Ты как будто ищешь, не знаю, другие части, что ли. Либби сморщилась. – Другие части чего? – Мне-то откуда знать? Себя, наверное. – Он тихонько хмыкнул, а потом добил ее, сказав: – Короче, нет никаких других частей, Роудс. Нет больше ничего. Только ты. – Что это значит вообще? – Ты либо целая, либо нет. Хватит искать. Все, мать твою, уже здесь, – высказал он, хватая ее за руку и чуть не кидая ей же на грудь. Либби в ответ сердито посмотрела на него и, чувствуя себя оскверненной, высвободилась. – Ты либо довольствуешься этим, либо тебе всего будет мало.
Единственное, чего они пока еще не сознают, размышлял про себя Далтон, это прочность клетки, безопасность плена. От работы и лабораторная крыса получит наслаждение; его дадут предписанная нравственность, уверенность; осознание призвания, истоков. Сила без цели – сущая западня, истинный паралич. Свобода безграничного выбора – удел не человеческих умов.
На секунду у Далтона проклюнулось в голове семечко полузабытой мысли, что ему, возможно, стоит произнести напутствие. Предупредить: доступ, который они вот-вот получат, станет чем-то слишком большим, чтобы позволить себе и малейшую слабость, и слишком малым, чтобы реализовать их силы. Он подумал: «Вы входите в круг собственного разрушения, седлаете колесо собственного везения, и вместе с ним будете подниматься и падать. Вы будете гибнуть и воскресать в некой новой форме, оставляя свой пепел после падения».
Рим гибнет, хотел сказать он. Все разрушается. Вот и вы познаете разрушение.
