Оглавление

Глава тридцать третья

В бункере фюрера было по-прежнему душно и жарко. И это несмотря на то, что кондиционеры продолжали исправно… кондиционировать. Причина столь «неблагоприятного климата» была по-прежнему не климатической и не технической. За калорифер отрабатывала психология. В бункере была жарко не от споров, а от нескончаемых всплесков эмоций фюрера. Внешние — за границами бункера — события давали к этому не только основания, но и обильную пищу…

— Разрешите, мой фюрер?

Голова рейхсминистра обозначилась в дверном проёме личных покоев фюрера.

— Что у Вас, Геббельс? — поморщился Гитлер: рейхсминистр уже давно прослыл в местном подземелье «Кассандрой». Как и персонаж греческих мифов, в последнее время Геббельс специализировался исключительно на доставке недобрых вестей. А тут ещё и с Евой в очередной раз ничего не вышло. Точнее, ничего не вышло из него — в Еву. Увы, но эта женщина вдохновляла его не как мужчину, а как фюрера — и только.

— Прямо не знаю, как и начать…

Геббельс уже с порога начал оправдывать своё недоброе реноме.

— Да, говорите, чего, уж, там! — деформировал лицо Гитлер.

Геббельс извлёк правую руку из-за спины.

— Вот, мой фюрер…

— Что это? — с трудом приподнял набрякшие веки Гитлер.

— Телеграмма от Риббентропа.

— Что-нибудь насчёт переговоров с плутократами?

— Нет, мой фюрер…

Геббельс виновато опустил голову.

— Да, говорите же, чёрт бы Вас побрал! — от чистого сердца «пожелал» фюрер. Этого оказалось достаточно для того, чтобы Геббельс посчитал миссию подготовки фюрера законченной. Теперь можно было «обрадовать» фюрера.

— Риббентроп сообщает о том, что Геринг объявил себя диктатором. Тот распоряжается в Южной Германии, распустил слух о смерти фюрера, вдобавок «обозвав» его Гитлером, и намерен запросить союзников об условиях мира.

Челюсть фюрера, и без того всё последнее время пребывавшая в крайней нижней точке, «изыскала резервы» для отвисания. Ему и так уже слова давались с трудом, а сейчас не дались вовсе. И Геббельс мужественно пришёл на помощь.

— Лучше пролить кровь этой свиньи, чем терпеть такое вероломство, мой фюрер!

Это был здоровый взгляд на предмет, и он немедленно оздоровил фюрера.

— Что Вы предлагаете, Геббельс?

— Я…

Внести предложение рейхсминистр не успел: в кабинет тенью просочился Борман.

— Эта каналья прислала телеграмму! — с порога «взорвался» он.

— Читали уже! — поморщился Гитлер.

— Как и Вам, рейхслейтер — тоже?!

Геббельс неожиданно отработал не в унисон с фюрером. Взаимное удивление рейхсминистра и рейхслейтера лишь подчёркивало и усиливало интригу: зачем Риббентропу дублировать телеграмму в адрес фюрера ещё и телеграммой в адрес его секретаря?!

— Новые подробности? — подсказал выход Геббельс.

Борман растерянно мял в руках телеграмму.

— Давайте! — подрожал рукой фюрер.

Рейхслейтер бережно вложил бумажку в вялую ладонь Гитлера.

— Очки!

Презрев статус и колченогость, Геббельс мастерски отработал за Линге. По сути, они с ним оба были камердинерами: один — классический, другой — политический.

Фюрер пристроил очки к глазам — и бумажка выпала у него из рук. Фюрер опять лишился дара речи. Всё, что он мог делать, это страшно выпучивать глаза.

Геббельс оперативно побледнел за двоих.

— Разрешите, мой фюрер?

Не дождавшись разрешения, рейхсминистр пристроился к телеграмме. Буквы заплясали у него перед глазами: «Мой фюрер, согласны ли Вы с тем, чтобы после Вашего решения остаться в берлинской крепости, я в соответствии с Вашим приказом от 29 июня 1941года, как Ваш заместитель, немедленно принял бы общее руководство рейхом с правом полной свободы действий внутри и вовне? Если до 22 часов не последует ответа, я буду считать, что Вы предоставляете мне свободу действий».

— Боже, мой! — художественно дрожа телеграммой, простонал Геббельс. — Какое свинство!

— Что будем делать?

Всё ещё вращая глазами, фюрер ткнул дрожащим пальцем в рейхсминистра.

— Что будем делать? — догадался рейхслейтер, переключая взгляд — как «переводя стрелки» — на Геббельса..

Рейхсминистр сокрушённо покачал головой.

— Мы с фюрером уже начали понемногу набрасывать план мероприятий.

«Мы с фюрером» — это была, конечно, «маленькая неточность». Но Геббельс не был бы Геббельсом, если бы не продемонстрировал свою значимость. Тем, паче, что даже этот неподходящий для демонстрации момент был… вполне подходящий. Компания — тоже: Борман — да ещё в присутствии самого фюрера!

— Не поделитесь?

— Охотно, дорогой рейхслейтер! Прежде всего, я предлагаю вызвать группенфюрера Мюллера. Думаю, Вам, дорогой рейхслейтер, будет удобнее всего сделать это: Мюллер — по Вашей части.

Геббельс не преувеличивал возможностей рейхслейтера. «Скромный всего лишь секретарь фюрера» преспокойно вызывал к себе и Кальтенбруннера, и Мюллера — и те приходили! И совсем не за тем, чтобы уплатить партийные взносы! Достижению «взаимопонимания» способствовала и «политическая гибкость» начальника гестапо: тот обладал отменным нюхом! И, если Борман всего лишь присматривался к Мюллеру, то сам Мюллер давно уже присмотрелся к Борману. Точнее, к его «карманам», которые «некогда» были «карманами» партии. Но, прежде всего, его интересовали возможности рейхслейтера «по части эвакуации отдельно взятых лиц». Мюллер очень хотел быть «отдельно взятым», хоть на борт пассажирского судна, хоть на борт подводной лодки. Его люди уже поставили группенфюрера в известность о том, что гросс-адмирал Дёниц расщедрился на парочку субмарин для сугубо «гражданских» целей.

— Вы позволите?

Борман покосился вначале на фюрера, а затем — на один из телефонных аппаратов. Коситься не стоило, во всяком случае, «по адресу» фюрера, поскольку вождь занимался излюбленным делом: пребывал в прострации. Поэтому за фюрера «разрешил» Геббельс. Борман решительно поднял трубку.

— Здесь Борман! Мюллер, срочно зайдите в бункер фюрера.

Через десять минут — именно такими пределами Мюллер определял для себя срочность — группенфюрер стоял перед Борманом и Геббельсом.

— Прочтите это!

