16+

 

Перевод с английского

 

Серийное оформление Вадима Пожидаева

 

Оформление обложки Татьяны Павловой

 

Мистические истории. Святилище : рассказы / пер. с англ. С. Антонова, Л. Бриловой, А. Бродоцкой и др. — СПб.: Азбука, Азбука-Аттикус, 2025. — (Азбука-классика).

ISBN 978-5-389-29695-4

Cмутные тени далекого прошлого, загадки старинных особняков, странные перемещения, внезапные исчезновения и удивительные находки, призраки, лунатики, адепты темных сил и тайных наук… Истории, вводящие читателей в мир, где обыденное соседствует со сверхъестественным, где судьбы героев вершат вселяющие страх потусторонние силы, а сама граница между жизнью и смертью оказывается зыбкой, издавна пользовались успехом. Они стали особенно популярны в начале XIX века, но и позднее интерес читателей к ним не иссяк: даже в эпоху философского скептицизма, расцвета науки и триумфа техники готическая литература остается востребованной, а таинственное, необъяснимое, чудесное по-прежнему и привле кает, и завораживает. В настоящий сборник вошли рассказы британских и американских писателей XIX — начала XX века, среди которых такие мастера, как Редьярд Киплинг, Монтегю Родс Джеймс, Элджернон Блэквуд, Эдвард Фредерик Бенсон и другие.

 

Ричард Гаррис БАРЭМ

ПРИЗРАК ТАППИНГТОНА

— Однако же это весьма странно; что с ними могло случиться? — спросил Чарльз Сифорт, заглядывая под балдахин старомодной кровати в старомодной комнате еще более старомодного особняка. — Это чертовски странно, и я решительно ничего не понимаю. Ей-ей, Барни, где же они? И где, черт подери, ты сам?

Ответа на этот призыв не последовало, и лейтенант, будучи, вообще-то, человеком здравомыслящим, — по крайней мере, настолько, насколько можно ожидать от молодого джентльмена двадцати двух лет от роду, состоящего на «службе», — поумерил свой пыл, смекнув, что слуга едва ли мог мгновенно явиться на его зов, который никоим образом не мог услышать.

Здравый смысл побудил лейтенанта позвонить в звонок, и в ответ в коридоре раздались шаги самого бравого молодца из всех, у кого за пояс заткнута глиняная трубка.

— Войдите! — сказал его хозяин.

Безуспешные попытки слуги открыть дверь напомнили мистеру Сифорту, что он заперся изнутри.

— Силы небесные! В жизни со мной не случалось ничего более необычайного, — сказал лейтенант, поворачивая ключ и впуская мистера Магуайра в свою спальню.

— Барни, где мои панталоны?

— Это бриджи-то? — переспросил слуга, окидывая комнату внимательным взглядом. — Вы про бриджи, сэр?

— Да, что ты с ними сделал?

— Они, ваша милость, были на вас, когда вы ложились спать, значит, здесь и будут, ручаюсь.

И Барни, занявшись поисками, подошел к креслу с плетеной спинкой и поднял роскошный мундир. Но поиски были тщетны: помимо вышеупомянутого мундира, нашелся нарядный кашемировый жилет, однако наиглавнейший предмет из гардероба всякого джентльмена так и не обнаружился.

— Где же они могут быть? — спросил хозяин, особенно нажимая на «могут».

— Да кто ж его знает, ваша милость, — ответил слуга.

— В таком случае не иначе как здесь побывал сам дьявол и утащил их! — воскликнул Сифорт, вперив пристальный взгляд в лицо Барни.

Мистер Магуайр вполне разделял суеверия, присущие деревенским жителям, однако, судя по выражению его физиономии, не мог согласиться с таким предположением.

Лейтенант прочитал недоверие на лице слуги.

— Да ведь я говорю, Барни, что положил их туда, на это вот самое кресло, когда укладывался в постель. И, клянусь Небом, отчетливо видел, как призрак старика, о котором мне рассказывали, явился сюда в полночь, надел мои панталоны и удалился в них.

— Может статься, — осторожно ответил Магуайр.

— Разумеется, я решил, будто мне это приснилось; но в таком случае что за чертовщина — где мои бриджи?

Задать сей вопрос было куда легче, чем ответить на него. Барни возобновил поиски, а лейтенант, скрестив руки на груди, прислонился к умывальнику и предался раздумьям.

— В конце концов, весьма вероятно, что это дело ручек моих кузин, которые так любят подшутить, — по некотором размышлении сказал Сифорт.

— А и верно, барышни! — подхватил мистер Магуайр, хотя наблюдение адресовалось не ему. — Должно быть, мисс Кэролайн или мисс Фанни — вот кто стащил одежку вашей милости?

— Ума не приложу, что и подумать на сей счет, — посетовал лейтенант, по-прежнему рассуждая вслух и устремив озадаченный взор на дверь спальни. — Я запирался на ключ, это вне всякого сомнения; но в комнату, должно быть, есть и другой вход — фью! Я помню — потайная лестница; как же это я свалял такого дурака? — И он прошел в дальний угол комнаты, где смутно виднелась низенькая дубовая дверь.

Лейтенант помедлил перед ней. Сейчас дверь эту ничто не заслоняло, однако, судя по некоторым признакам, ранее она таилась за гобеленом, остатки которого еще свисали со стены по обе стороны от дверного проема.

— Не иначе как они проникли сюда этим путем, — рассудил Сифорт. — Эх, какая жалость, что я не поймал их с поличным!

— Ох, что за проказницы! — вздохнул мистер Барни Магуайр.

Однако тайна была все еще так же далека от разгадки, как и раньше. «Другая дверь» в самом деле имелась; однако при тщательном рассмотрении оказалось, что она заперта еще надежнее, чем та, что вела в галерею: два тяжелых засова изнутри надежно препятствовали любому coup de main [1] на бивуак лейтенанта с обратной стороны. Сифорт пребывал в еще большем недоумении, чем раньше; тщательнейшим образом исследовав стены и пол, он ни на волос не приблизился к разгадке; ясно было лишь одно — бриджи пропали!

— Поистине странно, — сказал лейтенант.

 

Таппингтон-Эверард (называемый в обиходе Таптон) — старинное, но просторное поместье в восточной части графства Кент. Бывший владелец был верховным шерифом во времена Елизаветы, и до сих пор сохранилось множество темных и страшных преданий о его распутной жизни и чудовищных преступлениях. По сей день, как и встарь, мрачно темнеет лесная лощина, куда вошла дочь лесничего, да так и пропала без следа; а несмываемое пятно крови на дубовой лестнице все еще не поддается совместным усилиям мыла и песка. Но именно с одной из комнат, как передают, связан случай, отмеченный особенной жестокостью. Некий незнакомец — так гласит легенда — однажды внезапно появился на пороге особняка «сэра Джайлса Сквернавца». Казалось бы, между ними завязалась дружба, однако хмурое чело хозяина подсказало слугам, что визиту гостя тот отнюдь на рад; тем не менее было устроено пиршество, вино лилось рекою, — быть может, слишком широкою, — ибо звуки ссоры наконец достигли даже ушей челяди, не служившей у господского стола, а изо всех сил состязавшейся с господами на собственной пирушке. Кое-кто из них, встревожившись, отправился в пиршественную залу, а один, почтенный и любимый домоправитель, дерзнул даже нарушить покой хозяина и ворваться туда. Сэр Джайлс, уже и без того разъяренный, велел старому слуге убираться, и тот послушался; однако не раньше, чем отчетливо услышал из уст незнакомца угрозу, будто бы у того при себе есть нечто, могущее опровергнуть право рыцаря отдавать в стенах Тэптона какое-либо приказание.

Непрошеное, пусть и краткое вторжение старого слуги как будто возымело благотворное действие: голоса спорящих утихли, и беседа их продолжилась более мирно; когда же наступил вечер, слуг позвали, чтобы зажечь в зале огни, и, явившись на зов, те увидели, что не только вернулось прежнее радушие, но и замышляются новые увеселения. Поданы были новые угощения, и самые лучшие; и только в поздний или, скорее, ранний час гуляки разошлись по своим покоям.

