборот».
Жалели для него лишь дружбы,
Чуть-чуть душевного тепла,
Все оттолкнуть его спешили,
Не жаль, им было только зла.
***
Однажды во дворе слоняясь,
Шум детворы услышал он.
И, когда понял в чем причина,
Шел к ним надеждой окрылен.
Чья-то нарядная мамаша
Вышла во двор с кульком конфет,
Всех, угощая в день рождения
Ее дитя на этот свет.
Слюной голодной подгоняемый,
Он как-то всех опередил,
Ручонкой цепкою конфеты,
Целую пригоршню схватил.
Все закричали: «Замухрышка,
Ну-ка, пошел отсюда вон!»
Сложились крылья за спиною,
Упал на грешну землю он.
Упал на землю от подножки,
Больно ударившись локтем,
Смеялись все, даже мамаша
И зарождалась ярость в нем.
— Какой наглец, этот грязнуля.
Кокетливо сказала мать.
— Держитесь от него подальше.
Я запрещаю с ним играть.
Жевал он слезы и конфеты
В своих кустах за гаражом,
Желудок рад, душа рыдала,
А в сердце злобой поражен.
Всхлипывал носом и молился,
По-детски Богу своему,
Желал им всем беды и горя,
Просил дать сил на все ему.
Но Бог, как будто бы не слышал,
Он не хотел, чтобы он мстил.
Зато его услышал Дьявол…
Уже в семнадцать он убил.
Весы склонила капля горя,
Смерть его старого кота,
Которого все не любили
Из-за облезлого хвоста.
Как два изгоя он с ним вместе
Дни за кустами коротал,
С ним разделял он свои беды,
Запахи нюхал, голодал.
С ним он делился тем немногим,
Что со стола успел стащить,
Даже домой его пытался,
Он со скандалом притащить.
Ответ домашних, предсказуем,
Вопрос поставили ребром.
Ему сказали: «Убирайся,
Нахлебников, уж полон дом!»
Лежал в кустах на старом месте,
Хрипел и тихо умирал.
Кто-то ударил его чем-то,
Нутро отбив, что-то сломал.
И он прилег рядом с животным,
Смотрел товарищу в глаза,
Нежно погладил за ушами,
Скатилась по щеке слеза.
Кто-то холёный, всегда сытый,
Стукнул облезлого кота,
Считая, что вокруг красивых
Должна быть только красота.
Вопрос бесспорно пустяковый:
«Коту подохнуть или жить?»
Какой-то человек великий
Решил, один за всех решить.
Не помнил, был ли это первый,
Но точно знал — последний раз.
Когда от жалости к живому
Текла слеза из его глаз.
Первый раз в жизни он увидел,
Как из живого жизнь ушла,
Словно в душе его частичка,
Вместе с той жизнью умерла.
Оставленное жизнью тело
Он в тех кустах похоронил
И каждый день, усевшись рядом,
С кем-то подолгу говорил.
Он ненавидел всех за счастье,
За сытый и холёный вид,
За униженья и насмешки,
За слезы горькие обид.
Позже отправлен был в детдом он,
Умер отец, болела мать
И, чтобы сохранить здоровье
Стала чуть меньше выпивать.
***
Жил и учился он в детдоме,
Та еще, детская тюрьма.
Были и боль, и унижения
И дней бесцельных кутерьма.
Частенько выпивший изрядно
Физрук к ним в спальню приходил
И уводил с собой кого-то,
Кормил, любил, поил и бил.
Казалось, жизнь и есть такая,
А счастье, только лишь в кино,
Или у избранных, особых,
Если всмотреться в их окно.
За весь период обученья
Немало насмотрелся бед,
Как-то повесился мальчишка,
Недавно вены вскрыл сосед.
На всякий случай научился
Петлю удушья он вязать,
Петля была надежный способ
От этой жизни убежать.
Радости не было годами,
Все время дождь как будто лил,
Он одинок был, как и прежде,
Без слез, без звуков, волком выл.
Когда весь долгий срок в детдоме,
Почти добыл он до конца,
Мать забрала его на время,
Затем, чтоб схоронить отца.
Смотрел на тело с интересом,
На заостренный смертью нос,
На кожу с бледно-желтым цветом,
На проседь реденьких волос.
Мать зарыдала для проформы,
Но на уме был лишь стакан,
Все собутыльники собрались
И к полночи завыл баян.
А он сидел на своей ветке,
В окна счастливые смотрел,
Жизнь никак не изменилась,
Лишь он немного повзрослел.
Крутились мысли вокруг гроба
С телом родителя его
И ничего вокруг не видя,
Буд-то смотрел вновь на него.
На вид как будто все на месте:
Залипли волосы в ноздрях,
Уши как будто бы из воска
Синела смерть в его губах.
Старый костюм, почти не мятый,
До этого лишь в загсе был,
В туфли дешевые обутый,
Как знал, недавно их купил.
Руки, окрепшие в шабашках,
Копать и не копать могли,
Ногти не стриженные долго,
Под ними полоса земли.
Как будто все, так как и раньше,
Но кто-то из него ушел.
Как раковину бросил тело
И дальше без него пошел.
Оно уменьшилось как будто
Без постояльца опустев.
Как он ушел — глаза закрылись,
Мало что в жизни посмотрев.
Ему вдруг стало интересно:
«А, как же наступает смерть?»
Момент, когда она приходит
Хотел в глазах он рассмотреть.
Ловил себя на одной мысли,
Что сам не прочь изведать смерть,
«Только с закрытыми глазами,
Как ее тайну подсмотреть?»
И вот тогда это случилось,
Когда он с ветки наблюдал.
План, как вся жизнь его ужасный
В мозгу уже рождаться стал.
Но он о нем не знал, конечно
И даже не подозревал,
В кого он скоро воплотится,
От окон взгляд не отрывал.
Смотрел в окно одной квартиры
И начинал вдруг узнавать
Всех тех, кого он ненавидел
И стал, уж было забывать.
Кто-то из них, он был уверен,
Кота его тогда сгубил,
Все взрослые ходили в доме,
Средь них, один ребенок был.
Спустился с ветки, пошел к дому
И даже не осознавал,
Насколько жуткий и ужасный
В мозгах плод злости созревал.
***
В квартире еще были люди,
Пьяные слышал голоса,
Насколько в этом понимал он
«Тихо не будет три часа».
Ушел он в комнату другую
И на щеколду дверь закрыл.
Барьер между двумя мирами,
Хоть хлипкий, установлен был.
Прилег на старые пружины,
Которыми скрипел диван,
Их силу сдерживал, как раньше
До дыр затертый баракан.
Светила люстра одной лампой,
В плафонах мух сухих тела,
Они любили на них гадить,
Многих за это лампа жгла.
Отстали древние обои то там,
То здесь под потолком,
Сервант обшарпанный без дверцы,
Две вазочки, три кружки в нем.
А над диваном покрывало,
На нем гордый олень с рогами.
Прибито по краям и в центре
Тремя обычными гвоздями.
Он даже вспомнил, как папаша
Дверцу собрался прикрутить.
Но между пьянками сплошными,
Так трудно время накроить.
Узоры все на покрывале,
Все трещины на потолке
С детства изучены глазами,
Их знал, как пальцы на руке.
Сухой гербарий на обоях:
Тапкам убитый таракан,
Он шел в колонию соседей
Для размножения за диван.
И запах приторно-противный:
Грубый табак и перегар,
Все белое окрасил в желтый
Толи налет, толи нагар.
Хоть не был здесь уже давненько,
Не изменилось ничего,
Как будто вышел ненадолго,
Все дожидалось тут его.
Будто бы мальчик восьмилетний
Ушел, чтобы найти ответ,
Ну, а когда пришел с ответом,
Было ему семнадцать лет.
***
Настало утро незаметно,
Дня оживилась суета,
В душе черной дырой зияла
Безжизненная пустота.
Своей длинной его пугала
Жизнь без просвета и тепла,
Он уже знал, что нужно делать,
Чтобы она в нем умерла.
Тогда он сам, может, увидит
Куда ведет последний путь,
Петля скользнет и стянет шею,
Поможет навсегда уснуть.
Оставив злому миру тело
Он навсегда уйдет туда,
Где не придется ему плакать
И ненавидеть никогда.
Так кстати на глаза попался
Моток веревки бельевой,
Отрезал где-то пару метров,
Раскрыв свой ножик перьевой.
Решил в густых кустах закончить,
Поближе к холмику кота.
В месте, куда не проникает
Дворовый шум и суета.
Не сразу получилось сделать
Петлю, что видел как-то раз,
Для облегчения скольженья
Кусочек мыла он припас.
Сидел, задумавшись о прошлом,
Общался мысленно с котом,
С которым коротал здесь время
Усевшись на траве вдвоем.
«Скоро увидимся, дружище,
У меня выйдет, я смогу,
Туда где ты, от мира злого
Я, как и прежде убегу».
С ветки петля уже свисала,
На шею он ее одел,
В кусты забрался вдруг ребенок,
Стоял и на него смотрел.
Маленький мальчик семилетний,
Он его сразу же узнал.
Из той ухоженной квартиры,
Вчера его в ней наблюдал.
Все вдруг внезапно изменилось.
«Нельзя пока мне уходить»,
Глядя на мальчика он вспомнил,
Как выл и клялся отомстить.
Кто-то другой заговорил в нем:
«Шансов таких может не быть,
Сам Сатана дал в руки повод,
Тем людям горе причинить».
Весы в нем резко покачнулись,
Их было не остановить,
Он снял петлю и смог мальчишку
К себе поближе подманить.
— Это игра, иди, попробуй.
Я одевал, одень и ты.
Он начал превращаться в зверя,
Скрывали таинство кусты.
Кто-то внутри сопротивлялся,
Кричал, молил и слезы лил,
Другой был тверд, подобно камню,
И на весы его взвалил.
Тот камень слезы перевесил,
Весы склонились не к тому…
Мальчишка подошел, поверив,
Свою петлю одел ему.
И быстро, чтоб не передумать,
Обняв его, повис на нем…
Прошел он точку невозврата
Этим обычным майским днем.
***
Жизнь уходила неохотно,
Так долго извивался он,
Рефлекс кричать его заставил,
Но вырвался лишь хриплый стон.
Когда закончено все было,
Без сил свалился на траву,
Что это сон, он был уверен,
Но оказалось — наяву…
Пока держал мальчонку крепко,
Смотрел прямо в его глаза
И у обоих в одно время
Блеснув, скатилась вниз слеза.
В тот миг их умирало двое:
В нем умер тот, кто все терпел.
Остался тот, кто ненавидел,
Кто против Бога встать посмел.
Узрел момент в глазах, последний,
Увидел, жизнь, как умерла,
Глаза без искры той погасли,
С душою искра та ушла.
Страх и неведомое чувство
Заставили его дрожать,
Но Сатана дал ему силы,
Заставил мозг соображать.
Он незамеченным остался,
Тут каждый сантиметр знал,
Ведь много времени провел здесь,
Немало дней там скоротал.
Другим путем вернулся к дому,
Без силы на диван упал,
Лежал, как будто бы сам мертвый
И, может даже задремал.
Проснулся или прервал мысли
От жутких криков за окном.
Тот, кто внутри от страха сжался
И пустота чернела в нем.
***
Два дня ходил в дом дознаватель,
И про него он смог узнать,
Что он весь день спал на диване.
Детдом учил отменно врать.
Ходил, как все он в ту квартиру
Проститься и похоронить.
Глядя на фото, на поминках,
Он смог и есть, и даже пить.
Видя, как в горе безутешном
Его обидчики кричат,
Он содрогался от эмоций,
Но кто-то в нем был очень рад.
И сам себе он удивлялся,
Что ему это удалось.
В животное он превратился
И с этого все началось.
Когда минуло много время
Исчезли страхи без следа,
Считал он мальчика лишь средством,
Чтоб в нужный дом пришла беда.
Смерть детская — большое горе,
Больней, чем взрослого всегда,
А он хотел больнее сделать,
Взрослых не трогал никогда.
Себе боялся он признаться,
Что у него кишка тонка…
Ведь жизнь его от общих рамок,
Была ужасно далека.
А через год он был солдатом
В далеком городе служил,
Его в казарме унижали
И он вновь людям отомстил.
Опять он задушил ребенка
В своем военном городке,
На этот раз не дрогнул мускул
В его уверенной руке.
«Для вас, ничтожество я, люди
И можно в душу мне плевать…
Не знаете, кто перед вами…
Могу я судьбы изменять!
Могу заставить вас бояться
Без сил стоять перед бедой,
Не зная, ждать ее откуда…
Не издевайтесь надо мной!?
И, каждый раз, за унижение
Вам, овцы, буду страшно мстить.
Шакалом серым среди ночи
В зубах ягненка уносить».
И в этот раз все повторилось.
Никто не думал на него,
А жизнь шла вперед годами
И унижали в ней его.
***
Уж двадцать лет с тех пор минуло,
Как он впервые задушил.
Он был женат, в такси работал,
С женой двоих детей нажил.
Но жизнь не баловала счастьем,
Жена ушла давным-давно,
С другим детишек воспитала,
Словно и не было его.
После суда ему досталась
Квартирка — меньше не найти,
В глухом районе на отшибе,
Прямо к пром-зоне на пути.
О детях вспоминал тогда лишь,
Как алименты отправлял.
Они его знать не хотели,
И он их, в общем-то, не знал.
Гремел в ухабах на маршрутке
И в стопки мелочь собирал,
Сотни людей за день он видел
И кто, где выйдет точно знал.
За двадцать лет прошедшей жизни
Уже шесть раз он убивал,
В соседнем городе, и в этом,
В другую область выезжал.
Лишь, когда жил с семьей,
В те годы, не выпускал на волю зло…
Родители и их детишки
Не знали, как им повезло.
Позже, зло вырвалось на волю.
Один, другой и пятый раз.
Душ раздирающие крики,
И слезы воспаленных глаз.
Его стало тянуть сильнее
Свершить свой страшный ритуал,
Себя за это ненавидел,
Но, что убьет еще, он знал.
Уже он жить не мог без смерти,
Без ожидания того,
Что как бы он следы не путал,
А все же выйдут на него.
В нем вызывали приступ гнева
Попытки жертв его спастись,
От их мольбы им жизнь оставить
Он нервно начинал трястись.
В самих детишках он лишь видел
Будущих черствых, злых скотов,
Внешне на тех искал похожих,
Жестоких «королей» дворов.
А многие, он помнил с детства,
И с малых лет были скотом.
Об этом знал не понаслышке,
Ведь детство все провел с котом.
Еще ему порой казалось:
От зла в миру спасает их,
Что он отчасти добродетель
И в этом много достиг.
Он призирал их за инстинкты:
Любой ценой жизнь сохранить
И, как физрук, их избивал он,
А после начинал душить.
Сила убийственных эмоций,
Давала сил прожить в миру.
Убив — надолго удалялся
Собакой дикой в конуру.
Бывало, год не совершал он
Свой сатанинский ритуал:
«Наказывать людей за счастье».
Для мести жертву выбирал.
Наказывать людей за черствость,
За безразличие к беде,
Богу назло убийства делал,
Ну и, конечно же, себе.
Последний год что-то случилось,
Его буквально понесло,
Стало тянуть к себе магнитом
Смертоубийства ремесло.
За год последний два ребенка
Уже он в городе убил
И третьего теперь приметил,
В мозгу звериный план крутил.
Кто-то внутри него боялся,
Кто-то другой в нем ликовал
И сам себя он ненавидел
И сам себя обожествлял.
В глубинах своих тайных мыслей
Он ждал, когда его найдут.
Дьявол помог следы запутать,
Шептал что: «Ты мне нужен тут…»
Лежал он также на диване,
Экран картинками мелькал,
За окнами Луна светила,
Он очень беспокойно спал.
***
До удивления реальный
И жутковатый видел сон:
Будто бы в зеркало он смотрит,
А отражается не он.
И все движенья повторяя
И те же говоря слова,
Пальцы к друг другу прикоснулись,
Как будто не было стекла.
В растерянности он опешил,
Будто бы в том, себя признал,
Но что-то в этом не сходилось,
Что-то не то подозревал.
Как будто зала вспоминалась,
Повсюду красно-черный тон,
В длинном плаще чья-то фигура
В странную воду входит он.
И, словно на большом морозе
Вода твердеет, как стекло,
А лица, что за жизнь он видел
Все вереницей пронесло.
Он испугался и с размаху
Лед этот, как стекло разбил,
Вдруг трещин множество расплылось,
В каждой из них теперь он был.
Видел себя, на вид другого,
Но точно знал, что это он,
Над телом мальчика рыдавшим,
Что им был первым умерщвлён.
Лица других детей всплывали
И словно становились в ряд,
И стало так невыносимо,
Будто нутро сжигает яд.
«Как же я смог такое сделать,
А может, это тот, не я?»
Сидит он возле бугорочка,
Свисает с дерева петля.
Вскочил, одел петлю на шею,
Колени к животу поджал,
Веревку натянуло весом…
В петле, во сне он засыпал.
Хрипя реально, он проснулся,
За шторами рождался день,
Скрипнул диван, шаги по полу
И к зеркалу метнулась тень.
Смотрел он на себя и трясся,
Даже не зная от чего,
А за зеркальной тонкой пленкой
Глаза смотрели на него.
Чувство ничтожности и страха,
Ничуть не уменьшал в нем кров.
Того и не подозревая,
Во власти глаз был без белков.
Ведь до того был сон реален,
Что нужен зеркала ответ:
Хотя бы он, еще снаружи?
Ведь изнутри, похоже, — нет…
Чуть успокоился увидев,
В правдивом зеркале ответ,
Ни разу снов таких не видел
За тридцать восемь своих лет.
***
Весь день он ездил по маршруту,
Все было, как обычно, но…
Мир весь такой же, как и прежде,
За исключением его.
Его как будто подменили,
Сон на себя открыл глаза,
Детишек образы поплыли,
Просилась выскользнуть слеза.
Вновь видел девочку с бантами
Со школы едущей домой,
Вдруг своих мыслей испугался
И полчаса был сам не свой.
Весь день тошнило и мутило
От тех картин, что представлял.
— Не сделаю я больше это…
Он не уверенно шептал.
***
Закончен день, пошел он к дому
И в супермаркет завернул,
Товар поплыл, стал пикать сканер,
Кассиру деньги протянул.
Штрих-код расскажет о товаре,
А сканер пикнет и прочтет,
Итог засветит на экране,
Чек покупателю пробьет.
В пакет укладывал покупки,
Непроизвольно размышлял:
«Что люди тоже со штрих-кодом»
И даже сдачу не забрал.
«Жизнь нас, как сканером читает,
Просвечивая всех лучом,
Он беспристрастно проявляет,
Кто в ней есть кто и что почем».
Задумавшись, он шел на выход
И на кого-то наскочил,
Что-то помялось и разлилось,
Бутылку с чем-то он разбил.
Взгляд чей-то злобой искаженный
Мигом к реальности вернул
И в это время толчок сильный,
Его как мальчика шатнул.
— Прешь и людей не замечаешь,
Ты обнаглевший нищеброд!
— Я не нарочно, в чем проблема?!
— Проблема в том, что ты урод!
Жаркой волной восстала ярость,
Но вечный страх ее студил
И опустив глаза и руки
Он виновато отступил.
Была та встреча обоюдной,
По недосмотру их двоих,
Но он конфликта испугался
И отступив назад притих.
Еще расстался он с деньгами,
Товар тем людям оплатил.
Дети смотрели с восхищеньем,
Как папа дядю победил.
Детишки чуть ли не смеялись,
Зеваки обступили их,
А он весь мелкой дрожью трясся,
В толпе шепнули: «Да он псих…»
И удалялись они важно,
А он был вновь затоптан в грязь.
Ему повеситься хотелось,
Убить в себе всю эту мразь.
Сгусток не вышедших эмоций,
Как рикошет внутри летал,
Во что-то больно ударяясь
И разум в угол загонял.
Опять он мир весь ненавидит,
Унижен, сломлен, оскорблен,
Опять петлю свою намылит,
Только уснет в ней вновь не он.
Так и заснул, не сняв одежду,
Напоминая мертвеца,
В носках дырявых, мятых брюках,
Будто бы взятых у отца.
Вновь в сон реальный провалился:
Будто на чаше он весов
И снова тот, другой напротив,
Меж ними спор идет без слов.
Решил, что звать его Андреем,
Но это имя не его.
Все очень ясно понимая,
Хоть и, не слыша никого.
И он, как будто тот же самый,
Но с перекошенным лицом.
Себя, как из Андрея видел,
Отметил, что похож с отцом.
