Оглавление

Геннадий Войт

Всё началось как шутка. Забавный квест по поиску легендарной трубки Петра Первого, объявленный на съезде чудаковатых коллекционеров. Для журналистов Виктора и Ильи это был лишь повод для ироничной статьи.

Но первая же загадка, зашифрованная в старинных стихах, дала понять: это не просто игра. Каждый шаг по следам истории будит тени прошлого. Каждый разгаданный шифр, кажется, ведёт не только к цели, но и к опасности, которая становится всё отчётливее.

Они быстро понимают, что в этой гонке за царской реликвией есть и другие участники. Те, кто не любит публичности и предпочитает действовать из тени. Кто они и почему готовы на всё, чтобы заполучить старинную трубку? И что на самом деле скрывается за этой безобидной игрой?

Дисклаймер

Все персонажи и события, описанные в этой книге, являются вымышленными. Любое сходство с реальными людьми (живыми или умершими), событиями или организациями является непреднамеренным и случайным. Мнения и взгляды, высказанные персонажами, принадлежат только им и не отражают точку зрения автора.

©2025

Моим самым главным людям —

жене Ольге, сыновьям Герману и Глебу.

С бесконечной любовью и благодарностью.

Дело: «Табак»

В лето 1697-е, когда российский государь Пётр Алексеевич, оставив на время державные хлопоты, постигал в Голландии премудрости корабельного дела, прибыл он инкогнито в тихий городок Зандам, чьи верфи славились по всей Европе.

Государь, не желая раньше времени светить своей царской персоной, назвался просто — плотник Пётр Михайлов. Да и кто бы усомнился? Руки — в узловатых, затвердевших мозолях, спина — широченная, медвежья, а в повадках столько мужицкой основательности, что ни один голландский мастер, придирчиво оглядывая долговязую фигуру, и помыслить бы не мог, что перед ним помазанник Божий.

Работал он с какой-то яростной, неуёмной энергией, будто пытался вбить в голландские доски всю свою нерастраченную силищу. Местные, прозвавшие его «плотником Питером», только дивились: и откуда в этом русском столько дури и любопытства?

И сдружился он там с Агно ван дер Маатеном — молодым плотником, сухопарым, жилистым, с вечно дымящейся глиняной трубкой в углу рта. Из трубки его тянуло диковинным заморским табаком, чей аромат причудливо сплетался с запахом просмолённых канатов и свежей сосновой стружки. Трубку свою голландец холил и лелеял, утверждая, что плотник без доброй трубки — что фрегат без руля: вроде и плывёт, да только чёрт знает куда.

Именно этот Агно, которого государь, недолго думая, окрестил на русский манер Агафоном Вмятиным (благо тот не обиделся), и стал его главным товарищем по ремеслу. Частенько можно было видеть, как эти два долговязых плотника, оба росту немалого, склонялись над чертежами, жарко споря о наилучшем способе проконопатить швы или установить ахтерштевень.

И вот однажды, как гласит известная на зандамских верфях, но отчего-то совершенно забытая в России байка, случилась оказия. Агафон-Агно, прилаживая доску обшивки, размахнулся от души тяжеленным молотком да вместо гвоздя со всего маху угодил царю-плотнику прямо по державной фаланге.

Пётр, напрочь забыв про всякую конспирацию, взревел так, что с соседних мачт врассыпную шарахнулись чайки: «Кррррех, да в бога душу мать твою, Агафон ван дер Вмятин!». И тут же, не дав голландцу и слова вымолвить, приложился размашистым кулачищем точнёхонько промеж глаз. Отчего тот не проглотил свою ненаглядную трубку лишь по той причине, что разлетелась она от удара в мелкую глиняную пыль.

Впрочем, гнев царский был сколь вспыльчив, столь и отходчив. Остыв через минуту, Пётр подошёл к всё ещё ошалевшему голландцу, достал из-за пазухи ладную, собственноручно выточенную из вишнёвого дерева трубку и протянул приятелю.

— Не серчай, брат Агафон. Сгоряча вышло, — прогудел он примирительно. — На, держи. Мировая. За дружбу нашу корабельную.

Агафон Вмятин, озадаченно потирая губу, из которой сочилась тонкая струйка крови, подарок принял. Оглядел его, потом русского плотника, и только крякнул:

— Ну и нрав у тебя, Питер! Что на море шторм — то стихнет, то снова ударит!