Комната, отведенная гостю, располагалась на первом этаже в восточном крыле особняка и некогда была любимыми покоями самого сэра Джайлса. По слухам, это предпочтение объяснялось наличием отдельной лестницы, которая во времена старого рыцаря позволяла его сыну тайно покидать стены дома и, не опасаясь родительского гнева, предаваться пороку; со смертью же родителя надобность в тайных путях отпала и сэр Джайлс сделался полноправным хозяином своему поместью и совершенно свободным в своих поступках. С того времени он обосновался в так называемых «главных покоях», а в «дубовых покоях» редко кто жил, разве что по случаю особо торжественных празднеств или когда Йольское полено привлекало к рождественскому очагу необычайно большое количество гостей.

В ту бурную ночь «дубовые покои» были приготовлены для незнакомца, и тот отправился спать, разгоряченный после ночной попойки, а утром в постели лежал его распухший и почерневший труп. На теле не обнаружилось никаких следов насилия; однако посиневшие губы и некие темные пятна на коже покойника наводили на подозрения столь ужасные, что никто не решился высказать их вслух. По словам доверенного врача сэра Джайлса, причиной внезапной кончины гостя послужил апоплексический удар, вызванный излишествами предыдущей ночи. Тело предали земле; и хотя некоторые с укоризной наблюдали за поспешностью проведения погребальных обрядов, но никто не отважился на пересуды.

Иные события отвлекли внимание слуг; умы были заняты волнующими политическими событиями дня нынешнего, в то время как близкое приближение грозной армады, столь тщеславно присвоившей себе титул, для ниспровержения коего сами стихии объединились с доблестью человеческой, — все это вскорости ослабило, если не стерло, всякую память о безымянном незнакомце, погибшем в стенах Тэптон-Эверарда.

Миновали годы, «сэр Джайлс Сквернавец» — последний, как считалось, прямой потомок старинного рода — давно уже скончался, хотя кое-кто из старожилов поговаривал о его старшем брате, который безвестно исчез в молодости и так и не унаследовал поместье.

Одно время ходили упорные слухи о том, что брат этот будто бы оставил в чужих краях сына; но и они затихли, ничем не подтвержденные; имущество беспрепятственно отошло к побочной ветви семьи, а тайна, если таковая вообще существовала, была погребена на кладбище Дентона, в одинокой могиле таинственного незнакомца. И лишь спустя много лет случай оживил память о тех стародавних событиях.

Работники, корчевавшие в саду старый кустарник, чтобы на его месте посадить новый, выкопали из земли ветхие остатки некоего одеяния. При более тщательном изучении оказалось, что это полуистлевшие шелковые лоскутья с вышивкой, которые когда-то были парой чулок; из тряпья выпали некие бумаги, но разобрать написанное уже не представлялось возможным: настолько они были сырые и старые, и неграмотные сельчане отдали находку тогдашнему владельцу поместья.

Неизвестно, насколько преуспел сквайр в расшифровке этих бумаг; разумеется, он никогда ни словом не упомянул об их содержании; и мало кто задумался бы об этом, если бы не зловредная память старухи Джонс: она заявила, будто слышала от своего дедушки, что, когда «незнакомца» отравили, вся его одежда была в сохранности, но штаны, предполагаемое хранилище предполагаемых документов, отыскать так и не удалось. Хозяин поместья Тэптон-Эверард лишь улыбнулся, услыхав, как престарелая дама намекает на деяния, которые могли бы поставить под сомнение законность его собственного титула в пользу какого-то неизвестного потомка какого-то неизвестного наследника; и об этой истории редко вспоминали, если не считать одного или двух пустомель, которые будто бы слышали о том, что другие видели призрак старого сэра Джайлса: якобы тот в ночном колпаке выходил через боковую дверь, направлялся в соседнюю рощу и страдальчески заламывал свои призрачные руки, словно тщетно пытаясь найти нечто, запрятанное среди вечнозеленых растений.

В комнате, где скончался незнакомец, после его смерти, конечно, время от времени появлялись привидения; но в последнее время их визиты стали весьма редкими; и даже миссис Ботерби, экономка, была вынуждена признать, что за всю свою многоголетнюю службу в поместье никогда «не встречала никого хуже самой себя»; хотя впоследствии, по более зрелом размышлении, пожилая леди добавила: «Сдается мне, однажды я видела дьявола».

 

Такова легенда, связанная с поместьем Тэптон-Эверард, и такова история, которую бойкая Кэролайн Инголдсби подробно рассказала своему столь же темпераментному кузену Чарльзу Сифорту, лейтенанту Второго Бомбейского полка достопочтенной Ост-Индской компании, когда они рука об руку прогуливались по галерее, украшенной несколькими дюжинами мрачных фамильных портретов, в том числе изображением грозного сэра Джайлса. Доблестный лейтенант тем самым утром впервые посетил дом дяди по материнской линии после нескольких лет отсутствия: со своим полком он провел немалый срок на засушливых равнинах Индостана, откуда теперь вернулся в трехлетний отпуск. Ушел он мальчиком, а вернулся мужчиной; однако впечатление, некогда произведенное на его юное воображение любимой кузиной, нимало не изменилось, и именно в Тэптон лейтенант Сифорд направил свои стопы еще до того, как навестить овдовевшую мать. Нарушив таким образом сыновний долг, он утешался мыслью о том, что негоже было бы проехать мимо дверей родственников, чье поместье совсем рядом, не заглянув к ним хотя бы на несколько часов.

Однако лейтенант нашел дядюшку по-прежнему гостеприимным, а кузину — еще более очаровательной, чем раньше, и просьба одного вкупе с прелестью другой вскоре обезоружили Чарльза и он не отказался продлить «несколько часов» до нескольких дней, хотя дом и был полон гостей.

Здесь были Питерсы из Рамсгейта; мистер, миссис и две мисс Симпкинсон из Бата приехали погостить на месяц; Том Инголдсби привез своего приятеля по колледжу, достопочтенного Огастеса Саклтамкина, с его грумом и пойнтерами, чтобы отправиться на двухнедельную охоту. Прибыла и миссис Оглтон [2], богатая молодая вдовушка с большими черными глазами, которая, как поговаривали, имела виды на молодого сквайра, хотя миссис Ботерби в это не верила. А главное, была здесь мадемуазель Полин, ее femme de chambre [3], которая по любому поводу произносила «mon Dieu» [4] и восклицала «Quel horreur!» [5] при виде чепца миссис Ботерби. Короче говоря, если воспользоваться выражением последней из упомянутых и весьма уважаемых дам, особняк был «набит битком» до самых чердаков, — за исключением «дубовых покоев», которые, благо лейтенант выразил снисходительное пренебрежение к привидениям, были немедленно отведены ему лично. Мистер Магуайр тем временем был вынужден разделить комнату с Оливером Доббсом, камердинером сквайра; шутливое предложение предприимчивого мистера Барни поселиться вместе чуть ранее было с негодованием отвергнуто «мамзель», хотя вкрадчивые речи и возымели на нее некоторое шармантное действие.

 

— Право слово, Чарльз, кофейник совсем остыл; ваш завтрак будет совсем испорчен, отчего это вы так разленились?

Такими словами мисс Инголдсби приветствовала поутру лейтенанта, входящего в столовую через полчаса после того, как в ней собрались все гости.

— В самом деле, с таким милым джентльменом только и договариваться о встрече, — подхватила мисс Фрэнсис. — Как же наша прогулка к камням перед завтраком?

— Ах! Нынешняя молодежь и не думает держать слово, — съязвила миссис Питерс, миниатюрная дама с подведенными глазками на личике, напоминающем мордочку хорька.

— Когда я был еще молод, — начал мистер Питерс, — то, помнится, всегда принципиально...

— Скажите на милость, как давно это было? — поинтересовался мистер Симпкинсон из Бата.

— Что ж, сэр, когда я женился на миссис Питерс, мне было... дайте-ка сообразить... мне было...

