Они смеялись, когда их губы соприкоснулись, — Элиза ощутила улыбку на его губах и улыбнулась еще шире, слишком счастливая, чтобы обеспокоиться тем, что скорее препятствует, чем помогает поцелую. Но потом Мелвилл сжал пальцами ее подбородок, наклонил ее голову, а сам приоткрыл рот и...
Что сказать, в конце концов, на свете есть множество занятий, гораздо более важных, чем разговоры.
Изъян храбрых поступков, подумалось Элизе, заключается в том, что они и близко не приносят той радости, какую можно было бы ожидать. На самом деле, если судить по последствиям, чувство вины, беспокойство и страх были точно такими же, как после поступка трусливого. Впрочем, не совсем. Ибо из-под терзаний, опасений перед лицом грядущего, тревоги, что семья, возможно, никогда ее не простит, прорастало крохотное зерно удовлетворения — если решение Элизы окажется самой чудовищной ошибкой в жизни, по крайней мере, это будет ее собственный выбор, а не выбор, сделанный за нее.
— И постарайтесь избавиться от этой страдальческой мины, — распорядилась наставница. — Она не добавляет привлекательности. — Я пытаюсь не убить нас, — процедила Элиза сквозь стиснутые зубы. — Если будем так медленно ползти, то с большей вероятностью погибнем от голода
— Я восхищаюсь вашей стойкостью, миледи, — пропела она голосом, исполненным напускного сочувствия. — Один лишь взгляд на его сиденье повергает меня в слезы... не представляю, как вы держитесь. При этих словах голос к Элизе вернулся. — Мне льстит ваше восхищение, миледи, но оно излишне, — сказала она. — Поскольку последний джентльмен, занимавший это сиденье (мистер Мартин, если мне не изменяет память), вполне жив и здоров, стул не причиняет мне боли. — Действительно, нет ни малейшего смысла лить слезы над предметом мебели, — поддержала ее Маргарет. — Впрочем, может, вас расстраивает сам по себе дуб, леди Селуин?