Борман положил на край стола обе телеграммы. Передавать из рук в руки не стал: много чести. Но Мюллер не стал впадать в амбиции: он был слишком мал «для такой глубины». Вместо этого он спокойно ознакомился с текстами и также спокойно поднял спокойный взгляд спокойных глаз на Бормана.

— Вам всё понятно? — внушительно двинул бровью рейхслейтер.

— Всё — кроме того, что мне надлежит делать.

Борман для начала удивился, а затем уважительно покачал головой: Мюллер сейчас отработал самый деликатный вид иронии — одним лишь текстом. Даже рейхсминистр вынужден был отметить это несомненное достижение группенфюрера соответствующей кривизной губ.

— Фюрер поручает Вам…

При этих словах Мюллер, как бы невзначай, выразительно покосился на присутствующего «отсутствующего» вождя, что также не осталось без «зачёта» рейхслейтером.

— … арестовать этого негодяя Геринга!

— Когда прикажете?

Вот теперь Мюллер «включился»: конкретное задание, да ещё по основному профилю — совсем другое дело! Да и несколько лишних баллов «в фонд доверия рейхслейтера» не помешают.

— Срочно! Немедленно!

Геббельс решительно присоседился плечом к Борману.

— После ареста, этого борова заключить в одиночную камеру тюрьмы Куфштейн.

— А после? Прикажете «окончательно решить вопрос»?

Что означали эти слова, никому в рейхе объяснять не требовалось. Геббельс переглянулся с Борманом. Тот выразил живейшую заинтересованность в «свежем и оригинальном решении», но тут же с сожалением покосился на фюрера. Увы, санкции одного лишь секретаря фюрера для «оптимизации» всё ещё законного преемника было недостаточно. Пришлось «будить» Гитлера.

— Мой фюрер!

Гитлер не поддавался.

— Мой фюрер! — подключился Геббельс.

Фюрер по-прежнему «отсутствовал».

— Мой фюрер! — в унисон отработали рейхсминистр с рейхслейтером.

Словно пудовые гири, фюрер с трудом приподнял веки. В гримасе на его лице без труда читалось неудовольствие.

Геббельс с Борманом переглянулись — и рейхслейтер, живописно прогнувшись, сделал шаг вперёд.

— Мой фюрер, группенфюрер Мюллер просит санкцию

на «упразднение» изменника Геринга!

— На «упразднение»?

Гитлер мгновенно посвежел: это было заманчиво! Заманчиво, но политически нецелесообразно. Всегда нашёлся бы желающий ткнуть пальцем: что же ты за фюрер, такой, если тебя одни негодяи окружают! В итоге фюрер с сожалением мотнул головой.

— Нет, это, пожалуй, лишнее… Как минимум, преждевременно. Для начала подготовьте телеграмму Герингу…

— Какого содержания?

Непонятно, каким волшебством, но Борман уже склонялся над раскрытым блокнотом с карандашом в руке.

— Пишите: «Ваше намерение взять власть в свои руки — государственная измена. Фюрер требует…

Гитлер поморщился.

— Ну, то есть, я требую…

— Понятно, мой фюрер!

Борман и не собирался покушаться на авторство.

— Что требует фюрер, мой фюрер?

— Фюрер требует… то есть, я требую его отставки.

— Мотивировка, мой фюрер? — деловито отозвался «из блокнота» рейхслейтер. Гитлер на время «ушёл за мыслями».

— Чего изобретать велосипед: болезнь! То есть, я требую его отставки, так как вследствие болезни он не в состоянии выполнять порученную ему работу.

— Записал, мой фюрер!

Борман и лицом, и корпусом засвидетельствовал почтение автору.

— Прикажете отправлять?

— Отправляйте…

Фюрер уже собрался опять погрузиться в себя, но по дороге вспомнил:

— Кстати, Мюллер, а как Вы собираетесь арестовать Геринга? У Геринга ведь — солидная охрана: целая армия!

Борман с Мюллером переглянулись: фюрер опять демонстрировал явные признаки неадекватности.

— Мой фюрер, — «пополз змеёй» Борман, — не армия: батальон!

— Ах, да! — условно оживился Гитлер: вспомнил доклад Йодля и Колера. — Да и тот мы уже отправили на фронт!

На этот раз Борман переглянулся с Геббельсом — и тот лаконично мотнул головой: незачем дополнительно расстраивать фюрера! А расстраивать было, чем: в бункере все — кроме фюрера, разумеется — знали о том, что начальник штаба ВВС генерал Колер и не стал «дублировать» приказ фюрера рейхсмаршалу. Правда, не дожидаясь приказа, Геринг сам отправил батальон охраны. Только не на фронт, а в качестве «экспедиторов», сопровождающих ценный груз из Каринхалле: полотна, скульптуры, старинные манускрипты, ювелирные изделия — трофеи, которые рейхсмаршал «добыл в бою» со служителями музеев. После «рассредоточения сил» с Герингом остались только слуги и несколько телохранителей.

— Ну, хорошо: с Герингом ясно, — поставил точку Гитлер. — А с Вами — нет. Есть там у Вас люди, которые могли бы выполнить приказ? Вы же сами не отправитесь туда?

Мюллер не стал впадать в задумчивость: задумался ещё до вопроса.

— В районе Оберзальцберга, мой фюрер, расквартированы войска СС.

— Много?

— Для выполнения этой задачи — достаточно: три роты. Ими командует оберштурмбанфюрер СС Франк. Правда…

Мюллер замялся. Три пары начальственных глаз тут же устремились на него. «Что?!» — восклицали они в унисон.

Мюллер оперативно прочистил горло.

— Франк — человек рейхсфюрера, мой фюрер… Хотя, «взаимная симпатия» рейхсфюрера и рейхсмаршала давно известна. И оберштурмбанфюреру наверняка будет приятно доставить удовольствие рейхсфюреру… Но, боюсь, что одного моего приказа будет недостаточно.

Группенфюрер переключил взгляд с фюрера на рейхслейтера. «Прочитав запрос», тот тут же переключился на фюрера.

— Если Вы не возражаете, мой фюрер, я отправлю радиограмму Франку. Примерно — такого содержания: «Геринг намерен совершить государственную измену. Приказываю немедленно арестовать его».

— Не возражаю, — не возразил Гитлер. — Отправляйте!

— И ещё, мой фюрер…

— Да, Борман?

Рейхслейтер вновь «обратился в змея-искусителя».

— Мы тут с рейхсминистром провели блиц-расследование, и установили, что Герингу в этой истории активно подыгрывали начальник штаба ВВС Колер и начальник канцелярии рейхслейтер Ламмерс.

— Опять этот Колер! — брызнул слюной фюрер. — Уже не первый раз он встаёт на моём пути!