— Прошу тебя, придержи язык, Пи, и ешь свой завтрак! — прервала его лучшая половина, испытывавшая смертельный ужас перед хронологическими подсчетами. — Невежливо донимать собеседников своими семейными делами.

Лейтенант к этому времени успел молча занять свое место — все его приветствия свелись к добродушному кивку, полуулыбке и полувопросительному взгляду.

Хотя лейтенант и находился во власти чар и в непосредственном присутствии той, которая столь основательно ранила его сердце, но держался он явно рассеянно, и прелестная Кэролайн объясняла себе поведение Чарльза исключительно воздействием своих agrémens [6]; но как бы возмутилась Кэролайн, узнай она, что все помыслы Чарльза крутятся вокруг панталон!

Чарльз выпил кофе и съел с полдюжины наперченных яиц, время от времени бросая пронзительный взор на дам и надеясь установить виновницу пропажи, которую выдаст неосторожная улыбка или смущенный взгляд.

Но старания его были тщетны; ни плутоватые ямочки на щеках, ни дрогнувшие брови — ничто ни разу не подтвердило его подозрения. Намеки и выпады его остались без внимания — о более подробных расспросах не могло быть и речи: к теме было не подступиться.

Между тем панталоны из шерстяной ткани в рубчик прекрасно подходили для утренней прогулки верхом; закончив завтрак, компания аллюром пустилась по холмам, и в скором времени чувства лейтенанта Сифорта из Второго Бомбейского полка всецело поглотили одушевленные и неодушевленные красоты, его окружавшие, и теперь он думал о пропавших бриджах не больше, чем уродись он на вершине Бен-Ломонда.

 

Миновала еще одна ночь; ослепительно засиял рассвет, и прямые лучи солнца образовали великолепную радугу далеко на западе, куда теперь отступала тяжелая туча, которая последние два часа изливала свои воды на землю.

— Эх, и что толку стараться да чистить вас! — воскликнул мистер Барни Магуайр, выставив перед совершавшим свой туалет хозяином пару «новехоньких» жокейских сапог, одну из лучших моделей марки «Хоби». Сапоги лейтенант приобрел, заехав по пути в город. Впервые попав в руки прислуги, они были столь незначительно запачканы после вчерашней прогулки верхом, что, будь Барни менее старательным, возможно, он счел бы совершенно излишним пускать в ход «Бесподобное средство Уоррена» или щавелевую кислоту. Но Барни был не из таких: со всем тщанием и заботой он счистил малейшие пятнышки грязи с полированных сапог, и вот они стояли, красуясь своим черным блеском.

Неудивительно, что у мистера Магуайра защемило сердце, когда он подумал о предстоящих сегодня этим сапогам тяготам — несравнимым с легкой вчерашней прогулкой по дернистым просторам; неудивительно, что, едва за высохшим после недавнего дождя окном показалась дорога, теперь утопающая на дюйм в грязи, слуга с горестным вздохом пробормотал: «Эх, и что толку стараться да чистить вас!» — ибо доподлинно узнал в людской, что целых восемь миль непролазной грязи отделяют Таппингтон-мэнор от аббатства Болсовер, к живописным руинам которого, похожим на «Древний Рим в величии упадка» [7], собралась наведаться компания.

Хозяин его уже начал одеваться; слуга как раз прилаживал ремни к легкой паре шпор «лебединая шея», когда рука его замерла, ибо он услышал знакомый вопрос: «Барни, где мои панталоны?»

Их нигде не было!

 

Мистер Сифорт вышел в то утром с хлыстом в руке, одетый в красивый зеленый редингот, но вместо «бриджей и сапог в тон» на нем были мешковатые полотняные панталоны поверх коротких сапог-веллингтонов, смотревшиеся как-то нелепо, в то время как шерстяные в рубчик, присоединившись к пропавшим еще вчера, не вернулись из самоволки; жокейские сапоги взяли выходной.

— Прекрасное утро после дождя, — заметил мистер Симпкинсон из Бата.

— В самый раз для верховой езды, — сказал мистер Питерс. — Помнится, когда я был еще мальчонкой...

— Ох, да придержи ты язык, Пи, — перебила миссис Питерс.

Этот совет образцовая матрона давала «своему Пи», как она величала его, всякий раз, стоило ему явить готовность к воспоминаниям. По какой именно причине она так поступала, сказать было бы затруднительно, если только история, дошедшая до ушей миссис Ботерби, и в самом деле не была правдой, а именно: мистер Питерс, в настоящее время человек состоятельный, некогда получил образование в благотворительной школе для бедняков, а потому мог удариться в воспоминания о том, что носил мягкую шапочку с полями и кожаные штаны. Как обычно, супруг правильно воспринял намек жены и «удержался от ответа».

— Превосходный день для осмотра руин! — сказал юный Инголдсби. — Но, Чарльз, во что это вы облачились? Неужто собираетесь ехать по нашим дорогам в таком наряде?

— Душа моя! — воскликнула мисс Джулия Симпкинсон. — Разве вы не промокнете до нитки?

— Вам лучше взять кэб Тома, — высказался сквайр.

Однако это предложение было тут же отклонено; миссис Оглтон уже успела занять кэб — средство передвижения, лучше всего приспособленное для тайного флирта.

— Быть может, вы повезете мисс Джулию в фаэтоне?

Нет, это была обязанность мистера Питерса, который, будучи неважным наездником, успел стяжать некоторую известность как возница, объезжая центральные графства по делам фирмы «Бэгшоу, Снивелби и Граймс» [8].

— Благодарю вас, я поеду верхом со своими кузинами, — ответствовал Чарльз, изо всех сил напуская на себя беспечный вид.

Так он и поступил, а мистер Инголдсби, миссис Питерс, мистер Симпкинсон из Бата и его старшая дочь со своим альбомом отправились следом в семейной карете. Джентльмен незнатного происхождения высказался в том духе, что «дело чертовски долгое», и вовсе отказался от прогулки в пользу егеря и сигары: «Было бы еще удовольствие смотреть на старые дома!» Миссис Симпкинсон предпочла ненадолго задержаться в кладовой тет-а-тет с миссис Ботерби, которая обещала посвятить ее в великую тайну — как превратить крыжовенный джем в желе из гуавы.

 

— Случалось ли вам видеть раньше старые аббатства, мистер Питерс?

— Старого аббата? Да, мисс, француза; у нас есть такой в Рамсгейте; он учит юных мисс Джонс «парле-ву» [9], и ему уже за шестьдесят.

Мисс Симпкинсон захлопнула свой альбом, и лицо ее изобразило крайнее презрение.

Мистер Симпкинсон из Бата был профессиональным антикваром, да к тому же одним из самых известных; он превосходно разбирался в геральдике Гвиллима [10] и в Миллсовой «Истории крестовых походов», знал каждую гравюру «Монастикона» [11], написал эссе о происхождении и достоинстве должности попечителя и сумел датировать образчик фартинга королевы Анны [12]. Влиятельный член Антикварного общества, щедрый подписчик на их издание «Красоты Багнигг-Уэллса», что обеспечило мистеру Симпкинсону место в совете этого ученого органа, и с того счастливого дня у Сильвануса Урбана [13] не было более неутомимого корреспондента. Его вступительное эссе о треуголке президента было признано истинным чудом эрудиции, а статья о самых ранних случаях золочения имбирных пряников — шедевром антикварных исследований.

Старшая дочь мистера Симпкинсона разделяла интересы отца; если она и не унаследовала «мантию его мудрости», то лишь потому, что он был в расцвете сил; однако юная особа ухватилась за подол, пока мантия еще свисала с почтенных отцовских плеч. Каким же зрелищем для столь родственных душ были великолепные руины Болсовера! — его разбитые арки, ветхие шпили и воздушный узор полуразрушенных оконниц. Компания была в восторге; мистер Симпкинсон уже размышлял над эссе, а его дочь — над одой. Даже Сифорт, глядя на эти покинутые в небрежении памятники былых времен, на мгновение забыл о своей любви и потерях; вдова обратила лорнет с бакенбард своего чичисбея на плющ, что оплетал руины; миссис Питерс протерла очки, а «ее Пи» предположил, что центральная башня «когда-то была окружной тюрьмой». Сквайр, философ по натуре, уже бывал здесь раньше и потому приказал подать холодный язык и цыплят.

