Оглавление

Послание с «того» света

Рано или поздно, под старость или в расцвете лет,

Несбывшееся зовет нас, и мы оглядываемся, стараясь

понять, откуда прилетел этот зов…

Александр Грин

Валентин Найденов

— Динь-ди-линь! Динь-ди-линь! Динь-ди-линь! — разрывался дверной звонок, грубо вырывая Найденова из объятий сладкого сна.

Валентин потянулся. Резкое возвращение на грешную землю в его намерения не входило, но кто-то продолжал настаивать на контакте.

С трудом разлепив глаза, он бросил взгляд на стену напротив. Там, прямо над плакатом с изречением Хемингуэя: «Что мешает писателю? Выпивка, женщины, деньги и честолюбие. А также отсутствие выпивки, женщин, денег и честолюбия» громко тикали китчевые самодельные часы, сооруженные из обычной деревянной иконы. Погнутые стрелки были вмонтированы в солнечное сплетение покровителя пчеловодов святого Амброзия. На них было одиннадцать утра с какими-то копейками.

«Не спится же кому-то в ночь глухую, — психовал Найденов. — Не иначе, графоман Кузяма, чтоб он уже о косяк убился. А лучше — о стену. Бетонную. Хотя… Если он не с пустыми руками…».

Последняя мысль подняла Валентина с тахты, и он, не попав ногой в правый шлепанец, поплелся открывать в одном левом. По дороге бросил взгляд в зеркало, на котором розовым маркером написал неделю назад: «Другие не лучше!».

Остановился, навел резкость. Увиденное оптимизма не прибавило. В отражении на него пялился помоечный тип с костистым анемичным лицом, на кото­ром выделялись мутные, глубоко запавшие глаза. Его прическа напоминала половую щетку после уборки сортира, а обнаженный торс навевал ассоциации с узниками концлагерей.

Тем временем, визитер потерял остатки терпения и, вместо звонка, стал использовать нижнюю конечность: бах — бах — бах!

— Что, лошара, трубы горят? — рявкнул Найденов в сторону двери. — Ща соседи вызовут правоохрЕнительные органы — будешь знать, как нарушать правила капиталистического общежития.

— Это я-то лошара? Ах, ты ж вонючка подретузная! — раздался за дверью хриплый прокуренный голос. — Будут тебе щас и криво-, и правоохрЕнители!

Тут же в дверном замке стал проворачиваться ключ.

Найденов покрылся холодным потом и, поддерживая рукой линялые тренировочные штаны, стремглав бросился в туалет. Закрывшись на крючок, перевел дух и стал прислушиваться к звукам, доносящимся из длинного полупустого коридора.

Гул размеренных грузных шагов, сначала слабый, потом более отчетливый, затем и вовсе звучный, медленно приближался к туалетной двери.

«Бух-бух-бух! Звяк-звяк-звяк!» — протопали мимо чьи-то тяжелые сапоги со шпорами.

«Каменный гость» явился, — обреченно подумал Валентин. — Сейчас Командор пожмет мне руку и — досвидос всем…».

— Эй, фрик! — раздался рядом все тот же голос. — У тебя че, сезонное обострение? С зелеными человечками в прядки играешь?

Найденов затравленно оглянулся назад. В углу, рядом со сливным бачком, еще с зимы примостились лыжные палки. За неимением лучшего, их можно использовать как средство обороны.

Дверь туалета задребезжала, крючок соскочил с петли, и, отброшенный открывающейся дверью, Валентин приземлился на унитаз.

На пороге стояла хозяйка квартиры Варвара Павловна. Толстая, как дирижабль, и злая, как бультерьер. Она уже давно торговала шубами на барахолке в Коньково и отвыкла подбирать слова для выражения собственных эмоций.

— Вот же чмо дегенератское! — сплюнула на пол толстуха. — Да если б у твоей печени были руки, они бы вылезли и задушили твою поганую глотку.

— Вар… Вар, — обрадовался ей Найденов, — я ж не знал, что это вы. Сначала думал: Кузяма ломится на «интеллектуальную опохмелку», потом решил, что за мной пришла статуя Командора.