Андрей тянул вернуться к Богу,
Зло сеять в мире, перестать,
Он же, который был напротив
Лишь головой начал мотать.
И состоял он из обоих,
Будто в себе их ощущал,
Но маятник весов-решений
Тот, что со злым лицом склонял.
И, перевесил он Андрея…
«Но почему же он Андрей?
Хотя, нет разницы теперь уж,
Кто бы он ни был, он слабей».
И вот, словно его глазами
Он в свое зеркало глядит,
Сразу мороз идет по коже
И ужас волос шевелит.
Заметил, что пришла в движенье
Поверхность зеркала теперь,
Как будто всплыл с глубин зеркальных
И наблюдает за ним зверь.
В отливах светопреломленья
Он явно видел блеск зрачков,
Хотя, все реже с каждым годом
Читал без помощи очков.
От осознания опешил,
Окаменел как будто весь
И вдруг раздался голос властный,
Как эхом каменным: «- Я здесь».
Лицо его стало меняться
И проступил Андрея лик,
Держал в себе зрачки большие
Андрея отражавший блик.
***
— Скажи мне князь, хотя б намеком,
Как мне его остановить?
Невинным людям боль и горе
Он вновь собрался причинить.
— Людей невинных очень мало.
Холодный голос прозвучал.
А выйти можешь, лишь со смертью,
Второй раз я уже сказал.
Не он один пойдет на это,
Все это сделаешь и ты.
А я ему не помешаю,
Ведь я князь зла и темноты.
Не скрою, ты был близок к цели:
Чашу весов переломить,
Но зла так много в этом мире,
Легко его не победить.
Недавний случай в магазине
Примером сможет послужить:
Ведь ты физически сильнее
И мог бы в драке победить.
— Это не я… — А, чем докажешь?
Может, позволишь продолжать?
Интуитивно отступил он:
Зло заглушить, не продолжать.
Но оскорблен был и унижен
Он на глазах у всех людей,
Став вновь объектом для насмешек,
Как впрочем, и по жизни всей.
А, если б оба извинились
И тихо с миром разошлись,
Весы-решений ты склонил бы,
Тебе весы бы поддались.
Вот так и зиждется зло в мире,
Из черствости и грубых слов,
Из жадности, вранья, измены,
Помножась в множестве веков.
Скажу тебе немного больше:
Его отец другим мог быть,
Но убедил его бес хитрый,
В свою аферу все вложить.
Оставшись без гроша в итоге,
Он пристрастился горько пить.
Да ты и сам прошел такое,
К чему напрасно говорить.
Вот общество и пожинает
Чужого зла свои плоды,
Вновь в почву семена бросает,
Жизнь не мила вам без беды.
Чтобы ты понял меня лучше,
Простой подсолнух, лишь представь.
Все семена его ты в почве
На время малое оставь.
А через месяцы и годы
Собрать их все не хватит сил.
Если на зло ты злом ответил,
Считай, что семя посадил.
А, если мудрости хватило
За зло кого-нибудь простить,
То эта семечка засохнет,
Сотню не сможет народить.
И это только пример малый,
Есть и в других масштабах зло.
Странами бесы управляют,
Лишь с вашей мне не повезло.
И бесы эти все в союзе,
Его идея всем видна:
Обогащаться за счет слабых.
Вас развивает лишь война.
Война с все тем же простым смыслом:
В страны вторгаться, убивать,
Свергать упрямые режимы,
Себе покорных насаждать.
В далеком прошлом мусульмане
Войной давили христиан,
Те дань платили, поумнели,
Сейчас вот грабят мусульман.
Теперь других черед подходит,
Наоборот будет потом…
Заулыбался, как-то грустно,
Князь, Богом обделенным ртом.
Не все творят такое в мире,
А злая месть настигнет всех.
Национальности и веры,
Я думал, главный мой успех…
Весь Мир практически под Бесом,
Во лжи и алчности погряз,
Все меньше, меньше с каждым годом
В нем честных и открытых глаз.
Лишь в ваших рубежах огромных
Добро еще способно цвесть,
Еще в цене мужское слово,
Для большинства — бесценна честь.
Все силы на твою державу,
Планы имел я, положить…
А вот теперь, даже не знаю,
Первый раз в жизни, как мне быть.
Ну, что-то я разговорился,
Уже светает, что ж, прощай.
Не только сны, и нашу встречу
Очень подробно вспоминай.
***
Вскочил, проснувшись так внезапно,
Будто бы всплыл из-под воды,
Был напряжен и озабочен,
Словно в предчувствии беды.
Сидел, задумавшись, пытаясь
Обрывки сна в кучу собрать.
За окнами только светало
И можно было еще спать.
Но сон ушел, а он остался,
Пластом, как мумия лежать,
Детали дьявольского плана
Стал в голове перебирать.
***
С утра крутился по маршруту,
Весь день конца уроков ждал,
После обеда съехал с трассы
И, со стекла табличку снял.
Недалеко от остановки
Тропа через кусты идет,
Путь пешеходам сокращая,
Он знал, что она там пройдет.
Тропу длиною восемь метров,
Надежно прятали кусты,
Местами камни были в луже
Для перехода, как мосты.
Невдалеке остановился
И стал ребенка поджидать,
Он представлял, как она будет
Его молить не убивать.
А в глубине, как из темницы,
Андрей задавленный стонал,
Одуматься молил его он,
К Богу вернуться призывал.
Раздавленный морально с детства,
Познавший мерзость с ранних пор,
Он был, как бесом одержимый:
«Весы склонились — кончен спор.
Вернуться к Богу призываешь,
А где же он, твой добрый Бог?
Я слезы пил все свое детство,
А он ничем мне не помог.
Теперь, я бог для тех детишек,
Что попадутся в мою сеть
И, как он им помочь сумеет,
Очень хочу я посмотреть».
Как олененок на носочках,
Она по камушкам прошла.
Грязную лужу обходила,
Прямо к маршрутке подошла.
Узнав его, сказала: — Здрасте.
— Здравствуй, в ответ он ей сказал.
Домой идешь, на остановку?
А я вот, мимо проезжал.
Садись, и приоткрыл ей дверцу,
Она зашла в пустой салон,
Как ангел нежно улыбаясь,
В ответ ей улыбнулся он.
Глядя вокруг он убедился,
Что нет в округе никого
И все пока идет по плану,
По крайней мере, для него.
— Ну что, несешь домой пятерки?
Застенчиво сказала: — Да.
Задумчиво в окно взглянула
Будто прощаясь навсегда.
И уплывали вдаль пейзажи
За замусоленным окном,
Ладони на руле вспотели,
Зверь безобразный ожил в нем.
Выруливал за город, к дачам.
Хибарку там давно купил.
Глухое, в зарослях местечко,
Там почти всех он схоронил.
Он предвкушал, струной натянут,
Кровь волновал адреналин:
«Да, я ничтожество, букашка,
Но много вас, а я один.
И мне, пока что удается
Такое с вами вот творить,
Но, а у вас, таких великих,
Нет сил, меня остановить».
Голос заставил обернуться,
От предвкушения отвлек,
Сквозь рев мотора и пласт мыслей
Детский пробился голосок.
— Дяденька, дяденька водитель,
Вы проскочили поворот!
Пожалуйста, остановите,
Меня же мама дома ждет.
— Садись! Сейчас мы развернемся,
Ремонт дороги впереди.
Зачем ты плачешь? Успокойся,
Сядь и в окошко погляди.
Ребенок взгляд его увидел
И слезы начали бежать.
Короткой жизни ее опыт
Сказал: «хорошего не ждать…»
Машина поползла за город,
Прижалась носиком к стеклу.
— Сейчас заедем в одно место
И я тебя домой верну.
Ей так хотелось в это верить,
Что успокоилась чуть-чуть,
Но в глубине стучало пульсом:
«Это ее последний путь».
Плюшевый мишка на подушке
Ее давно со школы ждал,
Она его с собою клала,
А он ей сказочно рычал.
А за окном теплое небо,
Запах сирени, яблонь цвет…
Она уже по ним скучает,
Ведь ее рядом уже нет.
«Знакомый дяденька водитель
Не может зло мне причинить.
Срочно ему куда-то надо,
Нет времени остановить».
И зло она не представляла,
Ничто не зная про него.
Кроме тепла, добра и ласки
С ней не случалось ничего.
Но мама часто говорила,
Чтобы к чужим она не шла,
Что есть исчезнувшие дети,
Милиция их не нашла…
Казалось, это злою сказкой,
В другой реальности, не тут.
«Из путешествия вернутся,
Их обязательно найдут.
И этот дяденька водитель
Никак не может быть плохим,
Хоть смотрит на меня он странно…
Просто случилось что-то с ним».
Но путешествие для многих,
Вдруг прекратил тупик глухой,
Где руки грубые и злые,
Жизнь увенчали им с петлей.
По крайней улочке проехав,
Объехал дачи он вокруг,
Смотрел по сторонам с опаской:
Нет ли соседей его вдруг.
Но тишина была в округе,
Стоял он долго — ни души,
Лишь птицы звонко щебетали,
Звук расплывался по глуши.
***
Дверь страшным грохотом открылась,
Девочку грохот напугал.
Рука его к ней потянулась,
Ребенок плача, отступал.
— Не плачь, сейчас зайдем тут к тете,
Отдам ей деньги, и уйдем.
Не бойся, ну, давай мне руку,
Давай, не плачь, давай, пойдем.
Дала ему свою ручонку,
Как лучик нежного тепла,
Назад оглядываясь робко,
Шмыгая носом с ним пошла.
Будто бы силилась запомнить,
Необычайно белый свет
И, как же без нее он будет,
Случись, что в нем ее, уж нет…
Не оказалось в доме тети
И дядя изменился вдруг…
Так резко к ней он повернулся,
По коже холод гнал испуг.
Схватил за волосы, так больно
И начал за собой тащить,
Девчушка закричала жутко,
Он начал сильно ее бить.
Грубо вонзались в тельце кости
Его огромных кулаков,
Она его молить пыталась,
Но он не слышал ее слов.
Такую боль и жуткий ужас
Даже представить не могла,
Сам страх застыл в ее глазенках,
Без чувств упавши, замерла.
А он намыливал веревку,
Готовился в глаза смотреть,
Чтобы момент ухода жизни
Средь искр ужаса узреть.
Вдруг понял, что ушло сознание,
Брызгал водой, бил по щеке.
Нащупал пульс, как воробьиный,
Пальцы, прижав к ее руке.
Связал ей ножки и ручонки,
Сам лег со скрипом на кровать,
Сознания решил дождаться,
Чтоб смерть вживую наблюдать.
***
И сам того не замечая
Он очень скоро задремал.
Андрей так искренне молился,
Дать шанс, он Бога умолял.
Сказалось все же сновидение
На сон недолгий в эту ночь,
Сам Дьявол вольно иль невольно,
Тем недосыпом смог помочь.
И вот, он видит вновь другого,
Что-то не то с лицом его.
Рога из головы пробились,
Черт теперь смотрит на него.
Свиной пятак с клыками волка,
Как пеной брызжущий слюной,
Хвост с кисточкою из щетины,
Змеей встает над головой.
Открылась полная картина,
Была вся мерзость налицо.
Мысли носились в лабиринтах:
«Ну, вспомни же, в конце концов!»
Весы мольбами не склонялись,
Он встречу с князем вспоминал
И все, что между ними было
Он в голове перебирал.
Вдруг вспомнил, как перо он кинул,
Слова его в этот момент:
«Весы любые перевесит
Этот весомый аргумент…»
Схватил перо он из кармана,
Над головой его поднял,
Но чаша и не шелохнулась,
А черт в лицо захохотал.
До слез отчаявшись, он кинул
Под ноги черное перо
И тут, весы пришли в движение,
А чашу к низу понесло.
Осекся черт на полутоне
И перестал вмиг хохотать.
Видел себя из глаз Андрея,
Не верил, что таким мог стать.
Обличие черта исчезало,
Освободив его черты.
— Ты мне помог себя увидеть,
Ведь я — есть он, в нем я и ты.
Девочка тихо застонала
И попыталась с пола встать,
Он сразу подскочил с кровати,
Был удивлен, что смог поспать.
Стал озираться удивленно,
Как будто первый раз здесь был
И на испуганной малышке,
Свой странный взгляд остановил.
Ребенок всхлипывал и трясся,
Лицо руками закрывал,
Опухшими, в крови губами
— Мамочка, мама… он шептал.
Поджав к груди обе коленки,
Головкой упиралась в них.
Глядя на все глазам не верил,
Был горький, осознания миг.
Схватил веревку, стал на ящик
И привязал под потолком,
В знакомом, до мурашек, месте,
Им же прикрученным крючком.
Смотрели детские глазенки,
Слезы катились по щекам,
А взгляд, только к петле прикован,
К его тяжелым, злым рукам.
«- Ну, что Андрей, ты пересилил,
Открыл глаза мне на себя.
Собрался кое-что исправить,
Доделать что-то должен я.
— Только б ребенка я не тронул…
— Не трону я ребенка, нет.
Сейчас мы оба в нем погибнем…
Скажи, готов ты или нет?»
И после паузы секундной
Андрей без слов ему сказал:
«- Готов, хотя и очень страшно.
Я никогда не умирал…»
Он ей пытался улыбаться
И прошептал: — Закрой глаза.
Она зажмурила глазенки,
Блеснув, скатилась вниз слеза.
— Так посиди одну минуту
И без оглядки уходи,
Забудь быстрее, что здесь было,
Живи лишь тем, что впереди.
Быстро надел петлю на шею,
Ящик качнув, вперед шагнул,
Повис, затягивая петлю
Не выдохнув то, что вдохнул.
В глазах мгновенно потемнело,
Открыть их не хватало сил,
Дышать так сильно захотелось,
Но он не будет, он решил.
Все тело напряглось, как будто,
Петлю, желая разорвать
И выгнувшись дугой, обмякло,
Лишь ноги начали дрожать.
Душа и жизнь выходили,
До срока, нехотя и зло,
Без воздуха их дом разрушен,
В негодовании их трясло.
***
Они смотрели друг на друга
Из чаш сровнявшихся весов
Осознавая облегчение,
Друг друга поняли без слов.
Неволя их в петле висела,
Темница рухнула теперь,
Водоворот других энергий
Их звал к себе, открыв им дверь.
И обменявшись долгим взглядом,
Стали на разные пути,
Каждый почувствовал сигналы:
Куда ему теперь идти.
И, обернувшись на прощание,
Сказал Андрею тот, другой:
— Спасибо, что помог расстаться
Мне самому с самим собой.
Жаль я тогда это не сделал,
Те двадцать долгих лет назад.
Вся жизнь моя прошла без Бога,
Ведь с детства сослан был я в ад.
Порой казалось, что спасаю
От ада маленьких детей…
Тот страх, что вбит в меня был с детства,
Взрывался в голове моей.
И стал вдруг быстро удаляться,
Уменьшившись во много раз,
Вокруг все пеленой покрылось,
Она словно касалась глаз.
Так плотно обступила тело
И щекотала в волосах,
Казалось, здесь уже бывал он,
Но все равно в душе был страх.
Он знал, что был всю жизнь злодеем
И вот, покончил он с собой…
И знал, что звать его Андреем…
«А, кто же тогда тот, другой?»
Догадки, домыслы, смятение
Перемешались в голове,
Он плыл куда-то по течению,
Поддавшись той, что есть судьбе.
Поплыл, куда и сам не зная,
А может, только в мыслях плыл,
Вдруг силуэт он краем глаза
Чей-то размытый уловил.
***
— Ага, вернулся, разобрался!
Видишь, перо как помогло.
Ты что так смотришь удивленно,
Тебе там память отняло?
Моргал и всматривался в образ,
Губы шептали: — Сатана…
— Быстрее собирайся в кучу,
Не сказочная здесь страна!
Память частями возвращалась,
Он кое-что припоминал,
Но словно все перемешалось.
Кто он и где, сейчас гадал.
— Как звать тебя?! Вопрос он понял.
Подумал: «Вроде бы Андрей».
А, где сейчас мы? Отвечай же!
Соображай, давай быстрей.
— Мы вроде как на старой даче,
Тело мое под потолком.
В аду, наверное, уже я,
Коль черта видел с пятаком.
И, раз меня встречает дьявол,
Значит, велик земной мой грех.
Обычных грешников колонны,
Неужто он встречает всех?
— Так, все понятно, случай тяжкий.
А, как же церковь и Ефим?
Вдруг явственное просветление
От этих слов случилось с ним.
По нитке размотал клубочек,
Вспомнил, как ворона спасал,
Как из подполья зазеркалья
За Валентиной наблюдал.
И, как Ефим над ним молился,
Когда простуженный он был
И, как он Сатану увидел
И зеркало-судеб разбил.
Мороз по коже пробежался
От осознания чудес.
Запутался он в черных дебрях,
Упав в них с голубых небес.
На грани паники стоял он,
В себе быть не хватало сил
И мысленно он их у Бога,
Молитву вспомнив, попросил.
— Опять ты удаляться начал.
Сигналил рядом Сатана.
Но с длинной трещиной покончил,
Уже она и не видна.
Так же с умом и осторожно
Все остальные проходи.
Себя не потерять старайся,
Ведь судеб много впереди.
Снова все стало уменьшаться,
Он, ускоряясь, вдаль летел,
Опять мелькали чьи-то лица,
Как будто в чью-то жизнь глядел.
Вдруг, в зеркальце довольно малом
Увидел он лицо в очках,
Крест, перекрестия и шкалы
Были в расширенных зрачках.
Кожаный шлем, фонарь кабины,
Пробитый пулею свистел,
Ремни поверх комбинезона
И, в этот миг в зрачок влетел.
***
Руками в кожаных перчатках
Штурвал он намертво сжимал,
Нос самолета, вниз направив
Скорости капли дожимал.
Проворной серою акулой
Сверху пронесся «мессершмидт»,
И черные кресты на крыльях
Усиливали грозный вид.
В наушниках творился хаос,
Его ведомый помощь звал
И он, направив вниз машину,
К маневру скорость набирал.
— «Заря, заря я атакован,
Снимите «Мессера» с хвоста!?»
— «Иван, все время маневрируй,
Я подхожу, еще верста».
«Як» вверх пошел, набравши скорость,
Ложась на левое крыло,
Вверху крутились самолеты,
Там бой вело его звено.
Увлекшийся стрельбой по «як-у»,
Немец подставил ему хвост,
Жаль, расстояние большое,
Вновь книзу нос, — маневр прост.
Ведомый, как волчок крутился.
То вверх, то вправо забирал,
Но немец намертво вцепился,
Из пушек изредка стрелял.
Трассы свистели совсем рядом,
Один снаряд пробил крыло,
Иван отчаянно трудился
И потому ему везло.
— «Кто может, помогайте сзади,
Буду Ивана отбивать…»
«Як» вновь отлично разогнался,
Настал момент атаковать.
Вверх посмотрев, понял маневр:
«Снизу зайду наперерез».
Штурвал к груди, легкий крен вправо
И «як» послушно вверх полез.
По волшебству нос «мессершмидта»
В его прицеле сам возник,
Пальцы нажали на гашетку
И словно замер «як» на миг.
Звенящим гулом отстрелялось
Вооружение его,
«Як» на крыло лег, уклоняясь,
Кто-то добрался до него.
«Заря, внимание, «фриц» сзади!
Держись, мы рядом, командир!»
«Як» словно вздрогнул от ударов,
В крыле возникло пару дыр.
Штурвал к себе и круто вправо,
Искать спасение в облаках.
От напряжения ныли руки,
Усилил все рефлексы страх.
На вираже видел обломки,
Летящие к родной земле.
«Значит, попал я все же в немца.
Теперь бы, уклониться мне…»
Крен влево, скорость на пределе,
Снаряды рядом пронеслись,
Теперь немного вниз, с набором,
Чтоб после резко прыгнуть ввысь.
А там, величественно плыли
Дворцы из ваты — облака.
Сейчас лишь в них есть шанс укрыться,
Или конец… наверняка.
Пару секунд и он заходит
В этот загадочный дворец,
Хоть ничего вокруг не видно,
Он оторвался, наконец.
Помог, огнем волнуя немца,
Другой пилот его звена,
Стрельбой, принудивши к маневру.
Волков вселила в них война.
Воздушный бой — собачья драка,
Мгновенно думай, резко бей,
Спину собрата ты прикроешь,
Другой — присмотрит за твоей.
В чьей стае крепче дисциплина,
Те выживут, чтоб дальше жить,
Все больше опыт наживая,
Тут не зазорно в спину бить.
Каждый готов к удару сзади,
Или один против троих.
Все благородство — на параде…
Тут, они нас, или мы их.