— Аббатство Болсовер, — провозгласил мистер Сноббидж с видом знатока. — Монастырь Болсовер был основан во времена правления Генриха Шестого, примерно в начале одиннадцатого века. Гуго де Болсовер сопровождал этого монарха в Святую землю в крестовом походе, предпринятом в качестве покаяния за убийство его юных племянников в Тауэре. После роспуска монастырей Гуго как ветеран получил права на земли и поместье, которым он дал свое имя Боулсовер, или Би-оулс-овер [14] (искаженное Болсовер), — отсюда и герб: пчела во главе, над тремя совами, и все по праву являются гербовыми знаками, которые носил этот выдающийся крестоносец при осаде Акры.

— А! Так то был сэр Сидни Смит, — сказал мистер Питерс. — Я слыхивал о нем и о миссис Партингтон, и...

— Пи, замолчи и не выставляйся! — резко оборвала его супруга.

Пи замолчал и занялся бутылками со стаутом.

— Эти земли, — продолжал антиквар, — были пожалованы их владельцу за особые услуги, оказанные королю, а три белые совы и горшок меда...

— Душа моя! Как мило! — воскликнула мисс Джулия.

Мистер Питерс облизнул губы.

— Прошу вас, мои дорогие, позвольте мне в моем рассказе подойти к тому, что король отправляется в эти края на ловлю крыс...

— Ловля крыс! — воскликнул сквайр и застыл, позабыв о том, что жевал куриную ножку.

— Разумеется, мой дорогой сэр: разве вы не припоминаете, что когда-то, согласно лесному кодексу, крысы тоже считались дичиной — второразрядным видом оленины? «Мышей да крыс — вот мелкий скот, что бедный Том семь лет уж жрет» [15]. А? Шекспир, знаете ли. Наши предки употребляли в пищу крыс.

— Мерзость какая! — с содроганием вставила мисс Джулия.

— А совы, как вы знаете, отличные мышеловы...

— Я видел сыча, — сообщил мистер Питерс, — в Сохологическом саду, маленький такой крючконосый малый в парике, одни только перья и...

Бедняге Пи не суждено было закончить свою речь.

— Да замолкни же ты! — раздался властный голос, и горе-натуралист снова спрятался в своей раковине, как улитка в «Сохологическом саду».

— Вам следовало бы прочесть «Шутливые каденции» Блаунта, мистер Инголдсби, — продолжал Симпкинсон. — Блаунт был человек ученый! Да, сэр, его королевское высочество герцог Йоркский однажды заплатил серебряную подкову лорду Феррерсу...

— Я слыхивал о нем, — неисправимый Питерс вмешался и тут. — Его ведь повесили в Олд-Бейли на шелковой веревке за то, что он застрелил доктора Джонсона.

Антиквар не удостоил вниманием прервавшего его, но, понюхав табаку, продолжал вещать:

— Серебряная подкова, сэр, полагается каждому отпрыску королевской семьи, который проезжает через одно из его поместий; и если вы заглянете в историю округа, которую сейчас публикует мой выдающийся друг, то обнаружите, что Лэнгхейл в графстве Норф принадлежал некоему Болдуину per saltum sufflatum, et pettem [16]; то есть он должен был каждое Рождество приезжать в Вестминстер-холл, совершать там прыжок, выкликать «Хем!» и...

— Мистер Симпкинсон, стакан хереса? — поспешно крикнул Том Инголдсби.

— Благодарю вас, сэр, ни капли. Этот Болдуин, по прозванию Ле...

— Но миссис Оглтон просит вас, сэр, она решительно настаивает, — еще более поспешно перебил Том, одновременно наполняя стакан и вручая его эрудиту, который, будучи прерван в разгар своей речи, принял и одним махом выпил все до дна, будто лекарственное снадобье.

— Что, скажите на милость, мисс Симпкинсон там обнаружила? — продолжал Том. — Что-то интересное! Только поглядите, как она строчит в альбоме.

Отвлекающий маневр имел успех; все как один посмотрели на мисс Симпкинсон, которая, будучи созданием слишком возвышенным для «земных радостей», устроилась поодаль на руинах алтарного камня и жадно фиксировала на бумаге свои впечатления; самый вид ее, взор, «блуждающий в возвышенном безумье» [17], — все указывало на то, что божественное откровение снизошло на нее. Отец ее поднялся и молча пошел к дочери.

— Вот ведь старый кабан! — пробормотал молодой Инголдсби, подразумевая, вероятно, кусок свинины, к которому только что приступил, однако, судя по быстроте, с которой этот кусок исчез, не так уж трудно было его прожевать.

Но что же все это время происходило с Сифортом и его прелестной Кэролайн? Случилось так, что их обоих одновременно привлек живописный вид одной из тех высоких стрельчатых арок, которую мистер Хорсли Кертис, выдающийся знаток древностей, описал в своем романе «Хроники древности» [18] как «готическое окно саксонского ордера»; затем плющ, который так густо и красиво рос с другой стороны, заставил их обойти арку, чтобы взглянуть на него; затем оказалось, что вблизи плющ смотрится вполовину не столь эффектно, и поэтому они направились к небольшому холму ярдах в ста оттуда и, пересекая небольшой овражек, наткнулись на то, что в Ирландии называют «скверной ступенькой», и Чарльз вынужден был на руках перенести через нее кузину; а затем, когда настала пора возвращаться, Кэролайн ни за что на свете не захотела снова доставлять Чарльзу хлопоты, поэтому они избрали путь полегче, но более кружной, и на пути им встретились канавы, и живые изгороди, и приступки при изгородях, через которые нужно было перебраться, и ворота, через которые нужно было пройти, так что прошел час или больше, прежде чем Чарльз с кузиной сумели присоединиться к компании.

— Душа моя! — воскликнула мисс Джулия Симпкинсон. — Как долго вас не было!

И это правда. Замечание это оказалось совершенно справедливым и совершенно естественным. Они долго не возвращались и премило поболтали по дороге, и как вы думаете, дражайшая моя мисс, о чем же?

— Помилуй бог! Несомненно, о любви, луне, глазах, соловьях и...

Остановитесь, остановитесь, моя прелестная юная леди, не позволяйте себе увлечься в пылу чувств! Не стану прикидываться, будто и в самом деле одна или две из этих очаровательных тем не были затронуты; но наиглавнейшей и наиважнейшей темой беседы послужили бриджи лейтенанта Сиферта.

— Кэролайн, — начал Чарльз, — с тех пор, как я прибыл в Таппингтон-мэнор, мне грезится нечто весьма необычайное.

— Ах вот как, грезится? — Юная леди улыбнулась и изогнула тонкую шею, точно лебедь во всей красе своего оперения. — И что же вам грезится?

— О, сны, точнее сказать, один сон; поскольку, хоть он и снится мне снова и снова, но повторяется в точности. И как вы думаете, о чем этот сон?

— Решительно не берусь угадать, — вымолвили уста.

«Я угадаю без малейшего труда», — сказал взор так ясно, как только возможно.

— Во сне я видел... вашего прадедушку!

Тут что-то во взгляде Кэролайн изменилось.

— Моего прадедушку?

— Да. Старого сэра Джайлса или Джона, о котором вы мне рассказывали давеча! Он вошел в мою спальню в бархатном пурпурном плаще, при длинной шпаге и в шляпе с пером, на манер Рэли [19], — в точности как на портрете, но только за одним исключением.

— Каким же это?

— Его нижние конечности, вполне видимые глазу, были не из плоти, а представляли собой лишь кости.

— И...

— И, описав круг-другой по комнате и озираясь с задумчивым видом, он приблизился к изножью кровати и вперил в меня такой взгляд, который не передать словами, а затем он... он схватил мои панталоны, в мгновение ока надел их на свои костлявые ноги, важно прошествовал к зеркалу и с большим самодовольством стал рассматривать собственное отражение. Я попытался заговорить, но тщетно. Однако усилие мое все же как будто привлекло внимание призрака, ибо он развернулся и продемонстрировал мне голый череп, а потом с самой жуткой ухмылкой, какую только можно вообразить, вышел вон.