Вот так с той поры, как судачат на зандамских верфях, и пошла гулять присказка: «Бей русского по пальцу — трубкой новой богат будешь!»

***

В дверь колотили так, словно команда пьяных матросов штурмовали не мою скромную квартиру, а Зимний дворец. Я распахнул дверь. На пороге маячил Илюша — взмыленный, багровый, с галстуком, съехавшим набок, точно сбитый прицел. Лишь борода, аккуратно подстриженная, хранила следы цивилизации.

— Витька, паразит! Ты что, ещё дрыхнешь?! — заорал он так, словно командовал теми самыми матросами.

Я молча изучал его физиономию, силясь определить: «Вторник? Нет. Среда? Возможно. Война с Наполеоном? Кажется, уже была». Ни один из вариантов не объяснял апокалипсис, стоявший на моём пороге.

— Съезд! Трубки! Шеф! — выпалил Илюша, обходясь одними существительными, будто телеграфировал с тонущего судна.

— А, чёрт… — я почесал небритую щеку. — Точно. Запамятовал. Дай минуту.

Я метнулся в ванную. Из зеркала на меня воззрилось сонное существо с рельефным отпечатком подушки на щеке.

— Шеф нас убьёт! — доносился из коридора Илюшин трагический бас. — Сначала меня, потом тебя! Нет, погоди, лучше сначала тебя, так справедливее! Там уже весь бомонд, понимаешь? Все эти… корифеи трубочного дела!

— Корифеи? — пробормотал я, пытаясь провернуть нехитрый трюк: одновременно чистить зубы и натягивать брюки. — Небось, восседают в президиуме, дымят своими брюарами…

— Бриарами, остолоп! — поправил Илюша. — От французского bruyère — вереск.

— Неважно. Звучит солидно. Как название дорогого коньяка или фамилия французского посла.

Илюша нервно вышагивал по коридору, измеряя его шагами отчаяния.

— Давай скорее! Там же открытие! Речи! Регламент!

— Регламент у них, как же, — фыркнул я, застегивая рубашку. — Наверняка уже все приняли для храбрости и травят байки про табак «Золотое Руно»…

— Виктор!

— Иду-иду. Представляю физиономию шефа. Багровая, как у того индейца из табачной лавки…

Мы вывалились на лестницу.

— Какого ещё индейца?

— Ну, который на жестяной вывеске. Такой, знаешь, с перьями, трубкой мира… Суровый и молчаливый.

— Господи, — простонал Илюша, — мы опаздываем на стратегически важное мероприятие, а он мне про вывески…

В такси я не унимался:

— Нет, серьёзно, почему именно индейцы? Почему не викинги? Те, небось, тоже что-то покуривали…

— Ага, ягель. Витька, будь любезен, заткнись.

— Или, скажем, друиды… Омелу свою…

Илюша закрыл лицо руками.

— За что мне это всё…

Водитель с нескрываемым любопытством поглядывал на нас в зеркало заднего вида.

— Ох и скука нас ждёт, Илюша: «Дорогие соратники по дыму! Братья по никотину! Глубокоуважаемые любители трубок!»

— Почти приехали, — обречённо выдохнул тот.

— Чувствуешь?

— Что?

— Чем запахло? Дорогим табаком и респектабельностью.

— Вылезай, респектабельный.

***

У входа в клуб «Manufactory», под массивной светящейся вывеской «Съездъ любителей курительныхъ трубокъ. Россійскій Альянсъ Трубочныхъ Клубовъ», и впрямь толпились солидные мужчины. И табаком действительно пахло — густо, пряно, с нотками чернослива и старой кожи.

— А ведь мы могли бы сейчас мирно спать, — заметил я.

— Заткнись и улыбайся. Шеф идёт, — процедил Илюша. — И ты был прав. Вылитый индеец.

Шеф, и в самом деле, походил на краснокожего вождя, но очень респектабельного племени. То же благородно-багровое лицо, словно выдубленное ветрами прерий, только вместо прерий — кабинетные баталии. Костюм от Brooks Brothers вместо боевой раскраски, галстук от Brioni вместо перьев, а в руке, вместо томагавка, — увесистая трубка из карельской берёзы.

— Господа журналисты! — прогремел он с той особенной интонацией, с какой полководец приветствует опоздавшее подкрепление. — Рад, что вы всё-таки почтили нас своим присутствием! Уж думал, не дождусь.

