Пить будешь? — спросил Валерка, скусив пластмассовую пробку и выплюнув ее в пыль. — Не могу, — ответил Иван. — Ты же знаешь. Почки у меня. — У меня тоже не листья, — ответил Валерка, — а я пью. Ты на всю жизнь, что ли, дураком стал? — До праздника потерплю, — ответил Иван. — На тебя смотреть уже тошно. Как будто ты… — Валерка сморщился в поисках определения, — как будто ты нить жизни потерял.
Что-то подсказывало ему: стоит выпить, даже совсем немного, бутылки две сухого, — и все пройдет. «А что пройдет?» — подумал Иван. Действительно, непонятно было, что должно пройти. У Ивана, скорей, было чувство, что что-то уже прошло и теперь именно этого, прошедшего, и не хватает.
— Да у вас, может, и спичек нет? — спросил мальчик. — А я говорю тут с вами. — Были бы — не дал, — ответил Валерка. — Ну и успехов в труде, — сказал мальчик, повернулся и побрел к помойке.
— Ты! — сказал он. — Вас в школе не учили, что детям у качелей и песочниц делать нечего? Мальчик подумал. — Учили, — сказал он. — Так чего ж ты? А если б мы, взрослые, стали бы к вам на помойки лазать?
из какого-то странного такта они всегда сражались молча, и единственным звуковым оформлением их побоищ — часто групповых — было торопливое дыхание и редкий звон медалей.
Неожиданный итог трезвости — герой вспоминает, что на самом деле он американский шпион, внедрённый в сверхсекретный советский завод производящий атомное оружие, настолько секретный, что даже в быту никто не называет вещи своими именами.