— И Ламмерс — тоже, мой фюрер!

Отработав в формате «и ещё земляным червяком!», Борман решительно сделал из начальника канцелярии «… и примкнувшего к ним Ламмерса».

— Обоснование? — наморщил лоб Гитлер.

— Негодяи! — «обосновал» Борман.

Фюрер тут же задумался… ногтем и зубами.

— Не маловато ли будет двоих?

Фюрера, естественно, беспокоил вопрос «обеспечения законности».

— В случае необходимости добавим! — успокоил Борман. Но фюрер всё не успокаивался: неисправимый «законник»! Пришлось Борману поделился с Геббельсом уже своей обеспокоенностью.

— Совсем разложился рейхслейтер, мой фюрер! — активно подыгрывая Борману, многозначительно «сокрушился» Геббельс. — Пьёт, берёт взятки, совершает хищения вверенного имущества посредством растраты, ведёт аморальный образ жизни…

Никаких обнадёживающих подвижек на лице на лице фюрера не обозначилось — и теперь уже Борман пришёл на помощь Геббельсу, пришедшему на помощь Борману:

— Но всё это — грехи «средней руки», мой фюрер.

Фюрер заметно оживился: он, ужас, как любил грехи, которые «выше средних»!

— Ламмерс готовится к «эвакуации» на Запад, мой фюрер! К личной эвакуации, вне установленного порядка, да ещё с секретными документами рейхсканцелярии!

Последняя капля оказалась… последней.

— Ну, с кем работать! — в очередной раз «не отступил от линии» фюрер. — Санкционирую!

— Выполняйте, группенфюрер! — продублировал Борман…

Рейхсмаршал не оказал сопротивления. Его повара и камердинеры — тоже. Так что для совершения подвига всем трём ротам оберштурмбанфюрера Франка не потребовалось… совершать подвиг. Но это не помешало Франку донести в Берлин о сражении на кухне рейхсмаршала… с его бесчисленными гастрономическими излишествами, как о кровопролитной битве не на жизнь, а на смерть.

В подтверждение информации и честно заработанного «рыцарского креста», за которым Франк почему-то не поспешил в Берлин, газета «Берлинский фронтовой листок» в номере от двадцать четвёртого апреля поместила «рекламное объявление» следующего характера: «Рейхсмаршал, в течение долгого времени страдающий хронической болезнью сердца, вступившей сейчас в острую стадию, заболел. Поэтому он сам просил о том, чтобы в настоящее время, требующее максимального напряжения, он был освобождён от бремени руководства воздушными силами и от всех связанных с этим обязанностей. Фюрер удовлетворил его просьбу. Новым главкомом ВВС фюрер назначил генерал-полковника Риттера фон Грейма при одновременном присвоении ему звания генерал-фельдмаршала».

— А что — с наградами рейхсмаршала? — на пару расстроились Борман с Геббельсом: не такого финала они желали этой истории. Была в этом какая-то недосказанность: «за что боролись?!».

Но фюрер, к его чести, и не стал задумываться: над такими вопросами он не задумывался принципиально.

— Отправьте Франку две радиограммы: первая — лично ему, вторая — ему же, но для ознакомления с ней Геринга.

Борман с надеждой схватился за ручку и блокнот: может, не всё ещё потеряно?! По глазам рейхсминистра было заметно, что и он изнемогает от предвкушения надежды.

— В той, что для ознакомления Геринга, будьте лаконичны: «Арестованного расстрелять». В той, что только для Франка — «Расстрел отложить с предоставлением арестованному возможности искупить вину».

— Да не станет он стреляться! — оперативно прокис лицом Борман: именно в таком контексте он воспринял снисходительность фюрера. — Он же — трус! У него же никакого понятия о чести и о том, как её надо защищать!

— Поддерживаю рейхслейтера! — попытался развернуть грудь рейхсминистр. Попытка оказалась с негодными средствами, но факт солидарности имел место быть.

Фюрер обозначил потуги на улыбку.

— А я и не предлагаю ему стреляться. Я даю ему возможность повиниться и запросить помилования. И он его запросит, будьте уверены…

Уверенность не подвела фюрера. Не потребовался даже его «личный Нострадамус»: фюрер слишком хорошо знал «героическую натуру» рейхсмаршала. Как он и предполагал, Геринг молниеносно «отгрузил в штаны» — и в ответной радиограмме «упал на колени».

— Ну, что я вам говорил! — дал некое подобие эмоций фюрер. — Снизойдём, господа: жалко!

— Рейхсмаршала? — ещё раз прокисли лицами Борман с Геббельсом.

— Своего реноме! — внушительно поправил фюрер. — И не рейхсмаршала — а всего лишь господина Геринга!

Соратники оперативно просияли ожившими лицами.

— Неужели, мой фюрер?! — обнадёжился за двоих Геббельс.

— Да, я лишаю Геринга всех чинов, званий и наград.

— А как — насчёт членства в партии? — решительно встал за правду Борман: «коль рубнуть — так, уж, сплеча».

Фюрер обмяк лицом: «завод кончился» — требовалась «подзарядка».

— Подумаем…

— А я уже подумал! — мужественно оппонировал Борман.

— И я — тоже! — проявил «массовый героизм» рейхсминистр.

Фюрер собрал последние ресурсы мышечной энергии.

— Хорошо, господа. Я учту Вашу партийную принципиальность при написании завещания.

Борман оперативно развернул блокнот.

— Не сейчас, Борман! — из последних сил поморщился фюрер. — Чуть позже! Сами понимаете: служенье муз не терпит суеты…

Борман и Геббельс изнывали от нетерпения целых три дня: ни писать завещания, ни стреляться фюрер не спешил.

Но двадцать восьмого апреля «лёд тронулся». Всё началось с того, что без четверти десять к Геббельсу прибежал Кемпка.

— Господин рейхсминистр! Только что радио Би-Би-Си передало сообщение агентства Рейтер!

— А кто Вам разрешил слушать вражеские голоса?! — попытался выкатить от рождения впалую грудь Геббельс.

— Вы, доктор! — не испугался Кемпка. И не только потому, что он был личным шофёром Гитлера на протяжении многих лет. Имелась и другая, не менее веская, причина. И её Кемпка, разумеется, тут же выложил на голову рейхсминистра. — И Вы не только разрешили, но и приказали слушать, объяснив это тем, что источников информации о событиях «во внешнем мире» у нас практически не осталось: ведь междугородная связь не работает. «А измену-то надо выкорчёвывать!» — так Вы сказали.

Геббельс немедленно погасил вспышку личного патриотизма, как неуместную: сказанное шофёром соответствовало действительности.

— Я слушаю Вас, штурмбанфюрер!