***
Летел, казалось, вертикально,
Меняя мощь на высоту,
Машина слушалась прекрасно,
Любил он «як» за простоту.
По скорости он «мессершмидту»
Совсем немного уступал,
А по возможности маневра,
Ну, скажем так, не отставал.
Через минуту вышел сверху
Он из заветных облаков
И глядя вниз, смотрел на схватку,
На преимущество врагов.
Их было шесть, а нас четыре,
Теперь их пять, но наш горит,
Машина в сторону уходит,
Пилот не прыгает, — убит…
Нос снова к низу, ускорение
И коршуном паденье вниз.
Эффект внезапности, как козырь,
Нежданный для врага «сюрприз».
Все больше, больше становился
В его прицеле «мессершмидт»,
Он даже разглядел пилота,
Лет двадцати пяти на вид.
И, разгадав его маневр,
Наверняка атаковал.
Куски летели от обшивки,
В кабину точно он попал.
Теперь их четверо, нас трое,
Снарядов вычерпан запас,
Двое в волнении доложили:
«Снаряды кончатся сейчас…»
— Я погоняю их немного,
Подольше постараюсь жить,
А вам приказываю, парни
Вдвоем из боя выходить.
Без пушек от вас мало толку,
Ныряйте сразу в облака.
Я приземлил их командира,
Бросятся мстить наверняка.
— Но командир… — Отставить споры!
Это не просьба, а приказ.
Снаряды у меня остались,
Свое возьмёте в другой раз.
Нарушив боевой порядок,
К нему все бросились враги,
Пули ударили в обшивку,
Кровь побежала из ноги.
Но самолет в руках остался,
Покорно слушаясь его,
Сквозь этот хаос он прорвался,
Не став добычей никого.
Однополчане, по началу,
Маневрами мешали им,
Хоть чем ему, все ж помогали,
Пред тем, как распрощаться с ним.
Немцы мгновенно разобрались,
Но тех, уж скрыли облака.
«Прощай, наш командир любимый…»
Махала вслед ему рука.
Как робот, в полном исступлении
Он самолетом управлял,
Короткими очередями
Кого-то изредка щипал.
Нашелся кто-то у них старший,
Мести затмение прошло,
Стали они группироваться
И к тактике звено пришло.
Первый забрался выше в небо,
Чтоб высоту себе забрать,
Второй спустился чуть пониже,
Чтобы его не выпускать.
Третий за ним начал гоняться,
Четвертый вправо отходить
И для атаки разгоняться,
На встречный курс стал заходить.
«Похоже, тир хотят устроить…
Шанс для кого-то одного,
Все перекрыли и погонят
Меня, как волка, на него».
Пилоты были молодые,
Как будто выводок щенят,
В небо их вывели два аса…
Ас и щенок внизу лежат.
И вот теперь, почуяв жертву,
Каждый стремился его взять,
Возможно первую победу
В виде креста нарисовать.
«Ну, нет уж, тира вам не будет,
Кровью за все надо платить,
И самому побыть мишенью…
Легко себя не дам я сбить».
Тот, что был сзади ушел с креном
Чтоб под огонь не угодить,
Лоб в лоб с другим он стал сближаться,
К нему из трасс тянулась нить.
Не ас, похоже, этот немец,
Боеприпасы не берег,
Вниз поднырнув, он уклонился
И тут же вверх сделал подскок.
Он словно поднырнул под «мессер»,
Заблаговременно чуть-чуть,
Вошли снаряды в брюхо немцу,
Закручивая дымом путь.
Как будто захромал противник
И копотью пометив путь,
Поплелся в сторону подбитый,
Теряя высоту чуть-чуть.
Красиво с высоты стал падать,
Похоже, немцев командир.
Решил он прекратить на этом
И не позорить свой мундир.
Заходит, двигаясь изящно,
Чтобы в прицел не попадать,
Дистанция меж ними тает,
Но каждый не спешит стрелять.
«Снарядов только на атаку,
Может быть, пять, а может шесть,
Но дать отпор, бесспорно хватит,
А значит, шансы еще есть…»
И вот, почти одновременно
Пушки ударили огнем,
Вся жизнь его и чья-то тоже
Картинкой промелькнула в нем.
Пушки и с ними пулеметы,
Бьют со всего, что только есть,
Чтоб враг был точно уничтожен,
Больше не смог на землю сесть.
Закашлял «як», как поперхнулся,
Ветер в кабине стал свистать,
Из-под панели для приборов
Огонь стал ноги щекотать.
Машина завалилась набок,
С трудом вращение прервал,
На «ноль» убавив обороты,
Подачу топлива прервал.
Перчатки проплавлялись к пальцам,
Пощечину огня стерпел,
Колпак простреленный откинул,
Бросившись за борт, полетел.
Пламя горящего мотора
Словно обдало кипятком,
Крыло ударило по икрам,
Но жизнь осталась все ж при нем.
Комбинезон от пота мокрый
В огне сухим мгновенно стал,
А кое-где сгорел до мяса,
Но это он не замечал.
Танкистам в этом везло меньше.
Промасленный комбинезон,
Как факел вспыхивал мгновенно,
Хотя и вылезти смог он.
То там, то здесь на поле боя,
Мечутся факелы в огне,
Жутко крича, иль стиснув зубы…
Смерть изощрена на войне.
Сознание струной звенело,
Просило потерять его,
Рука кольцо сжимала крепко
И потянула за него.
***
А сзади в паре километрах
У «мессершмидта» замер винт,
Парил весь в масле радиатор,
Колпак был в трех местах пробит.
— Гюнтер, веди звено на базу.
Помощь пришли в шестой квадрат,
В бой не вступайте, уклоняйтесь.
Верни живыми всех назад.
— Яволь, мой гауптман, вас понял.
Удачи там вам на земле,
Я помощь запрошу немедля.
Ваш русский жив, сдается мне.
Щелкнув, отъехала кабина,
От острой боли выть хотел,
Все же с трудом он приподнялся
И оттолкнувшись, полетел.
***
С хлопком негромким вырос купол
И над родной землей завис,
Но он ее красот не видел,
Он без сознания плыл вниз.
Внизу карельские березы,
Болота, сосны и ручьи
Были не заняты войсками,
На первый взгляд были ничьи.
Рельеф скалисто-каменистый
Окапываться не давал,
Здесь нет у обороны линий,
Тут кто что мог, то и держал.
Слоеным пирогом прозвали
Такой меж силами расклад,
Противник может быть повсюду,
Там не ходили наугад.
Разведки группами шныряли,
Столкнувшись, затевали бой
И часто тишина взрывалась
Ожесточенною стрельбой.
***
Ефрейтор немец из дозора
Заметил купол в небесах.
«Десантники», решил ефрейтор
И стал овладевать им страх.
Но рассмотрев в бинокль небо,
Не обнаружил никого,
Клубился дым на горизонте:
«Наверно, самолет его».
Отправил к штабу вестового
О парашюте доложить,
Все отделение встревожил,
Чтоб ко всему готовым быть.
И вновь бинокль устремился
Синее небо изучать,
Вдали чуть различимой точкой
Он парашют стал различать.
«Еще один… да что же это!?
Нелегкий, видно вышел бой…»
Меж тем, тот купол, что был первым,
Плыл в сотне метрах над землей.
Прикинув место приземленья:
Полкилометра от него,
Он понимал, что будет поздно,
Если не делать ничего.
Двоих оставив на высотке,
Он с шестерыми вниз пошел,
От кочек к пням перебегая
К месту падения пришел.
Видел запутавшийся купол,
Пилот висел среди ветвей
И вроде, он не шевелился,
И не понятно, был он чей.
С минуту где-то осмотрелись:
Тихо, в округе никого.
Вдруг мама вспомнилась
И Эльза, что ждет героя своего.
— Вальтер и Херст, наверх залезьте,
Вы четверо, залечь вокруг.
Пока снимаем, прикрывайте,
Если придут Иваны вдруг.
Двое верзил наверх полезли,
У дерева ефрейтор сел,
А из кустарника напротив
Стрелок его взял на прицел.
Разведка видела падение.
Сказав ребятам пару слов,
Маршрут сменил без промедления
Иван Иваныч Иванов.
Пять человек его команда:
Обстрелянных, лихих ребят,
Взгляды и жесты понимают
И лишних слов не говорят.
К месту добрались они раньше
И скрытно стали наблюдать,
Заметили врагов движенье
И, затаившись, стали ждать.
***
Немецкий лейтенант со взводом
Уже к высотке подходил,
— Ефрейтор выдвинулся к месту.
Солдат дежурный доложил.
Оставив сверху отделение,
Вниз остальных людей повел,
Учителей советы помня,
Пути отхода, все учел.
Расчет пехотных минометов
На полпути установил
И снайперу на возвышении
Позицию определил.
С первым и третьим отделением
Тихо стал к месту подступать,
За пару лет войны в России
Он кое-что успел понять.
С гордой осанкой, как в Европе
Им не давали здесь ходить.
Все ниже заставляли гнуться,
Все глубже норы себе рыть.
Уже не те были Иваны,
Хоть тут и с первых дней был ад…
Веру в победу в них сломали
И с силой давят их назад.
Как будто в хитростной ловушке
Охотник оказался сам,
Когда припер он к стенке зверя,
Идя по всем в крови следам.
В Москву, как в стену зверь уперся,
Голодный, слабый, весь в крови
И выбора не остается…
Или убей, или умри.
И вот теперь, уже охотник
Начал от зверя отступать
Кровь, вместе с силами теряя…
Зверь предпочел не умирать.
Выстрел вдали заставил вздрогнуть
И тут же разгорелся бой.
Метрах в двухстах все это было,
Надежно спрятано листвой.
***
Быстро поняв всю обстановку
Иван решил атаковать:
«Пять человек, как на ладони
И двоих с ветки нужно снять».
Распределив меж всеми цели
Он подал знак: «огонь открыть».
Внезапность — несомненный козырь.
Сразу троих смогли убить.
Два автоматчика немецких
В ответ по вспышкам стали бить,
Но русские уже успели
Свои позиции сменить.
Ефрейтор, сидя под сосною
Так и не понял ничего.
Как будто бы гвоздем горячим
Кто-то к сосне прибил его.
Пробив мундир и фото Эльзы,
Ворвался в его грудь свинец,
Он понял, что серьезно ранен,
Не верил, что это конец…
Вдруг вспомнились глаза поляка,
Которого штыком добил
В бою коротком под Варшавой,
Впервые он тогда убил.
И злобный взгляд красноармейцев,
Которых в плен зимою взяли
И по приказу офицера
Под лед живыми затолкали.
Они отчаянно сражались
Немало немцев перебив,
Все предложения о сдаче
Не размышляя отклонив.
Ветер сдувал со льда снежинки
После полуденной метели
И взгляды полные призрения
Из-подо льда на них смотрели.
Мечтал он, что придет героем
К себе в Баварию, домой,
Но умирал пробитый пулей,
Здесь под карельскою сосной.
Сломав на входе пару ребер,
Сердце и легкое, пробив,
Пуля задела позвоночник,
В сосну сквозь спину угодив.
Вскочить, бежать, дал мозг команду
Пред тем, как голод ощутить,
Но это было невозможно…
Смог лишь рукой пошевелить.
Зажав ладонью свою рану,
Чтоб жизнь в теле удержать.
Сквозь сон он понял, что не дышит,
А чтобы жить, нужно дышать…
А где-то в Мюнхене далеком
За бок схватившись, села мать.
Кольнув, забилось часто сердце
И силы нет, со стула встать.
Письмо недавно получала,
Просил в нем не переживать.
Это в природе не возможно,
Он сыном… был, она, есть мать.
Разрыв гранаты, точный выстрел
И автоматчики молчат,
Перенести огонь на ветку
Мог малочисленный отряд.
Но двое поднимают руки,
Взяв автоматы за ремень,
Давая жизни шанс продлиться,
До старости, или на день.
Двоих отправив на разведку,
Связали немцев, стали ждать.
Нельзя было вот так пилота,
Вокруг не осмотревшись, снять.
Не минуло и три минуты,
В ста метрах разгорелся бой.
Вскочили, вскинув автоматы,
Переглянувшись меж собой.
Вперед, пригнувшись, побежали,
Быстро, не ведая пути,
Немцы рассыпались в цепочку,
Двоих пытаясь обойти.
И по дуге зайдя к ним сзади,
Трое ударили им в тыл.
Дозору, подарив секунды,
Чтоб он обоймы заменил.
Немцы шарахнулись
И быстро, группами стали отходить,
Другие яростно стреляли,
Чтобы отход своих прикрыть.
Собрались кучно, осмотрелись:
В строю шестнадцать человек.
Четверо выбыли из строя,
И им не стать в него вовек.
Возникла пауза с минуту,
Иваныч начал понимать,
Что немцы скоро зайдут с флангов,
А центр будет их держать.
Немецкий лейтенант уж знает,
Что русских пять-шесть человек
И, если он их тут упустит, —
Позор не смыть ему вовек.
— Зря командир мы в бой втянулись…
— Ты предпочел бы бросить их?
— Ведь думали, что будут шансы
Отбить дозорных нам своих.
— Зато теперь, здесь все поляжем…
— Ну, это еще как сказать…
Вы двое скрытно отходите,
А я вас буду прикрывать.
Две невидимки отползали
И отдалившись, залегли.
Немцы стреляли на движение,
Но заросли их сберегли.
Двумя стволами огрызнулись
Те двое, в тыл что отошли,
Иваныч отходил петляя,
Но пули его все ж нашли.
Как будто палкой по лодыжке
С размаху кто-то стукнул вдруг,
Вторая обожгла предплечье,
Выбив оружие из рук.
Дозорные стреляли справа,
Но немцы сделали обход.
Объявлен «шах» был,
И до «мат-а» им оставался один ход.
— Послушай, Зайцев, ты плечистей,
Неси Иваныча к своим,
А я, их задержу немного,
Чуть-чуть подпорчу крови им.
Взвалив на спину командира,
Исчез в мгновение за листвой,
В прошлом спортсмен по многоборью,
Их самый сильный рядовой.
Прибыв на место приземления
Он немцев на ноги поднял
И срезав быстро с ног веревки,
Вперед бежать им приказал.
Увидев, что врагов не двое,
Один ведь раненный лежал,
Да, и своих, почуяв рядом,
Фриц головою покачал.
А в сотне метрах огрызнулись
Огнем стволы троих друзей
И каждый знал, что три минуты
Оплатит жизнью он своей.
Меж глаз, ужасно удивленных,
Возникла дырочка во лбу,
То, чем недавно немец думал,
Сзади забрызгало листву.
«Т. Т.» дымящийся, разведчик,
В руке уверенно держал,
А немец куклою тряпичной,
К ногам товарища упал.
— Ла уфен шнеллер! Крикнул Зайцев
И направление указал,
Чтоб немец, убежденный смертью
Вперед покорно побежал.
Взвалив Иваныча на спину,
Он следом еле поспевал,
Сзади внезапно все затихло,
А почему… он понимал.
И две минуты не бежали,
Как их окликнули свои:
Разведдозор от разведвзвода,
Они на выручку к ним шли.
Иваныча перевязали,
Старлей двоих дал в помощь им
И выслушав доклад подробный,
Отдал приказ идти к своим.
А сам решил отбить пилота:
«У немцев меньше взвода», знал.
Уже прошли место падения
И он их вскоре увидал.
***
Расправившись с троими вскоре
И потеряв еще двоих,
Немцы пришли к месту падения,
Ценя затишья каждый миг.
Немедля срезали пилота,
Увидели, что он чужой
И положив на плащ-палатку,
Все быстро скрылись за листвой.
Но не прошли и сотни метров,
Как сзади начали стрелять.
С пленным двоих вперед отправил,
И с боем стали отступать.
«Мой Бог», закрыв глаза подумал
Не молодой уж офицер:
«Как хорошо, что тыл усилил,
И вот, классический пример…»
И, если бы не минометы,
Не снайпер, спрятанный в листве,
Был бы он точно уничтожен…
На миг представил, сам себе.
А русские, почуяв силу,
Стали смелей атаковать,
Приблизившись на расстояние,
Чтоб миномет их мог достать.
В прицел, нащупав офицера,
Работать по ним снайпер стал
И взводный их на полуслове
Запнувшись, замертво упал.
Все залегли, огонь открыли,
Вдруг стали мины прилетать,
Тучами маленьких осколков
Все стали в клочья разрывать.
Пятидесяти миллиметровый…
Мину прозвали «огурец».
Взрывалась сверху, без воронки
И тем, кто рядом — всем конец.
Сержант скомандовал: — Отходим!
Кто отошёл — тем прикрывать!
Ушел пилот, накрылись люди,
Как все хреново, твою ж мать!
***
В последних капельках сознания
В руке все силы собирал.
«Еще чуть-чуть и надо дергать…»
Кто-то внутри него сказал.
Чтобы раскрыть не слишком рано,
И чтоб мишенью не висеть,
Тут нужно вовремя все сделать,
Иначе можно не успеть.
И приложив остатки воли,
Плюс весь резерв последних сил,
Он за кольцо и жизнь держался,
У неба помощи просил.
Лицо и шею после пламя,
Поток холодный вмиг стянул,
Оно покрылось волдырями
От губ и шеи, вплоть до скул.
Очки расплавленной резинкой,
Как будто приросли к щекам,
Но роль свою, все же сыграли:
Защиту, дав его глазам.
Словно в поток, упершись грудью,
Он вверх ногами вниз летел,
Боль доводила до блаженства
И он остаться в нем хотел.
Вокруг свистало и мелькало,
С трудом уже осознавал
И заходя в мир грез и счастья,
Кольцо заветное сорвал.
Хлопок, и с головы на ноги
Все стало, с силою встряхнув,
Сознание ушло сквозь пальцы,
Плыл без него, в нем утонув.
***
В своей деревне оказался,
Где с мамой жили до войны
И, будто бы оглох на время
От этой мирной тишины.
Мама, стареющая быстро,
От нескончаемых трудодней,
И бремя тяжкое позора,
Что ты — враг Родины своей.
В тридцать восьмом отца забрали…
При штабе офицером был,
А службу при царе он начал,
Как сын он Родину любил.
Большевикам отец поверил,
Его к присяге привели
И после многих гарнизонов,
В Москву служить перевели.
Назначили на должность в штабе,
Квартира в центре и паек,
Жизнь счастливой показалось,
Он стал московский паренек.
Мама работала в архиве,
Бабушка к ним перебралась,
Но вскоре полоса везения,
Как ниточка оборвалась.
Кто-то от зависти и злобы
Донос состряпал на отца,
В те годы многих забирали,
Врагов искали без конца.
Маму уволили с работы,
Им приходилось голодать.
Верили: «Сталин разберется,
Отца отпустят, нужно ждать».
Однажды боевой товарищ
Принес записку от него,
Мать, прочитав ее рыдала,
Не говорила ничего.
И взяв ее рукой дрожащей,
Он сам записку прочитал
И словно громом пораженный
Посреди комнаты стоял.
Он плача женского не слышал,
Не замечая никого,
Отец приказывал в записке,
Им всем отречься от него.
От лагерей это спасло их,
Была лишь ссылка за Урал,
Он больше про отца не слышал,
Словно он не существовал.
То отречение, как рана
Не заживет всю жизнь в нем,
Из жизни вырвали, так грубо
И часть него вместе с отцом.
И стал он сын врага народа,
Даже в душе с больным клеймом,
А все последствия, как палкой
Больно ударили по нем.
Везде смотрели с укоризной
И чуть ли не плевали вслед,
Делами и словами раня
На протяжении многих лет.
Он не на миг не мог поверить,
В то, что отец мог быть врагом
И бури из противоречий
Столкнувшись, бушевали в нем.
Переживал, что отказали
Зачислить в авиа-кружок,
Но комиссар в военкомате,
С его принятием помог.
Когда-то в дальнем Забайкалье,
Вместе служил с его отцом,
Был рад помочь, хоть его сыну,
Кой-где замолвленным словцом.
Перед войною за полгода
Аэроклуб закончил он,
Мечтой стать летчиком военным
Он с детских лет был окрылен.
Все ж поступил, хоть и не сразу,
Опять же военком помог,
В училище зачислить парня
Он убедить начальство смог.
А вскоре, мощной, черной тучей
Накрыла все вокруг война,
Курс обученья сократился,
Нуждалась в соколах страна.
С дней первых наживая опыт
Врага, что было силы бил,
Друзей терял, был тяжко ранен,
Горел, выпрыгивал, но жил.
В госпиталях собравшись в кучу,
Вновь на охоту он летал
И к звездочкам на фюзеляже,
Новые часто добавлял.
Медалями и орденами
Не раз отмечен уже был
За то, что не жалея жизни
Врага в родимом небе бил.