— Глупости! Чарльз, как вы можете болтать подобную чепуху?

— Но, Кэролайн... бриджи и правда исчезли.

 

На следующее утро, вопреки своему обыкновению, Сифорт явился на завтрак первым. Поскольку, кроме него, не было ни души, он проделал ровно то самое, что на его месте проделали бы девять из десяти молодых людей: он приблизился к пылающему камину, уселся на каминном коврике и, подхватив фалды своего сюртука под руки, стал греть у огня ту часть своей анатомии, которую почитается равно неприличным предъявлять как другу, так и врагу. Серьезное, если не сказать встревоженное выражение читалось на его обычно добродушном лице, а губы уже сложились в трубочку, чтобы засвистать, когда малютка Фло, крошечный спаниель бленхеймской породы, — любимец и предмет нежнейшей привязанности мисс Джулии Симпкинсон, — выскочила из-под дивана и звонко затявкала на... на панталоны Чарльза.

Они были искусно «пошиты» из светло-серой ткани, и широкий лампас самого яркого алого цвета тянулся вдоль каждой штанины от бедра до лодыжки, — короче говоря, то была форма Второго Бомбейского Королевского полка. Собака, воспитанная в сельской местности, никогда в жизни не видела таких бриджей — Omne ignotum pro magnifico! [20]

Алая полоса, словно воспламененная отблеском огня, подействовала на нервы Флоры так же, как этот цвет действует на быков и индюков; собака совершила pas de charge [21], и ее лаю, как и изумлению, не было конца. Чувствительный пинок, последовавший от возмущенного офицера, остудил пыл собачки и заставил ее ретироваться в тот самый миг, когда хозяйка драчуньи подоспела ей на помощь.

— Душа моя! Фло, что случилось? — сочувственно вскричала дама, устремив на джентльмена испытующий взгляд.

С тем же успехом она могла бы проповедовать глухому. Невозмутимость Сифорта не поддавалась истолкованию, и, поскольку Флора не могла, а он не желал ничего объяснить, молодая особа принуждена была проглотить обиду. Вскоре явились и прочие домочадцы и столпились у буфета, уже сервированного для самой приятной трапезы; кофейник, «кипящий с шипеньем», и чашки, что «бодрят, но не опьяняют», благоуханный дымящийся хайсон и пекое, кексы и джем, копченая пикша, а также свежие газеты — все это так манило, что никто и не обратил внимания на воинственную выходку Чарльза.

Наконец взгляд Кэролайн, за которым последовала улыбка, едва не перешедшая в смех, заставил Чарльза резко повернуться и обратиться к соседке. Ею оказалась мисс Симпкинсон, которая была столь занята чаем и листанием своего альбома, что была, словно «Хрононотонтологос» [22] в женском обличье, «погружена в размыслительную пучину раздумий». На вопрос о том, чем она занята, мисс Симпкинсон ответила, что в настоящее время полирует слог в новом стихотворении, вдохновленном романтическими сумерками Болсовера. Разумеется, все собравшиеся тотчас стали упрашивать мисс Симпкинсон зачитать опус вслух. Особую настойчивость проявил мистер Питерс, «любивший стишки», и Сафо наконец поддалась на уговоры. Кашлянув и поглядевшись в зеркало, чтобы удостовериться, что вид ее достаточно сентиментален, поэтесса начала:

 

Спокойное, святое чувство,

Вульгарным недоступное умам

Во грудь мою закралось тихо, грустно,

И пребывает и поныне там.

Тоска смиренная и сладостная мука,

Что за блаженство ввечеру узреть,

Как тень от башни протянулась глухо,

Чтобы покорно к ночи умереть.

 

— Уо-оу! — Уе-еу! — Уо-оу! — Уе-еу! — раздались из-под стола страдальческие завывания.

Сегодня удача не благоволила четвероногим, и если верна поговорка, что «каждой собаке выпадает свой счастливый день», то точно не в этот раз. Ибо у миссис Оглтон тоже имелся питомец — любимый мопс, чья приземистая фигура, черная морда и хвост завитушкой, похожий на кучерявую веточку сельдерея в салатнице, явно указывали на его голландское происхождение.

— Уо-оу! — Уе-еу! — Уо-оу! — Уе-еу! — продолжал завывать грубиян, и к нему тотчас присоединилась Фло.

По правде сказать, у мопса было гораздо больше поводов выражать свое недовольство, чем одни лишь вирши мисс Симпкинсон; Фло же подтявкивала за компанию.

Едва поэтесса дочитала первую строфу, как Том Инголдсби, заслушавшись, так отвлекся от земного мира, что по рассеянности положил руку на кран кофейника. Расчувствовавшись, он столь неудачно повернул злосчастный кран, что обжигающий поток хлынул на лоснящуюся шерсть незадачливого Купидона. Поднялась невероятная суматоха. Вся сервировка пришла в беспорядок. Компания переполошилась до самой крайности. И теперь уже «вульгарным умам недоступно» будет поэтическое творение мисс Симпкинсон, пока они не прочтут его в каком-нибудь будущем ежегоднике.

Сифорт воспользовался неразберихой, чтобы схватить за руку виновника этого «бедлама» и увести его на лужайку, где они могли бы переговорить с глазу на глаз. Беседу молодых людей нельзя назвать ни краткой, ни безрезультатной. Тема была, как говорят юристы, трехсторонней: обсуждалось, во-первых, то, что Чарльз Сифорт по уши влюблен в сестру Тома Инголдсби; во-вторых, что эта юная особа направила его за одобрением к «папе»; и в-третьих, что ночной гость наносил Чарльзу Сифорту визиты, за коими следовала утрата. По поводу первых двух пунктов Том благосклонно улыбнулся, а третий вызвал у него настоящий «гогот».

— Украл ваши бриджи! Снова мисс Бейли [23], ей-богу! Но с ваших слов выходит, то был джентльмен и к тому же сэр Джайлс. Право, Чарльз, я уже колеблюсь, не следует ли мне вызвать вас на дуэль за клевету на честь моего рода.

— Смейтесь сколько заблагорассудится, Том, и можете не верить мне. Одно неоспоримо — бриджи исчезли! Взгляните, я принужден носить форменные, а если исчезнут и они, придется позаимствовать эту часть туалета у вас!

Ларошфуко говорит, что в невзгодах наших лучших друзей мы всегда находим нечто даже приятное для себя, когда эти несчастия дают нам возможность выказать друзьям нашу нежность; несомненно, в большинстве своем мы способны посмеяться над мелкими невзгодами ближнего, пока нас не попросят о помощи.

Том тут же овладел собой и ответил с большей серьезностью, применив ругательство, которое, окажись поблизости лорд-мэр, обошлось бы молодому Инголсби в пять шиллингов.

— Однако же во всем этом есть нечто крайне странное. Вы говорите, что предмет гардероба исчез бесповоротно. Кто-то разыгрывает с вами шутки, и ставлю десять против одного, если к этому не приложил руку ваш слуга. Кстати, вчера мне сказали, что он устроил какой-то тарарам в кухне и будто бы увидел привидение или что-то в этом роде. Будьте уверены, тут замешан Барни.

Тут только лейтенанта осенило, что Барни, обычно бойкий, в последнее время заметно поутих, сделался более молчаливым и что не далее как нынче утром пришлось несколько раз звонить в колокольчик, прежде чем он явился на зов.