— Гиммлер связался с Бернадоттом, чтобы вести переговоры с Западом о сепаратном мире.

Геббельс немедленно отвесил челюсть, наглядно проиллюстрировав собой верность теории Дарвина. Кемпка помедлил, кривя щекой.

— Есть и другая информации, господин рейхсминистр…

Геббельс оперативно подобрал челюсть.

— Говорите!

Кемпка многозначительно замялся.

— Говорите же, доннер веттер! — не выдержал рейхсминистр.

— По сообщению радио, Гиммлер заявил, что у Гитлера… у фюрера — кровоизлияние в мозг. Что он не может больше отвечать не только за судьбу Германии, но и за свои действия.

Геббельс испуганно огляделся по сторонам: «соучаствую!»

— Кто ещё это слышал?

Кемпка спокойно пожал плечами.

— Да все, кто был рядом: я, Аксман, Фегелейн, Гюнше… Кстати, Вы, герр доктор, тоже можете послушать.

— ???

— По радио передали, что эту новость будут повторять каждые полчаса.

— Вы свободны!

Рейхсминистр «освобождал» шофёра уже на бегу. Ворвавшись в кабинет фюрера, он решительно взбодрил того, полулежащего в кресле после очередного «сеанса лечения» морфием.

— Фюрер: измена!

Это было именно то, чего так не хватало Гитлеру для того, чтобы взбодриться.

— Как: опять?! Кто на этот раз?

— Гиммлер!

Фюрер неконтролируемо вернулся обратно в кресло: «перебор!» Кто угодно, но только не верный Генрих!

— Доказательства!

Обязательный по форме восклицательный знак никак не монтировался с тональностью голоса. Фюрер не требовал и даже не просил: впадал в прострацию вместе с фразой.

— Вы позволите?

Геббельс покосился на радиоприёмник уже в дороге.

Фюрер не успел ещё «дать санкцию», а голос из ящика уже информировал его о «подвижничестве» рейхсфюрера. И мало, что о «подвижничестве расширенного формата, не согласованного с фюрером», так ещё и с «интимными подробностями»! Фюрер страдал многими недугами, но только из сообщения радио он узнал о том, что у него — кровоизлияние в мозг, и по этой причине он теперь полноценный — в своей неполноценности — «овощ», а не фюрер тысячелетнего рейха.

— Не… не…

— Негодяй! — пришёл на помощь фюреру Геббельс, хотя не исключено, что фюрер всего лишь собирался выразить недоверие информации из ящика. Пришлось фюреру «подписаться под „своими-чужими“ словами». Тем паче, что Геббельс не давал ему опомниться. А тут и Борман «вовремя подключился». Удивительно, но Геббельс был для Бормана, пожалуй, единственным человеком «наверху», с которым ему действительно нечего было делить: каждый «окучивал свою делянку».

— Мой фюрер! — в тандеме отработали Борман и Геббельс. — У нас есть предложение.

— … — «условно ожил» Гитлер.

— Генерал-полковник фон Грейм дожидается Вашей аудиенции!

От волнения фюрер даже попытался вскочить на ноги.

— Прорвался?! Зовите!

В кабинет под руки ввели фон Грейма, скачущего на костыле: прямо над Берлином ему «отсалютовали» русские зенитки.

— Хайль Гитлер! — переложив костыль из одной руки в другую, поздоровался генерал.

— Вы — настоящий герой, дорогой фон Грейм! — потёк слезой фюрер, медленно побираясь к лётчику. Подобравшись, он ободряюще похлопал того по раненой ноге. — За Ваш подвиг я произвожу Вас в генерал-фельдмаршалы, и поручаю ответственнейшее задание: найти и арестовать подлеца Гиммлера!

— Разрешите взять с собой Ганну, мой фюрер?

— Как, Ганна Райч — с Вами?! — блеснул «морфинистыми» глазами фюрер.

За неимением возможности щёлкнуть каблуками фон Грейм пристукнул костылём.

— Да, мой фюрер: она — за дверью!

— Линге! — простонал фюрер.

Камердинер немедленно распахнул двери — и тут же вернулся в бункер вместе с привлекательной женщиной в форме офицера люфтваффе.

— Хайль Гитлер! — просияла лицом женщина. — Я счастлива видеть Вас, мой фюрер!

— Вот!

Свежеиспечённый фельдмаршал распростёр руку в сторону лётчицы.

— Вот наглядный пример верности фюреру — и доказательство моих намерений!

Восхищение в глазах Райч сменилось вопросом.

— Фельдмаршал просит меня разрешить Вам сопровождать его для выполнения особо важного задания, — пояснил фюрер.

— Я готова выполнить любой Ваш приказ, мой фюрер! Я на всё готова!

Лётчица так умело выкатила аппетитную грудь, что у Геббельса маслянисто заблестели глаза. Уж, он нашёл бы Ганне применение здесь, и куда лучше командировки к рейхсфюреру! Дух Бабельсберга, казалось, давно уже выветрившийся из груди и прочих, более интимных мест, ещё раз взыграл в отсутствующей душе рейхсминистра. Да и то: по части внешних данных Райч не уступала иным кинодивам, а по части любви наверняка вычёркивала их из списка конкурентов. Зная её пылкость и полагаясь на своё умение перевести эту пылкость в иное русло, Геббельс нисколько не сомневался в талантах лётчицы «вне кабины самолёта».

— Хорошо, моя верная Ганна!

В отличие от Геббельса, фюрер как-то не усматривал в капитане ВВС никаких иных достоинств, кроме достоинств… капитана ВВС.

— Разрешите вылететь немедленно? — художественно опёрся на костыль фон Грейм.

— Только после бокала шампанского! — посоветовавшись глазами с фюрером, объявил «коллективную волю» рейхсминистр. — И не слишком там церемоньтесь с этим негодяем, фельдмаршал!

— Да! — оперативно взвился фюрер. — Найти, арестовать и расстрелять эту каналью, как последнюю свинью! Ну, не с кем стало работать: кругом — одни негодяи!

Фюрер «условно заскакал» — посредством волочения ноги — по бункеру.

— Вы меня слышите, фон Грейм: арестовать эту каналью только для того, чтобы расстрелять его! Я даю Вам такие полномочия! Нечего вести в Берлин дерьмо: тут и своего хватает! Вы поняли: расстрелять на месте!

— Я понял Вас, мой фюрер! — ещё раз пристукнул костылём фельдмаршал. Незаметно для фюрера Борман скептически покривил щекой: «гладко было на бумаге». Нет, лично он — обеими руками «за»! Но идея выглядела фантастической: Гиммлер — не турист-одиночка. Его повсюду сопровождает вооружённая до зубов охрана из отъявленных головорезов. А ещё — местные СС. Они не признают никого, кроме Гиммлера. Так что фон Грейма не допустят до рейхсфюрера и для невинного интервью. А, если и допустят, то исключительно соло и неглиже.