Сколько неведомо он бредил,
Замерзнув в лед, бросался в печь,
Однажды, всплыв с глубин сознания
Услышал он чужую речь.
***
Взгляд замутненный видел лица,
Одно румяное, в очках.
«Похоже, госпиталь у немцев…
И тяжесть гипса на ногах».
Заметив его пробуждение,
Двое над ним склонились вдруг,
Вполголоса о чем-то споря,
Он ощущал касание рук.
Вновь в сон глубокий провалился,
Какой-то очень странный сон,
Видел повешенное тело
И был уверен — это он.
В рясе священника был кто-то,
Красивой женщины лицо
И на руке нечеловечьей
С камнем, огромное кольцо.
Церковь, подсвечники, иконы,
Святых повсюду образа
И на дне зеркала живого
Дьявола страшные глаза.
— Зачем я здесь? Спросил в нем голос.
Ведь он безгрешен, видишь сам.
— Добудешь до конца — узнаешь.
Грешным подвластен он рукам.
Греха чужого станет жертвой,
Словно безмолвный инструмент,
Звучащий в дьявольском оркестре,
Бескрайней схемы элемент.
Куда твоя же кровь попала,
Там, и в тех людях будешь жить,
Здесь Бог и я, уже безвластны,
Тут ничего не изменить.
Звенеть глубины зазеркалья
Голос заставил Сатаны
И рябь по глади пробежала
Словно подобие волны.
Проснувшись, очень долго клеил
Обрывки виденного сна,
Но их размыла, разметала
Мирской реальности волна.
Остался только сонный привкус,
Картину он не воскрешал,
Но мозг на уровне молекул
Весь смысл сна осознавал.
***
Время прошло, он стал на ноги.
Беседовал с ним офицер,
Вермахту службу предлагал он,
Кого-то, приводя в пример.
Не сомневаясь — отказался.
— Не стану я врагу служить.
— Приказано вас в штаб оправить,
Извольте форму получить.
Привык уже к рукам в ожогах
И с палочкой с трудом ходил,
Но, когда в форму одевался
Он перед зеркалом застыл.
Ожоги искривили губы,
Был искажен и сморщен нос,
Глаза лишь прежними остались
И поседела прядь волос.
Вернули прогоревший китель,
Не сняли даже ордена.
Его, как воина уважали,
Что долг исполнил свой сполна.
— Ну вот, прекрасно, ожидайте,
Идет конвой с передовой,
Часть офицеров в ставку едет
И вас возьмут они с собой.
— Скажите, а в каком мы месте?
— В тылу мы были глубоко,
Но за три месяца, что вы здесь,
Уже и фронт недалеко.
Вас перебросили весною,
На излечение в наш тыл,
Ведь к уровню ваших ранений
Санбат не каждый подходил.
Теперь вас в штабе хотят видеть,
Ведь вы достойный летчик-ас.
Большевики вас расстреляют,
Разумней перейти за нас.
Про вас там навели все справки,
Знают про вашего отца…
Разве достоин он за службу
Бесславного, в тюрьме конца?
— Родина здесь не виновата.
Это болезнь, это пройдет,
Со временем все прояснится,
Всем имя доброе вернет.
Вы бросили бы мать родную,
Если болела бы она?
Вот так и с Родиной моею,
Она ослабла и больна.
Снаружи вы ее грызете,
Внутри сосет кровь паразит.
Я никогда ее не брошу
И враг любой будет разбит.
Ну, а потом от паразитов
Избавим Родину свою,
Они — на день, она — навечно,
Как маму я ее люблю.
Наверно зря меня лечили,
Я не смогу страну предать.
Прошу, не надо ждать конвоя,
Приказ отдайте расстрелять.
— Похвально офицер, похвально,
Но только все предрешено.
Судьбою вашей, штаб займется,
Мне здесь решать запрещено.
Откажитесь — отправят в лагерь,
Или прикажут расстрелять.
Им в штабе, как всегда виднее,
Не им же в поле умирать.
Во двор вкатился пыльный «бюссинг»,
Немецкий бронетранспортер
И гусеницей при развороте
Траву с землею перетер.
Был очень юркий и удобный
Колесно-гусеничный зверь,
Десантник после остановки
Открыл стальную броне-дверь.
Следом заехал крытый «опель»,
В нем пехотинцев ехал взвод,
Последнею шла легковушка,
Все силы, выдвинув вперед.
В красивом, черном «мерседесе»
Сидели крупные чины,
Которые и направляли
Все направления войны.
Ему на «бюссинг» указали
И он к броне поковылял,
Была открыта дверца сбоку,
Ствол на сиденье указал.
Присел в удобное сиденье,
Вцепилась в поручень рука,
В открытой рубке видел небо:
Дворцы из ваты — облака.
Десантники смотрели мрачно,
Зажав оружие в руках,
Призрение и любопытство
У многих видел он в глазах.
Стрелок сидел за пулеметом
И был чуть выше над броней,
В кабине офицер был старший
И за рулем был рядовой.
Крупный калибр пулемета
Себя заставит уважать.
Легкие танки, самолеты
Он был способен поражать.
Вот офицер отдал команду
И броневик рванул вперед,
Сидел, качая головами
Привыкший к качке его взвод.
Мощный мотор взревел красиво,
Пушинкой, круповскую сталь,
Создание Фердинанда Порше,
Спокойно уносило вдаль.
Ударился он с непривычки,
Это заметил весь десант,
Но взгляды были не злорадны,
Все знали: он здесь экскурсант.
Руками прочно закрепившись,
Приноровился к качке он,
Задумался об очень дальнем…
С открытыми глазами сон.
Немцы о чем-то говорили
Изредка глядя на него,
А он смотрел куда-то в точку
Не замечая никого.
***
Они на русского смотрели:
«На вид, такой же, как и мы.
Ну почему же здесь не вышло
Быстрой, стремительной войны?
Вооружены мы были лучше,
Имелся опыт боевой,
Внезапность первого удара…
Но все ж, застряли под Москвой.
Потом еще под Сталинградом,
Да, и под Курскою Дугой
Мы дух и силу растеряли
И пятимся к себе домой.
Союзники, завидя это,
Стали сбегать по одному:
Румыны, венгры, итальянцы…
Вся тяжесть — немцу одному.
А, если б Сталинград мы взяли,
С Кавказа турок бы пошел,
С севера финны, да и шведы,
Японец бы с востока шел».
Всех перечисленных шакалов,
Столетия мучает корысть:
Дождаться вновь медвежьей травли,
Исподтишка кусок отгрызть.
Смотрел фельдфебель неотрывно
На шрамы пленника лица
И думал: «Все мы здесь солдаты
И долг исполним до конца.
Хоть и внушали нам все время,
Что коммунизм и Сталин — зло,
Что люди его ненавидят,
Но они бьются нам назло».
Политики в игру играют,
Передвигая рубежи,
Солдаты в поле умирают
От их бездарности и лжи.
Прадед его с Наполеоном,
Давно в Россию приходил,
Хоть и в Москве побыл немного,
Той же дорогой отходил.
Он говорил отцу и деду:
«Все, что угодно может быть,
Но только, Боже упаси вас,
К русским когда-нибудь ходить!»
***
Будто кувалдою по бочке
Страшно ударило в ушах,
Стрелою пролетели искры,
На миг затмение и страх.
Чем-то разорванный фельдфебель
К борту напротив отлетел,
Словно звезда, дыра зияла
В том месте, где солдат сидел.
Ломом пробил их оба борта
Уральской стали крепкий сплав,
Все на секунду ошалели
В ужасе, мало что поняв.
Кричал солдат с другого борта,
С рукой, оторванной с плеча,
Все залило мгновенно кровью
И стало цветом кумача.
Фельдфебель порванный надвое,
Камрадам на колени пал,
Кишечник, делавший работу,
Всех содержимым забросал.
Жизнью и смертью пахло сразу
И пулеметчик не стрелял,
Приняв в свой бок брони осколки,
Сознание и кровь терял.
Был он контужен и испуган,
Чем-то забрызган, но весь цел,
Восемь секунд тянулись вечность,
Будто кино он посмотрел.
Их броневик словно споткнулся
И медленно пополз вперед,
Десантники пошли на выход,
А кто-то сел за пулемет.
Он видел, что руками машет,
Как мел весь белый офицер,
На отражение атаки
Пытаясь всем подать пример.
Словно горох стучали пули
С воем давая рикошет,
Броня от пуль их всех спасала,
Но от снаряда спасу нет.
Нутром, почуяв новый выстрел,
Он выскочил из люка вон
И за спиной услышал грохот…
«Как вовремя», подумал он.
Первый — был просто бронебойный.
Сменить наводчик позабыл,
Второй — осколочно-фугасный,
Что в бедный «бюссинг» угодил.
Немного вздувшись, загорелся,
Водитель вместе с ним горел,
А пулеметчик лишь по пояс
На ветви дерева взлетел.
Передовой отряд советский
Для усиления взяв танк,
Передвиженье их заметил
И, став в засаду, сорвал банк.
Мотоциклисты с пулеметов
В пух разнесли весь грузовик,
А танк, хотя и с двух снарядов,
Вывел из строя броневик.
Немцы пытались отбиваться,
Но пулеметы с двух сторон
Гасили их сопротивление
Немалый нанося урон.
Не дав им подобраться к танку,
Который все и предрешил,
Из пушки вместе с пулеметом
Их безнаказанно крошил.
***
Взгляд офицера вдруг увидел
И сразу понял, что к чему:
Средь хаоса финала боя,
Он перебежкой шел к нему.
Стал озираться, понимая,
Что вскоре он к нему дойдет
И, если не случится чудо,
То он скорей всего умрет.
Без палочки ходил с трудом он,
Кусты увидел, стал ползти,
Немец ответил перебежкой,
Осталось уже полпути.
Хлопушкой хлопнул «парабеллум»,
С колена офицер стрелял,
Пуля срубила рядом ветку.
«Вот гад, а ведь почти попал…»
Вкатился кубарем в кустарник,
Лицом, уткнувшись в чей-то труп,
Глаза стеклянные смотрели,
Кровь обагряла бледность губ.
Две дырки на груди чернели,
Клочья мундира вокруг них,
Края даже еще дымились,
Совсем недавно он затих.
Оружие в руках зажато,
С большим трудом его забрал,
В кустах увидел вдруг движение,
Длинную очередь в них дал.
Кусты хрустели от падения,
Он понял, что в него попал
И тут, захлопал «парабеллум»,
Немец в агонии стрелял.
Опять был не далек от цели,
Огнем себя определил…
Он весь остаток магазина
Точно по цели разрядил.
Переводя дух, сел на траву,
Вспышку увидеть не успел:
Кустарник с телом офицера,
Вместе с землею вверх летел.
Словно забыл кто-то про «точку»,
«Тире» звенело лишь в ушах.
Один он был во всей вселенной
И мрак стоял в его глазах.
***
Вновь проносился он над жизнью,
А может жизнь неслась над ним,
Шептал молящийся священник,
Он будто знал, что тот Ефим.
Как на качелях из их парка,
В огромной чаше он стоит,
А из другой чаши, напротив
Парень испугано глядит.
Он и его глазами видит
И тут же смотрит на него,
Чаши, сровнявшись, вновь уходят,
Он поднимает вверх его.
Все резко меркнет за мгновение,
Вдруг сквозь ресницы видит свет,
Лицо присыпано землею,
Только стряхнуть ее, сил нет.
Увидел сапоги и форму,
Мысль мелькнула вдруг: «свои»,
Его пока не замечали,
Ведь были заняты они.
Ранцы убитых потрошили
В поисках шнапса, колбасы,
Оружие и сигареты,
Деньги, жетоны и часы.
Начальство ищет документы,
Что вез, возможно «мерседес»,
Задержан был один полковник,
Он под машину в бою влез.
Были в живых и рядовые,
Всего пленили четверых.
Всех в мотоциклы погрузили,
Чтоб в штаб доставить срочно их.
— Смотри, Василий, в нашей форме.
— Патроны все, гад расстрелял.
Награды наши боевые
Себе на грудь вон нацеплял.
— За них же наши переходят,
Может, как раз это такой…
Товарищ, лишь глаза расширил,
В полголоса сказал: — Живой…
— Давай, Петро, зови старлея,
Пусть он посмотрит все вокруг,
Вдруг документики какие,
Мало ли, что это за фрукт.
— Думаешь, может быть, разведчик?
— Думаю, может диверсант.
Уж больно много птиц здесь важных,
У немцев в этом ведь талант.
— Братцы, спасибо, дорогие…
С большим трудом он простонал
И счастлив был неописуемо,
Ведь был спасен, он ликовал.
— Братцы твои лежат в канаве,
И ты туда скоро пойдешь,
Если, немецкая подстилка,
Еще раз братом назовешь.
Осекся он на полуслове,
На сердце стало тяжко вдруг,
Он верил: «все решится вскоре…»,
Но детский вспомнился испуг.
***
В сыром подвале разместили,
Стоял у входа часовой,
Кружка воды и корка хлеба
Были для пленника едой.
Хотя и есть ему хотелось,
Он не коснулся до еды.
В колокола звонили мысли
О приближении беды.
А вера в то, что разберутся,
Сильней не стала с детских лет,
В себе уверенность осталась,
Что он найдет на все ответ.
Через решетки на оконце,
Зажавшемся под потолком
Тянуло запахом тушенки,
Картошкой жаренной, дымком.
Вдали послышалась гармошка,
День переживши, батальон,
Вдохнув прохладу, расслаблялся.
Чужой среди своих был он.
Все пили по своим землянкам,
Достав отложенный запас:
Трофейный шнапс и спирт родимый,
Консервы кое-кто припас.
В немецких раздобыты ранцах,
Иль выданные старшиной.
Не морщась, пили, ели мясо,
За день, отпущенный войной.
Девятерых похоронили,
Вернувшись с вылазки в обед.
Вчера они средь всех сидели,
Сегодня среди всех их нет.
Плечом к плечу в братской могиле,
Они в сторонке все лежат,
В каждой землянке их помянут.
Ушедших больше стал отряд.
И каждый, кто понюхал порох,
Познал солдатский тяжкий путь,
Знал, что возможно, очень скоро
К отряду павших мог примкнуть.
Только в землянке «особиста»
Не поминали никого,
Месяц назад, и при бомбежке
Они теряли одного.
В засады, вылазки, разведку
Ходит отдельный развед-бат,
Но у начальника отдела
Словно со склада автомат.
Словно со склада гимнастёрка,
Сукном отглаженным блестит,
Клава, связистка молодая
В тепле пристроившись, сидит.
Отбив ее у лейтенанта
Уже полгода жил он с ней,
Два верных пса-мордоворота
Всегда крутились у дверей.
Тот лейтенант, убит был вскоре.
Любил ее он и страдал,
Быть может, от сердечной боли
Он осторожность потерял.
Анклавом был отдел особый.
Все обходили стороной,
В НКВД, служил начальник
В самой Москве перед войной.
Изрядно выпив и наевшись,
Решил он учинить допрос,
Взяв в руки удостоверение
Он ждал ответ на свой вопрос.
Среди бумаг убитых немцев
Книжка со звездочкой была,
В ней имя, звание и должность.
Медали в ней и ордена.
Вот только внешне не похожи
Хозяин книжки и тот фрукт,
Что был захвачен их отрядом,
Кто в камере сейчас замкнут.
Зато фамилия знакома
Очень начальнику была,
Напомнила ему так живо
Про довоенные дела.
Как он ни с кем не церемонясь,
Всю «контру» со свету сживал,
От заговоров и диверсий
Вождя народов охранял.
Немало в этом преуспел он,
Нажил погоны и паек,
Гордился очень своей службой
Бывший колхозный паренек.
Переступая через судьбы
Он вверх по лестнице шагал,
Из арестованных умело
Он показания выбивал.
Давно не морщился уже он,
Когда стрелял в затылок тем,
Кого пытал в своих застенках
Неограниченный никем.
И вот, наевшись и напившись
Решил отчизне послужить,
Очередную вражью хитрость
Задумал душегуб раскрыть.
***
Голодный сон столь мал, сколь чуток.
Вздрогнул от скрежета петель,
Даже согреться не успела
Душой соломенной постель.
— Ну, что служивый, разобрались?
— Иди вперед и не болтай,
Платоныч скоро разберется,
Лучше добром все вспоминай.
Мордоворот стоял у входа
В медалях весь и с «ппш»,
Как-то особо трепетала
В предчувствии его душа.
Верзила доложил с порога,
Начальник знак рукой подал,
Грубый толчок приклада в спину,
Он, внутрь шагнув, чуть не упал.
Едой дурманящей запахло,
Связистка убирала стол.
Изящный зад сукном обтянут,
Далек был от колен подол.
— Ну, что расскажешь о задании,
Что ты от немцев получил
И, как заехавши в засаду
Ты по своим упорно бил?
— Я расстрелял их офицера,
Который шел меня убить.
Раз в штаб не удалось доставить,
Решил, что должен застрелить.
Ведь говорил уже — я летчик,
Три месяца, как сбитый был,
У них в санчасти я очнулся,
Лечиться в их отправлен тыл.
— Таких рассказов задушевных
Мне сотни слышать довелось,
Но после нашей обработки
Правду сказать им всем пришлось.
Так что не делай себе хуже,
Быстрей, как есть, все напиши,
Сними своими сам руками
Тяжесть предательства с души.
— Ты не судья, а дознаватель,
Не много взял ли на себя?!
Ты кто такой, что утверждаешь,
Что мать свою предать смог я.
— Кто я такой — скоро узнаешь,
И сколько взять могу — поймешь.
К стенке могу тебя поставить,
Не жди, в Сибирь не попадешь.
Не мало лет, с вражьем и «контрой»
Боролся я что было сил
И вас, скоты, насквозь я вижу,
Не одну сотню допросил.
Твою фамилию я знаю,
Если она и впрямь твоя.
Не ты ли сын врага народа,
А может, ошибаюсь я?
На миг затмился вдруг рассудок,
Дрожь холодом коснулась губ.
— Снял бы ты форму офицера,
Ведь ты палач и душегуб.
— Форму снимать тебе придется,
А я при форме дослужу
От нечисти, как ты и папа
Нашу страну освобожу.
— Скоро страна освободится
От паразитов и клещей
Таких, как ты и всех подобных,
Как от несущих вред вещей.
— Так знай же, приговор папаше
Я в исполнение приводил,
Он ерунду еще по хлеще
Мне на допросах городил.
Но после, всё-таки сознался
И ты, поверь мне, запоешь,
Или с отбитою печёнкой
По папиным стопам пойдешь.
От гнева спазм пошел по горлу,
Надеялся: «отец живой».
Надежда в нем была убита
Все той же подлою рукой.
— Проверьте имя, звание, должность,
В моем полку вам подтвердят:
В бою воздушном над Карелией
Я сбит три месяца назад.
— Ты хоть смотрел на свою рожу?
Тебя же не признает мать…
— А, как же ордена, медали?
Я все сумею доказать.
Ничто доказывать не надо,
Ты уже все нам доказал,
Плечом к плечу с поганым фрицем
Ты сволочь, по своим стрелял.
И не позорь наши награды,
Платили жизнями за них.
Схватил одной рукой за горло,
Другой сорвал с него он их.
А сам на новой гимнастерке
Он всю коллекцию имел,
Хоть и в бою ни разу не был,
При штабе в блиндажах сидел.
— Ты по своим значкам все судишь,
Душ, видать много загубил
И за одну, теперь я знаю,
Отец мой жизнью заплатил.
Побагровел огромный боров,
Вскочив посуду повалил
И, если б он не увернулся,
То с ног бы точно его сбил.
Но был он сын врага народа
И с боксом с детства дружен был,
Двойку: по челюсти и в корпус
Он безупречно проводил.
Свиньей заверещала Клава,
Конвойные вломились в дверь,
Вскочил палач отца, шатаясь,
Слюнною брызжа словно зверь.
Бил от души, вздохнув поглубже,
Ломали ребра кулаки
И ноги тоже помогали,
Давая отдых для руки.
— Все, уводите эту падаль.
Козлов! А ну-ка задержись.
Шмальнете при попытке к бегству…
Да я прикрою, не боись.
Его под руки уводили,
Он сам уже не мог идти,
Не знал, что будет столь короткой,
Тропа последнего пути.
Через минуту грянул выстрел,
Чуть вздрогнув, Клава замерла,
А боров в новой гимнастерке
Сказал: — ну, вот и все дела.
Сбежались штаба офицеры,
Комбат спросил: — ну, как же так?!
Орденоносец был надменен,
Ответил нагло: — да вот так!
— Платоныч, слишком уж усердно,
Это уже не в первый раз…
— Такая значит у нас служба,
От диверсантов беречь вас.