— Чеееего? — наморщила лоб женщина. — Памятник командира?

— Ну, это… Шаги были такие… тяжелые. И шпоры железные позвякивали.

Варвара Павловна с трудом вывернула слоноподобную ступню и недоуменно уставилась на металлическую набойку на своем ботильоне.

— Это ж сколько надо уконтропупить, чтобы такое городить! — покачала она головой. — Вставай с очка, сынок. У тебя дама в гостях.

Найденов вскочил на ноги и следом за хозяйкой потрусил в комнату. Относительно ее визита у него были самые нехорошее предчувствия.

— Ууууу! — скривилась тетка, открывая балконную дверь, за которой обнаружился целый склад стеклотары. — Не по таланту пьете, молодой человек!

— Пьянство, Варвар… Петр…

— Павловна!

— Ну да… …это — ничто иное… — Валентин поднял вверх перебинтованный носовым платком указательный палец, — как русская болезнь непонятого одиночества.

— Ну, так бабу заведи, в чем проблема?

— Эээээээээээ, Варварррр… — отрыгнул он перегаром. — Тут вы …ик… не совсем ком… петентны. Вот только вчера…, — Найденов вдруг задумался, — или позавчера одна овца сказала, что я этот… овощ… ик… с человеческой грядки. Не, ну нормально? Вот кто такую стерву замуж возьмет?

— Овощ? Ха-ха-ха-ха… А ты, типа, прЫнц на белом «Мерине»? Да щас такие прЫнцы вокруг, что лучше за коня замуж выйти!

Валентин подобострастно хихикнул, но его серые с красными прожилками глаза оставались настороженно-серьезными.

Варвара Павловна грузно упала в вытертое до седины кресло и, постукивая костяшками пальцев о полированный подлокотник, обвела взглядом комнату.

Та сильно напоминала филиал свинофермы. Обоев на бетонных стенах не наблюдалось. Вместо занавесок — два шелковых Андреевских флага, прибитых гвоздями над оконным проемом и в нескольких местах прожженных сигаретой. На подоконнике валялись черепки керамической пепельницы, роль которой перенял небольшой цинковый тазик для мытья полов. Доверху заполненный окурками, он красовался на колченогом журнальном столике, соседствуя с грязными кофейными чашками, беспроводной компьютерной клавиатурой, диктофоном и пачкой заполненных текстом листков формата А4. На тахте — скомканное линялое белье третьей свежести и дырявое клетчатое одеяло. Пол усеян вакуумными упаковками, пластиковыми коробочками, консервными банками, по этикеткам которых можно было определить рацион жильца за последний месяц.

Найденов сидел в углу и ждал развязки. Его руки заметно подрагивали, взгляд фокусировался на недопитой бутылке портвейна, которая притаилась под журнальным столиком.

— В общем, так, писака, — разлепила губы Варвара, — задолжал ты мне, как земля колхозу. Третий месяц пургу метешь о мифических гонорарах, а воз и ныне там. Не для того я с зятем на одной жилплощади корячусь, чтобы тебе, светочу русской словесности, гуманитарную помощь оказывать. Я не мать Тереза, и на моем лбу красного креста не наблюдается. Собирай манатки!

Найденов мгновенно протрезвел.

— Стоп-стоп, Вар… Вар… Сегодня какой день: тяпница или похмедельник?

— Не включай мне дебила! Этот трюк ты уже прокатывал. Гони бабки, мне новую партию товара закупать нужно.

Валентин прижал руки к груди.

— Не виноват я! Время нынче тяжелое — обрушение издательств. У меня в одном таком «кое-какере» две книжки застряли. Эти сволочи позвонили мне позавчера и сообщили, что у них был пожар на складе, и все книги сгорели. Будто я не знаю, что склад — это одно, а пять десятков интернет-магазинов — совершенно другое. Они давно развезли книги по точкам, а авторов решили бросить под танк. Пожар — это же форс-мажор, прописанный в договоре. Мол, если стихийное бедствие, так никто не виноват и никому ничего не должен. Я, конечно, тоже выдумщик, но ребятки, по ходу, меня переплюнули!