— Мы немедленно вылетаем для выполнения Вашего приказа, мой фюрер! — ещё раз выкатила «серьёзную» грудь Райч. Это выглядело куда более эффектно, нежели щёлканье каблуками сапог.

— Да, кстати!

Гитлер хлопнул себя по лбу и болезненно поморщился: то ли не рассчитал удар, то ли укорял себя за склероз.

— Фельдмаршал, не забудьте по дороге завернуть в Рехлин, и все оставшиеся самолёты отправить на защиту Берлина!

— Слушаюсь, мой фюрер!

— Желаю успеха.

Гитлер вяло махнул рукой, и безжизненно опустился в кресло. «Завод» кончился, и ему требовалась очередная процедура «от доктора морфия». А в былые времена он не преминул бы хлопнуть «героя» по плечу, и снабдить его в дорогу установкой-призывом формата «Германия ждёт от Вас подвига!» или что-нибудь типа «С такими молодцами — и отступать?!». (Вопрос плагиата никогда не стоял перед фюрером, и не только в качестве проблемы, но и в качестве вопроса). Но сейчас «давать себя в зеркало» не хотелось, не моглось, да и незачем было: «неча на зеркало пенять…».

— Благодарю, мой фюрер! — дрогнул голосом и костылём новоиспечённый фельдмаршал. Вскоре звуки шагов и стук дерева затихли — и фюрер смог, наконец, всецело отдаться прострации…

Глава тридцать четвёртая

— Все — в сборе?

На правах основного докладчика Черчилль строгим взглядом «прошёлся по головам» присутствующих. Вопрос был излишним: присутствовали все — даже те, кого и не приглашали. Главное, «нашли время» работники штаба Эйзенхауэра и все командующие армейских групп и их начальники штабов. Дополнительно премьер настоял на присутствии начальников разведки, как штаба Главкома, так и штабов групп. Вопрос предстояло решить судьбоносный: что делать с русскими? И Черчилль не стал тянуть с его постановкой. Вопрос шёл первым, главным, единственным и «без редакции».

— Итак, что будем делать с русскими, господа?

Господа моментально пришли в рабочее состояние. К такому вопросу каждый из них был подготовлен не только ходом последних событий, но и личной биографией. Каждый был уверен в том, что подъём вопроса необходим исключительно для того, чтобы оперативно положить его — вместе с русскими — на лопатки.

Убедившись в готовности аудитории, Черчилль начал «разворачивать тезис».

— К сожалению, вопрос Берлина уже не стоит перед нами, господа… Потому, что он не стоит уже и перед русскими. Не стоит вместе с Берлином, который уже падает, и окончательно падёт со дня на день. И произойдёт это без нашей помощи. Мы пытались оказать её…

— Русским? — удивился генерал Деверс, самый «не посвящённый» из всех.

— Себе! — невесело усмехнулся Черчилль под понимающие усмешки присутствующих. — Но, увы: русские оперативно разобрались в наших намерениях — и помощь вернули вместе с помощниками. Все вы, конечно, уже в курсе того фатального, я бы сказал, недопонимания, которое постигло генерала Симпсона. Мы были оскорблены в лучших чувствах. Не по отношению к русским — по отношению к демократии. В итоге вояж Симпсона увенчался лишь очередной партией соискателей на постановку на котловое довольствие. Берлин остаётся…

Черчилль усмехнулся — явно по адресу Геббельса, автора лозунга, начало которого он только что невольно озвучил.

— Nein, meine Herren: Berlin bleibt keine deutche — russische!

Жизнерадостного смеха не последовало: не было основания.

— Но жизнь продолжается, джентльмены! На повестку встаёт вопрос более важный, чем Берлин: судьба Европы.

Присутствующие оживились: не всё так плохо.

— Конечно, — покривил лицом Черчилль, — многое уже потеряно. Хотелось бы надеяться на то, что небезвозвратно, и мы будем над этим работать. Но факт остаётся фактом: значительная часть Европы находится уже под пятой Сталина! Польша, Болгария, Румыния, большая часть Венгрии, половина Австрии, часть Чехословакии, половина Германии! Русские просочились даже в Норвегию, Данию и Югославию! Это, господа, не катастрофа, но приятного мало!

Как заправский оратор «советского образца», Черчилль поработал с графином и стаканом.

— Это, так сказать — исходные данные, материал к размышлению. Нам с вами надлежит, если не решить задачу немедленно, то хотя бы нащупать варианты решения. Итак, мы с генералом Эйзенхауэром…

Не испрашивая согласия Главкома, Черчилль решительно «впряг» того в одну с собой упряжку.

— … ждём ваших предложений.

Первой, как уже нередко бывало, поднялась рука Брэдли. За ней — всё остальное.

— Я думаю, господа, ни для кого из вас не является секретом мнение генерала Маршалла. Он доложил президенту о том, что война с русскими в настоящее время не представляется целесообразной ввиду невозможности достичь победы.

Словно танк — орудийную башню, Брэдли развернул голову в сторону Черчилля.

— Насколько мне известно, фельдмаршал Брук придерживается аналогичной точки зрения. И не в одиночку, а в составе комиссии, которой Вы, сэр, поручили основательно проработать этот вопрос. То есть, возможность открытия боевых действий против России. Или я ошибаюсь?

Черчилль поморщился: ох, уж, этот Брэдли! Вечно он наготове — со своей «ложкой дёгтя»! Хоть бы раз «обнёс» начальство!

— Не ошибаетесь, генерал! Но сейчас мы обсуждаем не этот вопрос, который, я надеюсь, ещё не закрыт окончательно. Сейчас мы обсуждаем вопрос противодействия русским относительно мирными средствами. В основном — маневрами, как военными, так и дипломатическими. Прежде всего — военными: только они смогут обеспечить успех маневров дипломатических. Надеюсь, никого из вас не коробит моя откровенность? Никто не собирается протестовать доводами типа «Русские — наши союзники»? Никто из вас не «порозовел» за последнее время?

Черчилль волновался зря, как по всем трём вопросам сразу, там и по каждому в отдельности. Аудиторию составляли люди, верные своему классу, который с классом пролетариев даже рядом не стоял.

Брэдли невозмутимо пожал «древнеримскими» плечами.

— Я всего лишь констатировал факт, а заодно призывал к трезвому взгляду на вещи.

Черчилль не выдержал.