Илюша состроил гримасу, в которой раскаяние отчаянно боролось с желудочной коликой.

— Борис Аркадьевич, — начал было я, — тут такое дело…

— Знаю я ваши дела, — перебил шеф. — Опять всю ночь материал для «Плейбоя» с моделями ваяли?

— Для «Форбса», — машинально поправил я.

— Какая разница! — отмахнулся он, извлекая из кармана два бейджа. — Вот. Пропуска. К вечеру чтобы очерк для «Гентльмена» был готов. И не забудьте…

— …взять интервью у какого-нибудь маститого трубокура, — закончил я за него.

— У почитателя курительных трубок! — поправил шеф. — Это вам не пивная. Тут элита. — Он погрозил толстым мясистым пальцем невидимому оппоненту в небесах. — Коллекционеры. Знатоки. Люди, способные часами говорить о преимуществах вирджинского табака над латакией.

— А что такое латакия? — прошептал мне Илюша.

— Без понятия, — ответил я так же шёпотом. — Звучит как название курорта в Турции.

Шеф смерил нас тяжёлым взглядом главнокомандующего.

— И постарайтесь не опозорить агентство. Здесь каждый второй — владелец заводов, газет, пароходов…

— А первый? — не удержался я.

— А первый, — отрезал шеф, — владелец трубок стоимостью как эти заводы, газеты и пароходы вместе взятые.

С этими словами он развернулся и, точно броненосец, вошёл в стеклянные двери клуба.

— Слушай, — сказал Илюша, разглядывая свой бейдж, — а может, и правда напишем что-то путное? Про традиции, культуру…

— Ага, — кивнул я. — И про латакию. Что это не курорт, а, по всей видимости, сорт табака.

Мы посмотрели на толпу солидных мужчин, неспешно перетекавших в клуб. Каждый второй действительно выглядел так, будто где-то у причала его ждёт если не пароход, то уж точно небольшая яхта.

— Знаешь, что самое забавное? — сказал я. — Мы ведь даже не курим.

Я бросил месяц назад и был горд этим до неприличия.

— Зато пишем, — вздохнул Илюша. — Пойдём, выясним, чем вирджинский табак от этой… латакии отличается.

— Главное — не перепутать с мальвазией, — заметил я на ходу.

— А это ещё что?

— Вино такое. Кажется.

***

В бывшей мануфактуре «Торговый домъ князя Н. П. Дыщева», где ныне располагался клуб, дым стоял коромыслом. Старые кирпичные стены, помнившие ещё визит государя-императора в 1873 году, теперь жадно впитывали ароматы берлея и ориентала. Под высокими потолками кружились сизые облака, путаясь в чугунных фермах, как заблудшие души.

— Вить, — проговорил Илюша, озираясь через монокль, который нацепил для солидности, — ты когда-нибудь видел столько твидовых пиджаков в одном месте?

— Только в советской экранизации «Собаки Баскервилей», — честно ответил я.

У стендов с живописными вывесками — «Специалистъ по англiйскимъ смѣсямъ», «Экспертъ по морской пѣнкѣ», «Мастеръ по реставрацiи», «Консультантъ по выбору первой трубки» — роились жаждущие знаний джентльмены.

— Господа! — вещал консультант, похожий на состарившегося и подобревшего Шерлока Холмса. — Начинаем мастер-класс по определению возраста трубок по патине!

— Это как у деревьев, — шепнул мне Илюша. — По годовым кольцам.

— Угу. Только здесь считают кольца дыма.

В дальнем углу зала разгорался академический спор, готовый перейти в дуэль.

— Peterson на голову выше Savinelli!

— Ересь! Это всё равно что сравнивать Толстого с Донцовой!

— Господа, господа, — примирительно вмешался третий. — Есть же ещё Dunhill… Он как Пелевин для них обоих.

— А давайте его побьём? — негромко предложил один из спорщиков другому.

У витрины с винтажными трубками собралась благоговейная группа. Седовласый эксперт в жилете, расшитом табачными листьями, вещал с придыханием:

— А вот, прошу обратить внимание, красавица тридцать седьмого года. Принадлежала известному московскому архитектору. Он курил её, когда проектировал высотку на Котельнической…

— А почему она такая кривая? — донеслось из толпы.

— Потому что он