Зная его большие связи,
Что нитью тянутся в Москву,
Комбат ушел в блиндаж быстрее,
Переживая за молву.
«Скорей бы эту мразь забрали
На повышение в штабы,
Глядишь, за парня орден вручат
Красной, как кровь его, звезды.
Совсем наш особист зарвался,
А вдруг, был парень вправду свой?
Но среди немцев, с автоматом…
Узнали, был бы он живой».
***
Ворвались в сердце через спину
Холод испуга, жар и боль.
На истины сплошную рану
Неправды наложилась соль.
Опять увидел глаза парня,
Ужас давил их из орбит,
«Мамуля, мамочка родная,
Прости… я, кажется убит».
Звук с запозданием донесся,
Выстрел ударил словно гром,
Ватные ноги подкосились,
На небо весть ушла о нем.
На небо, где вальяжно плыли
Дворцы из ваты — облака,
Глаза в блаженстве закатились,
Тряслась в агонии рука.
Упав, лицом в траву уткнулся,
Боль отступила, он взлетал
И было жалко только маму,
Душой свободной ликовал.
Душою сбросившей оковы,
Над подлостью взлетевшей вверх,
Избавившись от притяжения,
Людей оставив и их грех.
Лишь тот, другой в нем не был счастлив,
Был он испуган и забит.
В недоумении смотрел он,
Не верил, что своим убит.
И не понятно, кто же был он,
Хоть будто все про него знал,
За путь мирской, такой короткий
Его он так и не узнал.
Простились взгляды на развилке,
Каждый своим пошел путем,
Чтоб перестать быть одним целым,
Вдвоем не заодно в одном.
Сапог, начищенный до блеска
Подмял траву возле лица.
— Кажись готов… раздался голос
В него стрелявшего бойца.
***
Знакомой пелены зеркальной
Вдруг стал пространство узнавать.
Летел в ней маленькой частицей,
Чтоб где-то место там занять.
Дьявол возник из неоткуда.
— Ну, с возвращением герой.
С людской излюбленной забавой
Ты познакомился… с войной.
Она дает вам развиваться,
На месте долго не стоять,
Взамен, что кое-что забрала,
Гораздо больше может дать.
Трех жизней боль перемешалась,
Все помутилось в голове,
Потенциал всех сил потрачен,
Чтобы понять: «кто я, и где?»
Чтоб, наконец, в себя вернуться,
Себя нигде не позабыв,
Чужие судьбы познавая,
Через себя все пропустив.
— Ну, как же так?! Спросил у князя.
Ведь я мог им полезен быть!
— Не удивляйся так, не надо
И постарайся все забыть.
— Не повлиял в нем ни на что я…
— Ты и не смог бы повлиять.
Людям не всем это под силу,
Прими, как есть, сумей понять.
Годами бес плетет веревки,
Пилот в них — тоненькая нить.
Там, ну хоть как ты не старайся,
А ничего не изменить.
Что-то менять ты и не должен.
Ты там, чтоб трещины латать,
Но, если будешь иметь силу,
То на себя можешь влиять.
Как не в миру ты жил доселе,
Неужто напрочь позабыл,
Что мир людей пропитан злобой,
От жадности и лжи прогнил.
— Неправда это, не согласен!
Немало доброго в миру.
Добро теплом своим всех греет,
Как солнце землю поутру.
Делать добро — душе отрада,
Хоть добрый не всегда ответ.
Ты обманул людей когда-то,
Злом заразил наш белый свет.
Бредем мы длинною дорогой,
Вместо короткого пути,
Однажды потерявши Бога,
Идем, его чтоб обрести.
Ну-ну, идите, обретайте.
Я, если против — то чуть-чуть,
Но только знайте, очень долгий
И трудный, предстоит вам путь.
Сам видишь, сотни поколений
Насквозь пропитаны войной,
Наживой, ненавистью, ложью.
Расцвел плод в землю врытый мной.
Ты не о том сейчас глаголешь,
Вторую трещину закрыл,
А сколько впереди осталось…
Ты пленник. Или позабыл?
И будто подтверждая слово,
Втянуло в трещину его,
Крупицей маленькой он несся
Сквозь жизнь какого-то того…
Того, в ком будет очень скоро,
Чьими глазами глянет в свет.
Увидел зеркало большое,
За ним был чей-то силуэт.
***
Моргал и жмурился, вздыхая,
С чего-то прослезился глаз.
Маленький, очень яркий лучик
Блеснул, и в зеркале погас.
Настолько все молниеносно
И неожиданно прошло,
Хотел задуматься над этим…
А где это? Это ушло…
Смотрел на узенькие плечи,
На форму женственной груди,
На волосы почти седые,
Пивной животик впереди.
«Да-а, прежде чем мне стать вот этим,
Годы промчались словно день…»
Вдруг сзади дверь чуть приоткрылась,
Кто-то приблизился, как тень.
Стоял у зеркала он в ванной
И молча на себя смотрел,
Сзади к нему прижался парень.
О Боже! Он его хотел…
Из-под локтей прокрались руки,
Ладони набрели на грудь,
Себе на миг вдруг удивился,
Его хотелось оттолкнуть.
Губы касались его шеи,
Плыл, как на солнце пластилин,
Сопротивление бесполезно:
Он — раб, а парень — господин.
Ладонь давила на затылок,
К крану прижался он щекой
И в зеркале был только парень
Поджарый, гибкий, молодой.
Наплывы ощущались в теле,
Все заходило ходуном,
Блаженство с ужасом смешалось,
Как раздвоилось что-то в нем.
Вдруг вспомнил первый раз забытый,
Разных эмоций полюса,
В себе так странно, явно слышал
Будто чужие голоса.
Кто-то другой внутри с ним спорил,
Сопротивлялся всем нутром.
Закрыв глаза, его он слышал,
Как первый раз узнал о нем.
«Две странности за три минуты…»
Задуматься уж повод был,
Но парень не давал отвлечься,
Забыв про все куда-то плыл.
Дошел накал до апогея,
Энергию всю расплескал.
Пожар внутри залил он ею
И руки на плечах разжал.
Тяжко дыша, разъединились,
Сумев желаемого достичь.
В одном из них металось что-то,
Пытаясь, кое-что постичь.
Вразвалочку вернулись в номер
И завалились на кровать,
На столике вино и фрукты,
Но так не хочется вставать.
Детское порно на экране:
Стоны и слезы, звонкий плачь,
Насиловал мальчишку грубо
Какой-то смуглый бородач.
Смотрели оба с интересом,
Вновь возбуждение предвкусив,
В момент финальный сжали руки
От страсти губы прикусив.
И началось все с новой силой,
Пожар рефлекса запылал.
Он с ним отчаянно боролся,
А парень томно изнывал.
С немалым опытом боролся,
Для страсти не жалея сил,
Тот, как надутый извивался
И, как проколотый спустил.
Пальцы разжали ему волос,
Он благодарный видел взгляд.
После двухмесячной разлуки
Им сутки выпали подряд.
Звенели, чокаясь, бокалы
И был о жизни разговор,
Влюбленные глаза смотрели
Не замечая Мир в упор.
Семья, работа депутата
На сутки позабыта им,
Родство страстей и интересов
Найти случилось тем двоим.
Холод жены, взрослые дети —
Все, что осталось от семьи.
Любовь — формальна, речи — лживы,
Лишь его деньги ждут они.
Вечером завтра сдаст он номер
И жизнь их снова разведет
До новой, долгожданной встречи,
В надежде, что произойдет.
Завтра в обед вопрос закроет,
К которому все шло давно,
Он кейс получит с крупной суммой
И дело будет решено.
К коллекторам закон лояльный,
Поможет в думе протащить.
Все фракции проголосуют,
Он знает, где, кому платить.
Не знал он только, что любовник
Ему недавно изменил.
Красавец молодой и стройный
Его партнера покорил.
***
Рано проснувшись по привычке,
На милое лицо смотрел,
Рукою гладил его кудри
И странный сон забыть хотел.
Два года ихних отношений
Не остудили пыл его.
Кроме студента-музыканта
Он не хотел знать никого.
С жильем в столице помогая,
Держал его он наплаву,
Парню нужны были финансы
На ненасытную Москву.
В консерватории учеба,
Разные клубы по ночам,
Пред ними открывали двери
Ключи к любым VIP-номерам.
Былое время вспоминалось,
Но, как помехи мысли шли
К тому, что с ним во сне творилось,
Словно крапивой его жгли.
Будто во сне рыдал он горько
И мерзок был он сам себе,
Ужасно стыдно ему было,
Проклятия он слал судьбе.
«Наверно это из-за порно…»
Лежал и думал депутат.
«Когда исчерпаны резервы,
То возбуждает вой щенят.
Хоть сам я это осуждаю,
Но в каждом тайна может быть.
Про это надо меньше думать,
Чтоб душу зря не бередить.
Хоть сколько осуждай ты это,
А оно будет всё равно,
Из-за дыхания второго,
Лишь иногда смотрю его».
Валялись, нежась до обеда,
Как только депутат ушел,
Студент достал из брюк мобильник,
В контактах номерок нашел.
— Алло, привет. Ушел недавно.
Наверно, где-то на часок.
Я помню, помню, сорок капель,
Твои слова забыть не мог.
Я тоже очень жажду встречи,
Надеюсь, станешь мягче ты.
Можешь заказывать билеты,
Все наши сбудутся мечты.
Твоя исчезнет недоступность,
Исполни же мою мечту!
Мы скоро к морю унесемся,
Покинем эту суету.
Ну, жди сигнала, уже скоро.
Вернется — я ему налью,
Как только будет без сознания,
Я сразу же тебе звоню.
Все, решено, пока, целую.
Ты изваяние мое…
Я мысленно леплю статую,
Ты — Аполлон, в руке — копье!
Закончив разговор, как пьяный,
Лежал и в потолок смотрел,
О новом думал он знакомом,
Его любил, его хотел.
С ним познакомился он в клубе,
Точнее, сам тот подошел,
Коктейли пили и болтали,
Он к его сердцу ключ нашел.
Но оказался недоступен,
К себе его не подпускал,
Потом исчез он на неделю
И весточки не подавал.
Как-то внезапно появился,
Ответил, что обижен был.
Будто с другим его он видел
И с болью понял, — полюбил.
Студент был опьянен от счастья,
Он слышал то, о чем мечтал:
В него влюблен объект желаний,
Тот, о ком только и мечтал.
В клубах, за выпивкой не крепкой,
Болтая обо всем подряд,
Ему однажды проболтался,
Что его любит депутат.
Тот, как бы и не удивился,
Слух с интересом навострил,
Студент же языком размякшим,
Как кофемолкою мелил.
Смолол, что крупных денег сумма,
Должна к сенатору прийти,
А новый друг тогда заметил:
«Что повезло его найти».
На следующей, нескорой встрече
Он ему прямо предложил
План кражи денег депутата
И взглядом голову вскружил.
Влюбленности дурман дурящий
И авантюры хмельной дух,
Студенту голову вскружили,
Снеся барьеры в прах и пух.
Себя он видел рядом с милым,
На риск идущим для него,
Ради финансовой свободы,
Чтоб сбылись все мечты его.
Но Аполлон на его ласки
Пока отказом отвечал,
Сказал, что: девственник еще он,
И, что ничьей любви не знал.
«- …А вот, когда получим деньги
И вместе к морю улетим…»
Тогда ему себя подарит
И хоть всю жизнь пробудет с ним.
Жаль, что богатство к нам приходит
Вместе со старостью всегда,
Хоть молодым оно нужнее,
Редко над кем горит звезда…
Старик за деньги покупает
Упругой молодости жар,
На блага, молодой меняет
Юности огненной пожар.
Лежал и думал о красавце,
О сладкой жизни при деньгах.
«Да, старика немного жалко,
Но, хоть без крови на руках…
В себя придет и обомлеет:
Ни денег, ни меня уж нет,
Но заявить он не посмеет.
Пусть сам найдет на все ответ…»
— Прореху быстро залатает.
Так новый парень утверждал.
— Простит, раз любит, и забудет.
Знать есть причина, коль сбежал.
Нагрев в руках флакончик малый,
Вина в бокалы он налил
И сорок капель в один капнул.
Все, как красавец говорил.
***
Слышал шаги по коридору,
В коврах тонул подошв стук,
Как ключ замок открыл послушно,
Издав приятный слуху звук.
Глаза усталые светились,
Хоть был и бледен депутат,
Упал расслабленно он в кресло,
Взяв на колени дипломат.
— Ну, вот и все! Случилось все же,
Теперь богаты мы с тобой.
Голосование осталось…
И будет транш еще второй.
Нащелкал код, открыл замочек
И кейс им тайну приоткрыл,
Отвисла челюсть у студента,
Сам депутат задумчив был.
Купюры сто и пятьсот евро
Лежали пачками в рядах,
Тот, кто подобного не видел
Только и смог воскликнуть: — Ах!
Мой дорогой, давай же выпьем.
Какой ты все же у меня…
С тобой так хорошо, спокойно,
Давно ты стал мне, как родня.
Зажав его ладонь с бокалом,
Тот его руку целовал
И посмотрев в глаза с любовью,
Взял из руки этой бокал.
— За счастье выпьем, за удачу!
Коснувшись, звякнуло стекло
И донышки поднялись кверху,
Все из бокалов утекло.
С улыбкой сел сенатор рядом,
Но парень начал прятать взгляд,
К заигрываниям причислил
Все это просто депутат.
Рукой, обняв его за шею,
Другою тронул за живот.
Студент, будто струна натянут:
«Когда же все произойдет?»
Вдруг депутат напряг все тело,
Глаза так страшно округлил,
Начал хрипеть и поперхнулся,
Задергался, графин разбил.
Дугою выгнулся и замер,
Пенилась пена на губах,
Глаза навек зашли за веки,
Дрожь мелкая была в руках.
Студент сидел в недоумении
И начинал паниковать,
Любовник целую минуту
Лежал и перестал дышать.
Прозрение с трудом давалось,
Бежали слезы по щекам,
Номер набрать не удавалось
Его трясущимся рукам.
Вот, наконец, гудки умчались.
— Алло. Услышал он его.
— Быстрей приди же, умоляю,
Я, кажется, убил его…
— Спокойно, ничего не делай,
Я уже скоро подойду,
Доверься мне и успокойся,
Я выход из всего найду.
И сквозь рыдания и всхлипы,
Тот успокаивал его:
— Любовь моя, дождись, я рядом,
Не нужно звать там никого.
Через минуту дверь открылась,
Вошел красавец на порог,
В перчатках, в куртке с капюшоном,
Что он узнать его не смог.
Лицо его было суровым,
Таким не видел он его,
Глаза блеснули, как у зверя
Не выражая ничего.
Вокруг он быстро осмотрелся
И произнес: — Иди сюда.
Обнял, в объятиях заключая,
А тот шептал: — Беда, беда…
Вдруг неожиданно и резко
Рукой студента отстранил,
Другой же, выпадом мгновенным
Нож острый в грудь ему вонзил.
Сорвался вдох, поджались ноги,
В глазах был удивленный страх,
В груди словно горело что-то,
Держался на чужих руках.
И, аккуратно, даже нежно
Он с рук сполз прямо на кровать,
Вчера, входя сюда счастливым
Не думал здесь он умирать.
Кровать, красавец, даже нежность…
Хоть капли, все же получил,
Мозг умирал без кислорода,
Секунду, но он счастлив был.
Жизнь вверх пошла, качая тело,
Глаза покрылись пеленой,
Последнее, что он увидел,
Это красавец молодой…
Вложил убийца хладнокровный
В ладонь чужую нож в крови
И сжал на рукоятке пальцы.
— Вот вам и смерть из-за любви…
Стакан промыв, вином наполнил,
Выглянул тихо в коридор,
Кейс прихватив, покинул номер,
Ключ щелкнув, затворил запор.
***
Где-то в глубинах зазеркалья,
Смог, наконец-то замереть,
Висел без чувств, но все же рад был,
Был рад, так быстро умереть.
О чем-то вел беседу Дьявол,
Но он не слышал ничего,
Как будто вместе с депутатом
Исчезла где-то часть его.
Словно пропало без возврата,
Что-то, что больше не вернуть,
Лишь сожалел, что сам не умер,
Что незакончен его путь.
Князя слова все же пробились:
— Да успокойся, не горюй.
Ты жив, все было не с тобою,
Просто забудь, на все наплюй.
— Нет, князь, со мною все, со мною.
Просто я это не хотел…
Сказал, поникши головою,
Как мышь летучая висел.
***
Неведомо, какой период
Он прибывал опустошен,
Внезапно все пришло в движение,
Вращение ощущать стал он.
Летел куда-то безразлично:
«Хуже чем было — не бывать».
Опять мелькали лица лентой,
Событий череда опять.
Кусочком сахара вкрутился
В ложкой закрученный поток,
В чужой судьбы, заварке крепкой,
Впитавшись, раствориться смог.
«Хватит ли сил пройти все это,
Не заблудиться, не пропасть?»
Душа рвалась освободиться,
Без сил на дно, согласен пасть.
Вдруг, в древнем зеркале,
Всем в точках, увидел доброе лицо,
Нательный крест висел на шее,
На пальце медное кольцо.
Трогал рукой синяк под глазом,
Рубаха впитывала кровь,
Зажмурился, словно от вспышки,
К мыслям своим вернулся вновь.
Холщовое сукно рубахи
Порвано было в рукаве.
Скрипнули петли за спиною
И отворилась дверь в избе.
Сзади тихонько подходила,
Идя не слышно, словно лань
Милая женщина-чеченка,
Плеча коснулась ее длань.
— Супруг мой милый, не печалься,
Все образуется, даст Бог,
А нет, — к отцу в аул уедем,
Там не прогонят за порог.
Он слышал за окном: «Отступник!»,
«Вон из станицы!», «Пошел прочь!»,
«Нехристи стали ему ближе…»,
«Своим чурается помочь!»
С станичниками он подрался
Всего лишь пять минут назад.
Жизнь, до вчера не стала райской,
После сегодня — станет ад…
***
Закрыл глаза, вздохнул поглубже,
Вспомнилась давняя пора,
Когда на Юг привез их батя
С брегов далекого Хопра.
Донских просторов край красивый,
Беглых от власти казаков,
Приют для вольницы свободной,
Для сильных духом мужиков.
Вспомнил, как их переселяли,
Линию, чтобы укрепить,
Станицы-семена сажали,
Чтоб корни побыстрей пустить.
А корни выпестуют древо
Невероятной ширины
И станут реже видеть солнце
Малые горские миры.
Затмивши свет царскою кроной,
Державы воцарится тень,
Войны продлившейся полвека,
Трагичный приближая день.
Тень Александровской короны
Добралась до Кавказских гор,
К южным границам повернувшись,
Врагам, дав на фронтах отпор.
***
Минуло больше двух столетий,
Как русские пришли сюда.
Просили Грозного Ивана,
Князь Грузии и Кабарда:
«Великий царь, дай нам защиту,
Персы житья всем не дают,
С турками земли наши делят
И только грабят, режут, жгут…»
На Тереке возникла крепость,
Шестнадцатый начался век,
Гостеприимство гордых горцев
Узнал российский человек.
Подвинулись и потеснились,
Меняться стали, торговать,
Станицы русские, аулы,
Рядом могли существовать.
Век восемнадцатый начался,
Восстание поднял Чечен,
Перед правительством неверных
Не в силах приклонить колен.
Раскольники-казаки с ними
В той смуте были заодно.
Свободу взяли лишь на время…
Все было, уж предрешено.
Прошло чуть больше четверть века,
Петр на Персию пошел,
По южным рубежам российским
Попутно он с мечем, прошел.
Ключи там принял от Дербента,
Практически не воевал,
Великим царственным указом
В тех землях город основал.
Ныне столица Дагестана,
Порт Петр назывался в старь,
Но не везде встречали с миром
И, кое-где звенела сталь.
После отца, Екатерина,
Готовясь с Турком воевать,
Давлению Персов уступила
И стала линию сдвигать.
Когда Россия отступила,
Пришел захватчик Надир-хан,
Добавить земли Дагестана,
Давно мечтал себе Иран.
Но дух и силу гордых горцев,
Так и не смог переломить
Народам местным в одиночку
Иранцев удалось разбить.
К одной иранской поговорке
С тех пор причастен Надир-хан:
«Что только очень глупый воин
Решит пойти на Дагестан».
Кизляра стены заложили,
Но отступили до поры.
За море турок гнать решили,
К войне точили топоры.
И хорошо повоевали,
Соединив с Россией Крым,
Анапу взяли с двух попыток,
Весь берег сделали своим.