— В таком случае, разрешите Вам помочь, генерал — по части отрезвления взглядов! Небольшая, такая, историко-географическая справка, поясняющая, отчего мы вынуждена действовать так, а не иначе. Итак, вот — краткий перечень наших несовпадений во взглядах с русскими: Болгария, Венгрия, Румыния, Финляндия, Польша, Югославия, Чехословакия, Германия! Я подчёркиваю, господа: краткий — ведь есть и другие «места нестыковок»! Но эти — самые острые, самые бросающиеся в глаза. И наши взгляды на карту не совпадают исключительно из-за того, что не совпадают взгляды на демократию. Русские либо уже поставили, либо намерены поставить во главе этих стран своих людей. Людей, которые будут проводниками идей Коминтерна!

— Коминтерна не существует уже два года, — «нанёс удар вразрез» Эйзенхауэр. Как и все военные, он не терпел, когда политика грубо вмешивалась в дела армии, да ещё с намерением подчинить её себе.

— Это не принципиально! — махнул рукой Черчилль. По лицу его было видно, что такая демонстрация безразличия далась ему нелегко: премьер не любил, когда его «ставили на место», тем более, когда определяли это место в углу. — Важно, что всё это — люди Кремля, которые будут проводить его политику вопреки интересам демократии и цивилизации!

Эйзенхауэр ещё раз поморщился — специально для Черчилля. Это был явный призыв формата «Аркадий, не говори красиво!» И правильно: военному человеку «политинформация» нужна лишь как преамбула к точному и недвусмысленному приказу. Поэтому она и сама должна быть точной и недвусмысленной.

Видя такое катастрофическое недопонимание, Черчилль заскрежетал зубами — и уже не в душе.

— Захватив пол-Европы, Сталин обеспечит себе плацдарм для броска в любом стратегическом направлении! Я всерьёз опасаюсь, не двинется ли Красная Армия к Северному морю или водам Атлантики? Франция, Италия, Турция — кандидатов на русское вторжение, хоть отбавляй! И, если мы будем всё время предаваться умозрительному философствованию, то отрезвление наступит в русских лагерях, где-нибудь в Сибири! Нам уже сейчас и со всей решительностью нужно дать понять русским, что так дело не пойдёт: или вы договариваетесь с нами, или «по-хорошему» будет ещё хуже!

В зале рассмеялись: Черчилль умел разрядить обстановку. А сейчас он ещё и вовремя это сделал: народ как-то «не проникался осознанием». Теперь нужно было решительно «ковать» хорошо разогретое «железо» соратников.

— Президент Трумэн на днях заявил мне: мы не установим с этими странами дипломатических отношений до тех пор, пока их правительства не будут реорганизованы так, как нужно нам!!!

Заметив, как поморщился Эйзенхауэр, Черчилль немедленно кинулся в контратаку:

— Грубо? Да! Прямолинейно? Да! Но только так нас могут услышать — и внять нашим доводам! Увы, русские не понимают никаких иных доводов, кроме стального кулака. Кстати, текст — не мой: автор — всё тот же президент Трумэн! Но как его не поддержать, если его устами говорит сама истина! Мы не можем не настаивать на реорганизации просоветских режимов Польши и Югославии! И именно сегодня! Потому, что, как сказал один джентльмен: «Вчера — рано, завтра — поздно, значит — сегодня!».

Военные совсем не по-военному поаплодировали докладчику: лёд недоверия был сломан. Хоть и англичанин, а мысли вполне здравые!

— Разрешите? — поднял руку генерал Паттон. — Я — человек военный, и предваряться вводными словами не привык. Поэтому я скажу прямо: я полностью разделяю точку зрения мистера Черчилля. Русские были нашим союзником вчера. Но ситуация меняется, а вместе с ней меняются и сами русские. Прежде всего, по части аппетитов. Нет, чтобы остановиться на своей границе, раз, уж, нас подвели немцы, так они полезли в Европу! И не только полезли, а расползаются по ней, как тараканы! И, если меняется всё — и ситуация, и русские — почему мы не должны менять своё отношение к ним?! Если мы сегодня не предпримем решительных мер, завтра будет поздно: вся Европа окажется под пятой Сталина!

— Что Вы предлагаете? — нахмурился Эйзенхауэр. Он не любил, когда подчинённые высказывали мнение прежде начальства.

— Думаю, что самое время отказаться от соблюдения договорённостей по разграничению зон оккупации! Я не призываю к немедленному повороту против русских, но надо спасти хотя бы то, что ещё можно спасти!

— Браво, генерал! — вместе с сигарой прожевал слова признательности Черчилль. — Дипломат не определил бы нашу задачу лучше!

При этом британский премьер выразительно покосился на Эйзенхауэра. Небеспричинно: буквально накануне он имел беседу тет-а-тет с Главнокомандующим. В ходе её он напрямую высказал ту же мысль, которую даже с меньшей прямотой дублировал сейчас генерал Паттон. Дословно это звучало так: «Надо решительно отказать русским в отводе войск от Эльбы в районы, выделенные для оккупации США. Если мы будем держать войска на Эльбе, русские быстрее согласятся с нашими условиями (в частности, с разделом Австрии)». Ту же мысль — только ещё более прямо и с большим драматическим надрывом — Черчилль «отгрузил» министру иностранных дел Идену накануне отлёта в штаб Эйзенхауэра: — Отвод американцев за демаркационную линию стал бы одним из самых прискорбных событий в истории. Только — за уступки СССР в долине Дуная и на Балканах!!!

Иден оперативно разделил точку зрения сэра Уинстона. И не только потому, что это была точка зрения начальства, но и потому, что сам мог предложить её «к дележу». А вот Эйзенхауэр не спешил, и это раздражало британского гостя. Каждый день, понимаешь, дорог, а Главком мучается вопросами чести!

Эйзенхауэр действительно не спешил ни «склоняться», ни «разделять». Генерал был человеком ответственным, пусть и «в редакции Вашингтона». Предложение Черчилля попахивало авантюрой, как и большинство его предложений в адрес Советов с самого момента их «воцарения». Сэр Уинстон всё норовил сделать «кавалерийским наскоком», зачастую не считаясь с реалиями, отнюдь не благоприятствующими «кавалерии». Конечно, его предложения диктовались заботой о защите «ценностей рыночной экономики и демократии», и Эйзенхауэр не мог не разделять этой озабоченности. Но это не означало, что он должен был тут же «проявиться с шашкой наголо». Сказывалось и влияние покойного Рузвельта: сэр Франклин ничего не делал с горячей головой и под такую же руку. А реализация экстремистских, по сути, предложений Черчилля грозила вызвать серьёзные осложнения на все «доступные осложнениям места». Прежде всего — на собственную задницу.