Варвара Павловна выразительно вздохнула.

— Я все отдам до копеечки! — скулил Найденов. — Займу и отдам! Через неделю! Клянусь! Чтоб меня на старости лет одной уринотерапией лечили!

— Повезло тебе, литератор, что на сына моего ты похож, — хрипло рассмеялась квартиросдатчица. — Он такой же худой, как чехонь после нереста, и языком метет, что помелом. Но гляди, если обманешь. Я не Минздрав, предупреждать не буду. Приеду со своими мужиками, выброшу на улицу весь твой хлам и сдам хату по новой. Укурил?

Найденов аж подпрыгнул от радости.

— Яволь, майн комендант! Благодарствую за ангельское терпение.

Женщина тяжело поднялась с кресла, и подбитые металлом каблуки процокали в сторону выхода.

— Чуть не забыла, — пробасила она из коридора. — Не превращай почтовый ящик в мусорный. Я к тебе в почтальоны не нанималась. — И, вытащив из кубометровой сумки ворох рекламных буклетов, бросила его на пол у входной двери. Замок щелкнул, тяжелые шаги загрохотали по лестнице вниз.

Валентин коршуном бросился к портвейну и, отхлебнув прямо из «ствола», закатил глаза от удовольствия. Внутренности приятно обожгло. «Боже, прими за лекарство!».

Вытряхнув в рот последние капли «живительной влаги», он вдруг почувствовал зверский голод. Пошлепал на кухню, включил чайник. Сахару в доме не оказалось, заварки тоже. Пришлось развести в кипятке две столовые ложки смородинового варенья.

При мысли о недельном сроке, отведенном на поиск денег, настроение резко испортилось. На фига он поссорился с главредом? Ну, пожертвовал бы своим «Сбитым летчиком». Подарил бы его этому Яну Аванесову, в миру Ашоту Аванесяну. Получил бы свои «негритянские» сто сорок долларов за авторский лист. Листов на этот раз — двадцать. Как с куста, сорвал бы две восемьсот. С Варварой бы рассчитался, из одежки бы что-нибудь прикупил… Так нет — на принцип пошел. А, с другой стороны, наглость ведь несусветная. Мало того, что он за бездарей детективы пишет, так еще соглашаться должен на откровенный грабеж. Обида распирала душу писателя. Хотелось кому-нибудь пожаловаться, и он набрал номер Васьки Кузямы.

— И тебе але, добрый человек, — услышал он знакомый нетрезвый голос.

— Кузь, это я — Валька, не признал что ли?

— Приличные люди не алекают, а сразу представляются. К тому же, ты оторвал меня от креативного процесса. Из-за тебя мое вдохновение может усвистать в форточку.

— Посетила Муза члена профсоюза, — разозлился Найденов. — Кончай прикалываться, Пушкин хренов. Проблема у меня.

На том конце что-то пробулькало. Не иначе, Кузяма принял внутрь «творческий допинг». — Излагай, — смилостивился тот, щелкая зажигалкой. — Люблю слушать про чужие проблемы — самооценочка резко повышается.

— Кузь, у тебя сейчас с бабками как?

— С бабками у меня — всегда тип-топ. Ни одна не жаловалась. Дамы помоложе, те бывали в претензии. Бабки — никогда.

Валентин заскрежетал зубами. Если б сейчас он мог дотянуться до Кузяминой пьяной морды, он бы не единожды приложил ее к столу.

— Че сопишь? — блаженно выдохнул дым Василий. — Я тебе уже сто раз говорил: кормит проза, поэзия только поит. Весь свой заработок я вкладываю исключительно в водку — где еще можно получить сорок процентов прибыли? Стоп, да у тебя ж намедни заказ был аховый, неужели похерил?