Батал-пашинск возник в те годы,
Черкесск зовется ныне он,
В честь проигравшего сражение,
Был этот город наречен.
Батал-пашинская станица
Основана вначале там,
Где горстка доблестных военных
Закрыла путь чужим войскам.
Батал-паша крупный военный
Пошел Кавказ завоевать:
Турок примерно, двадцать тысяч,
И местных горцев тысяч пять.
Обоз огромный, сорок пушек,
Кубань преодолели лишь,
Неподалеку впадал в реку
Ручей звенящий, Тахтамыш.
И по иронии наверно,
Ручей был назван в честь того,
Кто был разбит, и за Уралом,
Скрылся без войска своего.
Очень давно здесь хан узбекский,
Великий воин Тамерлан,
Разбил войска своего друга,
Тот чудом скрылся, спас туман…
С детства они были друзьями
И помнил это Тамерлан,
Великим став, он поднял друга,
И Тахтамыш стал зваться: хан.
Был наделен огромной властью
И делал все, что он хотел,
Забывшись, опьянённый властью
В запретный вторгся он придел.
Владения друга Тамерлана,
Ограбил и опустошил.
Помериться величием с другом,
Он опрометчиво решил.
И Тамерлан был в страшном гневе,
Войско на марше развернул,
На поиски врага направил
Каспий в походе обогнул.
Настиг его он на Кавказе
И разгромил его войска,
С тех пор и появилось имя
У маленького ручейка.
Вот, много лет с тех пор минуло,
Как кровь текла рекой в ручей
Опять сражение назревало,
Чтоб не была земля ничьей.
Решили турки разбить лагерь,
Большому войску дать привал,
Русский, воспользовавшись этим,
Тактику в деле применял.
Поспав, наевшись и напившись,
Турок опять пошел вперед.
Огромной силою кичившись,
Знал, что любого разобьет.
А русский поджидал уже их,
Высоты главные занял,
Отряд в три с половиной тысячи
План дерзкий четко разыграл.
Они имели шесть орудий,
Но смело завязали бой,
Турецких пушек половину
Разбили точною стрельбой.
А остальные захватили,
Контратаку провели
И против турок развернули,
Не дав подняться им с земли.
Внушив смятение, погнали,
Бежавших били не щадив,
Все войско начисто разбили,
Многих в Кубани утопив.
Сто тридцать храбрых воинов пали,
За ту победу заплатив,
Станицу в честь Паши назвали,
Еще раз турок проучив.
Немало было битв славных,
Был Матвей Платов, атаман.
Горсткой людей войска громили,
Тучи турецких басурман.
Нелегкими были те годы,
Пять лет назад Мансур восстал
И часто дерзкие набеги
Против неверных совершал.
Война горела очагами,
То там, то здесь случался бой,
Век девятнадцатый уже был,
И пахло уж, большой войной.
***
Сюда Ермолова прислали,
Он крепость «Грозную» воздвиг.
Организованно сражаться
Горцев агрессией сподвиг.
Уж головы Мансур лишился,
Шамиль на его место стал.
Духовный лидер мусульманский
Всех горцев на ноги поднял.
Чтоб землю предков защищали
От русских, что лавиной шли
И цену страшную платили,
Что компромисса не нашли.
Но компромисс надежно спрятан:
Днем он торговец, семьянин,
А ночью он опасней волка…
Не хватит всем кинжалам спин.
И часто жалили кинжалы,
В ущельях шел свинцовый дождь,
Скрывались малые отряды,
Шамиль был бог, отец и вождь.
Ниже достоинства считалось
Переговоры проводить.
Чеченцы делали набеги,
Войска их гнали в горы жить.
Леса рубились на просеки,
Чтоб в них укрыться не могли,
Для освоения территорий
Много станиц перенесли.
Горцев давили дальше в горы:
«Сдайся, смирись, прими закон…»
Выбор для горца невозможный,
С пеленок ведь свободен он.
Корона выбор дала малый:
Царю ли, подданными стать,
Или пропасть на поле боя,
Или к Османам убежать.
***
Вздыхал и вспоминал былое,
Как с горцами был лад и мир,
Как шел через станицу Платов,
Вихрь-атаман, бог и кумир.
Как полюбилась им чеченка,
Взаимной стала та любовь,
Как были родственники против,
Чтоб не мешали они кровь.
Но он украл ее однажды,
Так горцы делали всегда,
Братья, его убить поклялись,
Но миновала их беда.
Отец с трудом их успокоил,
Хоть тоже не в восторге был,
Дочке сказал: — идите к русским,
Больно горяч сыновий пыл.
Подались ближе к Пятигорску,
Под стены крепости большой,
Все заново, с трудом нелегким,
Ведь без гроша шли за душой.
Построились, малость обжились,
Троих родили сыновей,
Жили спокойно, хоть и были
Косые взгляды от людей.
Теперь, станичников казенных,
Всех обращали в казаки,
И в дальние везли станицы,
По жесту царственной руки.
К нему военные ходили,
Проводником позвали стать,
Тропу в горах к чечен-аулу
Им нужно было показать.
Но, наотрез он отказался.
Был посрамлен и оскорблен.
Душою к горцам привязался,
Не мог предателем стать он.
Как сыновья постарше стали,
К ним часто ездили они,
Он мыслить начал по-другому,
Другим он стал из-за любви.
Станичники в него плевали,
А он ударил одного
И мужики, что были рядом
Все навалились на него.
Здоровьем был, все ж не обижен,
Отпор достойный выдал всем,
Хотя и знал, что дня не будет
Теперь без всяческих проблем.
Стоял он молча среди хаты
И вдаль задумавшись, глядел.
Он понимал, что будет дальше…
Ох, как он это не хотел.
— В аул придется убираться,
Коль рискнуть жизнью не хотим…
Вспомнил покойника батяню,
Как предрекал он это им:
«- Пока не поздно, расцепитесь!
Ведь разных вер вы дети, все ж…
На что вы обречете сына,
Что в церковь и в мечеть не вхож?
Своим не станет тем и этим,
Волченком будет жизнь жить.
Подумайте получше, дети,
Должно ли это с вами быть?»
Влюбленным очень трудно думать,
Влюбленным хочется любить…
К друг-другу бросились в объятия
И, как умели стали жить.
***
Поднялись рано на рассвете,
Решили с вечера уйти.
Покуда солнце не в зените
Местность открытую пройти.
Их сыновья были в ауле,
У деда, далеко в горах.
Вдвоем отправились в дорогу,
Несли пожитки на руках.
Прошли редут Воровсколесский,
Что на возвышенности был,
Держал контроль он над дорогой
И за станицею следил.
Вечером были у предгорья,
Поспать на сено прилегли,
Сюда к утру б только добрались,
Но их на бричке подвезли.
А где-то в стороне, на тракте,
В пыльной карете не мог спать,
Лермонтов Миша, мальчик чахлый,
Ехал здоровье поправлять.
Бабка везла его на воды,
Лечить целебною водой,
Чтоб на всю жизнь в Кавказ влюбился,
Поэта, тонкою душой.
Позже, служа царю и флагу,
Военным на Кавказ попал,
Маслом писал о нем картины,
Стихи Кавказом пропитал.
Здесь же по молодости вспыльной,
Из-за обидных, желчных слов
Дуэль с Мартыновым случилась…
Все знаем мы итог, каков.
Край, безусловно, изменился:
Посты, дороги, войска шли,
Телеги, лошади, обозы
Понуро двигались в пыли.
Усталый взгляд, мрачные лица,
Довольных было не найти.
Засады, дерзкие набеги
Случались часто на пути.
Но чью-то боль и настроение
Империи не ощутить.
Люди — есть малые песчинки,
Песок в растворе должен быть.
В растворе каменно-бетонном,
Чем заливался край межи.
Орел двуглавый раскрыв крылья,
Впился когтями в рубежи.
И в сотни тысяч убиенных
Будет назначена цена,
Земли бесплатно не давались,
Кровью оплачены сполна.
Ведь турки в долг не отдавали,
Тут жизнями нужно платить,
И закусив губу платили…
Царь повелел — тому и быть.
С турками, персами понятно:
Они враги, они чужды,
Жаль местным горцам не укрыться
От потрясений и беды.
Есть поговорка: «Что лес рубят,
А щепки в стороны летят…»,
Как ни прискорбно, но столкнулись
Свободный горец и солдат.
Солдат в присяге не свободный,
Страны великой верный сын
Ведь рядом так же умирали:
Князь, офицер и господин.
А горцев была только горстка,
Им на своем не устоять,
Россия в топку этой битвы
Могла дивизии бросать.
Ох, если б мудрости хватило
Не воевать, а говорить,
Но времени было так мало…
Царь повелел — тому и быть.
Позже, потомки всех рассудят.
Осудят, иль благословят,
Пока что русский шел лавиной,
А горец встал на газават.
Однажды допустив ошибку,
Начав друг друга убивать,
Ящик Пандоры приоткрыли…
Где ж мудрость, что б это понять?!
Хотя, другой и нет дороги,
Иначе не могло и быть.
Есть результат только от силы,
Словами власть не утвердить.
Тем более у наших горцев,
У древа тюркского ветвей,
Тут только те власть и держали,
Кто кровожадней и хитрей.
Давно хотели эту землю
И турки с персом захватить,
Сюда не редко приходили
Грабить и в рабство уводить.
Различие в вере мусульманской
Наличие разных в ней ветвей,
Столетья делает врагами
Бога единого, детей.
И враг не стал бы толерантен,
Просто бы сделал геноцид.
Чтоб иноверцы исчезали
С лица общей земли, как вид.
А русским буфер был здесь нужен,
Высокий, каменный забор,
Чтоб не было врага под боком,
Надежней нет Кавказских гор.
И русский нес сюда порядок,
Уклад имперский и закон,
Веру, не трогая чужую,
Упрямо строил свой заслон.
Несли сюда с собой науку,
Образование и свет,
Но кровь теряли, продвигаясь
И лили чью-то кровь в ответ.
Закон был нужен однозначно,
Чтобы порядок общий был,
Чтоб остудить безумство мести,
Местных князей умерить пыл.
Жестокость, ненависть с которой
Они дрались между собой,
Не снилась и врагам с чужбины.
Власть добывалась лишь войной.
И процветали в ней убийства,
Работорговля и грабеж,
Власть выгрызали друг у друга
Дальней родней являясь, все ж…
Горцы воспитаны свободой,
С детства впитали крови месть,
Тут слово жизнь имеет смысл,
Но только после слова честь.
И те же принципы у русских,
Лишь с воспитанием другим.
Цивилизации пороки
Отнюдь не чужды были им.
Образование, манеры,
Балы, попойки и разврат…
Дети законов гор суровых
Им объявили газават.
Войны священной, мусульманской,
Чтобы устои защитить,
Но русских это не пугало…
Царь повелел — тому и быть.
Очень упрямые две силы
Сошлись в безжалостном бою,
Где отступали очень редко.
У скал ведь бились, на краю.
Понять умом Россию сложно,
Коль не родился в ней, не рос
И чужеземцев постоянно
Этот преследует вопрос.
Величие и блеск шикарный
Соседствует здесь с нищетой,
Звон хрусталя и блеск бриллиантов,
С обычной серой простотой.
Сильна наука и искусство
На фоне общей темноты,
Грязь непролазная окраин
И центра в золоте мосты.
Дремотно-сонная чванливость,
А в глубине спит сильный дух,
К врагам нередко милосерден,
К своим частенько слеп и глух.
Москвы разбойничьи притоны,
Над чернью белый камень стен,
Что помнит смуты и волненья,
Запах отравы и измен.
В этой навозной, рыхлой почве
Произрастают семена
Людей великих и могучих,
На коих держится страна.
***
С рассветом двинулись в дорогу,
В гору с трудом дыша, пошли
И к вечеру, совсем без силы,
К аулу горному пришли.
В ауле было возбуждение,
Вернулся с вылазки отряд.
Убитые лежат накрыты,
Кучкою пленные стоят.
Утром напали на колонну,
В ущелье завязали бой
И русских сильно потрепали,
Добычу принесли с собой.
Виднелись головы на пиках
Усатых, русских мужиков,
Глаза их в ужасе застыли,
Взгляд у зверей, как раз таков.
Тоже и с горцами творили
Напав внезапно казаки,
Тела тонуть не успевали
В водах несущейся реки.
Все тайники война открыла,
В которых ненависть жила,
Гримаса злобой исказилась,
В крови заляпана была.
Завыли женщины в сторонке,
Мужчины лишь хоронят здесь.
Молча стоят, скрипя зубами,
А на умах лишь только месть.
Мулла прочтет в распев молитву
И павшие уйдут в закат.
Всех родственников в строй поставит
Кровная месть на газават.
Плоды политики державной
Взойдут, как тесто на дрожжах,
Завтра слова будут возможны…
Сегодня — только на ножах.
***
Отец, хоть холодно, но принял,
Кормил, о жизни расспросил,
Сказал, что сын их в битву рвался
И, что его он не пустил.
— Свои ему и те, и эти…
Богам вы задали вопрос.
Навряд ли на него ответит
И наш Аллах, и ваш Христос.
— Отец, ведь нас же убивают!
Зачем нельзя мне воевать?!
— Сын, навоюешься, успеешь,
Завтра отвечу, дай поспать.
Смотрел он на красавца сына,
Глаз голубых небесный цвет
И думал: «Какой сложный выбор
Достался в девятнадцать лет».
Сражаться вместе со своими
Против своих же до конца…
Исчезнет навсегда улыбка
С его беспечного лица.
На шее ладанка из меди,
Одел ему когда-то дед,
На ней был Николай Угодник.
«- Пусть сохранит тебя от бед.
В любой извилистой дороге
Ты Николаю помолись
И, если искренне, от сердца,
Слово достигнет его высь.
Услышит Николай Угодник,
Чудом облегчит тебе путь,
Но только искренне, запомни!
От всего сердца, не забудь!
Мне его мать давно одела,
Когда я с Разиным ходил
И он хранил меня в походах
И, когда персов в море бил.
Ну, а когда нас погромили,
На Дон я вырваться сумел,
И на Хопер родной оттуда
Я вольной птицей полетел».
Все вспоминая, задремал он,
Сказался недосып двух дней,
Вновь видел странную картину,
Вторые сутки жил он с ней.
Кто-то невиданный доселе
Внутри него, в него глядит
И он с ним вроде бы о жизни,
Так задушевно говорит.
Так долго молча говорили,
Понял: Андреем его звать,
Устал он очень и напуган.
Думал: «куда бы убежать…
От страшной жизни, куда б скрыться,
Подальше спрятаться от бед
Туда, где добрые все люди?»
Искал он спрятанный ответ.
Будто в его глазах он видел
Другую, страшную войну,
Кого-то на людей похожих,
Понятных только лишь ему.
Дома причудливые очень,
Стальных коробок гул и вой,
И через все это виднелся
Добра и зла извечный бой.
Проснулся вдруг от треска ружей
И выла в воздухе картечь,
Остатки сна в мозгу исчезли,
Нет времени его сберечь.
***
Вокруг стрельба, огнь и хаос,
В аул входили с двух сторон,
Слышались залпы легких пушек,
Входил российский батальон.
Носились казаки меж саклей
Пришпорив взмыленных коней,
Рубая шашкой слева, справа,
Блестящей в зареве огней.
Хлопки, звон стали, брань и стоны
Слились в один истошный гул,
За жизнь, по-видимому, насмерть
Бился затравленный аул.
Возмездие неотвратимо
За нападение пришло,
Для большинства мужчин в ауле
Солнце последний раз взошло.
С хрустом ядро влетело в саклю,
Через секунду грянул взрыв,
По полу борозду прорыло,
Стены осколками пробив.
Накрыл жену собой в порыве,
Вскочил, куда-то побежал,
Отец, изодранный железом
От боли скорчившись, стонал.
Столпились внуки возле деда,
А он хрипел им: — В лес бегом…
Вокруг ужасное творилось,
Крик и стрельба были кругом.
Старший уже вооружился
Тяжелым кремневым ружьем,
Он выхватил клинок казачий,
Всех стали прикрывать вдвоем.
К лесу бежали без оглядки,
Женщины, дети малых лет,
Мужчины бой вели в ауле,
Кровавый расцветал рассвет.
Свою жену, сынов обеих
Меж саклей к лесу он повел
И, если б кто-то приближался,
То старший сын огонь бы вел.
Услышал вдруг ружейный выстрел,
Потом два выстрела в ответ,
Через секунду хлопок слабый,
Это был сына пистолет.
Довел семью до края леса
И к сыну быстро побежал,
Увидел, что на входе в саклю
Казак застреленный лежал.
Услышал звон ударов шашкой,
Немедля внутрь забежал,
А там, его родной ребенок
Кровью залитый угасал.
Клинком разрубленная шея,
Порванный, ладанки шнурок…
Он словно онемел всем телом
И страшно закричал: — Сынок!
Трое казаков было в доме,
Но один раненный лежал,
А ближний резко повернулся,
Взгляд удивленье выражал.
Сходу клинком его ударил,
Одним ударом зарубил
И взгляд свой на убийцу сына,
Словно звериный устремил.
Сабель железо зазвенело,
Билась, зазубриваясь, сталь,
Светилась заревом рассветным
Прекрасных гор Кавказских даль.
Противник яростно сражался,
Но он рассек ему бедро,
Из его раны кровь хлестала,
С ведро наверно натекло.
Весь бледный, пал он на колени,
Он ему голову отсек
И после этого над сыном
Лишь только наклониться смог.
Капали слезы вместе с кровью,
Было рассечено плечо
И на боку зияла рана,
Пекло, и было горячо.
Стал на колени возле парня,
Смотрел в застывшие глаза,
Свои зажмурил он от горя
И с них сорвалась вниз слеза.
Сжимал он ладанку рукою,
С которой путь отец прошел,
А сзади кто-то шевельнулся,
Курок на пистолете взвел.
От горя словно отключился,
Щелчок курка не замечал.
Возможно, даже сам хотел он,
Чтоб раненный в него стрелял.
Андрей, наверное, осилил,
Сейчас с ним был он заодно:
«Нет больше сил, жить среди горя.
Сегодня, завтра… все одно».
Курок ударил молоточком,
Издав своеобразный звук,
Он словно эхо его слышал,
С ним в вперемешку сердца стук.
Доли секунды горел порох,
Змеей гремучей зашипел,
Сноп искр гнался вслед за пулей
И тут же выстрел прогремел.
Кусок свинца попал в затылок,
И в один миг все прекратил.
Ужасный круг потерь тяжелых
Он вместе с жизнью завершил.
Упал он прямо возле сына,
Лицом к лицу, глаза в глаза,
Они безжизненными были,
Застыла на щеке слеза.
Руки ладонь ему разжали,
Забрали ладанку, кольцо
И кто-то прорычал проклятия,
Плевок попал ему в лицо.
В крови и с грязью под ногтями,
Руки обшарили штаны.
Пятак, полушка и копейка
Была им премия войны…
…А через месяц от набега,
Рухнет станичная изба.
На чердаке его колечко
И там же ладанка была.
Пройдут года и вместо хаты,
Бугор лишь будет в бурьяне.
Сдастся Шамиль, притихнут горцы,
Дав долгий перерыв войне.
А ладанка уйдет под землю,
Сто девяносто восемь лет
Будет лежать в земле спокойно
И не увидит солнца свет.
Однажды, своим медным телом
Сигнал прибора отразит,
А тот на жидкостном экране
Цифры на медь отобразит.
В наушниках сигнал услышав,
Копатель траву разгребет
И для уверенности большей
Катушкой снова проведет.
Вонзится в грунт лопатка «зубр»,
Сапог надавит на нее,
Подковырнув с землей разлучит,
Перчатки вычистят ее.
Дома помоется под краном,
Священник вновь освятит медь,
С лентой георгиевскою рядом
В «ладе калине» ей висеть.
***
Висел и трясся в зазеркалье,
Сил не хватало дальше жить,
Дьявол в сочувствии был рядом,
А он просил себя убить.
Смешались в голове все судьбы,
И кто он сам, стал забывать,
Князю пришлось потратить силы,
Чтоб вспомнил, даже утешать.
— Себя ты здесь убить не сможешь,
А в ком-то будешь — так вперед!
Не раскисай, держись, я рядом,
Ведь все когда-нибудь пройдет.
Большую часть ты дела сделал,
Так дальше двигайся уже,
С ума сойти обидно будет
Тут, на финальном рубеже.
Держись, крепись и успокойся.
Жалею часто я, поверь,
Что разлучил обманом с Богом,
Открыв к соблазнам людям дверь.
Он ощущал себя пустышкой:
Под оболочкой пустота.