Именно поэтому Эйзенхауэр сказал Черчиллю, что не готов поддержать его предложение немедленно, но готов предоставить ему трибуну для выступления. И не просто для выступления, а для выступления перед аудиторией из числа потенциальных исполнителей замысла. Черчиллю осталось лишь утешиться поговоркой «С паршивой овцы — хоть шерсти клок!». Увы, Эйзенхауэр ни по части взаимопонимания, ни по части решительности не шёл ни в какое сравнение с верным Монти. Накануне встречи с Главкомом Черчилль в очередной раз гостил у командующего Двадцать первой армейской группой. И опять стороны без труда достигли взаимопонимания по всем вопросам. Даже тогда, когда Черчилль «шепнул на ушко»: «Монти, возможен поворот против русских!»

И фельдмаршал понял, что это — никакое не иносказание, что премьер сказал именно то, что хотел сказать. И ведь Монтгомери не испугался «крамольной идеи»: сам вынашивал её уже длительное время! Не то, что этот Айк: всё время оглядывается на тень Рузвельта! Прямо, не Главнокомандующий экспедиционными войсками, а «дубликат Гамлета»!..

— Разрешите?

Черчилль напрягся: Беделл Смит! Начальник штаба Главнокомандующего и его доверенное лицо. Вряд ли приходилось ожидать от этого генерала собственного мнения, тем паче, отличного от мнения босса.

— Я полностью разделяю мнение премьера Черчилля и генерала Паттона.

Челюсти Эйзенхауэра и Черчилля отвисли почти одновременно, но каждая со своим изумлением. Если англичанин был приятно изумлён, то американец — совсем наоборот.

— Я — не сторонник немедленных военных действий против русских, — невозмутимо продолжал Смит. — Это было бы авантюрой с непредсказуемым исходом. Но немедленный отпор русским по другим направлениям уже необходим.

— Присоединяюсь! — так и сделал командующий Шестой армейской группой генерал Деверс. Настоящий солдат: коротко и ясно!

— Кто ещё — с нами?

Одобрительно блеснув глазами в Деверса, Черчилль немедленно «принялся закреплять успех». Поднялись руки… всех присутствующих. Исключение составил только сам Главнокомандующий. Но премьер не спешил торжествовать «по поводу»: здесь вопросы решались отнюдь не голосованием. Хотя сам факт был символичен. Должен же был Эйзенхауэр, в конце концов, понять, что «идёт против течения»? Уж, если его не поддержал начальник его штаба, о чём ещё можно говорить?! Какой, ещё более красноречивый факт, нужно представлять в качестве обоснования несостоятельности упорства Главкома?!

Черчилль усмехнулся: у него имелся такой факт. И как раз, более красноречивый. Он его вытащил «из рукава», пусть и не с ловкостью фокусника, но не менее эффектно по результату.

— Кстати, генерал, у меня есть телеграмма из Вашингтона, от Вашего Главнокомандующего.

И премьер, ничем не напоминая фактурой Мефистофеля, де-факто отработал за него. Эйзенхауэр взял в руки телеграмму, прочитал её и побледнел.

— Как видите, сэр, — включил участие премьер-министр, — в отличие от Вас, Ваш босс не терзается гамлетовскими сомнениями. Потому, что русские — это тот Рубикон, который должен быть перейдён, несмотря на ни на что! Несмотря ни на какие «пограничные столбы» и прочие «договоры о дружбе и сотрудничестве»!

Эйзенхауэр медленно опустил руку с бумажкой на стол.

— И какими Вам видятся пути реализации этой затем, сэр?

Сама постановка вопроса свидетельствовала о том, что генерал уже сдался. Черчилль небрежно запихал телеграмму в карман: пригодится, если Главком вдруг испытает «рецидив задумчивости».

— А это уже нам решать вместе с вами, господа!

Черчилль посчитал, что для пользы дела немного патетики в голосе не помешает. И потом: доверие окрыляет. Некоторые из присутствующих — так и сделали: «окрылились».

— Я думаю, что нам, прежде всего, нужно определиться с главными направлениями работы, господа.

Черчилль подошёл к стене с картой военных действий.

— Не нужно быть слишком большим стратегом для того, чтобы понять: основными узлами противоречий — и уже не за столом переговоров — являются Чехословакия, Германия, Австрия. То есть, те страны, в освобождении которых мы ещё способны «поучаствовать». И уже — не в освобождении от уходящих фашистов, а в освобождении от грядущих коммунистов. Если мы не опоздаем к разделу пирога, а ещё лучше, если успеем первыми не только к столу, но и к ножу — полдела, считай, будет сделано. Мы поставим русских перед фактом: эти «куски» — за другие! И, думаю, что они недолго будут «стоять перед ними»: Сталин — реалист! Он понимает, что за всё в этом мире надо платить, в том числе, и за сам мир, как антитезу войне!

Черчилль повернулся к Эйзенхауэру, подавленному натиском доводов премьера и неожиданно дружным афронтом своих же генералов. Хотя этого следовало ожидать: и Брэдли, и Паттон, и Ходжес — «штатные» оппоненты с самого начала кампании.

— Господин Главнокомандующий, какими силами располагают экспедиционные войска на текущий момент?

— Только американцев — шестьдесят одна дивизия! — отработал за Эйзенхауэра Смит: Главком в этот момент качественно прокисал взглядом. — Это свыше трёх миллионов человек!

— С такими молодцами — и отступать?!

Гитлер не остался в одиночестве по части плагиата.

— Да этой силы — более чем достаточно для… демонстрации силы!

Генералы рассмеялись: неплохо сказано. Как минимум, оригинально. Не смеялся только Эйзенхауэр: «Хорошо смеётся тот, кто… не смеётся вовсе!»

— Давайте сразу договоримся о направлениях работы — ну, чтобы «два раза не ходить», — поднажал Черчилль. — Прежде всего, мы не останавливаемся в Германии! Идёт?

«Идёт?» Черчилля прошло «на ура».

— Отлично!

Премьер обрадовался дополнительной порцией дыма в соратников.

— Идём дальше: Чехословакия! Берём сами — или отдаём на съедение русским?

— Согласно договорённостям, — болезненно поморщился Эйзенхауэр: уж, слишком активно давил Черчилль! — Чехословакию берут русские. В том числе, и Прагу.

— Ну, мы же договорились!

Премьер с видимым огорчением развёл руками: так славно поладили, а этот тип всё не унимается!

— Мы же договорились насчёт договорённостей: никакого соблюдения! Не было никаких договорённостей! А то Вы сейчас договоритесь до того, что мы ни до чего не договаривались!

Эйзенхауэр устало махнул рукой — одними глазами.

— Итак, — отработал бульдожьей челюстью премьер, — я повторяю свой вопрос: отдаём Чехословакию на съедение русским — или сами съедим?

— Сами! — дружно встали за демократию генералы: «наша Чехословакия — нам её и есть!».

Черчилль энергично потёр ладонью о ладонь: всё шло по плану.

— Теперь — Австрия. Выставляем её на торги?