Мистер Магуайр был немедленно вызван и тщательно допрошен. Случившийся «тарарам» объяснился легко. Мистер Оливер Доббс изъявил недовольство по поводу флирта, который завязался между молодцом из Минстера и барышней с рю Сен-Оноре. Мадемуазель стукнула мистера Магуайра по уху, а мистер Магуайр усадил мадемуазель себе на колени, и та не вскричала свое «Mon Dieu!» А мистер Оливер Доббс сказал, что это очень дурно; а миссис Ботерби сказала, что подобное поведение «скандально» и неуместно на любой приличной кухне; а на это мистер Магуайр завладел пороховницей достопочтенного Огастеса Саклтамкина и насыпал несколько больших щепотей лучшего двойного «Дартфорда» в табакерку мистера Доббса; и трубка мистера Доббса взорвалась и подпалила воскресный чепец миссис Ботерби; мистер Магуайр затушил огонь, плеснув из помойной лохани, отчего чепец облепил экономке голову, и все они устроили в кухне такую свару, что Барни принужден был отправиться на прогулку по саду, и вот тогда-то — тогда-то он и увидел призрака!

— Кого? Ну ты и болван, Магуайр! — воскликнул Том Инголдсби.

— Так оно и было, и позвольте объяснить вашей милости, как все случилось, — продолжал созерцатель призраков. — Ваш покорный слуга и мамзель Полин, сэр, или мамзель Полин и ваш покорный слуга, поскольку дамы вперед, — словом, как бы там ни было, а только мы изрядно притомились от катавасии и ералаша, который подняло старичье. Им же шутку под самый нос сунь, а они ее и не распознают; так что вышли мы, значит, в сад поглазеть на комету — в здешних краях ее прозывают «звездной пеной»; и выходим мы это на лужайку, а никакой кометы оттуда и не видать, и мамзель Полин говорит: может, ее из-за кустов не видно, и отчего бы нам не пройтись за деревья и не поглядеть оттуда? Ну мы и пошли за деревья, но и там никакой кометы не увидели, а вместо нее — привидение, да еще какое!

— Привидение? И какое же привидение, Барни?

— Ох, черт меня возьми, если совру вашей милости. То был старый джентльмен высоченного росту, весь в белом, на плече лопата, а в руке большой фонарь. А только для чего ему все это добро, я не знаю, потому как глазища-то у него горели поярче всякого фонаря, не то что там луна или комета, которой и в помине не было. Старик и говорит мне: «Барни! — потому как он меня узнал. — Что это ты там делаешь с девицей, Барни?» Черт побери, тут у меня язык к глотке-то и присох. Мамзель Полин — та заголосила что-то по-французски и давай дёру; ну а я, понятное дело, поспешил за дамой и со стариком дальше тары-бары разводить не мог; побежал я, значит, со всех ног, а призрак вспыхнул и сгинул в пламени!

Оба джентльмена отнеслись к рассказу мистера Магуайра с нескрываемым недоверием; но Барни упорно стоял на своем и твердил одно и то же. Он предложил даже призвать в свидетельницы мадемуазель Полин, но Сифорт и Инголдсби наотрез отказались, поскольку ни одна из сторон не имела желания заниматься столь деликатным расследованием.

— Вот что я вам скажу, Сифорт, — произнес Инголдсби, после того как Магуайра отпустили с миром. — Тут какой-то подвох, и то, что привиделось Барни, — может статься, часть этого подвоха. Мошенник он или дурак — вам виднее. Как бы там ни было, я покараулю с вами нынче вечером, и поглядим, удастся ли мне поближе познакомиться со своим предком. А до той поры — никому ни слова!

 

Настал тот самый час в ночи, когда вершится колдовство,

Могил раскрылись пасти, извергая мертвецов [24].

 

Я бы с радостью расцветил свое повествование достойным ужасом и потому умоляю «благосклонного читателя» поверить, что, если все последующие события этой таинственной истории не будут изложены по порядку, читатель припишет их лишь постыдному влиянию современного упадка на здравые и достойные привычки наших предков. И верно, я могу ввести читателя в старинные покои с высокими потолками, где три стены из четырех покрыты панелями черного дуба, украшенными резьбой в виде плодов и цветов, — панелями, сделанными задолго до шедевров Глинлинга Гиббонса; четвертая же стена завешена прелюбопытными остатками древнего гобелена, на котором был изображен какой-то библейский сюжет, но какой именно — об этом ныне не скажет даже миссис Ботерби.

Мистер Симпкинсон, тщательнейшим образом изучив гобелен, утверждал, будто главная фигура на нем — это или Вирсавия, или пророк Даниил среди львов; в то время как Том Инголдсби отдавал предпочтение Огу, царю амореев. Однако все это были не более чем догадки, а предания о сюжете гобелена умалчивали. В дубовые покои вел высокий арочный проем, а арочный проем поменьше выводил из него; располагались они друг напротив друга, и каждая из дверей надежно запиралась изнутри на тяжелые засовы. Изголовье кровати также было сделано не вчера, а в ту легендарную эпоху, когда добротное ложе с балдахином почиталось достойным королей.

Сама постель, со всеми необходимыми принадлежностями — матрасами, тюфяками и прочим, относилась ко временам гораздо более поздним и выглядела неуместно комфортабельно; оконные створки с маленькими ромбовидными стеклами и железной окантовкой уступили место современным примитивным оконным рамам.

Однако это было далеко не все, что могло испортить интерьер комнаты, оставляя его привлекательным лишь для призраков столь экстравагантного вида, что, явись они, на них был бы елизаветинский камзол и к нему «невыразимые» из модной лавки на Бонд-стрит. Ибо у каминного экрана, до безобразия современного, утвердив ноги в зеленых сафьяновых туфлях на столь же безобразно современной каминной решетке, сидели два молодых джентльмена, облаченные в шлафроки из узорчатой ткани и черные шелковые носки, явно диссонируя своим обликом с плетеными стульями с высокими спинками, на которых устроились. Воплощенная мерзость, именуемая сигарой, смердела в левом углу рта у одного и в правом — у другого; удачное расположение способствовало тому, чтобы ядовитые табачные испарения поднимались через дымоход и сидящие не «коптили» друг друга, что непременно происходило бы, будь подход к табакокурению менее научным. Маленький раскладной стол стоял между ними, вмещая с каждой стороны по локтю сидящего и по стакану грога. Так в «уединенном задумчивом созерцании» коротали время два достойных джентльмена, когда «полночь языком своим железным двенадцать отсчитала» [25].

— Пробил час призраков! — сказал Инголдсби, извлекая из кармана жилета часы, похожие на золотую полукрону, и сверяясь с ними, — словно он подозревал, что башенные часы над конюшнями лгут.

— Тише! — воскликнул Чарльз. — Не послышались ли мне шаги?

Последовала пауза: раздались шаги — они звучали весьма отчетливо и вот поравнялись с дверью, замедлились, остановились и...

Том метнулся через комнату, распахнул дверь и увидел миссис Ботерби, которая шла в свою комнату на другом конце галереи, предварительно напоив одну из захворавших горничных джулепом по рецепту из «Домашнего лечебника» графини Кентской [26].

— Доброй ночи, сэр! — сказала миссис Ботерби.

— Подите к черту! — вскричал разочарованный охотник за привидениями.

Миновал и час, и другой — но привидения все не появлялись, и ничто не превращало ночь в кошмар; а когда башенные часы наконец пробили три, Инголдсби, у которого терпение и грог были на исходе, вскочил со стула и сказал:

— Все это адская чепуха, мой дорогой друг. Черт возьми, мы сегодня ночью не увидим ни одного привидения; их урочный час давно прошел. Я отправляюсь спать; а что касается ваших панталон, я застрахую их по крайней мере на следующие двадцать четыре часа и готов заплатить за них.

— Разумеется. О! Благодарю вас, конечно! — пробормотал Чарльз, пробуждаясь от задумчивости, которая успела уже перейти в крепкий сон.

— Спокойной ночи, мой мальчик! Крепко заприте за мной дверь и не обращайте внимания, кто бы сюда ни явился, хоть папа римский, хоть сам дьявол, хоть претендент [27].

Сифорт последовал совету друга и на следующее утро спустился к завтраку, облаченный так же, как и вчера. Чары были разрушены, демон побежден; светло-серые с красной полосой по швам панталоны все еще были in rerum natura [28] и украшали их законного владельца.

Том поздравил себя и своего напарника с результатом их ночного бдения; однако деревенская поговорка советует не хвалить коня на переправе, — Сифорту было еще далеко до берега.