— Так получилось, — вконец расстроился Найденов. — Полгода назад припахали меня писать детектив за классика Мазаева, пообещав за это издать мой собственный, под реальным именем. Ну, ты помнишь — «Сбитый летчик», я тебе его читал. Ударили по рукам, подписали договор. Я накатал за Мазая очередную фигню в его авторскую серию — мы с тобой ее еще в «Пьяном дятле» обмывали. А спустя два месяца Гороховский мне и говорит: «Ознакомился я с твоей рукописью. Не вижу смысла ее издавать». Я тогда с горя в запой ушел. Решил с этими скотами дела больше не иметь. Но через неделю — звонок. «Знаешь, — блеет Горох, — а тема-то у тебя — классная и фабула нетривиальная. Есть тут у нас один писатель, он, правда, русским неважно владеет… Давай-ка ты с ним — в соавторстве».

Я так осторожненько тиражом интересуюсь и что же слышу? Матерь Божья — двести тысяч! Ну, ты понял — проплаченный инвесторский проект. Я помялся, помялся… помню ведь, как зарекался с этими упырями связываться. Но тираж меня на лопатки положил, плюс имя мое собственное, пусть и вторым номером, увидеть на обложке страсть как захотелось. «Шлите, — говорю, — развернутый синопсис». Присылают, и я тихо охреневаю: первые три абзаца дед Ашот нацарапал (а, может, и не Ашот, он ведь по-русски — только со словарем), а дальше — мой «Сбитый летчик» идет. Только имена героев изменены. Значит, книгу мою они издавать не хотят, акт приемки не подписывают, а если на обложке — проплаченный аксакал, то детектив сразу идет в печать.

Дерьмо во мне вскипело, побежал я в издательство и раздал всем сестрам по серьгам. Гендиру высказал все, что о нем думаю, главреду на стол плюнул, Гороховскому по мордам съездил. Теперь обратной дороги нет.

А тут как раз шмонька старая кипиш подняла. Грозится выкинуть меня с насиженной жилплощади, если я за три месяца не рассчитаюсь. Вилы, короче…

— Мдааа… Что тут посоветуешь? Поищи подсказку в самоучителе «Как отдавать кредиты».

Валентин включил диктофон.

— Кто автор?

— Автор-то? — хрюкнул Васька. — Раскольников Родион Романыч. Цок в темечко и — «кому я должен — всем прощаю!»

Кулак Валентина нестерпимо зачесался. Нет, сегодня, определенно, не его день. Не стоило звонить собутыльнику. Ни деньгами, ни сочувствием не разжился, зря только нервы истрепал.

— Вот ты у нас кто? — продолжал философствовать Кузяма. — Литературный негр преклонных годов, который должен «без унынья и лени…» А ты в это время что? Ведешь ты себя, Валя, в это время, будто ты — Феликс Богоявленский, у которого эти сукины дети в очереди за рукописью стоят.

Найденов недовольно засопел. Нотаций ему сейчас только и не хватало.

— Да знаешь ли ты, мудозвон, сколько книг этого самого Богоявленского написала авторская группа, где я пахал составителем сюжетов и предварительным редактором?! Четыре! В том числе и экранизированный недавно «День как ночь». Через полгода истекают срок продажи авторских прав и срок, в течение которого я обязывался хранить «секрет фирмы», тогда посмотрим, кто из нас настоящий Богоявленский. Вот хохма будет, если Феликс сдуру подаст на меня в суд.

Кузяма громко расхохотался.

— Остапа понесло! Может и договорчик на «День как ночь» имеется?

— А как же! — обиделся Валентин. — И не только на него. В начале работы над серией издатели не могли предположить, что бренд «Богоявленский» принесет долгоиграющие доходы, вот и забирали права всего на пару лет. Это означает, что скоро я смогу издать несколько книг под своим именем. Мне питерские издательства на этот счет уже делали предложение, но я запросил несуразно большой гонорар «для компенсации морального ущерба»: стыдно было за бульварный уровень, на котором настаивали московские редакторы, дабы тексты не выламывались из остальной «богоявленщины». Из-за этой халтуры вся наша группа и расплевалась с работодателями. Мы обратились к ним с коллективной просьбой в полтора раза повысить гонорар. Мол, работа профессионально вредная — собственный стиль портится. Будет выше оплата, сможем брать подобные заказы реже и, соответственно, не так портить руку. Те послали нас в долгий путь. Оказалось, что за Феликса установлен твердый тариф, и менять его ради нашей группы никто не будет — не ровен час, и другие «рабы» восстанут.