И ничего не волновало,
Ни жизнь, ни смерть, ни красота.
Было настолько ему больно,
Казалось, сам он болью был,
Ведь боль была неощутима,
Он ощущения позабыл.
Свои родители, детишки,
Военный летчик, депутат,
Хотя его не очень жалко…
Глупый студентик-музыкант.
Потеря старшего ребенка,
Невыносимо тяжела,
Смерть собственная многократно,
Почти с ума его свела.
Все было пресно и безвкусно,
Он просто знал, что вокруг боль,
Все слезы выплакал как будто,
Осталась на щеках лишь соль.
Оглох от тишины безмерной,
Обволокла все темнота,
Тысячи людей, сотни событий
В нем растворила кислота.
Забился маленьким мышонком,
Мечтая отдохнуть чуть-чуть,
Не зная, когда вновь начнется
К новой судьбе не новый путь.
***
Опять все тихо закрутилось,
Не знал он, сколько отдыхал,
Может быть час, или минуту,
Он ничего не понимал.
Кричал, что было силы: — Хватит!!
Не изменилось ничего,
За пелену хотел схватиться, —
Не зацепиться за стекло.
Без сил, без чувств, почти без воли
Каплей вошел в водоворот,
События мелькали, лица…
«Куда на этот раз несет?»
Зеркало маленькое видно,
Словно окошко в мир другой,
В зеркало смотрится мужчина,
Оценивая облик свой.
Усы наклеенные только
Проглаживает над губой,
За руль со знаком «мерседеса»
Одною держится рукой.
Доли секунды блеск он видел,
Глаза зажмурились слегка.
Так и не смог понять он это,
Лишь крепче сжала руль рука.
Взревел мотор, горит зеленый
И он проворно вплыл в поток,
Что-то внутри его творилось,
А он понять это не мог.
Опять на светофоре замер,
Теперь бородку расправлял.
Проехал два Венских квартала
И свою внешность поменял.
Остановился на парковке,
Очки прозрачные одел
И не спеша вокруг машины
Он все пространство осмотрел.
Вышел, и с заднего сиденья
Свой чемоданчик прихватил
Взяв направление к тротуару
Машину с пульта он закрыл.
Шел не спеша по тротуару,
Скамейку взглядом присмотрел:
Напротив ресторана «Цезарь»
И на нее вальяжно сел.
«Цель через час сюда приедет
Боснийской мафии отец
И, если все пройдет по плану,
То через час ему конец».
Напротив дом многоэтажный.
«Пятый этаж бы подошел».
Поднялся, быстро осмотрелся,
К дому уверенно пошел.
«Номер пятнадцать, фрау Марта.
Возможно, эта мне пойдет».
Нажал на кнопку домофона
И ждал, что кто-то подойдет.
Но домофон не поднимали.
«Лучше и быть бы не могло,
Меньше работы, и не нужно
Пугать мне смертью никого».
Универсальный ключ сработал,
Двери подъезда распахнул,
Он неприметным человеком
В дом фрау Марты проскользнул.
***
Отмычки копошились тихо,
Словно шептали в тишине,
Уговорить замок пытались:
«Доверься и откройся мне».
Замок — мужской, отмычка — женский,
А, если бы наоборот,
То мог и не уговориться,
Мужской на это — слабый род.
Проник, с порога осмотрелся:
Печка холодная была,
Ведро пустое для отходов,
Пыль на всех полках залегла.
Без свежих вкладок холодильник,
Лишь долгосрочный фабрикат,
Мыла кусок, засохший в ванной.
Всему, что видел он, был рад.
«Значит, давненько фрау нет здесь.
Пусть еще часик не придет.
Мне не придется что-то делать,
Себя от стресса сбережет».
Собрал оружие, треногу,
Установил, как телескоп,
Защелкнул оптику на место,
Мощную, словно микроскоп.
Из глубины балкона чтобы,
По цели мог огонь вести.
Это подарит ему время,
Шанс верный ноги унести.
«Босниец с классною охраной,
С ним все матерые волки,
Все с юных лет при криминале,
Встречаться с ними не с руки.
Точки горячие, спецслужбы,
Он кадры лично подбирал.
С такою сильною командой,
Уж пол Европы он подмял.
Вот потому-то и заказан.
Занервничал какой-то босс,
Нужно решать с одной попытки,
Ценою в жизнь этот вопрос».
Набрал из секретера книги,
В четыре стопки разложил,
Словно на малые колонны
На них он стул установил.
Будто бы трон на возвышении,
Перед треногою сидел,
Вход в ресторан, как на ладони
Он видел в «цейсовский» прицел.
Часы показывали время:
«Осталось малость подождать».
Сидел, смотрел куда-то в точку,
Былое начал вспоминать.
***
Как он в начале девяностых
Впервые оказался тут,
В Россию он гонял машины,
Но случай изменил маршрут.
Ввозил из Венгрии вначале,
Потом Германия была,
Для тех, кто тем же занимался,
Его тропа другой была…
В Словению как-то заехал,
На «тачки» цены разузнать,
Законы про транзитный номер
Не знал, а надо было знать.
Когда назад он возвращался,
Шлагбаум венгр не открыл,
Целый скандал там приключился,
Он даже газом спрыснут был.
Закон таков: транзит выходит, —
Назад ему дороги нет.
Пришлось в Словению вернуться
И поискать другой ответ.
Чтоб через Австрию уехать,
Виза нужна, которой нет…
Сидел он в «жигулях» и думал,
Встречал с бессонницей рассвет.
Ужасно голова болела,
Не пожалели венгры газ.
Плоды незнания законов
Пришлось отведать в первый раз.
Наутро принял он решение:
Машину бросить во дворе
У местного, чей двор напротив,
«За ней вернусь я в сентябре».
Словенец, хоть в восторге не был,
Но все ж ему не отказал.
«Пусть лучше побыстрей уедет
Этот напористый нахал.
Чтоб газ таможня применила,
Их сильно нужно довести,
После отказа, он повторно
Машину пробовал ввезти.
Мой заказал эвакуатор,
За перевозку заплатил
И туже самую машину,
На тоже кпп вкатил.
Венгры смотрели удивленно.
— Мы же закрыли проезд Вам!
А он в ответ: — Она не едет.
Видишь, ее завозят к вам.
Стал нарастать накал беседы,
Венгерскую он тронул мать
И был готов, судя по виду,
За все слова ответ держать».
Отцы их русских не любили.
Они узнали почему:
Трое мужчин одетых в форму,
Почти что сдались одному.
И от испуга, желчи жжения,
С газом баллончики достав,
Как женщины обороняли
Здесь рубежи своих застав.
Кузьма словенец, это видя,
Эвакуатор развернул,
А русский, на прощание столбик
Их пограничный, ногой пнул.
Хмурый назад он молча ехал
И пахло газом от него,
А Кузьма знал, что не боится
Тот даже черта самого.
Сгрузил машину возле дома.
Русский всю ночь в ней просидел,
А утром рано в доме Кузьмы
Звонок в прихожей прозвенел.
Просил пристроить тот машину
У Кузьмы на его дворе,
В такси он в Венгрию поехал
И появился в октябре.
Поставил литр русской водки,
Хоть Кузьма думал: «денег даст»,
Спросил: — Нормально? Тот кивнул лишь,
И со двора ушел балласт.
***
Помнил, как он домой вернулся
В Венгрии вновь взяв «жигули»,
Как в Австрию он делал визу,
А дни быстрой рекой текли.
Как взял с собою он парнишку,
Чтоб «жигули» перегонять,
Хотел взять в Вене иномарку,
Потом попробовать продать.
В Вену два тура для туристов
Киевский сделал им Армян.
В Киеве жил, ведь не вмещает
Дельцов всех шустрых Ереван.
До Киева доплелся поезд,
Деньги на туры поменяв,
Делец их посадил в автобус,
Во всем удачи пожелав.
Вспомнил знакомство с Александром,
Что в дверь отеля постучал,
Услуги в поисках машины
На чисто русском предлагал.
Саша был родом с Украины,
Пять лет уже он в Вене был,
Мог реставрировать картины,
Клиентов даже там нажил.
А раньше, развозил он почту,
Неплохо большой город знал
Язык освоил в совершенстве,
За деньги помощь предлагал.
— Чтоб время зря вы не теряли,
Машины я вам нахожу,
Везде со всеми я общаюсь
И на «Фиате» вас вожу.
Каждый за это даст сто «баксов»,
Ну, что согласны, или нет?
Труда навряд ли вам составит
Предугадать, каков ответ.
Стали кататься и общаться,
Парнишка в номере их ждал,
Ведь он всего одну машину
В огромном городе искал.
Как-то заехал с ним он в офис,
В районе очень дорогом,
Розовощекий, лысый боров,
В нем угощал их кофейком.
Это был Сашин покровитель,
Клиентов гнал со стариной.
Давно уж не развозит почту
Тот реставратор молодой.
Боров был бывший комитетчик,
На старость в Австрии осел,
Чем занимался — непонятно,
Но явно не сидел без дел.
Саша ему о буйном нраве
Парня с Кавказа говорил
И тот, зайдя с дальних позиций
Ему работу предложил.
***
Медленно, чинно, деликатно
Толстяк беседу продвигал,
Чтоб не сказать имен и фактов,
А собеседник понимал.
Понял тогда он из беседы,
Что нужен кто-то здесь ему
Решать особые вопросы,
Что не поручишь никому.
— К примеру, господин упрямый
После театра шел домой,
А вы с ним провели беседу,
Он стал сговорчивей со мной.
— А, если нет? — Нет, в каком смысле?
— Ну, не поможет разговор…
— Еще бывает удар битой,
Или два выстрела в упор.
Сказал, и прямо взглядом впился.
Он за реакцией следил.
Глаза прищурил, улыбнулся.
— Ну-ну, я просто пошутил.
Помнил, как было интересно
Ему об этом говорить,
Но стать таким, он смог бы вряд ли,
Решил, что: «этому не быть».
Кофе допил, сказал: — Спасибо.
— Ну, что ответишь, друг ты мой?
Взгляд опустил под его взглядом.
— Поедем лучше мы домой.
— Конечно, лучше поезжайте.
Не буду много говорить,
Но о беседе нашей тихой
Лучше скорее позабыть.
Очень хотелось быстрей выйти,
Беседа требовала сил,
Вздохнуть хотелось с облегчением
И он сказал: — Уже забыл.
Потом была домой поездка,
Продажа пригнанных машин,
Но кризис всех отбросил вскоре
От ярких, бизнеса вершин.
Все прогорело и сломалось.
Вновь рынок, рэкет и менты…
О жизни сытой и спокойной
Остались только лишь мечты.
На почве бедности — развелся,
Сам круглым сиротою был.
Однажды, все собрав финансы,
Вновь тур по Вене он купил.
***
— Ага, вернулся! Здравствуй, здравствуй!
— Здравствуйте. Поздно, или нет?
— Здесь опозданий не бывает,
Ведь только с виду белый, свет…
Так стал он жить в сердце Европы,
Сердце свое, для чувств замкнув,
Делая черную работу,
Мораль Христа перешагнув.
Достиг с годами совершенства,
Со всей Европы шел заказ.
Министр (так стал зваться боров),
Их игнорировал не раз.
— Не наших уровней заказы,
А тем не доверяю я.
Ты киллер экстра-класса, помни,
Эта цена не для тебя.
По очень непростой системе
Он про заказы узнавал,
Всегда менял пути и схемы,
Все постоянно шифровал.
Школу отменную прошел он,
Наш лучший в мире комитет.
Всегда под брючиной носил он
Маленький, черный пистолет.
Словно чутьем полу-звериным
Заказ министр выбирал,
Брал информацию и деньги,
А он, спланировав, стрелял.
Помнил банкира-фабриканта,
В Испании крайний заказ.
Десятки разных фотографий…
В прицел он видел цвет их глаз.
Давно, как личный штамп прижилось,
Выйдя случайно, как-то раз:
Первая — в грудь и прямо в сердце,
Вторая — точно между глаз.
Стрелял отменно из всего он,
Подолгу в тире все палил,
Который был под дачным домом,
Министр для встреч его купил.
Не мало он поставил штампов,
Слухи ходили много лет,
А репортеры заливались,
Что у полиции сил нет.
Заочно дали ему кличку,
Все называли его: «Нос».
«- Вчера сработал нос в Париже
И ноги, как всегда унес…»
Ведь два отверстия у носа,
Ноздри, как братья близнецы.
Слухи ползли по всей Европе,
Во все далекие концы.
Нос быстро превратился в призрак,
Редко, но метко он стрелял
И, если брался, все ж за дело,
То безупречно выполнял.
***
Вдруг дернулся, припал к прицелу:
Босниец прибыл точно в срок,
Дыхание стало спокойным,
Палец прижавшись, грел курок.
Закрыв широкими плечами,
С ним рядом двигалась толпа.
Прицел стрелять ему позволил,
Четко виднелась голова.
Стрелять в затылок, или спину
Привычки он не заимел.
Решил дождаться, когда выйдет
И сделать так, как он хотел.
Час ожидания был тяжким.
Весь час с собою говорил.
Был поражен тем, что открылось:
Внутри него кто-то ожил.
Кто-то молил его все бросить
И без оглядки уходить,
Он знал, что это невозможно,
Что этого не может быть.
«Наверно это из-за стресса,
Пора, наверно на покой…
До этого мне не случалось
Так говорить с самим собой.
Отложено, уже не мало,
Пора от дела отходить.
Но это — должен я закончить,
И по-другому здесь не быть».
Так явно он внутри услышал
Просьбы, мольбы и горький стон,
Что будто это он рыдает…
«С ума схожу», подумал он.
Вдруг, ключ в замке начал вращаться,
Со стула кошкой соскочил,
К входной двери метнулся тенью,
Шторкой, вид на балкон прикрыл.
Секунды, все же не хватило…
Секунда эта вечность шла,
Дверь распахнулась перед носом
И фрау с сумкой в дом вошла.
Уже немолодая Марта
Сумку дорожную держа,
Стояла, затаив дыхание,
К горлу прижалась сталь ножа.
Мужчина с стильною бородкой
Сказал доходчиво вполне:
— Нужно вести себя спокойно.
Вас убивать нет смысла мне.
Я это сделаю, поверьте,
Если пойдет что-то не так.
Сумку забрал. — Вот стул, присядьте,
Смотрите в пол, да-да, вот так.
Пакет бумажный от продуктов
Он ей на голову воздвиг,
Руки связал за спинкой стула
И все затихло в тот же миг.
Фрау сопела и молчала,
Ее еще чуть-чуть трясло.
«Насильник…» промелькнула мысль,
Когда увидела его.
Заметив нож, перепугалась,
Хотела было, закричать,
Но не насильник очень нежно
Смог к шее лезвие прижать.
«Что же он делает в квартире?
У меня нечего забрать,
А потому и нет причины
Меня за что-то убивать.
Может быть всё-таки насильник?
Наверно нужно подождать.
Пошарит без толку по полкам
И станет злобу вымещать».
Сидела, размышляя фрау,
О случае, что дан судьбой,
Хлопнуло что-то на балконе,
Секунда, и хлопок второй.
Что-то, звеня на пол упало,
Шорохи, быстрые шаги.
«Что же такое происходит?
О, Боже правый, помоги…»
И будто бы ответ, как эхо
В ушах послышалось: «Ты верь».
Шаги остановились рядом,
Чуть позже затворилась дверь.
А через семь минут открылась,
Люди в квартиру к ней вошли,
Рука коснулась ее пульса,
И ноги на балкон пошли.
На иностранном говорили
Два голоса между собой,
У Марты сердце колотилось,
Будто часов огромных бой.
Все же смогла не шелохнуться,
В пятках была ее душа,
Мимо шаги прошли на выход,
От бега тяжело дыша.
В следующий раз открыли двери.
К ней полицейские вошли,
Марту от стула отвязали,
Оружие стрелка нашли.
В участке долго фрау марта
Память пыталась напрягать,
Впервые фоторобот Носа,
Кому-то удалось создать.
***
Вскочив на стул, припал к прицелу,
И вовремя, босс выходил.
Подвел под сердце маркер цели,
Выдохнул, палец надавил.
Щелчок, затвор отбросил гильзу,
Глушитель пламя погасил,
Ствол нарезной отправил пулю,
Будто бы в грудь шуруп вкрутил.
Упав охранникам на руки,
Босниец уже мертвым был
И тут, меж глаз его погасших,
Свинец отверстие пробил.
«Все, дело сделано, уходим.
Фрау придется подмести…»
Блеснуло лезвие и сразу
Внутри все начало трясти.
«Прошу и умоляю, хватит?!»
Слышал внутри он чей-то крик,
Даже за голову схватился,
Глаза зажмуривши на миг.
«Мне самому бы не хотелось,
Но она видела меня.
Хочешь увидеть фоторобот
Сегодня на исходе дня?»
«Все будет хорошо, уходим…»
И нож послушно лег в чехол.
Взглянув на сжавшуюся Марту,
Он быстро к выходу пошел.
«Навряд ли фоторобот выйдет,
Ведь маскировка хороша…»
Сама себе покой внушала,
Беду предчувствуя, душа.
***
Лежал в квартире на диване
И фоторобот наблюдал.
«Довольно точный получился.
Наверно Марту он пытал…»
Диктор рассказывал народу,
Что засветился все же Нос.
И, что теперь его поимка
Лишь только времени вопрос.
Подали фото без бородки,
Потом подали без усов.
И, это было его фото…
Сидел он будто без трусов.
Звонок раздался от министра:
— Ты что там, подмести не мог?!
Все очень плохо, понимаешь?
Ты засветился, видит бог.
Нам нужно встретиться сегодня.
На старом месте, часа в три.
Ты проверяйся по дороге,
Вокруг внимательно смотри.
Трубка легла и тихо стало,
А он, задумавшись, сидел,
В уме крутились варианты
И пистолет в руках вертел.
Настало два часа, собрался,
Стоял и в зеркало глядел.
Будто бы тот, другой, что жил в нем
Спокойно на него смотрел.
Парик цены невероятной
И самый лучший в мире грим:
Нос заострился, впали щеки.
Общего мало стало с ним.
Линзы контактные сменили
На голубой, цвет серых глаз
Он мастер стал по гримировке,
Проделав это много раз.
Подъехав к месту многим раньше
Он не спешил в тот дом войти.
Почувствовал беду душою:
«Есть шанс оттуда не уйти».
Ждал полчаса, и вот министр
На трубку стал ему звонить,
А он нажал другую кнопку,
Чтобы мобильник отключить.
Симку сломал и батарею
Из телефона вынул вон.
«Здесь больше телефон не нужен…»,
Сам за себя теперь здесь он.
Вскоре из дома вышли двое
И сели в красный «БМВ»,
Резко рванула их машина
Следы оставив на траве.
Окраина, лесной поселок,
Для встреч был домик у них тут.
Только в нем не было министра,
Он чувствовал: «его здесь ждут».
«Решил подчиститься министр…»
Спрятав бинокль, думал он,
Вдали шли по тропинке люди,
Птиц, разносился перезвон.
До темноты все было тихо,
Зеленый плащ его скрывал,
А с темнотою в дом пробрался
И там позицию занял.
Сейчас, сон просто невозможен,
Под утро, все же задремал.
Кто-то вздыхал в его глубинах
И он кого-то утешал.
А тот, усталый, изможденный,
Круги чернели вокруг глаз,
Он про людей каких-то страшных
Без слов рассказывал рассказ.
И вскоре вызвал раздражение,
Реально все, словно не сон,
Он понимал, что ненавидит
Того, кто в общем-то есть он.
Как будто в зеркале огромном
Мелькнув, исчезла чья-то жизнь,
Потом волна пошла и голос:
«- Еще не все Андрей, держись».
Вздрогнул от звука, весь напрягся.
Сосед ворота открывал,
Мотор гудел его машины
И больше он не задремал.
«Наверное, есть Бог на свете,
Иначе, что это за сон?
Ведь это внутренний мой голос…
Так жить, больше не хочет он.
Еще немного, все же надо,
Так что, придется потерпеть.
Одна нелепая ошибка,
И здесь придется умереть.
Давно на Родине я не был,
Лишь там хотел бы умирать,
А чтобы умереть нескоро,
Здесь нужно будет убивать».
В этот же день, где-то к обеду
Ключи послышались в замке,
Он был уверен и спокоен,
Был пистолет в его руке.
Трое вошли, закрылись двери.
Министр и те двое с ним,
Он резко вышел из-за шкафа,
Открыл огонь по тем двоим.
Министр к кобуре нагнулся,
Но получил в лицо ногой,
Восемь секунд и все затихло,
Достал свой пистолет второй.
Двое в агонию впадали:
Хрипели, выгнувшись дугой.