 

На следующее утро стук в дверь застал Тома Инголдсби врасплох, когда он брился, и он порезался.

— Войдите, черт бы вас побрал! — сказал бедняга, прижимая большим пальцем ранку на лице. — Дверь открылась, и появился мистер Барни Магуайр.

— Ну, Барни, что стряслось? — спросил страдалец, переняв говор своего посетителя.

— Хозяин, сэр...

— Ну, что ему понадобилось?

— Он, ваша милость, просит одолжить ему панталоны.

— Как, неужели ты хочешь сказать, — силы небесные, это прямо великолепно! — вскричал Том, разразившись приступом неудержимого смеха. — Ну, Барни, ты же не хочешь сказать, что призрак снова завладел ими!

Мистер Магуайр не ответил на насмешку молодого сквайра; лицо его хранило самое серьезное выражение.

— Ей-ей, они исчезли, пропали, истинно так! Уж разве я сам не искал на кровати, и под кроватью, и в кровати, если уж на то пошло, и черт меня побери, если там нашлось хоть полштанины. Я совсем разумение утратил!

— А теперь вот что, мистер Барни, — сказал Том, неосторожно отняв большой палец от подбородка и позволив струйке крови «окрасить в красный цвет» [29] мыльную пену на его шее, — может, с твоим хозяином эти трюки и пройдут, но меня не обмануть, сэр. Ну-ка, живо признавайся, что ты сделал с одеждой?

Столь резкий переход от «бойкости к строгости» со всей определенностью застал Магуайра врасплох, и на мгновение он, казалось, был настолько смущен, насколько вообще посильно смутить ирландского слугу.

— Я? По мнению вашей милости, я и есть этот самый призрак? — после минутной паузы ответствовал Магуайр с легким оттенком негодования в голосе. — Неужто я стащу хозяйское добро? Да и что бы я стал с ним делать?

— Уж это тебе лучше знать; какова цель, я гадать не берусь и думаю, что ты не «стащить» панталоны собираешься, как ты это назвал; я твердо убежден, что ты заинтересован в их исчезновении. Чертова рана! Дай же мне полотенце, Барни.

Магуайр повиновался.

— Могу поклясться, ваша милость, — торжественно сказал он, — ничегошеньки я не знаю о тех панталонах; а уж после того, что увидал...

— Что увидал! Так что же именно ты увидал? Барни, я не желаю вдаваться в подробности твоих амурных дел; но не надейся, что тебе удастся меня провести невинно округленными глазами да побасенками про призрака с огненным взором!

— Да я видал призрака собственными глазами, как вижу сейчас вашу милость, не сойти мне с этого места! И как же мне было его не видать, когда мамзель Полин тоже его видала и...

— Хватит с меня этого вздора, вон отсюда, сэр!

— Но как же хозяин? — взмолился Барни. — Как же он без панталон-то? Еще схватит простуду да расхворается...

— На, забирай, негодяй! — воскликнул Инголдсби и швырнул бриджи слуге или, скорее, в слугу. — Но не следует думать, сэр, будто подобные проделки и впредь останутся безнаказанными; и не следует забывать, что существует такая вещь, как ступальная мельница, и что отец мой — окружной мировой судья!

Глаза Барни вспыхнули огнем, он расправил плечи и хотел было что-то сказать; но, не без усилия овладев собой, схватил панталоны и вышел из комнаты, невозмутимый, как квакер.

 

— Инголдсби, — сказал Чарльз Сифорт после завтрака, — это уже не шутки; сегодня последний день моего пребывания здесь; ибо, несмотря на удерживающие меня узы, приличия обязывают посетить отчий дом после столь долгого отсутствия. Я немедленно объяснюсь с вашим отцом о предмете, столь близкому моему сердцу, и отбуду, пока у меня еще осталась смена одежды. От его ответа будет зависеть мое возвращение! А пока скажите мне откровенно, — я спрашиваю это со всей серьезностью и как друг, — не стал ли я жертвой вашей хорошо известной склонности к мистификациям? Разве вы не причастны к...

— Нет, клянусь небом, Сифорт; я понимаю, о чем вы: слово чести, я столь же озадачен, как и вы; и если ваш слуга...

— Нет, он здесь ни при чем. Если тут и замешана какая-то хитрость, то он, по крайней мере, не посвящен в нее.

— Какая-то хитрость? Как, Чарльз, вы думаете...

— Я не знаю, что и думать, Том. Так же верно, как то, что вы живой человек, и то, что это привидение с ногами скелета вчера ночью вновь посетило мою комнату, ухмыльнулось мне в лицо и удалилось с моими панталонами, и я не смог вскочить с кровати или разорвать незримые путы, которые, казалось, приковывали меня к ней.

— Сифорт! — молвил Инголдсби после краткой паузы. — Я... Но тише! Вот барышни и мой отец. Я уведу дам и предоставлю вам возможность объясниться с батюшкой один на один: изложите ему вашу просьбу, а о ваших панталонах мы потолкуем позже.

Отвлекающий маневр Тому удался; он повел дам en masse [30] якобы посмотреть замечательный образчик растения семейства Dodecandria Monogynia, который они так и не смогли найти, в то время как Сифорт смело двинулся на штурм и одним ударом снес укрепления «батюшки». Не буду вдаваться в подробности атаки: достаточно сказать, что она принесла такую викторию, какой только и можно было пожелать, и что Сифорта снова отправили к дамам. Счастливый влюбленный последовал за интересующимися ботаникой и вскоре настиг их; и вот уже Чарльз крепко сжимал руку Кэролайн, немного отставшей от остальной компании в тщетных попытках записать по классификации Линнея название даффи-даун-дилли [31].

Что был им весь мир, его шум, его бессмыслица и пресловутые «панталоны»?

Сифорт находился на седьмом небе от счастья; в тот вечер он удалился в свою комнату таким счастливым, будто никогда и не слышал ни о каких злых духах, а его движимое имущество было так же надежно ограждено законом, как и недвижимое. Иное дело Том Инголдсби: тайна — а тайна, несомненно, существовала — не только возбудила его любопытство, но и задела его самолюбие. Прошлой ночью боевой дозор оказался напрасным, вероятно, по той причине, что Том нес его в открытую. Сегодня вечером он спрячется — не за гобеленом, поскольку то немногое, что от гобелена осталось, было, как мы уже убедились, прибито к стене, а в маленькой кладовке в углу «дубовых покоев»: если неплотно прикрыть дверцу, то оттуда можно видеть все, что происходит в комнате.

Там-то юный охотник за привидениями, запасшись крепкой тростью, и занял позицию за полчаса до того, как Сифорт отправился спать. В свою затею Том не посвятил даже друга, твердо решив, что если замысел не сработает, то виноват в неудаче будет только он сам.

В обычный час, когда все отправлялись спать, Том увидел из своего укрытия, как лейтенант вошел в комнату и несколько раз прошелся по ней с таким радостным выражением лица, которое свидетельствовало, что все его мысли заняты главным образом скорым счастьем. Затем лейтенант начал неторопливо раздеваться: сюртук, жилет, черный шелковый галстук, за ними сброшены зеленые сафьяновые туфли, затем — да, и затем — лицо Чарльза приобрело серьезность; его, казалось, внезапно осенило, что у него остались лишь последние панталоны, причем не его собственные, и что завтрашнее утро будет для него последним в этом доме, и что, если он потеряет и эти бриджи... Взгляд его говорил о том, что решение принято: Сифорт застегнул ту единственную пуговицу, которую только что расстегнул, и улегся в постель, не совершив до конца трансформацию, — наполовину куколкой, наполовину личинкой.