— Дурак ты, Валя, как я погляжу. Конченный. Вот я, Василий Кузяма, тоже, может, в душе Есенин, а позвонили мне из «Энергоконцерна», заказали панегирик их компании к августовскому корпоративу, и я ответил: «Спасибо, добрые люди, что не забываете лучшего стихоплета Москвы». А ты все выеживаешься…

Не дослушав приятеля, Валентин нажал на отбой. Чтобы как-то успокоить нервы, принялся наводить в квартире порядок. Собрал в рюкзак стеклотару, ссыпал в пластиковый мешок окурки из тазика. Туда же спикировало и застиранное до асфальтовой серости постельное белье. Отнес в мойку грязные чашки, подобрал валяющиеся у входа рекламные проспекты. Собрался и их отправить в мешок, но передумал. Вдруг кто-нибудь работу непыльную предлагает: газеты с рекламой в почтовые ящики тыкать, собачку выгуливать, секс по телефону «исполнять» сорокалетним теткам. Не на стройку ж ему идти, в самом-то деле?

Вытирая липкие подтеки с журнального столика, Найденов обнаружил на нем незнакомую визитную карточку. «Геннадий Орлов. Владелец сети аптек «Целитель», — прочел он на ламинированном куске картона. «Это еще кто? Никак склероз начинается. Думай, башка, шапку куплю!»

Но, как детективист ни напрягал мозг, вспомнить хозяина визитки так и не смог. Допился, скотина! Хотя стоп! Слово «допился» было как-то связано с этой визиткой. Точно связано.

Вот где он вчера нажрался? Денег уже неделю нет, запаса бухла тоже. Остатки «Агдама» не в счет — там целых полпузыря осталось. А проснулся он в полной алкогольной прострации. Стало быть, где-то поили. Где? Так накушаться можно только на халяву.

Найденов лег на тахту и закрыл глаза. Подсознание выдало фантом такси. Следующая вспышка озарила лифт и выцарапанное на его стенке умозаключение: «Все — пидоры!», в которое он почему-то уткнулся носом. Потом промелькнула рассыпанная по лестничной клетке земля и растоптанный фикус соседки Карповны. Дальше — обрыв.

Он снова набрал номер Василия.

— Кузька, мы вчера с тобой пили вместе?

— Не знаю, Иваныч, что Вы принимаете от головы, но оно Вам не помогает. Я всегда говорил: лучше черная полоса, чем белая горячка…

— Ах, ты ж клизма недоделанная! — впал в ярость Найденов.

— Холоднокровней, Маня, вы не на работе, — подленько хихикнул поэт. — Отвечаю на вопрос: вчера мы с вами пили порознь, потому, как вы собирались на Лубянку.

— Зачем?

— Могу предположить, что решили самодонестись. Груз шпионажа в пользу Молдавии слишком давил на ваши хрупкие плечи.

— Точно! — радостно воскликнул Валентин и бросил трубку.

Вчера вечером он ездил в ресторан «Щит и меч», что на Большой Лубянке. Хотел у знакомого официанта денег перехватить и лоб в лоб столкнулся с бывшим одноклассником Генкой Орловым, отмечавшим там свое сорокалетие. Тот его и затащил за праздничный стол.

Сказать, что Валентин сильно упирался, было бы неправдой — на дурняк и уксус сладкий. Тем более, что питался он просто отвратительно, а тут: поросенок на блюде во весь свой рост, курица «Красный террор», манты «Тачанка с Востока», салат «Красная армия»… А живая музыка под ледяную водочку? Обрыдаться же можно. После шестой «Вздрогнем!» такая волна патриотизма накатывает, что «сдайся враг, замри и ляг!». А после седьмой… После седьмой он уже слабо воспринимал действительность.