Один был молодой мальчишка,
Другой, как он, был с сединой.
Схватив по три-четыре пули
И не успев ничто понять,
Тела их будто бы боролись,
Пытаясь, жизнь удержать.
Вместе с дымком, с грудных отверстий
Вверх улетали души их.
Жизнь, как вода ушла сквозь пальцы
Всего лишь за какой-то миг.
Навел свой ствол он на министра,
А тот, с улыбкой произнес:
— Чистишь своих ты, тварь тупая?
Чужих ведь надо чистить, Нос!
Сейчас решаешь превосходно
Довольно не простой вопрос.
Ты загубил все наше дело…
Так будь ты, трижды проклят Нос!
Не мог там подмести старуху,
Все наше дело запорол…
Он говорил, брызжа слюнною,
Глядя в упор на черный ствол.
Палец стал нажимать сильнее,
Вот-вот закроется вопрос…
— Оставь мне жизнь и убирайся,
Прошу, не делай это, Нос?!
Вновь что-то в нем зашевелилось,
Так же, как с фрау в прошлый день.
Решение было готово,
Но вдруг сомнений вышла тень.
«Хватит! Не надо, ради Бога!»
Кто-то внутри него кричал.
«Нет больше силы, видеть смерти…»
Рыдая кто-то умолял.
Он протянул ему оружие,
Свой опустевший пистолет.
— Ну-ка, возьмись за рукоятку,
Дай гарантийный мне билет.
Министр, нехотя исполнил,
Все то, что он ему сказал:
Сжал рукоятку,
И понуро, назад оружие отдал.
— Пальцы твои на мокрой пушке
И, если что случись со мной,
Получат вскоре в Интерполе
Так нужный им подарок мой.
И сам себе уже не веря,
Все же решение сменил:
Взмахнув рукою, рукоятку
На лысый череп опустил.
Крякнув, как раненная утка,
Боров свалился на палас,
От боли потеряв сознание,
В тике задергался лишь глаз.
***
В соседнем городе от Вены,
Приехал на жд-вокзал,
Ячейку камеры хранения
Ключом спокойно открывал.
Российский паспорт заграничный,
Наличных неплохой объем,
Кредитки с тайной разных цифр
И кое-что было при нем:
Достал пакетик непрозрачный,
В ячейку тихо уложил,
Ключ повернув, набрал пять цифр,
И ключ в карман себе вложил.
Теперь он чист, теперь свободен,
Сейчас лишь хочется поспать,
Он долго обходил капканы
И очень сильно смог устать.
К ячейке больше не вернется,
Ценностей в мире таких нет,
Чтобы сюда он возвратился.
На все вопросы — знал ответ.
В Словению приехал вскоре,
До вечера проколесил,
Сидел и думал на стоянке,
Машину долго не глушил.
Судьба маршруты повторяла,
Все развернув в обратный путь,
Глаза смыкались незаметно.
«На час-другой можно заснуть».
Глаза закроются и снова,
Он их откроет и сидит,
Но все спокойно на парковке,
Он среди ста машин стоит.
Сон, словно камень ко дну тянет,
Вынырнул, воздуха глотнул,
Вновь тяжкий вес тяжёлой глыбой
Тебя на глубину втянул.
Опять собравши силы в кучу
И волю сжавши с кулаком,
С трудом ты с глубины всплываешь,
Воздухом выбить с горла ком.
И после, только лишь проснувшись,
Поймешь, что все же утонул,
С камнем со дна не смог подняться…
Ты обессиленный уснул.
Пред тем, как задремать он думал:
«Судьба и жизнь столь велики…
У скольких же я отнял это,
Пальцем вот этой вот руки.
Хотя, всегда такое было.
Не я — так кто-нибудь другой,
Такую сделает работу.
Уклад у жизни, ведь такой».
Поспав, он в Венгрию заехал,
Бросив машину, на такси.
Все через годы повторялось…
Но нет же, Боже упаси!
Он больше не хотел такого,
Желал на Родину, домой,
Она и он так изменились:
Она другая, он другой.
Давно уехав дерзким парнем,
Годков, чуть больше двадцати,
Седым мужчиной возвращался,
Прошедшим многое в пути.
Был до Румынии автобус,
Потом до Сочи пароход,
А там, за половину суток
Поезд до дому довезет.
***
Многое сильно изменилось,
Но он легко все узнавал,
Душа от счастья трепетала,
Если бы смог, он бы рыдал.
Пусть бедное, но все родное,
Без напускного все, как есть,
Родины-матушки свобода!
Смерть не страшна за ее честь.
В маленьком городе взял домик,
Покоем, наслаждаясь, жил,
С рассветом, взяв с собой собаку,
К подножию горы ходил.
Пейзажи исцеляли душу,
Смерть, повидавшую не раз,
Мало кто будет безразличен
Увидев Северный Кавказ.
Соседка как-то улыбнулась
И он ответил тем же ей,
Потом, смутившись, отвернулся,
Рядом бежал мальчонка с ней.
Понаблюдав за ее домом,
Мужчины не увидел в нем,
Как-то помог нести ей сумки
От остановки жарким днем.
Ей показалось, что случайно.
Случай, давай благодарить.
Он так хотел, чтоб показалось,
Что он хотел — то могло быть.
Разговорились по дороге,
Узнал, что с мужем не живет,
Что пятый год, одна с ребенком,
И скоро в школу он пойдет.
Сходили как-то прогулялись,
Нашли взаимный интерес,
Хотелось видеться им чаще,
Пошел естественный прогресс.
Она краснела и смущалась
Коснувшись вскользь руки его
И он со слов тут же сбивался,
Что не похоже на него.
Рождалось пламенное чувство,
Струны натягивала страсть,
Любви мелодия писалась,
Чтоб слух ласкать влюбленным всласть.
Однажды забрала ребенка,
Ее сестра на выходной,
Он волновался, как мальчишка,
Ждал встречи и был сам не свой.
***
Сидели друг напротив друга
И были скованны чуть-чуть,
Коньяк по телу расплывался,
Руки нашли к друг-другу путь.
Коньяк, как новости в народе.
Случилось что-то на верхах,
А кровь-река, молва людская
И новость, вскорости в низах.
От мозга суженных сосудов,
До капилляров пальцев ног,
Лишь только тромб всему преграда…
Ох, упаси от тромбов Бог.
Касались, током обжигаясь,
Сердца их участили стук,
Зашкаливали амплитудой
График чувствительности рук.
Закрытый взор видел картинку,
Что шла от кончиков самих,
Сильно усилив восприятие,
Ведь двадцать пальцев на двоих.
Губы дрожащие сомкнулись,
Пошла борьба на языках,
Еще плотней в друг друга вжались
До онемения в руках.
Словно космические лодки
Навстречу по приборам шли,
Люки стыковочные — губы
Друг друга в темноте нашли.
И присосавшись, два создания
Стали как будто бы одним,
Конечно же, только на время
Отмеренное им двоим.
Руки нащупывали тело,
Чехол материи на нем,
От лишнего по умолчанию
Они избавились вдвоем.
Материя — это помеха
Все в полной мере воспринять:
Пуговицы, молнии, застежки
Бывает не так просто снять.
Отряхивались раздраженно
От опостылевших чехлов,
Плавно раскрывшись друг пред другом,
Глаза в глаза, слова без слов…
Создатель с ней не поскупился,
С лихвою красоты ей дал
И он, как мог ей поклонялся,
Что мог, то ей и воздавал.
Платил по дорогому счету,
Силы, как средства не щадил,
Уйдя в мир запахов и звуков
Ее неистово любил.
Вонзившись резкою стрелою
В рукой разбуженную плоть,
От бремя страсти изнывая,
Будто в желании заколоть.
Проткнуть, пронзить, чтобы остыла,
Хотя б на время умерла,
Страсть неуемного желания,
Что жгло, словно огнем до тла.
Да! Да! Но страсть еще живая.
Да! Да! Еще его печет.
Да-а! Наконец, ее пронзил он.
Да… Фонтаном кровь из раны бьет.
Энергия ушла в глубины,
Место покою уступив.
Они вдвоем страсть победили
Друг друга, стоном возвестив.
В следующий раз другая сцена,
Другая страсть, другой расклад,
Другие маски и костюмы…
Любовь — приятный маскарад.
Любовь — палитра многоцветья,
Желания, покорения страсть,
Энергий дивных проявление
И нот приятных слуху сласть.
Когда же сцену не меняют
И декорации одни,
Тогда становятся безвкусны
Летящие так быстро дни.
И вместо гаммы многоцветья,
Один лишь только серый цвет,
Тогда любви, а значит смысла
В жизни мирской, наверно нет.
С годами это происходит.
Нужно учиться жизнь жить,
Чтоб сохранить наш главный смысл:
Друг друга не устать любить.
***
Стали практически жить вместе,
Поплыли мимо месяца,
Он часто замечал свет яркий
Ее счастливого лица.
Уговорил уйти с работы,
С зарплатой, как плевком в лицо,
Свозил их на курорт заморский,
Одел ей важное кольцо.
Мальчишка начал ходить в школу,
Жене он бизнес свой открыл,
Она увидела вкус жизни,
Он, как гарант всей жизни был.
В церкви подолгу на коленях
Она молилась всем святым
За то, что видя ее тяжбу,
Путь пересечь, Бог дал ей с ним.
И он покоем наслаждался,
Любви такой еще не знал,
Хоть много было разных женщин,
Всех, как с витрины покупал.
А чувства прятались в темнице,
Помехой только могли стать,
Ведь чувства это цветы жизни,
А он мог жизни прерывать.
Стало то время забываться,
Как будто не было его,
Шторма в море судьбы утихли,
В штиль не случалось ничего.
Однажды очень мрачный случай
К его ногам прибил прибой,
Он нехорошее почуял
Своей влюбленною душой.
В тот день рыдающий мальчишка
Из сада к дому прибежал,
Держал он на руках собачку
И, что тот мертв, не понимал.
К соседям пес проник играя,
Может быть, что-то поломал,
Может быть, ел из чужой миски,
Может быть, даже зарычал.
А может, и не то ни это.
Как-то сосед его схватил,
Огромными держа руками
Горло зажал и задушил.
Затем приблизился к ограде
И тело за нее швырнул,
Мальчонка замерев от взгляда
Пару шагов назад шагнул.
Не смог уснуть и плакал долго,
Разум ребенка не вмещал
Масштабов очень злого мира,
Но к ночи, все же задремал.
— Сосед этот всю жизнь был странный.
Сказала женщина его.
— В тюрьме сидевший алкоголик…
Лишь только мать терпит его.
***
Он стал в бинокль вечерами,
За этим домом наблюдать
И один раз он вдруг увидел,
Как изнасиловал тот, мать…
Глаза от жути округлились,
Сжались от злости кулаки,
Зубы, скрепя, плотно сцепились
И заходили желваки.
Старуха не сопротивлялась,
Явно не первый был тот раз,
Глаза себе рукой прикрыла,
Чтобы не видеть сына глаз.
Шестой десяток был ублюдку,
Жизнь мерзкой тварью коротал,
После тюрьмы он стал животным,
Туда — по глупости попал.
Унижен там был многократно,
Сил для отпора не собрав,
Червем он выполз на свободу,
Мораль людскую потеряв.
Инстинктом матери терпела.
«Лучше меня, чем вновь в тюрьму…
Кроме него на этом свете,
Я не нужна ведь никому.
Коль я такое воспитала,
Значит, мне это и терпеть…
О, Боже, ты же это видишь,
Так дай скорее умереть?!»
Убить, было одно желание,
Но время остудило чуть.
«Кто доглядит его старуху?
У каждого свой, личный путь…»
Забор высокий на границе,
Меж двух дворов установил,
Но от большой и мрачной тучи
Он целиком не оградил.
Как-то на улице увидел,
Как сын держал велосипед,
А кто-то помогал забраться…
«О, Боже!», это был сосед.
Рукою, подсадив под попу,
Ладонь с нее не убирал,
Похоже, даже чуть погладил,
Еле заметно глазу сжал.
Потом, его словно почуяв,
Он свою лапу опустил,
Пошел по улице так быстро,
Что даже в лужу наступил.
Бежать хотелось за соседом,
Руками голыми душить,
Но знал, ведь жизнью был научен:
Что в гневе, лучше не спешить.
Кто-то внутри там, бесновался,
Соседу смерти стал желать,
Другой же жизнью наслаждаясь,
Просил его не рисковать.
Недолго прибывал в сомнении,
Кто-то склонил чашу весов.
Тот, кто терпеть не мог убийства,
Когда-то умолял без слов.
«Все, решено с ним однозначно.
Старуху сам я досмотрю,
Но эту тварь, на днях, не позже,
Я обязательно убью».
Достать оружие не сложно,
Особенно не в первый раз,
Он знал кое-кого, где надо
И вскоре оплатил заказ.
***
Однажды вечером поднялся,
Она спросила: — Ты куда?
Может быть, что-нибудь случилось?
Он ей ответил: — Ерунда.
— Ты знаешь, весь последний месяц,
Я тени собственной боюсь…
— Не бойся, я ведь с вами рядом.
Выйду во двор, скоро вернусь.
Луна не яркая светила
Далекий отражая свет,
К ночному магазину, пьяный,
За водкой с килькой шел сосед.
Навстречу шел к нему мужчина
И отраженный, бледный свет
Черты соседа проявил в нем.
«Да, это он, сомнений нет…»
Остановился он напротив,
Ему дорогу преградил,
Душонкой всей своею сжавшись,
Тот его молча обходил.
Но он его ударил в печень,
Ударом наземь положил,
Сосед стонал от сильной боли,
И грязно маму материл.
— Ты мерзость, слово мать не пачкай,
Да, и свою бы поберег.
Собачек душишь, мать имеешь…
Лучше б повеситься ты смог.
Рот гнило-зубый вновь открылся,
Опять он мать стал материть,
Два огонька во тьме блеснули,
Он не успел договорить.
Глушитель выпустил две пули,
Мощность и звук, в себя приняв,
Сосед уткнулся носом в землю,
Так ничего и не поняв.
Искал напрасно местный опер
Ответ на непростой вопрос.
А европейский бы ответил:
«Что здесь работал киллер Нос».
Плюхнулся в реку черный сверток,
Ушли улики в глубину,
Перчатки в мусорку упали
И скоро он обнял жену.
А та, спала уж безмятежно,
Но ощутив его тепло,
Во сне так нежно улыбнулась,
Закинув руку на него.
***
Соседа мать похоронила,
Слезы над ним, не проронив.
Он и она, и Бог конечно,
Могли понять ее мотив.
Соседке помогали часто,
Продукты привозили ей,
Потом нанял он ей сиделку
И сделку заключили с ней.
— Старушке скажешь: «Это власти,
Твой труд оплачивают здесь».
Я заплачу в три раза больше,
Только с вопросами не лезь.
И дальше жизнь пошла спокойно.
Жил, и конечно знать не мог…
Где-то в столичном кабинете
Однажды зазвонил звонок.
Звонил районный старший опер,
Сокурснику, что был в Г.Б.,
Что запустились механизмы
В его вплетенной в Мир судьбе.
— Помнишь, просил ты меня как-то
О необычном сообщать?
По-моему, что-то случилось,
Что мы не можем разгадать.
Как будто киллер отработал
По забулдыге, каких тьма.
Случай один, нет рецидива.
«Висяк», в отделе кутерьма…
— Спасибо, если все срастётся —
Себе то дело заберем.
Не будет «висяка» на шее,
В отделе кутерьму прервем.
Пришли мне копию осмотра,
Затихни на какой-то срок,
Как все понятно нам здесь будет,
Я тебе сделаю гудок.
А через час, в далекой Вене,
Кого-то разбудил звонок…
— Да, это он, знакомый подчерк.
Я твой должник теперь, сынок.
***
Однажды подходил он к дому,
В машине видел силуэт,
И тот держал в руке монокль…
«Кто-то следит, сомнений нет.
Как жаль, такая жизнь настала,
Жена беременна была…
За все платить когда-то надо.
Я сам себя спалил до тла».
Убить стрелка не так уж сложно,
Но завтра новые придут,
Процесс пошел необратимый,
А вместе с ним родных убьют.
Зашел он в дом, достал бумагу
И что-то стал на ней писать:
Пин-коды, номера кредиток
И просто, что хотел сказать:
«Ты от ментов не жди ответов,
Как все утихнет — уезжай.
Купи клочок на побережье,
А бизнес через год продай.
Другого выхода не вижу.
Я долго с Богом врозь прожил,
Теперь нашла меня расплата…»
Перо на миг остановил.
Потом продолжил писать что-то,
Глядя с волнением в окно,
То, от чего он отдалялся,
Само теперь нашло его.
«Жена и сын скоро вернутся…»
Поднялся быстро и пошел,
Зайдя к машине этой сзади,
К окошку тихо подошел.
Водитель дернулся от страха,
Выхватил быстро пистолет,
Увидел две руки пустые,
И понял, что проблемы нет.
И он тут, тоже что-то понял:
«Коль сразу тот не стал стрелять,
Значит, он должен те улики,
Все гарантированно взять.
Это вход в дом предполагает,
Захват ребенка и шантаж.
Тут все, что только есть, немедля,
Хоть и напрасно, сам отдашь.
Потом, без всяческих сомнений,
Всем кто с тобой — грозит расстрел.
И это будет неизбежно…»
А этого, он не хотел.
— Поговорить пришел, послушай:
Я отработать тебе дам,
И то, что их интересует
Я беспрепятственно отдам.
Взамен — покой и жизнь близких,
Они не в курсе, их здесь нет,
Просто хочу быстрей закончить,
Чтоб не случилось с ними бед.
Я понимаю, что заказан.
Меня, считай, что уже нет…
Был бы один — я бы оспорил,
Но выбрал меньшую из бед.
— Не очень-то я понимаю,
Ты мне яснее растолкуй.
Сейчас отъедем, сяду сзади,
А ты давай, садись за руль.
Заехали в лесок тенистый,
Остановил машину он,
Киллер сидел спокойно сзади
И был, бесспорно, впечатлен.
— Ты жив лишь по одной причине:
Завтра такие же придут,
Может врасплох меня застанут,
Скорей всего родных убьют.
Я не один уж, слава Богу,
С семьёй так трудно убегать,
Где-то проявишься когда-то…
Ими не стану рисковать.
Я дам тебе заказ исполнить,
Ключи от ящика отдам
И, чтоб убить еще кого-то
Тем самым повода не дам.
Я сам таким был. Обещай мне,
Им про семью не говорить
И, как откроешь ту ячейку,
Про этот разговор забыть.
Убийца лишь кивнул, и долго,
Молча в глаза ему смотрел,
Потом сказал: — Ты, правда, профи.
Все наперед предусмотрел.
Если все так — то обещаю.
Семья твоя мне не нужна,
Заказан ты, и между нами
Нет мести, это не война…
— Ключ у меня в правом кармане.
Ближайший к Вене городок,
Средь многих камер на вокзале,
Откроет он один замок.
Код: номера других ячеек
Вокруг по стрелке часовой,
А нужный вам, что будет в центре,
Запоминай, номер седьмой.
Ну, вот и все, теперь спокойно
Я из машины выхожу.
А, если дашь одну минутку,
Я кое-что еще скажу.
В ячейке той — смерть для кощея.
Подумай, стоит отдавать?
Может настать такое время,
Когда тебя придут сливать.
И только произнес он это,
Вырвалась вспышка из ствола,
Пронзила, обжигая сердце,
Как жизнь, быстрая стрела.
Глаза картинку искажали,
Вскоре и вовсе свет потух,
Рука пошарила в кармане,
Как только испустил он дух.
Взлетев над бездыханным телом,
Паря над чашами весов,
Они смотрели друг на друга,
Прощаясь навсегда без слов.
— Прости, я сделал жизнь короче…
— Спасибо, жизнь мне изменил.
Все это время жил я в счастье
И свой росток вперед пустил…
Если б не ты — убил бы фрау
И дальше волком прозябал.
С министром лишь была ошибка,
Напрасно его не убрал…
***
Пришла домой и удивилась:
«Все тихо, где же муж пропал?»
Стемнело, стала волноваться
И телефон его молчал.
Утром нашла его послание.
Рыдала, в горле был комок,
Догадка страшная возникла,
От четырех прощальных строк:
«Другого выхода не вижу,
Я долго с Богом врозь прожил.
Теперь нашла меня расплата.
Я никого так не любил…»
К обеду в двери постучали,
Догадки подтвердились все…
Ее супруга нашел кто-то
В траве и в утренней росе.
После опросов, опознаний,
Ночей бессонных, похорон,
Она уехала с мальчишкой
Все сделав так, как хотел он.