Том Инголдсби утомленно следил за спящим при мерцающем свете ночника, пока бой часов, возвестив час ночи, не побудил его пошире приоткрыть дверцу, чтобы удобнее было наблюдать. Каким бы легким ни было это движение, но, судя по всему, оно привлекло внимание Чарльза: тот внезапно сел на постели, прислушался, а затем и встал. Инголдсби уже приготовился обнаружить свое присутствие, но тут при свете ночника, ярко осветившего лицо его друга, заметил, что, хотя глаза Чарльза и открыты, «их чувства закрыты» [32], — и тот все еще во власти сна. Сифорт медленно подошел к туалетному столику, зажег свечу от стоявшей там лампы, затем, вернувшись к изножью кровати, казалось, нетерпеливо искал что-то и не мог найти. Несколько мгновений он, казалось, был чем-то встревожен, расхаживая по комнате и осматривая стулья. Подойдя вплотную к большому зеркалу-псише, стоявшему сбоку от туалетного столика, Чарльз остановился, словно бы разглядывая в нем свое отражение. Затем он вернулся к кровати, надел сафьяновые туфли и, крадучись, направился к маленькой двери, которая выходила на отдельную лестницу.

Когда он отодвинул засов, Том Инголдсби выбрался из своего укрытия, но лунатик не услышал его; Чарльз Сифорт тихо спустился по лестнице, сопровождаемый на должном расстоянии своим другом, открыл дверь в сад и сразу же оказался среди самого густого кустарника, который рос здесь у подножия угловой башни и скрывал заднюю дверь от посторонних взоров. В этот миг Инголдсби чуть не испортил все дело, оступившись: легкий звук вспугнул Сифорта, он остановился и обернулся. И когда полная луна осветила бледное и настороженное лицо Чарльза, Том испуганно заметил, что взор его друга неподвижен и тускл.

 

Но мысли не было в глазах,

На что направлен взор? [33]

 

Полнейшая неподвижность, соблюдаемая преследователем, казалось, успокоила лунатика; он отвернулся, вытащил спрятанную в ветвях густого лавра садовую лопату и, вскинув ее на плечо, проворно углубился в заросли кустарника. Дойдя до того места, где, казалось, землю недавно вскапывали, он с усердием принялся за работу, пока, откинув несколько лопат земли, не остановился, не отбросил свой инструмент и не начал преспокойно снимать панталоны.

До этой минуты Том не сводил с лунатика взгляда; теперь же он осторожно двинулся вперед, и, пока его друг был занят тем, что выпутывался из своих одежд, завладел лопатой. Тем временем Сифорт достиг цели: на мгновение он замер со «знаменами, что вьются на ветру» [34], всецело занятый тем, что аккуратно сворачивал белье в тугой узелок, и совершенно не обращая внимания на дыхание небес, которое, как можно предположить, в такой момент и в таком положении «слишком грубо касалось его тела».

Он как раз собирался наклониться пониже, чтобы уложить панталоны в могилу, которую сам же для них и вырыл, когда Том Инголдсби подошел к нему сзади и плоской стороной лопаты...

 

Потрясение оказалось сильным: сколько нам известно, лейтенант Сифорт никогда больше не страдал сомнамбулизмом. Одни за другими его бриджи, брюки, шерстяные в рубчик панталоны, шелковое нижнее белье, серая форма с красными лампасами Второго Бомбейского полка были извлечены на свет божий — спасены из могилы, в которой были погребены слоями, точно рождественский пирог, и, после того как их хорошенько проветрила миссис Ботерби, снова годились к носке.

Семья, особенно дамы, посмеялись; Питерсы посмеялись; Симпкинсоны посмеялись; Барни Магуайр воскликнул: «Черт побери!», а мадемуазель Полин — свое «Mon Dieu!»

Чарльз Сифорт, не в силах выдержать насмешек, подстерегавших его со всех сторон, отбыл на два часа раньше намеченного — однако в скором времени возвратился и, повинуясь просьбе тестя, отказался от охоты на раджей и отстрела набобов и повел свою застенчивую невесту к алтарю.

Мистер Симпкинсон из Бата на церемонии присутствовать не смог, так как находился на грандиозном съезде ученых мужей, которые тогда собрались со всех уголков цивилизованного мира в городе Дублине. Его эссе, доказывающее, что земной шар — это огромный ком заварного крема, взбитого вихрями и сваренный электричеством, несколько перепеченный на острове Портленд и недопеченный в торфяниках болота Аллена, — получило высочайшую оценку и едва не завоевало Бриджуотерскую премию.

Мисс Симпкинсон и ее сестра были на свадьбе подружками невесты; первая написала эпиталаму, а вторая воскликнула «Душа моя!» при виде парика священника. С тех пор прошло несколько лет; брачный союз Чарльза и Кэролайн увенчался двумя-тремя хорошенькими маленькими ростками семейного древа, из которых мастер Недди — «дедушкин любимец», а Мэри-Энн — маменькина «булочка». Я лишь прибавлю, что мистер и миссис Сифорт живут вместе так счастливо, как только могут жить два добросердечных и добродушных, очень любящих друг друга человека, и что со дня женитьбы Чарльз не выказывал склонности выпрыгивать из постели или бродить по ночам на воздухе, — хотя, несмотря на всю его готовность следовать каждому желанию и прихоти молодой жены, Том намекает, что прелестная Кэролайн все еще иногда пользуется этим, чтобы «надеть панталоны».

Э. и Х. ХЕРОН

ИСТОРИЯ ГРЕЙ-ХАУСА

Мистер Флаксман Лоу утверждает, что лишь единожды взялся за расследование загадочных потусторонних явлений по собственному почину. Этот случай он всегда называет «Дело о Грей-хаусе». Этот дом значится под другим названием в анналах отнюдь не одного научного общества, и странные подробности истории, которая сильно раздвинула горизонты наших представлений об ужасном и фантастическом, вызывают жаркие споры. О Грей-хаусе написаны статьи и исследования едва ли не на всех европейских языках, и это пролило свет на множество леденящих душу фактов более или менее аналогичной природы. Поначалу возникли сомнения, стоит ли знакомить публику с этой историей, хотя у нее и есть объяснение — кошмарное, но все же не совсем безосновательное. Однако в дальнейшем было принято решение включить ее в настоящий сборник.

Засушливым летом 1893 года мистер Лоу по воле случая остановился в уединенной деревушке на Девонском побережье. Он был всецело поглощен изучением ископаемых находок, связанных с древнескандинавскими календарями, а посему из всех местных жителей общался только с одним человеком — это был некий доктор Фримантл, и он, помимо врачебного дела, неплохо знал еще и ботанику.

Как-то днем, совершая совместную автомобильную прогулку, мистер Лоу и доктор Фримантл очутились в долине, подобно чаше прятавшейся среди холмов в нескольких милях от берега. Проезжая через нее по проселку, который вел круто в гору и с обеих сторон был обсажен густым кустарником, разросшимся и нависавшим над головой, они в просвете среди листвы заметили серую двускатную крышу, видневшуюся над ветвями раскидистого кедра.

Флаксман Лоу указал на нее спутнику.

— Это дом молодого Монтессона, — ответил Фримантл, — и слава у него самая недобрая. Впрочем, не по вашей части, — добавил он с улыбкой. — Кошмарная слава этого дома вызвана отнюдь не обитающими в нем привидениями, а чередой произошедших здесь загадочных убийств.

— Похоже, сад давно заброшен. Пожалуй, я нигде не видел таких зарослей.

— На Британских островах подобного уж точно быть не может, — отозвался Фримантл. — Усадьба опустела, отчасти потому, что Монтессон не хочет здесь жить, отчасти потому, что невозможно найти работников, которые согласились бы приблизиться к дому. Климат в наших краях теплый и влажный, дом расположен уединенно, поэтому зелень и разрослась так буйно. В низине протекает ручей, и я думаю, что под пригорком, там, где виднеется полоса желтой африканской травы, образовалось настоящее болото.

Фримантл прибавил скорости, и они выехали на гребень холма. Оттуда была видна пышная растительность, подернутая пеленой поднимающегося тумана, который заволакивал крышу Грей-хауса.

— Да, — сказал Фримантл в ответ на замечание мистера Лоу. — Сторож Монтессона, который жил здесь и присматривал за усадьбой в отсутствие хозяина, превратил эти угодья в субтропический сад. Когда-то бродить по нему было для меня одним из величайших удовольствий, но я женился, и супруга, наслушавшись всяческих россказней, этого не приветствует.

...