Вроде бы, он выплясывал матросскую джигу, и какая-то рыжуха сказала, что танцует он, как лягушка в миксере. Вроде, его кто-то боднул налысо стриженой головой. Вроде бы, Генка рассказывал что-то о последней встрече выпускников. Сознание слабо, но еще фиксировало отдельные реплики: «Вадька Соколов до майора дослужился», «Ленька Земляникин в мэрии заседает», «Задорожный сидит за убийство по неосторожности», «Сеть аптек у меня… С нуля начинал… Вовремя понял: либо ты имеешь деньги, либо они тебя», «А Добровольская за богатого иностранца вышла, и теперь — не то княгиня, не то баронесса»…

Последнее сообщение его заинтересовало, но он так и не смог ничего прояснить — ушел в астрал.

Валентин поднес к глазам визитку Орлова, набрал его номер.

— Ген, привет! Это — Найденов! — произнес он виновато.

— Оклемался, стало быть! — обрадовался тот. — Мы ж тебя в такси в жидком виде погрузили, вот я и переживал. Че грустный-то такой?

— Я не грустный, я трезвый. Да и проблемы у меня. Финансовые.

— Вас, гениев, не поймёшь, — хмыкнул Орлов. — Ты ж только вчера рассказывал, что являешься автором сценария пяти детективных фильмов, что какое-то заморское издательство договор с тобой заключило на все твои рукописи, решив перевести их на разные языки…

— Меня?

— Ну, не меня же! Хвастался, что только что вернулся с какого-то побережья, где катался на опупенной яхте, недельная аренда которой обходится в двадцать тысяч евро. Купался в Голубой лагуне, пил потрясающее вино и пользовал девушек свободных нравов…

— Ооох! — вырвалось из груди писателя.

— … что купил себе там отпадную дубленку цвета «чай с молоком» и умопомрачительную шапку из меха рыси.

Валентин метнул взгляд на прибитую к двери вешалку, на которой сиротливо болтался его «убитый» болоньевый обдергайчик, из кармана которого торчала вязаная шапчонка «петушок».

— Ген, я это… Перебрал вчера, — смущаясь, произнес он. — Ты не мог бы мне одолжить пару сотен баксов. На месяц. А лучше на два.

— А в банк свой ты уже обращался?

— Банк, Гена, — это то место, где дают взаймы только тому, кто способен доказать, что деньги ему не нужны.

В голосе Орлова зазвучали металлические нотки:

— Извини, приятель, не могу. Как раз сейчас меняю свой «Паджеро» на новую «Ауди». Так что…

— Это ты меня извини, — и Найденов нажал на отбой.

Было ясно, как день, нужна любая работа, и он протянул руку к лежащим на столе рекламным проспектам. Из пачки выпал розовый конверт с яркими иностранными марками. Не иначе, чье-то письмо заблудилось.

Валентин поднес его к глазам: адрес и фамилия были его собственными. Чудны дела твои, господи! Кто ж ему из-за границы писать-то может? Он пошаркал в кухню за очками и только теперь заметил, что ходит в одном шлепанце. Сбросил его с ноги и, водрузив на переносицу «окуляры», нетерпеливо разорвал конверт. Текст письма привел его в немое изумление:

«Уважаемый господин Найденов!

Французское издательство «Виконт», специализирующееся на детективной литературе, приглашает Вас на переговоры по поводу издания Ваших романов: «Потерянная надежда», «Cбитый летчик» и «Все пропало!» Они состоятся 16 — го июля текущего года в летней резиденции издательства, находящейся в столице Лазурного Берега Франции — Ницце.

Оформление визы, авиабилеты в оба конца, проживание на комфортабельной вилле, полный недельный пансион, а также культурная программа, включающая в себя посещение Канна, Антиба и Монте-Карло, — за счет приглашающей стороны.

По всем организационным вопросам обращайтесь в представительство издательства «Виконт» в России, координаты которого помещены в правом верхнем углу письма.

С надеждой на плодотворное сотрудничество,

Генеральный директор издательства Л. Габардан».

Какое-то время Валентин тупо изучал логотип «Виконта» — желтый рыцарский щит с красными быками, который куда уместнее смотрелся бы на афише корриды. Затем еще раз перечитал приглашение, отпечатанное на бумаге с золо