Когда моют посуду, все начинают с легкого, — мол, перемою ножи-вилки, а вот сковородку буду драить в конце. А ты, мой заинька, не так делай: ты с самого тяжелого всегда начинай, всё всегда начинай делать с самого тяжелого, самого страшного, самого неподъемного. Потому что на маленькое незаметно растрачиваются силы и получается, что самое тяжелое еще впереди, а сил-то уже нет. И еще: пока маленькое дело делаешь, все время у тебя в голове висит страшное, тяжелое дело и тебя ест тоска. Начинай с ужасного, тяжелого, с того, о чем и подумать страшно. И тогда сделал его — и чувствуешь себя героем, и сил от этого прибавляется на маленькое, раз — и закончил. А если устал — так маленькое и на потом оставить можно, ничего с ним не станется
Когда моют посуду, все начинают с легкого, — мол, перемою ножи-вилки, а вот сковородку буду драить в конце. А ты, мой заинька, не так делай: ты с самого тяжелого всегда начинай, всё всегда начинай делать с самого тяжелого, самого страшного, самого неподъемного. Потому что на маленькое незаметно растрачиваются силы и получается, что самое тяжелое еще впереди, а сил-то уже нет. И еще: пока маленькое дело делаешь, все время у тебя в голове висит страшное, тяжелое дело и тебя ест тоска. Начинай с ужасного, тяжелого, с того, о чем и подумать страшно. И тогда сделал его — и чувствуешь себя героем, и сил от этого прибавляется на маленькое, раз — и закончил. А если устал — так маленькое и на потом оставить можно, ничего с ним не станется.
Ты представляй себе: вот я, предположим, сказал, — все, момент пройден; и вот мне теперь с собой жить — как? Я с собой дальше жить готов? А потом представляй себе: нет, не сказал, — и то же самое у себя спрашивай: я теперь готов с собой жить? Иногда будет получаться, сердце мое красненькое, что готов, готов, что иначе и нельзя, только жизнь очень страшная впереди.
И не смей думать, что оттого, что я тебе это рассказала, ты больше других знаешь! Ничего-то мы не знаем, ни ты, ни я.
Когда моют посуду, все начинают с легкого, — мол, перемою ножи-вилки, а вот сковородку буду драить в конце. А ты, мой заинька, не так делай: ты с самого тяжелого всегда начинай, всё всегда начинай делать с самого тяжелого, самого страшного, самого неподъемного. Потому что на маленькое незаметно растрачиваются силы и получается, что самое тяжелое еще впереди, а сил-то уже нет. И еще: пока маленькое дело делаешь, все время у тебя в голове висит страшное, тяжелое дело и тебя ест тоска. Начинай с ужасного, тяжелого, с того, о чем и подумать страшно. И тогда сделал его — и чувствуешь себя героем, и сил от этого прибавляется на маленькое, раз — и закончил. А если устал — так маленькое и на потом оставить можно, ничего с ним не станется. То ли дело — немытая сковородка…
Не учи молитвы, мой дорогой, и никому, кроме Господа, не молись. Не нужны нам с тобой никакие святые заступники и прочие угодники. Это как если бы мы отправили телеграмму и в ней написали: «Позвоните дяде Яше и скажите ему, что у нас к нему дело!» По-моему, очень смешно, а дядя Яша от удивления только руками разведет. Господь наш добрый, Господь наш умный, вот ты ему и не молись непонятными чужими словами, ты с ним говори, как со мной говоришь, мой маленький, и он, как я, всегда тебя поймет. Сердцем говори, а больше ничего не важно. Ты поверь мне, у меня было время подумать. Говори с ним всегда, когда сердце твое просит, не надо для этого никаких глупостей: ни особого часа, ни на колени становиться, ни ручки складывать — ничего не надо, мой пингвинчик. Просто говори. А скажут тебе про особую молитву для того-сего — ты не спорь и ничего не объясняй: может, человек своих слов не находит и ему так легче, ты не огорчай его. Господу все равно, он и тебя услышит, и его услышит. И не смей думать, что оттого, что я тебе это рассказала, ты больше других знаешь! Ничего-то мы не знаем, ни ты, ни я. Просто было так, что я лежала и думала: милость Господня бесконечна, понимаешь? Так что же, если ты в одном слове молитвы взял да ошибся, он к тебе спиной повернется? А если в двух? А если во всех? Вот и поняла, что все слова хороши. А если я поняла, то каждый может понять, и ничего тут особенного нет. Сама поняла — и тебе рассказала. Не смей гордиться!
слоны подолгу рассматривают своих раненых и убитых: учатся, пытаются понять на будущее, что произошло. А мы нет.
Они только ночью выходят, они как смерть: когда мы есть — их нет, когда нас нет — они есть.
нет никакого предательства страшнее, чем фальшь, и даже прямая ложь лучше этой подлой фальши.
Была Мария, а был сын Марии — вот и все.
