Черное море представляет собой самую большую в мире залежь сероводорода. На глубине ниже 150–200 метров в нем нет жизни.
Однако глубины Черного моря – самый большой массив безжизненной воды в мире.
Босфорском проливе было два течения, а не одно. Было верхнее течение, но было и другое – более глубокое – противоположное течение из Средиземного моря в Черное.
Один скифский космогонический миф, дошедший до нас в искаженной, эллинизированной форме, повествует о том, как Геракл отправился искать своих потерянных коней в Гилею. В тех местах были густые леса, теперь совершенно исчезнувшие, но в классическую эпоху, по всей видимости, покрывавшие левый берег Днепра в нижнем течении, рядом с современным городом Херсоном.
Там, в пещере, он встретил “некое существо смешанной природы”, как пишет Геродот, полудеву-полузмею (выше ягодиц – дева). Она настояла, чтобы Геракл вступил с ней в любовную связь, прежде чем она вернет ему коней, и после его отъезда родила троих сыновей. Младший из них, Скиф, – единственный, кто сумел натянуть лук, оставленный Гераклом: он стал царем той земли и предком всех скифов.
Полудева-полузмея стала символом. Несмотря на геракловский сюжет в ее истории, изначально она была порождением иранской, а не эллинской духовности, и ее изображения были найдены на металлических украшениях конской сбруи в могилах скифских кочевников. Но затем она добралась до городов на побережье и в конце концов стала эмблемой богатой гибридной культуры, возникшей в Боспорском царстве, где правящие семьи и династии были потомками сарматских и фракийских вождей, в то время как купцы были греками, а солдаты – скифами, синдами или меотами.
Она всегда изображается анфас. Под пупком ее тело разделяется на два змеевидных отростка, которые спиралями вьются по обеим ее сторонам; она держит завитки в вытянутых руках, как будто пытается удержать равновесие. На голове у нее многоярусный восточный венец. Ее лобок, выдающийся вперед над разделяющимися ляжками-змеями, закрывает виноградный лист.
В пещере под густыми лесными зарослями женщина-чудовище заманивает в ловушку мужчину-героя, чтобы вытянуть его семя. Совершенно очевидно, что человек, придумавший сказку о Геракле и полудеве-полузмее, не был женщиной, но он не был и мужчиной-варваром. Как добросовестно отмечает Геродот, все подробности истории о том, как и почему женщина-змея совокупилась с героем, были привиты к оригинальному скифскому мифу воображением греческих поселенцев, которые переработали его и дополнили: “Эллины же,
Тела были набиты многими из тех самых трав, которые упоминает Геродот в своем отчете о погребальных ритуалах скифов: “Толченым кипером, благовониями и семенами селерея и аниса”. В углу одной из могил лежал меховой мешок с коноплей. Рядом были бронзовые котлы, наполненные камнями, и каркас крошечного, высотой четыре фута, шалаша для ингаляции.
После похорон скифы <…> устанавливают три жерди, верхними концами наклоненные друг к другу, и обтягивают их затем шерстяным войлоком; потом стягивают войлок как можно плотнее и бросают в чан, поставленный посреди юрты, раскаленные докрасна камни <…> Взяв это конопляное семя, скифы подлезают под войлочную юрту и затем бросают его на раскаленные камни. От этого поднимается такой сильный дым и пар, что никакая эллинская паровая баня не сравнится с такой баней. Наслаждаясь ею, скифы громко вопят от удовольствия.
Этим оценкам важности конопли как источника утешения и удовольствия для скифов пришлось ждать своего подтверждения два с половиной тысячелетия.
как обычаи, моды и памятники материальной культуры движутся от центра вовне, как круги по воде, пока не достигнут периферии и там, наконец, не пропадут. И как раз за секунду перед этим окончательным исчезновением “центровой” интеллектуал внезапно разражается стенаниями: вот там‑то, на периферии, люди по‑прежнему сохранили здоровые ценности, крепкую семью, органическую овсянку, аутентичную народную музыку, которые должны быть сохранены любой ценой, пока не пропали навсегда.
Зимой пролив замерзает. В давние времена, когда зимы здесь были еще суровее, Страбон писал: “Медные сосуды для воды здесь лопаются [от морозов], а содержимое их замерзает. <…> Морской путь из Пантикапея в Фанагорию [Тамань] становится доступным для повозок, так что это не только морское путешествие, но и сухопутное. Пойманная во льду рыба добывается путем «выкапывания» с помощью так называемой «гангамы» [вроде остроги], в особенности антакеи [осетры], почти одинаковой величины с дельфинами”[55].
Я различал в нем не только запах палуб, но и акаций, и высохших водорослей, и ромашки, что цвела в трещинах подпорных стен, и, наконец, дегтя и ржавчины. Но все эти запахи по временам смывал особенный послегрозовой запах, что налетал с открытого моря. Его ни с чем нельзя было сравнить и ни с чем спутать. Как будто холодноватое от купания матовое девичье плечо прикасалось к моим щекам.
Революция 1917 года и последовавшая за ней Гражданская война раскололи казаков на красных и белых. Некоторые примкнули к большевикам, как Конармия – описанная в рассказах Исаака Бабеля красная кавалерия, которая в 1920 году захватила Польшу под командованием Буденного. Другие последовали в изгнание за белыми казачьими атаманами, такими как Краснов. Они оставили своих коней на набережных Новороссийска и выучились водить фиакры и таксомоторы в Париже.
Однако в определенном отношении Севастополь никогда нельзя будет отделить от России. Дело не только в том, что именно Россия построила этот величественный каменный город, полный южного простора и воздуха, с синими бухтами, забитыми военными кораблями. Севастополь дал России некоторые из самых сокровенных ее духовных святынь. Севастополь – дважды “город-герой”: этого звания он удостоился за то, что десять месяцев продержался, осажденный нацистами, и за свою двухлетнюю оборону против Британии, Франции, Сардинии и Турции во время Крымской войны. Почитание Севастополя имеет и еще более глубокие корни: по легенде, а возможно, и в действительности, именно здесь в Россию вошло христианство.