— ???

«Народ» явно не понял, и Черчилль поспешил с разъяснениями.

— «Австрия без ивана» — за возврат к демаркационной линии?

— За полный?! — во всю мощь наличных ресурсов немедленно встревожился Паттон.

— Нет-нет!

Черчилль улыбнулся: этот генерал ему нравился всё больше и больше. Да и то, давно он не встречал такого замечательного антисоветчика промеж солдафонов! Настоящий соратник, с которым премьер даже пошёл бы в разведку! Правда, только не в русский тыл. Там не оценят, не поймут, да ещё и оргвыводы сделают…. в одном из трёх направлений: в чисто поле, к ближайшей стенке или к ближайшей же осине!

— Только — за частичный! А то — «за что боролись?».

— Ну, это — другое дело! — облегчённо перевёл дух «верный союзническому долгу» генерал. — Предлагаю задействовать в работе наших «джерри»!

— Разумное предложение! — «расцвёл» Черчилль. — А как Вы себе это представляете, дорогой генерал?

Премьер расчувствовался не зря. Ввиду достижения полного взаимопонимания «по вопросу решения вопроса», Паттон обязан был стать «дорогим». Его просто необходимо было «возвести в достоинство»! Сэру Уинстону был сейчас особенно дорог каждый «полноценный антисоветчик с возможностями». Такой, который был готов «защищать демократию от новых гуннов» «не токмо словесно, но и ручно».

Паттон тоже расчувствовался: лесть всегда проливается либо елеем, либо бальзамом. А лесть такого заслуженного борца с коммунизмом, как премьер Черчилль — и не лесть вовсе, а награда.

— Я полагаю, сэр, что нам нужно активнее договариваться с немцами о совместных дей… виноват: о взаимодействии по самому широкому спектру вопросов.

— ???

Это уже Эйзенхауэр запросил подробностей. Изумление Главкома не остановило творческого вдохновения генерала: за ним было коллективное мнение товарищей. А это — стена, о которую и Главкому можно лоб расшибить.

— Мы — им, они — нам!

«Широта спектра» была явно чрезмерной, но Главком не стал уточнять: будет день — будет и пища…

Глава тридцать пятая

— Генерал Колер!

Начальник штаба экспедиционных сил генерал Смит внушительным взглядом «охватил» вытянувшегося перед ним бывшего начальника штаба ВВС рейха. Колер уже несколько дней, как был доставлен во Франкфурт-на-Майне, где в здании управления концерна «ИГ Фарбениндустри» располагался штаб объединённого командования союзных войск. И не только доставлен, но «поставлен на довольствие» и даже на квартиру. В штабе Эйзенхауэра сочли, что в «свете новых реалий» «сгодится нам этот фрайерок». Именно поэтому его сразу же определили не в лагерный барак, пусть и для высшего комсостава, а в отдельную квартиру. И «на котловое довольствие» его поставили не у котла, а за столиком в офицерской столовой. Разумеется, каждая истраченная на генерала калория подлежала возврату сторицей. И этот час настал — возвращать авансы и заняться, наконец, «самоокупаемостью». Ведь американцы даже благосклонность выказывают в кредит.

— Прошу к карте!

Колер не стал делать круглых глаз, и немедленно, строевым шагом, исполнил «просьбу». Указке в руке Смита заскользила по просторам клеёнки.

— Группа армий «Центр» и Группа армий «Остмарк»…

Рука начальника штаба сделала обвод на карте.

— … устами своих командующих соответственно фельдмаршала Шёрнера и генерал-полковника Рендулича отказались капитулировать перед Красной Армией.

Колер «поменял колер»: с «упитанно-розового» — на мертвенно-бледный.

— И Вы хотите, чтобы я…

— Нет-нет! — успокаивающе махнул рукой Смит, и почти дружески улыбнулся. — Вы меня неправильно поняли, хотя я и не давал для этого повода. Мы не предлагаем Вам роль штрейкбрехера. Скажу больше: молодцы Шёрнер с Рендуличем, что отказались сложить оружие.

Колер «ожил» — и восстановил «колер».

— Но положение, генерал — очень тяжёлое. Русские завершают окружение, и будьте уверены, завершат его: у них опыт — ещё со Сталинграда.

Напоминание больно ранило сердце истинного солдата фюрера, но Колер не стал предаваться этому нетворческому занятию. Слова генерала Смита занимали его гораздо больше. Начало было многообещающим. Поэтому авиатор исполнился внимания: может, пошлют куда-нибудь!

— Конечно, какая-то часть войск этих мужественных военачальников, — продолжал «истекать слезой» генерал Смит, — сумеет вырваться из лап «кровожадных гуннов», и окажется «в лоне цивилизации», в американском или британском плену. Мы даже готовы оказать им в этом посильное содействие.

— ???

Колер не изумлялся: он восторгался. Восторгался новоявленными союзниками. И восторгался он ими всё больше и больше: господи, как же неправ был Гитлер! Надо было ещё в сорок первом уговорить американцев «поменять союзников»! Любой ценой! Любым куском Европы, особенно тем, на который наиболее тяжело упал бы глаз «дяди Сэма»!

Восторг Колера вдохновил Смита на большую откровенность.

— Мы уже совершали несколько упреждающих маневров, в результате которых образовались участки соприкосновения с окружёнными войсками. Например, мы не можем не высказать слов благодарности фельдмаршалу Кессельрингу за «тонкое понимание момента».

— Вы хотите сказать…

Генерал Смит смежил веки в знак подтверждения.

— Да: фельдмаршал пропустил наши войска на юг и восток Чехословакии. Правда, это была ответная любезность, но это не умаляет заслуг мистера Кессельринга перед торжеством демократии. Ещё бы такое понимание и такой же ответственный подход со стороны русских! Но, увы: недопонимание — катастрофическое. Поэтому зоны контакта — очень небольшие. Ведь мы «шли навстречу» только передовыми отрядами, в то время как русские «душили» и вас, и нас всей массой своих орд! Отсюда — вывод горький и неприятный… для нас и наших…. хм… хм… немецких подопечных: из окружения выйдут немногие.

Генерал тяжело вздохнул — и дополнительно сокрушился головой.

— Но это — не самое страшное. Самое страшное — то, что у нас очень мало времени.

— Почему? — искренне удивился Колер. — Вы же не подвергаетесь атакам русских?

Новый вздох генерал-лейтенанта едва не придавил генерала авиации своей тяжестью.

— Вот тут Вы ошибаетесь, генерал: подвергаемся, и ещё, как! Во-первых, русские «душат» нас по линии дипломатии. Увы, есть соглашение о разграничении «зон ответственности». Во-вторых, так сказать, «для ума», русская авиация уже неоднократно «раз